Текст книги "Цветы всегда молчат (СИ)"
Автор книги: Яся Белая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
54
Цветы всегда молчат
Мужчина поманил мальчишку:
– Подойди! Ну же! Не бойся! – ребёнок подчинился. В руках мужчины оказался длинный тонкий прут. – Дай сюда руки!
– П-п-пр-ро-о-ш-шу-у-у в-в-ва-а-а-с-с, с-с-с-э-э-э-р-р-р! – от сильного волнения даже короткие слова давались с трудом.
– Разве тебе позволено заикаться в моём присутствии? – поинтересовался господин.
Мальчик зажмурился и замотал головой.
– Отвечай, когда тебя спрашивают! – крикнул мужчина. Ребёнок вздрогнул.
– Н-н-не-е-е-т-т, с-с-с-сэ-эр-р!
– Негодный мальчишка! Ты опять! Давай сюда руки! – ребёнок покорился. Господин занёс прут. – Будешь считать удары! Если запнёшься – я начну заново. Понятно?
– Да, сэр.
– Вот видишь. Начинай.
Он считал, глядя на то, как на руках остаются алые полосы. Потом они будут очень болеть. И будет сложно что-то брать в руки. Но сейчас главное не сбиться, чтобы всё не началось вновь. У него уже неплохо получается, если он спокоен. Трудно быть спокойным, когда тонкий прут хлещёт тебя по рукам. Но он терпит. Не заплакать и не запнуться.
– Ладно, на сегодня довольно, – снизошёл господин и убирал прут. Хотя Долли была явно огорчена таким поворотом. – Теперь иди к своей тётушке, расскажи, что ты наделал, пусть она накажет тебя.
Тётушка Брандуэн, красивая величественная дама, сидела на диване в гостиной в окружении детворы: у её ног устроился сын, а вокруг расположились племянники и племянницы. Дети были нарядны и красивы. Они смотрели, как по игрушечный железной дороге бежит хорошенький паровоз.
Мальчик тоже замер, любуясь чужой игрушкой. Трогать чужие игрушки ему строго-настрого запрещено, а своих игрушек не было. А дети никогда не играли с ним. Он в таких случаях закрывал глаза и обещал себе, что однажды у него будёт нечто своё, нечто очень красивое, и он не за что не даст это им даже потрогать. И то будет не игрушка, а гораздо-гораздо лучше. Он каждый раз обещал себе это.
Правда, у него уже сейчас есть нечто, что не принадлежит им, – его имя и фамилия. Они были вышиты на его одежде с самого раннего детства, поэтому он точно их знает – по той вышивке он учился читать…
Тётушка Брандуэн обернулась к нему:
– Мальчик мой, но что там в этот раз? – она сказала почти нежно, едва ли не по-матерински.
Мальчик сбивчиво пересказал.
Тетушка покачала головой.
– Разве ты не знаешь, почему никто не хочет с тобой дружить и держаться за руки? Ну же, скажи нам.
– П-п-по-о-о-т-т-то-о-о-м-м-му ч-ч-т-тт-то, я-й-а-а-а г-г-га-а-а-д-д-ки-й!
55
Цветы всегда молчат
Дети смялись над ним и передразнивали.
– Вот видишь, ты и сам знаешь. Поэтому запомни – никто никогда не будет с тобой дружить и держаться за руки! Ты понял?
– Да.
– Вот и хорошо. А теперь тебя следует наказать. Детки, ну-ка, помогите мне: как мы его накажем?
Мальчик задрожал. Эти дети всегда придумывают что-то страшное.
– Лишить сладкого! – закричал один.
Это переживём.
– Оставить без ужина! – предложил кто-то ещё.
И это тоже.
Но тётушка отметала одно предложение за другим.
– Какие же вы всё-таки ангелочки! – умилилась она. – Но гадких мальчишек надо наказывать так, чтобы они поняли, насколько гадкие. Чтобы гаже их уже никого не было. А поступим мы так…
… Его ввели в обеденную залу и поставили на стул. Каждый – и взрослый и ребенок – мог подойти и вытереть об него руки, будь они жирные или перемазанные шоколадом. Он не должен шевелиться. Обеда сегодня не будет. В ванную не пустят. Гадкие мальчишки должны знать, что они гадкие и людям противно быть рядом с ними …
***
… – Сэр, я знаю, что вы очень добры и вам дорог этот ребенок, – говорил доктор Моузер, по прозванию Эскулап, господину Эрмиджу, приёмному отцу мальчика, – но иначе Пробуждение так и не случится. К тому же, как побочный эффект, может пройти заикание – наука это подтверждает.
Уильям Эрмидж потёр подбородок рукой. То был дородный человек с бульдожьим профилем и маленькими злыми глазами.
– И вы уверены, что этого не избежать?
– Никак не избежать, сэр.
– Ну что ж, тогда мне не остаётся ничего другого, как согласиться…
– Отец, не надо! – вот, сегодня уже хорошо. Без запиночки. Мальчишка упал на колени и посмотрел на господина Эрмиджа умоляюще.
Но тот в ответ лишь пнул его ногой.
– Не смей называть меня отцом, выродок. У тебя нет семьи и никогда не будет. Как только люди будут узнавать, кто ты есть на самом деле – они станут шарахаться от тебя! Понял, маленький негодяй?
Ребенок кивнул. Он уже научился не плакать, как бы больно не было.
Зато доктор Моузер улыбнулся ему почти отечески. Зубы у доктора гнилые. От него дурно пахло.
– Идём, дружок.
Мальчик внутренне сжался. Этот человек не приятен ему, но ещё неприятнее – отец.
… В кабинете доктора – кресло с кожаными ремнями и какой-то прибор со множеством проводов.
56
Цветы всегда молчат
Вид этого сооружения заставил бы поёжиться даже смельчака.
– Ну что же ты, садись, располагайся, – ухмыльнулся доктор, указывая на кресло.
– Спа-си-бо, сэ-эр.
– Нет, так не пойдёт – благодаришь, а сам – стоишь. Кто-нибудь увидит, скажет, что я плохой хозяин. Идём, я помогу тебе, – он положил свою большую волосатую руку на плёчо ребенку. Мальчик бросил на него просящий взгляд. – Потом ты ещё будешь мне благодарен.
Пришлось сесть. Доктор зафиксировал ему, руки, ноги, голову, обмотал провода вокруг пальцев. Потом поставил на стол баночку, в которой копошились личинки. Ребёнок отодвинулся, насколько это было возможно. Доктор взял одну пинцетом и поднёс к лицу мальчика. Она извивалась, вызывая рвотные позывы.
– Неправда ли она совершенна в своём омерзении? – расплылся в полубезумной улыбочке доктор.
– А ты знаешь, почему она здесь?
Мальчик помотал головой.
– Потому что у меня есть одно правило: плохой мальчик кричит, хороший мальчик – молчит. Сейчас я включу прибор – тебе будет больно. Но если ты откроешь рот – я брошу туда личинку и заставлю прожевать.
От одной мысли об этом ребёнок похолодел и поклялся себе молчать. Но когда рычаг опустили, и ток ринулся по проводам, ударяя в нервные окончания, детское тело изогнулось дугой, и душераздирающий крик сотряс своды лаборатории. Однако вопль тут же угас, когда в открытый рот посыпались личинки.
Потом его долго рвало, но больше он не кричал ни разу. Сила Садовника так и не проснулась, заикание не прошло, зато после экспериментов доктора Эскулапа стали дрожать руки и упало зрение. Пришлось надеть очки. Дети, что гостили в имении его приёмного отца, долго потешались над ним, когда впервые увидели в очках…
***
… Сегодня он вёл себя хорошо, и ему разрешили вымыться, дали чистую одежду и даже позволили взять книгу. Да и спать он будет в каморке под лестницей. Предварительно он до блеска выдраил там полы и стены – всё-таки спать на деревянном полу, от которого пахнет хозяйственным мылом
– почти удовольствие.
Книга, которую мальчик читал с таким упоением и даже восторгом, представляла собой отчёт Национального географического общества. Текст состоял из сухого изложения фактов, массы цифр, графиков и диаграмм. Когда мальчик попросил эту книгу, его приёмный отец удивился и даже переспросил несколько раз. Получив уверенный ответ: что, мол, да, именно эту, вздохнул и протянул со словами:
– Все дети как дети! Приключения читают! Один ты, ненормальный!
Мальчик вежливо поблагодарил и поспешил в свою каморку, уже предвкушая радость открытий, ведь эта книга рассказывала о новых землях, далёких островах, их растениях и обитателях. И он, за свою коротенькую жизнь ещё невидевший ничего, кроме лондонского дна и этого поместья, куда его, умирающим от голода и холода, привезли несколько лет назад, уносился в далёкие странствия.
Увлечённый, он даже не услышал, как они подошли. Приёмный отец говорил, что теперь эти дети
– его кузены и кузины, но называть их так мальчику строго запрещалось. А разговаривая с ними, он должен был обязательно добавлять «милорд» и «миледи». Своих титулов у этого семейства не
57
Цветы всегда молчат
было, они, как говорили, приобретали их по случаю: то через выгодный брак, а то и вовсе через какого-нибудь продажного вельможу. Но приобретя, несказанно ими гордились и не упускали случая похвастаться.
– Интересно, а кто были эти Торндайки, что выбросили его на улицу, как собачонку? – начинал, обычно, дядюшка Хендрик.
– Наверняка, мать его была шлюхой, отдавшейся какому-нибудь богатенькому джентльмену. А потом решила поживиться за счёт своего приплода, а ей дали отворот-поворот. Вот она его и вышвырнула – для женщин её образа жизни ребёнок – только помеха! – авторитетно заявляла тётушка Брандуэн.
Мать свою он помнил плохо, ему было всего три, когда она умерла. Но он точно знал, что она не была шлюхой. Они жили в какой-то крохотной комнатке под крышей, там едва помещалась кровать да пара стульев. Пока могла – мама шила. Но нищета и голод доконали её. Умирая, она прижала его к себе и прошептала, закашливаясь кровью: «Ты будешь очень-очень счастлив, потому что ты – такой славный!» Над её телом он плакал до тех пор, пока не охрип, а наутро хозяин комнат вышвырнул его на улицу, сказав, что чужой рот ему не нужен…
Он сразу же, как очнулся в этом доме, рассказал им всё. Но они-то знали лучше! А все уличные попрошайки всегда сочиняют себе истории про матерей, похожих на ангелов! Поэтому – не спорь!
он перестал спорить.
вот сейчас дети этих людей, на всё имевших компетентное мнение, подошли к нему.
– Эй, ты! – то была Долли. – Очкарик! Смотри, что мы тебе принесли!
Рядом стояла её сестрёнка Молли, державшая в руках поднос с печеньями, обильно обсыпанными сахарной пудрой. Она сильно походила на Долли, разве что нос у неё был более длинный, и она предпочитала голубые банты розовым.
За спинами девочек маячили кузены – Роджер и Саймон. Роджеру было уже двенадцать, но он всё ещё сидел дома, так как ни в одну гимназию его не брали по причине крайней непробиваемой тупости. Для своих лет он был довольно рослый и весьма упитанный. Саймон был ровесником мальчика, единственным обожаемым сыном тётушки Брандуэн, и поскольку он косвенно поспособствовал тому, что тётушка теперь могла гордо именоваться графиней, ему позволялось всё-всё-всё.
История обретения тетушкой графского титула была весьма занятной. Её любили шёпотом пересказывать слуги. Тётушка сама соблазнила молодого графа Брандуэн – человека крайне порядочного. Она заманила его на обед сюда, в «Маковый плёс», опоила чем-то и – страшно сказать! – переспала с ним. Хватило и одного раза, чтобы она забеременела от него. И тогда уже ей не составило труда вынудить графа жениться, пригрозив, что в противном случае она избавится от ребёнка. Граф оказался человеком очень набожным, он днями замаливал свой грех в церкви, а когда узнал, что может стать ещё и причиной детоубийства, и вовсе испугался, немедленно женившись на соблазнённой им, как он считал, девушке. Однако, вскоре после свадьбы молодой скончался при весьма странных обстоятельствах – он всего лишь ел суп! – оставив своей безутешной вдове особняк в одном из престижнейших районов Лондона, громкий титул и солидную сумму в банке.
И вот теперь Саймон звался «бедным сироткой», поэтому тётушка всячески баловала его, чтобы малыш не страдал.
– Ты ведь сегодня без сладкого, – противно протянул Саймон. Сам-то он не представлял, как можно без сладкого.
58
Цветы всегда молчат
– Так мы решили тебе подсладить, гы, – похрустев шеей, промямлил Роджер и, наклонившись, пустил слюни прямо в тарелку с печеньями.
– Ну же, давай, ешь! – и Молли с Долли протянули ему тарелку.
Мальчик, закрыв и аккуратно сложив книгу, чтобы ненароком не навредить ей, поправил очки (приёмный отец специально купил ему на несколько размеров больше, чем нужно, обосновав это тем, что он будет расти, а тратить потом деньги на новые он, мистер Эрмидж, не намерен) и вежливо, почти не заикаясь, произнёс:
– Спасибо, леди Молли и леди Долли. Я польщён вашим вниманием, но я не голоден.
– Гадкий! Гадкий! – тут же завопила Долли.
– Как ты можешь?! Мы сами несли их тебе! – поддержала её Молли, топоча при этом ногами.
– Кузин моих обижаешь, шавка безродная! – рыкнул Роджер.
– Вяжи его! – просюсюкал Саймон.
И все они толпой ринулись на него. Мальчику не разрешалось сопротивляться. Сопротивление тут же приравнивалось к желанию покалечить кого-нибудь из них, о чём немедленно доносилось взрослым, и те уже решали, как построже наказать наглеца, посмевшего занести руку на их драгоценных чад.
Поэтому он лишь ногой откинул книгу, и позволил им себя скрутить. Они достали заранее запасённый жгут и привязали его к лестничной балке, и Молли вновь взяла тарелку с печеньями, Рождер вновь пустил в них слюни, и сладость подсунули ему под нос:
– Ешь, а то мы повыбиваем тебе зубы!
Пришлось есть. Делать это было сложно, потому что руки были связаны за спиной.
Дети покатывались с него:
– Ой, ест, как свинья!
Он, действительно, весь заелся, хотелось вытереть рот – было очень неприятно. К тому же печенья были чересчур сладкими и его тошнило. Он сказал им, было, что больше не может съесть. Но девчонки опять стали визжать и обзывать его гадким.
Пришлось доесть. Но печенье стало поперёк горла, и он закашлялся.
– Сейчас я тебе помогу! – с этими словами Роджер со всего маху саданул его кулаком в живот.
Мальчика вырвало струёй. Дети громко захохотали.
– Вот теперь точно свинья!
Они обрезали верёвки так ловко, что он упал аккурат в свои рвотные массы.
– Свинья! Свинья! Свинья должна жить в свинарнике! Ей нельзя ходить по дому!
Они захлопнули дверь его каморки и подпёрли стулом.
– Спи там, в своей блевотине! – проорал Роджер из-за двери. – Ты же любишь грязь!
Мальчик вытер рот рукавом, затем стащил с себя одежду, бросил её на вонючую лужу, отполз подальше насколько это было возможно и порадовался, что книгу не зацепило…
***
… У него было лишь одно утешение – сны. Он всегда видел один и тот же сон – юную девушку в
59
Цветы всегда молчат
ярко-красном платье. Она была настолько красива, что казалось ему феей из сказки. Девушка улыбалась, протягивала ему руку и куда-то звала… Возможно ли, чтобы такая красавица сама хотела держать его за руку? Конечно, отвечала обычно она, ведь он такой славный. Эти сны были отдушенкой. Лучиком света. Они согревали теплом и надеждой.
А потом у него забрали её…
***
… Ещё одной названной тётушкой мальчика являлась теперь Сесил Гренвит, мать Роджера… Ей повезло меньше сестры, ныне графини Брандуэн, – аристократа не досталось. Зато удалось отхватить преуспевающего коммерсанта. К тому же, в отличие от сестры, Сесил не блистала красотой.
В тот день мальчику исполнилось десять, и тётушка Гренвит приехала поздравить его. Когда он вошёл, она подошла к нему, приобняла за плечи и улыбнулась, обнажив крупные жёлтые зубы…
– Мальчик мой! – воскликнула она. Говорила тётушка так, будто торопилась, отчего проглатывала гласные. – Какой же ты хорошенький!
Он чмокнула его в щёку. Мальчик, испуганный таким проявлением чувств, стер прикосновение её губ. И тут же получил солидную оплеуху от отца.
– Наглец! – заорал Эрмидж. – Твоя тётушка хочет приласкать тебя, а ты отвечаешь ей чёрной неблагодарностью!
Мальчик поклонился и сказал:
– Простите, тётушка.
– Не извиняйся, малыш! – с придыханием проговорила она. – А ты не бей его, Уилл. Мальчик растерялся! Вы совсем не ласкаете его!
Уильям Эрмидж хмыкнул и, одарив их многозначительным взглядом, сказал:
– Идите уже! Пусть всё случится скорее!
Тётушка повела его за собой, торопливо рассказывая:
– Ах, малыш! Ты будешь очень-очень рад! Тётушка приготовила тебе особый подарок!
Когда они вошли в одну из пустых комнат наверху, тётушка попросила помочь ей раздеться. Он повиновался. Вскоре она предстала перед ним совершенно обнажённой. У неё были обвислые груди, обрюзгший живот, паршивая кожа и редкие волосы на лобке…
Мальчику было противно на неё смотреть. Тётушка же стала раздевать его. А потом она стала его ласкать. Действительно, за всю его жизнь его почти не ласкали, хотя он, как любой ребёнок, жаждал этого. Но он никогда не хотел, чтобы его ласкали так, в этих местах. Потными руками. Оставляя на теле следы от мокрых поцелуев. Он умолял её этого не делать, просил разрешения уйти… Но она велела ему лечь на кровать, привязала его руки к изголовью и…
Тогда он узнал, что грязь бывает особого рода. Та, которой марают душу. Её не смыть. Она всасывалась в кровь, бурлила по венам… Тётушка Сесил познакомила его с новым чувством, имя которому – отвращение к себе…
… После того случая ему перестала сниться девушка в красном платье…
***
Лондон, Хэмпстед, 1878 год
60
Цветы всегда молчат
Ричард распахнул глаза. Сердце колотилось, по виску спускалась струйка пота, руки противно дрожали…
Хорошо, что он спал в гостиной, и никто этого не видел. Он встал, нашёл салфетку, вытер пот, затем ушёл в туалетную комнату, выбросил салфетку в урну и тщательно вымыл руки с розовым мылом.
Теперь, когда у него были деньги и свой дом, он мог позволить себе ванные, душевые, туалетные на каждом этаже и едва ли не за каждой комнатой. Рабочие, когда увидели перепланировку проекта здания, очень удивились, потом решили, что у богатых свои причуды и почему бы не сделать в доме целых семь ванн, если есть такая возможность…
Ричард склонился над раковиной и судорожно вздохнул. Для пущего эффекта плеснул воды ещё себе на лицо и лишь после этого вернулся в гостиную. Подошёл к бару, налил полный стакан бренди и залпом выпил. Для Садовников алкоголь бесполезен, но сейчас ему нужна была хотя бы иллюзия успокоения.
Руки всё ещё дрожали. Проклятый Эскулап!
Воспоминания сегодня были особенно навязчивыми и не хотели отпускать. Он выпил ещё один бокал. Лёг на диван и закинул руки за голову, чтобы хоть так унять эту омерзительную дрожь…
Сила Садовника, как ошибочно полагали некоторые, вовсе не исцеляла от болезней, детских травм и прочего. Ведь единственное, на что она была нацелена, – защита Цветка! А так – разве что добавляла проблем и демонов.
Ричард закрыл глаза. Длинные ресницы вздрагивали, задевая изнутри стёкла очков, и будто желая улететь от той бездны, в которую тянуло сознание…
***
… Он сидел в ванной и остервенело тёр себя пемзой. Особенно, в тех местах, которых касалась тётушка Сесил … Плевать, что от таких усилий кожа можёт слезть… Лучше пусть так…
И тут его руки, ноги, всё тело вспыхнуло синим пламенем… Боль лишала дара речи… Глаза широко раскрылись … Превращение произошло быстро: тварь расправила крылья, выпустила когти и издала ликующий вопль…
– Ждали меня! – от этого голоса задрожали стёкла и самые стены. – Я иду!
Тётушка Сесил не уехала. Её жажду, конечно же, не смог удовлетворить неопытный, насмерть перепуганный мальчик. Поэтому когда демон нашёл её, она лихо скакала на члене мистера Эрмиджа, своего родного брата… Они сливались в экстазе прямо в кабинете Уилла. Сесил орала, как самка гоблина во время спаривания, плюя на то, что их с братом может услышать прислуга…
– Любишь трахаться! – прорычал монстр, цапнув её когтистой лапой за волосы и выдирая их прямо с куском кожи… Она не сразу поняла, что происходит. Зато Эрмидж, увидев кто перед ним, выскользнул из-под сестры и забился под стол, закрыв голову руками. – Может, попробуешь со мной? – меж тем продолжала адская тварь, вторгаясь в Сесил своим гигантским членом… Изо рта женщины брызнула кровь, глаза её полезли на лоб от раздирающей боли… Ещё пара-тройка фрикций – и демон отбросил от себе безвольное, залитое кровью тело…
И направился в лабораторию Эскулапа, что находилась здесь же, в «Маковом плёсе».
– Ты так жаждал меня пробудить! – доктор обернулся на голос. И когда увидел чудовище, всё горящее синими всполохами, то в ужасе вжался в стол… – Так вот я здесь. И мы с тобой сейчас поиграем в «кричит-молчит», хорошо?
61
Цветы всегда молчат
Доктор судорожно закивал.
Демон радостно ухмыльнулся.
– Для начала ты должен попробовать, какие на вкус личинки.
Доктор замотал головой.
– А придётся!
Демон ещё сильнее выпустил когти, всадил их под рёбра Моузеру и провернул. Доктор закашлялся, отхаркивая куски лёгких… Другой лапой чудовище захватило со стола банку с личинками…
– Открывай рот, ублюдок! – Моузер, в глазах которого дрожали слёзы, а на губах алела кровь, открыл рот. Демон, продолжая вращать одной лапой в его внутренностях, высыпал половину детв[1] прямо ему в глотку.
Учёный хрипел, кашлял, блевал…
Демон одним движением разодрал его тело пополам и впился зубами в ещё трепещущее сердце…
… Неизвестно, кто бы стал следующим, если бы не явились Деактиваторы из Ордена Садовников. Стрела чистого света пронзила грудь адского существа, и под ноги Деактиваторов упал уже мальчишка лет десяти с широко открытыми, ярко-синими глазами…
***
Ричард вскинулся, сел, схватил себя за волосы и судорожно вздохнул. Да уж, событий на пять жизней вперёд… Он нашарил портсигар, кое-как чиркунл огнивом и, наконец, закурил… Табак производил на него такое действие, как и алкоголь – совершенно не брал. Но сигары были дорогие, изысканные, поэтому сам процесс доставлял некоторое удовольствие и приносил успокоение… Ричард курил до тех пор, пока сигары не перестали трястись в его тонких пальцах.
Глупо было уходить от Джози. Обнимая её сладостное совершенное тело, утыкаясь в благоуханный шёлк волос, он всегда засыпал. Этот прелестный Цветок своим эдемским сиянием разгонял по норам всех его демонов…
Они женаты всего полгода, а он уже совсем разучился спать один…Мысли о Джози сводили с ума…
– О, мой Алый Гибискус, сколько бы я отдал, чтобы стать твоей мечтой хоть на миг! – горячечно прошептал он.
Часы пробили пять утра. Ну что ж, ночь позади. Здравствуй, новый день.
Ричард встал и направился в душевую, что примыкала к этой гостиной. Тщательно вымывшись и вытеревшись пушистым полотенцем, – прикосновение чистой ткани к мокрой коже вызывало у него чуть ли не экстаз, – он надел холщёвые брюки и босиком спустился на веранду заднего дворика.
Дворик да и сама веранда были устроены в японском стиле. Недалеко от входа располагалась стойка с самурайскими мечами. Ричард вынул два и улыбнулся им, как старым друзьям.
– Здравствуй, Кои[2]. Здравствуй, Ренай[3].
Обнажив их и вернув ножны на место, он сжал цубы, с наслаждением ощущая, как те удобно занимают ладонь, и вышел во двор.
Из всех навыков, что он приобрёл в Ордене, более всего он был благодарен своим учителям за то, что те учили Садовников владению холодным оружием… Каждый выбирал клинок по себе, он выбрал самурайский меч. Ему нравилось, как тело и сталь становятся единым целым. Нравилось,
