Текст книги "Химеры 2 (СИ)"

Автор книги: Ярослава Кузнецова

Соавторы: Анна Штайн
сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 27 страниц)

27

Щелкнул замок, Рамиро отвернулся от круглого окна-иллюминатора, за которым бесновался ледяной ливень. День неотличим от ночи, а небо от моря, уши наполняет неустанный гул моторов, корабль качает, в стекло хлещут и хлещут струи воды и ледяное крошево.

В каюту протиснулся Ньет с подносом в руках. На подносе алюминиевые миски, кусок хлеба, чай в подстаканнике.

– Спасибо, что соизволил навестить, – буркнул Рамиро.

До этого его посещал только матрос-найл, не знавший альдского.

– Не мог раньше, – Ньет водрузил поднос на откидной столик и немедленно подхватил стакан, чтобы не расплескалось. – Искали направление. Нам не в Полночь надо, а совсем в другое место. Аранон, правда, говорит, что можно и через Полночь, но никто туда не хочет. Держи, – сунул стакан Рамиро.

Тот взял обеими руками горячий подстаканник. в бурой парящей жидкости дребезжала ложечка.

– И Аранон с вами? Может, герцог еще и бабушек музейных с собой взял?

– Бабушек не взял, – Ньет плюхнулся на соседнюю пустую койку. – Только Аранона.

– Хороши мореплаватели, – буркнул Рамиро, отпивая чересчур сладкий, пахнущий веником чай. – Могучий найльский флот, ведомый музейным дворником и фоларенком из Катандераны. Герцог ваш реально спятил, что бросил Химеру и понесся неведомо куда с такими лоцманами.

– Он в отчаянии. – Ньет потряс головой, и Рамиро разглядел, что волосы у него мокрые. – Мы – его последняя надежда. Знаешь, – он подался вперед, заглядывая Рамиро в глаза, – Я ведь с самой Катандераны стремился туда, к Стеклянному Острову. Может, я тогда еще не знал, но чувствовал, что в итоге придется на Остров плыть. Не рыскать по морям, не тыкаться вслепую, не звать тех, кто старше… взрослых, чтоб они за меня все сделали, а самому уже… ты чего не ешь?

– Тошнит, – буркнул Рамиро, отставляя стакан. – Сотрясуха, похоже. Кто-то из вас крепко меня приложил.

– Иначе тебя пришлось бы убить, – сказал Ньет виновато. – Ты же кинулся звонить этому своему…

– Я сплоховал. Надо было дождаться, когда вы наверняка уйдете.

– Нет. Это я сплоховал, надо было мне молчать. Меня предупреждали, чтоб я не говорил, куда мы плывем, но я подумал, ты вправе знать. Но что ты побежишь звонить этому своему… я не подумал.

– Зато эти двое с тобой подумали. Он все-таки знали альдский?

– Нет, они на выходе меня спросили, что я тебе сказал… И мы вернулись, а ты уже в комендатуре.

Интересно, подумал Рамиро, передаст секретарь Денечке мои слова, или отмахнется? А если передаст – что подумает День? Что это шутка такая?

– И что? – Рамиро тоскливо поглядел в миски. Рыбный суп и макароны с тушенкой – тоже самое, чем их кормили в казарме ОДВФ. – Вы с Араноном нашли направление?

– Нашли. Пришлось спускаться в воду, – Ньет снова встряхнул волосами. – С компасом. Приходится часто нырять, каждый час. Белка тоже ныряет, хотя я сперва не хотел, чтоб она в воду совалась.

– Ты ее все-таки взял с собой?

– А куда ее девать? Пришлось.

– Вилю мог бы оставить. Он детей любит.

– Неет. Виль хороший, но он мне никто, а ты – мой человек. Тебе бы оставил. Больше никому.

– Вот спасибо, – скривился Рамиро. – А Аранон как ищет направление? Принюхивается к ветру?

Ньет стянул с подноса кусок хлеба и принялся ковырять корку.

– Ну… он пока никак. Он советы дает.

– Что через Полночь можно плыть, например?

– Это он предложил мне нырнуть с компасом.

– Обалдеть, какой мудрый совет.

Помолчали. Ньет грыз хлеб, Рамиро перебирал папиросы в измятой пачке. Папиросы ему отжалел неразговорчивый матрос, они были без фильтра и из такого чудовищного табака, что лучше сразу засунуть в рот измазанную мазутом тряпку и поджечь. Рамиро вздохнул, взглянул в иллюминатор. Вода, полная ледяного крошева, бросалась на стекло.

– Тебе надо поесть, – сказал Ньет.

– Не. Блевать в качающемся сортире – то еще удовольствие. Отнеси назад, чтоб не пропало. Или сам съешь.

– И съем, – сказал Ньет.

И подвинул к себе миску с супом.

– Не то, чтобы я рвался на палубу, – Рамиро лег на тощую подушку, чтобы не видеть уплетающего его обед фолари. – Но в целом – что герцог собирается со мной делать?

– Ничего. Посидишь тут взаперти и все. Пока мы не вернемся.

Лежа ухом в подушку, Рамиро отчетливо слышал гул и рокот двигателей, ощущал вибрацию корпуса. Какая же махина! Он не видел корабля, но чувствовал – махина.

– Это флагман, как я понимаю? Как называется?

– Линкор “Гвимейр”. Гвимейр – это старое название Химеры, так Аранон говорит.

– Конечно, он все знает, он же музейный сторож. А кроме линкора? Герцог забрал весь свой флот из Химеры?

– Нет, не весь. С нами еще два линкора, “Мерл” и “Лаэ Эннель”, четыре крейсера, пять эсминцев, пять подводных лодок, и еще вспомогательные суда, сторожевые катера, я не считал, сколько.

– Подводные лодки? – удивился Рамиро. – Откуда?

– Леутские! Это был конвой транспортов с горючим, которые Леута предоставила герцогу Эртао.

– Герцог помирился с Найгоном? Ничего себе!

– Когда Леута узнала, что герцог плывет освобождать Авалакха, они сразу поддержали и присоединились. Теперь у герцога есть и топливо, и подводные лодки.

– Все найлы ненормальные. А леутцы – убежденные психи. – Рамиро помолчал, осознавая масштаб авантюры. – И всю эту армию ведешь ты.

– И Белка. Она поняла, что мы ищем, и теперь может заменять меня. Ненадолго, и я проверяю, конечно…

– И в данный момент тебя заменяет?

– Ага. Чай допивать будешь?

– Нет, пей.

Опять помолчали. Рамиро слушал гул двигателей, хлесткие удары воды о стекло, звяканье посуды и гулкие глотки. Ньет откашлялся.

– Я бы хотел, – сказал он неуверенно, – я бы хотел, чтобы ты был с нами, Рамиро. Когда мы высадимся на Остров. Мы же с тобой ходили в рейды, помнишь? На заводе, помнишь?

– Ну, помню, – Рамиро поморщился.

– С тобой я чувствую себя уверенно. Ты всегда знаешь, куда идти, куда стрелять.

– И с другим командиром научишься. Невелика наука.

– Я бы хотел с тобой.

А я бы хотел сидеть в своей мастерской и рисовать картинки. И не слышать ни о какой Полночи. И чтоб Десире была жива. И чтобы День позвонил и сказал : “Ну-у? Я слышал, у вас, дакини, принято обмывать законченную работу? Как насчет “Селестиаль”? Там недурная кухня”.

– Со мной не получится теперь. Вы идете против Дара, а я – дарец, если тебе это что-то говорит.

– Мы идем против альфаров. Не против людей. Не против Дара.

– Альфары – наши союзники. Они пришли нам на помощь, когда была нужда. Теперь наша очередь встать за них. Кто бы на них не напал.

– Рамиро, ты же сам говорил, тебя… это… депортировали.

– И что? Я не поменял ни национальности, ни гражданства. Кроме того, я давал присягу лорду Хоссу. Временную, но ее никто не отменял. Точно такую же присягу и ты давал, Ньет, если помнишь. Слова были сказаны, обещания даны.

Ньет помолчал, потом фыркнул:

– Если б я был полуночным, меня б, наверное, уже разорвало в клочья.

– Лучше скажи, что, когда присягал, держал в кармане шиш. Или ножки крестиком.

– Что? – Ньет не понял.

Рамиро выдохнул. Вдохнул. Раз и еще раз.

– Ничего. Ньет, ты вообще понимаешь, что есть такая вещь – ответственность? За свои слова, за свои дела, за людей, которые тебе поверили? Ты знаешь, что для человека означает присяга? По-моему, ты ничего этого не знаешь.

И знать не хочешь.

– Ты сердишься на меня.

Ньет отодвинулся от стола, и теперь Рамиро мог его видеть. Ньет насупился и смотрел исподлобья.

– Да нет, – сказал Рамиро. – Не сержусь. Ты же не человек. Ты всего лишь фолари. Пена на прибрежном песке. Какой дурак будет сердиться на пену.

– И что же мне теперь по-твоему делать? Бросить герцога и вернуться в казарму?

– Ни в коем случае. Хоть герцога не подводи.

Ньет обнял себя за плечи. Глаза его посверкивали из-под упавшей челки.

– У нас, у фолари, – сказал он, – нет гражданства. Текучие воды, где мы жили всегда, нам не принадлежат. У нас нет машин, нет кораблей, нет подводных лодок, нас не собрать в армию, мы не можем защитить сами себя. Однако, мы хотим жить, а не исчезать, как сейчас. Для этого нам надо проснуться, осознать себя, хотя бы некоторой своей частью. У фолари ничего нет, никого нет, есть только я – и Старшие, которых надо освободить. А пока они не освобождены – есть только я. Так с самого начала было, Рамиро. И ты это знаешь.

Это правда, думал Рамиро, глядя на широкоплечего, жилистого парня напротив. Еще в мае он выглядел как худосочный подросток, которому едва-едва исполнилось пятнадцать. А сейчас это был совершенно взрослый, ладный, хорошо сложенный парень лет двадцати трех.

И он прав. Все то время, что Рамиро знал его – и полгода не прошло, а кажется-полжизни – Ньета заботило одно. Чудом проснувшийся сам, он упорно искал способ разбудить остальных своих соплеменников, а все другое – театр, Десире, совместные рейды против Полночи, сам Рамиро – все это было постольку поскольку.

Что ж, наверное, каждый, осененный благородной целью, считает, что она оправдывает средства. Герцог Астель вон такой же…

– Я смотрю, ты уже на Нальфран махнул рукой.

– Мне она не отзывается, и я делаю, что могу без нее, – пожал плечами Ньет. – Если герцогу она ответила, то и замечательно.

– А если ваш Авалакх не захочет вылезать из клетки, что ты будешь делать? Встанешь за него?

– Это вряд ли. Что откажется вылезать из клетки. В клетке никто добровольно сидеть не будет.

Рамиро только хмыкнул.

– Вот ты, – Ньет ткнул в него пальцем. – Ты сидел в тюрьме, хорошо тебе там было?

– Не поверишь – хорошо.

– А чего тогда не остался?

– Так вытолкали взашей.

Ньет недоверчиво нахмурился.

– Врешь. Не остался ты бы там навсегда по своей воле.

Рамиро снова хмыкнул.

– Ладно. Не остался бы, конечно. И Авалакх ваш не останется, если он еще в своем уме. Наверное, совсем озверел взаперти.

– Вот и помоги его освободить!

– Вы и без меня справитесь. Слушай, мне твой Авалакх – никто, а дролери – очень даже кто.

– Особенно этот… златорогий твой.

– Если тебе легче думать, что я предупредил дролери из личных симпатий – думай. Мне без разницы.

Дверь, скрежетнула, отворилась, засунулся матрос в черной мокрой куртке из чертовой кожи, не глядя на Рамиро, что-то хрипло прокаркал Ньету. Тот ответил по найльски, встал, посмотрел на Рамиро.

– Мне пора. Хочешь выйти наружу?

– Чтоб немедленно промокнуть? – Хотя на свежем воздухе голова, может, поутихнет. – Хочу. Меня выпустят?

– Герцог сказал, что если ты дашь слово не вредить нам, то сможешь свободно ходить по кораблю. – Ньет помолчал, потом проговорил тоном ниже: – Он мне так и сказал. Не надейся, сказал, что твой альд пойдет с нами. И без разницы, что он не рыцарь.

– Все верно герцог сказал. Что до меня – вредить я вам не буду, вы в своем праве.

Ньет что-то буркнул матросу, тот, хмурясь, быстро оглядел Рамиро и убрался.

Может, кто-нибудь из офицеров поделится нормальным табаком. От этого выворачивало с первой же затяжки.

Вернулся матрос, бросил Рамиро на руки плащ из чертовой кожи и зюйд-вестку. Ньет ушел с матросом, и Рамиро побрел по коридору им вслед, придерживаясь за стену. Когда лежишь, не так чувствуется качка.

В коридорах пахло железом и машинным маслом. Повсюду гудели вентиляторы. Через овальную дверь Рамиро прошел в полутемное помещение, где на круглой платформе стояло закутанное в чехол орудие, выставившее ствол в амбразуру, за борт. Брезент плотно закрывал амбразуру, но в щели свистел ветер, по орудийному стволу стекали капли, пятная серый чехол. Сам брезент обледенел и гремел на ветру, как лист жести. Здесь было очень холодно. Рамиро окликнули – недовольный найл показывал ему рукой – мол, проваливай. Рамиро не стал спорить.

А качка явно усилилась. Рамиро мотало от стены к стене, прикладывая к переборкам, приходилось останавливаться и стоять, закрыв глаза и держась за что-нибудь, аккуратно сглатывая. Интересно, как Ньет умудряется передвигаться, он хоть и ловкий парень, но тут, как не берегись, к железке приложит.

Рамиро заблудился. Бесконечный лабиринт сходней, дверей, коридоров, подпалубных конструкций, мастерских, орудийных башен, телефонных проводов, новых коридоров, железных лесенок, кабелей, люков, снова нескончаемый ряд кают. Ни один встречный найл его не понимал – или делал вид, что не понимает. Все куда-то спешили с суровым неприступным видом, а Ньет давно сгинул в недрах этого муравейника.

Рамиро принялся читать надписи на дверях. Современный найлерт, как и альдский, как и множество других языков, использовал буквы драконидского алфавита, и можно было не только прочитать надпись (хотя, скорее всего, неправильно), но и в некоторых случаях отгадать смысл, например, если использовались слова вроде “радио” или “телефон”. Эти надписи, по крайней мере, позволяли не врываться в радиорубку, потому что Рамиро, в поисках выхода, открывал все двери подряд.

Наконец, дверь с надписью “ХЮЩО-86” вывела Рамиро наружу.

Его немедленно окатило колючими брызгами, ветер хлестнул по лицу, а ноги поехали по обледеневшей палубе, хоть она и была сделана из рифленого железа. Рамиро схватился за натянутый у борта металлический трос. Этак и вывалиться недолго! Море дыбилось и ревело, перемешивая воду и воздух, все ходило ходуном.

А Ньет и Белка каждый час спускаются – туда?

Рамиро лихорадочно пошарил по карманам найльского плаща и нашел перчатки. Слава богу, потому что голыми руками за обледеневший трос долго не удержишься. Осторожно ступая, он двинулся в сторону, где клубящуюся тьму разрезал луч прожектора, вроде бы на нос, хотя пропасть знает, где тут нос.

Второй этаж решетчатой палубы над головой разомкнулся, Рамиро увидел возносящуюся вверх массивную башню с многоярусными надстройками. Остро блестели ряды орудийных стволов, мачты, антенны, качающиеся провода, прожектора окружало гало, широкое в густом от водяной взвеси воздухе. Он заметил людей, карабкающихся по надстройкам, мимо пробежали два матроса, чуть ли не оттолкнув Рамиро с дороги. Кто-то, перекрикивая шум моторов, орал в громкоговоритель.

У борта, между двух горбатых махин – орудийных установок – стояли люди, несколько человек, вроде бы офицеры. Пока Рамиро добирался до них, двое, склонившись над бортом – оказалось, там висел веревочный трап – помогли подняться и перелезть через леер еще одному, практически голому – Ньету? На него накинули плащ, сунули в руки пластиковую чашку с чем-то дымящимся из термоса. Вокруг крутилась тонконогая фигурка в огромной не по росту куртке – Белка.

Один из офицеров – Рамиро узнал герцога – обратился к нему с вопросом, Ньет покачал мокрой головой. Потом выпростал из плаща руку с компасом на ремешке. Герцог, хмурясь, глядел на компас. Потом перевел взгляд на подошедшего Рамиро.

– Господин альд, – сказал он, – приветствую. Рад, что вы выбрались на воздух.

– Здравствуйте, герцог. Спасибо, что разрешили выходить из каюты. Сколько мы уже плывем?

– Четвертый день, если часы не врали.

– А что, могут врать?

– Приборы врут уже некоторое время. Посмотрите на компас. Хорошо, что рация пока работает.

Рамиро взглянул на руку Ньета – подсвеченная фосфором стрелка плясала и кружилась, как безумная. Где север, где юг?

Белка радостно чирикнула и кинулась обнимать Рамиро.

– Скажу больше, – Ньет тряхнул головой, откидывая со лба прилипшие волосы, – Мы уже несколько часов никуда не плывем.

– Ты точно уверен? – спросил герцог.

– Точно. В прошлый раз я сомневался, теперь точно уверен. Мы месим одну и туже воду, на одном месте.

– Машины работают, тратят горючее, но никуда не движутся, – герцог покачал головой. – Слышишь, Аранон?

Белоголовый дворник стоял тут же, скрестив на груди руки и жуя неизменную зубочистку.

– Почему я не удивлен, – хмыкнул он, криво улыбнувшись Рамиро.

– То есть, ты этого ждал? – нахмурился герцог.

– Ты что ж, думал, Мертвое море так просто переплюнуть можно? Только потому, что ты, гордый герцог Астель, приделал к своей большой железной лодке мотор? – старик отдернул рукав и показал Рамиро его собственные часы, – Глянь, как пляшет, – минутная стрелка бегала по кругу, наматывая несуществующее – или существующее – время, – Я их, между прочим, последний раз заводил еще в Химере, должны давно стоять. А они живут своей жизнью.

Белка, мурлыкая, засунула руку Рамиро в карман. Рамиро прижал девчонку к себе и укрыл полой плаща, хотя знал, что фоларица вряд ли мерзнет на ледяном ветру.

– Я знаю, куда плыть, – сказал Ньет. – Но что делать с машинами – не знаю.

– Здесь какой-то барьер? Мы можем его обойти? – спросил герцог.

– Не знаю… давайте попробуем…

– Слушай, Аранон, – сказал Рамиро, – А ты-то чего поехал на железной лодке с мотором? Ты тут что, вроде журналиста? Лучше б вы, герцог, Вильфрема Элспену взяли, от него пользы больше.

Дворник засмеялся, зубочистка выпала.

– Ну, ну, так уж и больше. Я не просто пассажир. Я – носитель воли Нальфран.

– Да ну? И что же теперь, по мнению Нальфран, должен делать герцог?

Старик воздел палец и значительно потряс им.

– Как что? Слушаться маму! – Все уставились на дворника, явно подозревая, что он малость рехнулся. Дворник фыркнул, потом отступил на шаг, – Сейчас, сейчас, постойте тут, мама все сделает.

И, ловко балансируя на скользкой палубе, побежал к башне с надстройками.

Рамиро, Ньет, герцог со своими людьми и даже Белка с удивлением смотрели, как Аранон в развевающемся плаще карабкается по металлическим лесенкам все выше и выше, а ледяные шквалы хлещут его, треплют, и норовят сорвать прочь, как последний листок с дерева

Ну вот этого нам еще не хватало, думал Рамиро. Сейчас этот псих с верхотуры ка-а-ак сиганет!

Аранон залез очень высоко, выше надстроек, даже выше прожекторов, на последнее перекрестье металлической мачты, отмеченной красным огоньком. И там, на этом перекрестье, вдруг расцвела золотая вспышка.

Сделалось светлее, будто солнце взошло. Низкое пение бронзы, словно разом ударили в десяток колоколов, перекрыло рев волн и завывания ветра. В клубящемся мраке распахнулись крылья, огромные, это даже снизу было видно, сверкающие, разом собравшие и отразившие весь электрический свет, как гигантское зеркало. Между крыл выгнулась золотая фигура, определенно женская, с распахнутыми руками и нагой грудью, а ноги ее, от бедер и ниже, были двумя змеиными хвостами, свивающими медленные маслянисто-блестящие кольца. Запрокинутого лица почти не было видно в черном пламени бьющихся на ветру волос.

– Нальфран, – прошептал Ньет, – как же я ее не почуял? Это же сама Нальфран. Она все время была с нами.

– Слушайся маму, значит, – герцог восхищенно выругался.

Рамиро промолчал, некстати вспомнив свои часы. Кто бы мог подумать!

Белка повернулась под плащом и прижалась к Рамиро сырой колючей спиной, счастливо глядя вверх. Мокрые холоднющие белкины волосы немедленно полезли в рот и нос.

Что-то вокруг менялось. Рамиро чувствовал это – а он никогда не отличался особой эмпатией, и если уж его пробрало…

– Герцог Эртао, – хрипло сказал Ньет. – Мы плывем. Мы движемся вперед.

***

– Пропасть, Лавенг, от тебя всю дорогу одни неприятности, – тоскливо сказал Комрак.

– Если ты не заметил, я тебя с собой не тащил, – огрызнулся принц. – Ты сам сюда влез. Сиди тут теперь и мерзни. Обледеневай! О, Господи, я только хотел спокойно доплыть до Полночи! Один! Чтобы у меня не зудел над ухом клятый найл. Но нет! Он тут и он зудит! Ты дашь мне сдохнуть?

Вокруг лодки простиралась безмолвная тишь, темень. Пологие волны длинно перекатывали суденышко по своим спинам, то и дело заплескивая через борт и в пробитую локтем дыру. У Энери вымокли ноги и зуб на зуб не попадал от холода. Голоса вязли в сыром тумане, найл еле виднелся на корме темным силуэтом. В полуночном зрении он, наверное, полыхал бы, как факел, но у Энери не было никакого желания смотреть на чертова Комрака ни полуночным зрением, ни обычным.

– Глаза бы мои на тебя не глядели, – в сердцах сказал принц.

– Ты еще что-то тут видишь? С ума сойти, – Комрак завозился в темноте, похлопал себя по карманам. – И спички промокли. Ну, отлично.

– Курить вредно.

Энери снова выругался про себя. Он рассчитывал спокойно лежать в лодке, погружаясь в забытье, глядя на кружащиеся над головой созвездия и фосфорные сполохи северного сияния. А теперь едва осталось места, чтобы сесть!

– Так… где мы, – кашлянув, спросил Комрак, прекратив чиркать бесполезными спичками. – Это какое-то полуночное колдовство?

– Там, куда тебе совершенно не нужно, – буркнул принц. От холода его охватило какое-то тупое безразличие.

– Мы…в Море мертвых?

– Не знаю. Теперь уже ничего не знаю. Но думаю, что скоро будем, мертвее не бывает.

Комрак помолчал, потом судя по всему стал крошить папиросу и нюхать мокрый табак – до ноздрей принца донесся едкий сильный запах. Найл не проклинал его, не жаловался, просто молчал. Все они такие. Фаталисты. Занесло в Море мертвых, так сиди, не кукарекай. Энери прикрыл глаза. Мокрые волосы стали жесткими от холода. Он отстраненно попробовал пошевелить пальцами, с руками пока было все в порядке, а вот губы онемели. Запах табака приблизился, лодка качнулась. Найл перебрался к нему, осторожно устроился рядом, накрыл принца широченной, как плащ, шинелью. Сырое сукно остро пахло солью, йодом и чем-то кислым.

– Глупости, – пробормотал Энери, не открывая глаз. – Все равно сдохнем.

Найл ничего не ответил.

Лодку качало и качало, на бесконечной и безвременной зыби, их окружил ледяной туман, в темноте свивались и развивались седоватые щупальца. Первая же волна перевернула бы лодку, но волн здесь не было. И ветра. И берега. Бескрайнее полотно моря простиралось во все стороны, молчаливое, соленое, с тайным зеленоватым свечением из-под волн. Мертвое.

– Я слышал, в этих местах лед бывает под водой…светится зеленым. Целые глыбищи. Кто увидит, тому удачи семь лет не будет.

– Семь лет. Ну ты оптимист, – Энери натянул полу шинели до самого носа. От твердого бока найла исходило слабое тепло.

Зеленое, голубоватое свечение из-под черной воды. Это полуночные воды просачиваются в серединный мир и замерзают на немыслимой глубине, там где предметы не знают своих цветов. А потом лед отрывается и медленно-медленно всплывает на поверхность. Медленно, среди пения мириадов пузырьков воздуха. Наверх и наверх… Или это звенит в ушах. Лодка тошнотно качается, не двигаясь, и холод подбирается к самому сердцу. К ножу, засевшему в груди.

Энери вздрогнул и открыл глаза, но увидел лишь тьму. Такую, что заливалась в ноздри и уши. Густую, непроглядную. В этой тьме кто-то был. Чуждое присутствие, отдающееся горячими толчками в солнечном сплетении и холодом в висках.

Альм.

Или я просто умираю.

Присутствие длилось и длилось, запредельное, выматывающее душу, непереносимое. Словно бы кто-то светил прожектором прямо в голову и свет от этого инвертировался, стал черным.

Я просто ищу своего родича, хотел сказать Энери, но губы не слушались, их и не было. Были только чернота и молчаливое Присутствие.

Я ищу его! Мне нужно в Полночь! Энери мучительно проталкивал себя через мясорубку собственного глохнущего сознания, пытаясь докричаться до этого…что такое альмы, никто не знал. Я ищу! Я Анарен Лавенг!

Темнота вздохнула и расступилась. Энери вздрогнул, открыл глаза на самом деле. Над ним в густо-синем, лазурном, совсем не северном небе, медленно вращались незнакомые созвездия, звезды вспыхивали, угасая. Наступало утро. Теплый, с привкусом песка и пыли ветер плыл над лодкой. Комрак, измученный холодом, мирно спал сидя, уронив тяжелую голову на грудь. На его подбородке пробивалась щетина.

Энери сморгнул, облизал потрескавшиеся губы, чувствуя странный железный привкус. У него были ледяные – мокрые – ноги, а лицо уже согрелось. И внутри было холодно. А хуже всего оказалось ясное понимание, что Алисана в Полночи нет. Привиделся ему альм в бреду, или приходил на самом деле – ощущение было таким четким, что было равно знанию.

Мучительно хотелось есть, подводило живот. Анарен выбрался из-под своей половины шинели, перегнулся, глядя за борт. Другие воды. Другое море. Без берега.

Умирать быстро – от холода, или медленно – от голода и жажды, разницы особой нет. И дело не сделано. Альм знал, что принцу не надо в Полночь, и вытолкнул лодку… куда-то. Что ему стоит. И в здешних водах, в отличие от тех, других, ледяных, отчетливо ощущалось течение. Оно куда-то несло и лодку, и спящего найла и Анарена, бессмысленно глядевшего на светлую гладь моря. А потом он увидел лицо.

Лицо поднималось к нему из этой светлой глубины, из волн таких ласковых и теплых, какими они могут быть только на юге. Ни клочка тумана не нашлось, чтобы скрыть его очертания – смуглую кожу, широко распахнутые лиловые глаза, обведенные синими тенями ресниц, серебристую чешую на плечах. Невозможные эти, синие, кобальтовые нурранские волосы, длинные-длинные, дымными прядями расходящиеся в воде. И дальше – медленным движением к свету, как со дна памяти – смуглые раскинутые руки, и очертания ребер, схваченных костяными, резными чешуями, юношеский живот… а потом плавный поворот и дальше – изумруды и бронза, перламутр, лиловые, густые тени чешуй, радуга плавников, трепещущих, полупрозрачных. Шипы на спине и локтях, костяные, блистающие лезвия. Получеловек-полудракон.

Мигеле.

Анарен, не помня себя, поднялся, шагнул вперед, лодка опасно шатнулась. Лиловые глаза смотрели на него бессмысленно и сонно, не узнавая. В них не было ни тени разума.

Создание, бывшее когда то Мигеле Нурраном – а Энери вспомнил его так живо и ясно, что резануло сердце и вмиг разлетелись все стеклянные стены, что он выстроил вокруг своего предательства – не узнало его и, значит, не могло простить. Никогда.

Летта бы простила, Анарен знал. Это не она держала его здесь, в круге земном, бесконечно возвращая в мир, до краев заполненный чувством вины.

– Нурран, – он позвал, и негромкий, срывающийся голос прозвучал здесь странно и нелепо. Жалко.

Фолари, встревоженный непривычными звуками, нырнул, протащив под поверхностью моря все свои блистающие шипы, и радужные одеяния плавников, и бесконечный хвост, потом высунулся недалеко от носа лодки. Безупречно вырезанные губы приоткрылись и за ними мелькнули зубы, острые, млечно-белые, изогнутые, как рыбацкие иглы.

– Мигеле. Нурран… ну прости меня, – просипел Энери. – Я… прошу прощения. Мне жаль!

Морское создание медленно нарезало круги вокруг лодки, поворачиваясь то на бок, то на спину. не сводя с принца немигающих глаз. Волны качали его сонно и плавно, словно вздыхая. Солнце всходило над морем и никак не могло взойти. Вечное утро. Вечное забвение.

– Мигеле! Мать твою! Я! – Анарен наконец заорал, грязно выругался, голос сорвался. – Я прошу у тебя прощения! Прости меня! Сволочь ты этакая! Рыба безмозглая, паршивая! Я виноват перед тобой! Это я, я сдал тебя отцу! И еще раз бы сдал, гаденыша! Что ты на меня таращишься? Где ж твои песенки, а? Сука! Подонок!

Он выкрикивал самые грязные ругательства, которые мог вспомнить, разрушая розовую тишину над морем, пытаясь осквернить ее и разломать, чтобы хоть как-то достучаться до того, кто плавал в этих водах уже много столетий. Совершенный, прекрасный, не имеющий ни души, ни разума. Недосягаемый.

Анарен не услышал, как проснулся Комрак и долго, молча смотрел на зареванного и встрепанного принца, который выкрикивал бессмысленные угрозы и слова покаяния пустому, равнодушному, серебряному морю.