Текст книги "Химеры 2 (СИ)"

Автор книги: Ярослава Кузнецова

Соавторы: Анна Штайн
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 27 страниц)

5.

– Был очень вежлив, стервец. Чрезвычайно вежлив. Пригласил, усадил, кофе предложил. Слушал, гаденыш, не перебивая, – Креста в раздражении хлопнула ладонью по столу. Звякнуло кольцо. Густо подведенные глаза горели темным огнем.

– Целую минуточку слушал, а потом говорит: “Почему вы обратились ко мне, госпожа Карина? Это не в моей компетенции. Простите, но я ничем не могу вам помочь. По поводу вашего…гм, племянника, как бишь его? Рамиро Илен, да? Это не ко мне. Вам, наверное, его величеству нужно прошение подавать. Хотя чисто по-человечески я вам сочувствую”. По-человечески он сочувствует, мать его! Воплощенная человечность, эталонная, я бы сказала. Нам всем до такой человечности, как до звезд!

Рамиро пожал плечами.

– Это и правда не денево дело.

– Я думала, он тебе друг!

Рамиро помрачнел.

– Даже у друзей однажды кончается терпение.

– Мне бы такое дролерийское терпение, – буркнула Лара. – Жила бы себе и не тужила. Вот, – она достала из сумки пачку писчей бумаги и новенькую ручку-самописку. Положила их на стол, рядом с пакетом с апельсинами. – Садись и пиши.

– Бумага! – восхитился Рамиро. – Вот спасибо!

– Пиши, говорю. Прошение. Не королю, а лорду Тени, сэну Кадору Маренгу.

– Прямо сейчас?

– А когда? Бери ручку, пиши.

– И заслуги свои не забудь перечислить, – Креста постучала железным пальцем по листу. – Свои и Кунрада.

– Я не помню! – Рамиро с тоской поглядел на женщин. Он терялся, когда дело доходило до заполнения бумаг, прошений, деловых писем и прочего. – Зачем это вообще нужно? Я и так в Карселине сижу, тут копают – будь здоров, зачем еще какие-то прошения? Я ведь не нобиль, даже не военный.

Лара вздохнула, на мгновение закатила глаза и снова порылась в сумке. Достала исписанный листок.

– Ты не нобиль, ты болван. Вот список твоих с отцом заслуг. Что-то мне подсказывало, что ты нихрена не помнишь. Кроме прочего, у твоего отца – Серебряное Сердце первой степени, у тебя – Серебряное Сердце второй степени, это рыцарские ордена. Рыцарь имеет право оправдаться перед лордом и перед королем. Это, – она постучала ногтем по списку, – реальный шанс, что тебя вообще выслушают, с твоим “особым случаем”. Ты думал, где окажешься, когда к тебе потеряют интерес в Карселине? Ты думал, кто тебя будет судить? Ты представляешь, что сейчас творится в муниципальных судах? Ты знаешь, что сейчас гребут всех, кто где-то случайно пукнул, на кого кто-то стукнул? Ты в окно хоть смотришь иногда? Виселица не простаивает, Рамиро Илен. Не только четверг, но и всю неделю, кроме, слава кошкам, выходных.

– Головы тоже летят, – сурово кивнула Креста. – Но Лара права, в королевском суде у тебя больше шансов, чем в муниципальном.

– Мне положен защитник от Цеха, – сказал Рамиро. – Если муниципальные не справляются. У Цеха есть свои юристы.

Лара зло усмехнулась.

– Ты думаешь, мы с Крестой туда не стучались? Твой …ный, – она выругалась так, что Рамиро поморщился, – Цех Живописцев и Графиков тянул две недели, а вчера разродился письмом, что, мол, Цех не вправе заниматься юридической защитой своих членов в суде, потому как эти права принадлежат исключительно государственным чиновникам. И даже статью какую-то приплели для убедительности.

– Погоди, – нахмурился Рамиро. – Но в уставе Цеха сказано…

– Пишите жалобу! На ежегодном собрании Цеха она будет рассмотрена! – Лара оскалилась как волчица. – Официальных представителей от Цеха на суде не будет, неофициальных тоже, ни одна ваша цеховая рожа за тебя не вступится.

– А мастер Весель? – Рамиро чувствовал себя оглушенным. – А Рив Каленг?

– Господин Варген болен, господин Каленг уехал, все остальные господа кто где, по горло заняты или страшно болеют. А этот ваш председатель цеховых мастеров, как его бишь, господин Сордо…

– Глухарь, – подсказал Рамиро.

– Натурально! Этот ваш Глухарь, отвел меня в уголок, и, заглядывая в декольте, посетовал, что не понимает, по какой причине Цех должен отвечать за выходки своего не самого лучшего художника. Извини, причину я ему не предоставила.

– Лара!

Рамиро выдохнул. Посмотрел на женщин затравленно. У Лары красные пятна гуляли по лицу, у Кресты лоб пересекла глубокая вертикальная морщинка.

– Спасибо, девочки, – сказал он со всей теплотой. – Постараюсь не попасть в расход. Правда, жалко ваших трудов.

– Твои жабки и тритоны их не стоят, – буркнула Лара. – Бери ручку и пиши.

Рамиро взял ручку и написал прошение лорду Тени, частично сам, частично под диктовку.

Он не знал, сколько жабок и тритонов спаслось из шумашинского отстойника. Остался ли вообще кто живой к моменту, как Рамиро там появился.

Когда сосредоточенный контактный заряд переломил запирающий брус, и железные воротца распахнулись под напором воды, в овраг хлынули грязь и пена, обломки и мусор, и бог весть, что там было еще, в темноте не разглядишь. Если там и были фолари, Рамиро их не увидел. Спросить у Лары с Крестой вернулись ли фолари на набережную, он не решился.

В камеру заглянул охранник:

– Прекрасные дамы, время посещения истекло.

На прощание женщины расцеловали Рамиро, а Креста сжала стальными пальцами рамирово ухо и больно покрутила – почти забытый, но в пору рамировой юности частенько практикуемый способ добавить племяннику ума.

Он прошел по камере два шага чтобы проводить их. В раскрытую дверь был виден коридор, крашеный на два ярда от пола скучной бежевенькой краской. Двое охранников вели заключенного в белой, с расстегнутыми рукавами и воротом – видно вынули запонки – рубахе, со скованными за спиной руками, высокого – на полголовы выше их – с белесым чубом и прозрачными глазами; даже без гербов и нашивок принадлежность господина макабринской фамилии была очевидна. Охрана остановилась, пропуская женщин, а заключенный учтиво им поклонился, не опустив глаз.

Рамиро неожиданно вспомнил, что уже видел эту морду, и даже вспомнил где – в парке, в день коронации, во время ритуальной потасовки с дролери из “Плазмы”. Помнится, господин этот так обессилел от алкогольных подвигов, что его отливали водой из фонтана.

А теперь он сидит в соседней камере.

Дверь закрылась, щелкнул засов – Рамиро немного постоял, глядя на круглый стеклянный глазок, в который нельзя было посмотреть изнутри, а снаружи – можно, потом вздохнул и сел на кровать, облокотился на откидной стол.

Камеры Карселины напоминали смесь купе поезда и муниципальной больницы, вот только ему, Рамиро, тут было не место.

Карселина – это для нобилей. Это им приносят питательный диетический обед: первое, второе и компот, для них тут тюремный врач и даже, говорят, психолог, прогулки по крытому внутреннему двору, королевский портрет в каждой камере. Правда, они иногда выходят отсюда на эшафот. Герейн, юный и прекрасный, следил за ним укоризненным кошачьим взглядом с черно-белой, под стеклом, фотографии на стене напротив кровати.

Что это вы натворили, господин Илен. Совсем обезумели? Одно дело – рисовать нелюдей, это уж как вам заблагорассудится, другое дело – портить чужую собственность.

Портрет предусмотрительно висел так, что укрыться от царственного взора не представлялось возможным. Рамиро посмотрел в окно, где красным яблоком закатывалось и никак не могло закатиться солнце. Оно плыло в промежутке меж двумя домами, падая и одновременно не двигаясь с места. Рамиро придвинул к себе лист бумаги из принесенной Ларой пачки, и начал бездумно черкать.

Глубокие тени, почти черное в зените небо, угловатый белый силуэт виселицы на площади, дощатый помост – Рамиро машинально использовал его для светового акцента и даже подивился, как удачно вышло.

***

Анарен неторопливо поднялся по внутренней лестнице – она была построена позже тринадцатого века и не будила никаких воспоминаний. На серых, каменных, ничем не украшенных стенах в паре мест висели потрепанные штандарты. Ниши, пробитые под факелы, пустовали. Через скрытую в обшивке стены дверь можно было пройти сразу в приемные покои, минуя стражу – он уже устал от взглядов герейновых гвардейцев, полных ужаса, смешанного с отвращением и любопытством.

Как же, поднялся из гроба семисотлетний упырь, сосет кровушку из нашего короля, внушает ему кровожаднические идеи, того и гляди в могилу загонит… Врана вот уже чуть не прикончил, советника королевского.

Хорошо, хоть не бегают за ним с кольями по всей Коронаде.

Вчера Анарену сказали, что Вран зачем-то вызывает к себе ненавистного полуночного, и он поехал в Песий Двор, святая святых и оплот Сумерек, который раньше обходил за квартал. Встретила его сестра Вербена, строгая и спокойная, как всегда. Проводила в один из безликих кабинетов офисной части здания, усадила на стул для посетителей. Чай, кофе? Эмма, принеси нашему гостю кофе. Девушка в белой блузке, сидевшая в приемной за печатной машинкой, поклонилась и упорхнула.

– Вран серьезно ранен, – сказала Вербена, обходя стол и садясь на место хозяина кабинета. – Признаться, он в таком состоянии, что мы не рискуем оставлять его Серединном мире. Он сейчас в Сумерках.

Жалюзи прятали жаркое небо конца июля, а толстые стекла – шум улицы. В кабинете было темновато и душновато, но довольно прохладно. По скучным серым стенам бродила сеть огненной каустики – на столе, среди бумаг и канцелярских принадлежностей висел над эбонитовой подставкой стеклянный шар, в котором переплетались молнии, дролерийская игрушка или инструмент неведомого назначения.

– Я так понял, Вран собирался что-то мне сказать… или спросить, – Анарен плохо различал лицо женщины за беззвучным плетением электрических разрядов. – Не думаю, что меня пустят в Сумерки.

– Конечно, вы совершенно правы, – согласилась сестра Вербена из-за мерцающего клубка, – И вы понимаете причину, почему мы не можем проводить вас в Сумерки. Но Вран действительно желает задать вам пару вопросов, и поэтому вы здесь…

Она продолжала говорить ровным голосом очевидные вещи, а принц недоуменно слушал, гадая, к чему она клонит, а потом и слушать перестал. Обещанный кофе не несли. Молнии красиво сплетались и расплетались, пламенный кокон мерно вспыхивал, угасал, разгорался снова, в рыжем сумеречном сиянии по ту сторону едва угадывались очертания лица. Губы двигались, монотонно гудел голос, принц смотрел, смотрел, а потом не столько услышал, сколько узнал артикуляцию своего имени.

– Анарен, – окликали его. – Анарен, Энери, принц-мать-твою-звезда, прочисти уши, сколько можно звать!

Взгляд из-за пламени, тяжелый, настойчивый. Широкие брови хмурились, под скулами и на висках залегли тени. Ни единого отсвета в черных, как пропасть, глазах.

– Ты собираешься искать Сэнни, – то ли вопрос, то ли утверждение. – Хочу предупредить, это будет непросто.

– А я-то думал, что найду его в два счета, – огрызнулся Анарен.

– Тебе надо найти самолет. Если он не очень глубоко. Там, в воде, сейчас полно полуночных гадов, ты можешь посмотреть их глазами?

– Вран, я не маг, я не умею такого.

Лицо по ту сторону пламени скривилось, раздувая ноздри. Длинные веки прикрыли глаза.

Пауза.

Дролерийский колдун медленно, осторожно вздохнул. Открыл глаза – взгляд был прежний, тяжелый, неприязненный.

– Бессмысленные вы твари, Ножи. Дорогостоящее пушечное мясо. – Анарен мудро промолчал, и черный дролери еще раз осторожно вдохнул, выдохнул и продолжил: – Ладно, там шельф, самолет, скорее всего, упал на мелководье. Твое дело посмотреть, в каком состоянии кабина. Если тело там, достать и привезти. Если Сэнни там нет, думай, как он кабину покинул. Вылез сам, или мразь полуночная постаралась.

Анарен кивнул, хоть вранов приказной тон раздражал. Сам бы он никогда и ни за что не догадался искать самолет!

– Сказал ли тебе Герейн, что у Сэнни есть фюльгья?

– Да. Оленья кошка.

– На кота вся надежда. Имей в виду, что, если Сэнни жив, кот, скорее всего, утянет хозяина в Сумерки, и ты его не найдешь. Это хорошо, потому что тут его найдут мои ребята. Но есть вероятность, что из-за аномалий Полночи фюльгью занесет в пустынные земли. Сам понимаешь, чем дольше Сэнни будет бродить на четырех, тем меньше шансов, что он очнется. Ты сможешь поискать его в промежутках?

Анарен покусал губу. Он был не мастер тасовать реальности, он даже в Полночь не мог вернуться, не умерев. Или мог? Он никогда не пробовал… чертов Асерли умел, но учиться у него – себя не уважать. Кстати, этим умением обладал Киаран… но теперь поздно, Киаран ушел, и рейну увел… пропасть!

– Постараюсь, – буркнул принц, не желая снова выслушивать оскорбления.

Потом он проснулся, потому что сестра Вербена отодвинула плазменный шарик в сторону и улыбнулась.

Обдумывая вчерашнюю встречу, Анарен тихонько отворил потайную дверь, вошел в просторную полутемную залу. Несколько обтянутых тисненой кожей кресел, ростовой королевский портрет – очередной похожий на него, как две капли воды, Лавенг. Высокие стрельчатые окна скрыты белыми атласными занавесями, подобранными в фестоны. На улице июльская жара, а внутри прохладно. Узкие полосы света протянулись по ковру.

Анарен с сомнением покосился на дверь в королевский кабинет – надо бы войти, но он слишком хорошо представлял себе, что увидит там. Король, напоминающий свою собственную тень: пустыми глазами таращится в стену, воспаленные от бессонницы веки обведены красным, серебряные волосы потускнели и свисают по плечам, как мышино-серая пакля.

Потеряв близнеца, Герейн потерял половину себя.

– А мне насрать, что не принимает! – послышался в коридоре громовой голос. – Я четыре часа летел.

– Бу-бу-бу…

– Да пусть хоть четвертует!

Хр-рясь! Другая, парадная белая дверь распахнулась, и в покои ворвался Эмор Макабрин – здоровенный, злющий, сверкающий звездами и орденами – при полном параде.

Энери подавил недостойное желание спрятаться за портьеру.

Макабрин смерил его взглядом, шагнул было вперед, потом понял, что обознался, сдвинул брови. Энери вздернул подбородок и расправил плечи.

– А, фамильное привидение, – прогудел Эмор. – Где король?

Энери пожал плечами. Глава семейства Макабринов высился над ним, как авианосец – сияющий ряд пуговиц на мундире, нашивки, шнуры, изрезанное жесткими морщинами лицо, взгляд, тяжелый, как свинец, взлетная полоса фуражки.

Наверное, Альба в старости был таким же…

Энери опустил глаза и отвернулся. Эмор безразлично прошел мимо, без стука рванул дверь кабинета.

Интересно, а королевскую стражу он поубивал?

Тонкий полуночный слух уловил клацанье подкованных каблуков по паркету, потом что-то тяжелое заскрежетало – похоже, короля подтащили вместе с креслом.

Голос Герейна, застывший, холодный, как вода полуночного моря.

– Эмор. Чему обязан неожиданным визитом?

– Ты что же это творишь, мой король?

– Выполняю свой долг. Что, проредил твоих сопартийцев? Недоволен?

Опять что-то грохнуло, звякнуло, полилось.

– Черта с два я недоволен! Сидишь тут, как паралитик расслабленный и хлещешь кофе с альсатрой… ах, нет, простите, альсатру с кофе. Считаешь – королевский долг в том, чтобы надраться с утра пораньше? Потом ближе к вечеру начнешь смертные приговоры подписывать? Ручонки не трясутся? Д-дареная кровь!

– Эмор. Прекрати.

– Я восемь десятков лет Эмор! – в кабинете бушевало и грохотало.

– Чего ты от меня хочешь, старый хрен. Давай, иди, устраивай мятеж, подошли ко мне убийц. Подгреби под себя Южный берег.

– Ты, щенок…да ты… я тебя… я с тобой такое… – Эмор залпом выдал несколько совершенно не сочетающихся с королевской честью обещаний. При этом он, судя по звукам, тряс короля за плечи, а потом выпустил. – Я тебе клятву верности давал! На коленях стоял, из твоих рук землю взял. А ты чем платишь, паскуда!

В кабинете стало очень тихо. Энери закусил губу. Эмор яростно сопел, как старый урсино. Еще немного – и начнет оглушительно лаять на дурака-хозяина.

– Что тебе от меня нужно? – наконец спросил Герейн.

– Вставай. Приводи себя в порядок. Вызови секретаря. Сделай комментарии насчет ситуации в столице. Запиши обращение к рыцарству. Ты достукаешься – и впрямь начнется бунт. Шевелись, король.

Послышалось звонкое бульканье, судя по всему, бутылку великолепной альсатры опростали в вазон с цветком.

– Бунтуйте, – это уже Герейн.

– И получить еще триста лет междуусобных войн? Я лучше тебя ремнем выпорю. Всю жизнь мечтал. Брата он потерял. Это дролери тебя приучили сопли лить? Не видал я, чтобы они на войне сопли лили.

– Отстань.

– Из-за тебя сэн Кадор с койки встал. Не даешь старику помереть спокойно. Что, кажется дела плохо идут? Так тебе собственные рыцари через пару дней такое устроят, мне аж в Алагранду запах жареного доносит. Врана грохнули, и дочку Вранову грохнут, хорош ты тогда будешь. Л-лавенг. Предлагаешь мне Южный берег бросать и кидаться тебя защищать от твоей собственной глупости? Или за тебя Алисан правил? Или Вран? Сам не можешь? Барышня-фиалка? Прекрати дурить! Ты наш король перед богом и людьми – вот и валяй, королевствуй.

Герейн еле слышно вдохнул, потом щелкнула кнопка коммутатора.

– Да? – такой же безжизненный, холодный голос. Голос мертвеца. – Ваше величество.

– День? Пришли ко мне кого-нибудь. Надо сделать запись для сети.

– Хорошо, ваше величество.

Судя по всему, теперь пост министра цензуры занимает баньши.

Анарен вдруг понял, что не в силах больше выносить этот водопад страданий и, на правах бездушной полуночной твари, самоизгнался через ту же дверь, что и вошел. Пошлет телеграмму с дороги. Из-за границы. Отъехав подальше.

Староват он для всего этого, семьсот лет уже, как-никак.

***

Полуночное море оказалось огромным, гулким, шипящим, горько-соленым.

Добираясь к нему, Ньет плыл подземными реками, сочился сквозь трещины в известковых пластах, становился темной водой родников и протекал по выглаженным столетиями каменным желобам. Фолари живут всюду, где есть проточная вода.

Почти утратив сознание, он лился вместе с водой, слушая гулкое эхо капель, сонный лепет струй, и где-то вдалеке, близко к месту, которое призывало его – грозный и величественный голос реки.

Реге – так звали реку на севере, а в южном, альдском течении она была Ржа. Неторопливая, широкая, с темной, мягкой, рыжеватой водой. По ней на север, из Доброй Ловли с тарахтением шли баржи, в огромном речном порту вода гудела и вибрировала от работающих кранов, моторных судов. С грохотом вбивали сваи и вода толкала Ньета в чешуйчатый бок.

Он поплыл дальше, севернее Доброй Ловли река стала еще шире, мощное спокойное течение несло одинокую рыбку с охристыми плавниками все быстрее, быстрее и, в облаке мельчайших частиц ила, перепревших листьев, торфа, вымытого лесными притоками Ржи, выплеснуло в Полуночное море.

В зеленоватой, будто светящейся его воде чувствовался вкус острых льдинок и отражалось серое северное небо. Полуночное море было намного горше и солонее моря южного, чья вода теперь и впрямь казалась сладкой, а еще у Полуночного моря не было ни дна, ни конца, ни края.

Ньет ошеломленно пробовал великое море на язык, запоминал кожей, вглядывался и ощущал.

Потом его отыскали местные фолари и погоня возобновилась.

Снова и снова в темной холодной воде появлялись юркие тени – Ньет ускользал от них, плыл, не останавливаясь. Он мечтал отыскать кого-нибудь из старых морских фолари, из тех, что превышают размерами человеческие корабли, но встречал только сплоченные стаи полуразумных хвостатых тварей, мелких и злых, как барракуды. Великое море пахло Полночью, зеленоватой мертвой водой, в его глубинах жили страшные черные рыбы, а еще ниже лежали слои смерзшегося ила – лед, который умеет тонуть. Иногда Ньет проплывал проржавленные и обросшие водорослями остовы затонувших кораблей, однажды нашел воткнувшуюся в грунт подводную ладью с торчащим погнутым винтом и проломленной рубкой.

Он уже отчаялся искать, когда вдруг почуял сонное присутствие существа огромного, древнего, внушающего ужас и почтение – кто-то из великих фолари был рядом и дремал в плотной, соленой, лишенной солнечного света воде.

Ньет встрепенулся и начал потихоньку всплывать к поверхности, медленно, словно пузырек воздуха.

Нечто темное, напоминающее обросший водорослями пловучий остров, спало наверху. Ньет двинулся вокруг дремлющего фолари, с опаско й проплывая мимо свисающих бородой корнеобразных щупалец и странных выступов.

Спит. Но как его пробудить?

Ньет раскрыл рот и крикнул, пронзительно, на пределе слышимости, так, как кричат фолари во время шторма, и крик этот вызывает панику на человеческих кораблях, заставляя моряков прыгать с палубы.

Так звучит песня моря, и почти для всех людей она – страшная.

Ньет снова крикнул и дернулся в сторону – темные щупальца чутко метнулись к нему, сплетаясь в сеть. Стрекучее белесое волокно задело, ожгло плечо, повредив чешую. Что-то вцепилось в волосы, Ньет задергался, полоснул когтями, вырвался и поплыл прочь что было сил.

Снизу, из темных, покрытой склизкой мутью корневищ, навстречу ему поднимались темные вертлявые тела – белые волосы, оскаленные пасти, растопыренные когтистые руки.

Мелкие фолари жили в тени великого, древнего, и, как ни жаль, совершенно неразумного. Кормились рядом с ним, как мелкая рыбешка кормится около акулы. Сейчас сеть страшных, покрытых крючьями и стрекалами, щупалец схватит его и убьет, как морской цветок убивает мелкую рыбешку, а стая обгложет.

Ньет рвался из последних сил, стая приближалась, он вынырнул у кромки воды – панцирь древнего создания образовал настоящий остров, и у острова был берег, засыпанная ракушками и заляпанная пометом чаек серая полоса. Кто-то самый быстрый или голодный рванул Ньета за ногу, он снова дернулся, доплыл до этой серой кромки, вцепился, подтянулся, выполз на берег и, хромая, побежал вглубь острова, пятная серое – красным.