Текст книги "Конец каникул"

Автор книги: Януш Домагалик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

Глава 9

Отца не было дома. Это хорошо. Мне не хотелось, чтоб он по моему виду догадался, что у меня что-то случилось. Может, я расскажу ему когда-нибудь об этом, но только не сейчас. Впрочем что рассказывать? Никто мне не может помочь, ни отец, никто на свете.

Да я и вообще не знаю, можно ли такое рассказать. Что, собственно, произошло? Девочка, которая была здесь на каникулах, уехала вдруг домой. Так покажется каждому со стороны. И только для меня это не просто девочка. Теперь я знал это точно.

Вечер еще не наступил, но у меня не было желания выходить из дому. Даже на чердак, к голубям, не хотелось сегодня идти. Я бродил взад и вперед по квартире, брал то одну книгу, то другую. Но меня не волновала судьба их героев. До этих людей мне не было сейчас никакого дела, они двигались по страницам книги, как тени, рассуждали друг с другом о какой-то ничего не значащей ерунде. Было душно, я почувствовал усталость. Бросился на постель и постарался ни о чем не думать, но у меня это не получалось. Больше всего угнетала мысль, что я бессилен, что ничего мне не сделать, ничего от меня не зависит… Но я был уже, кажется, спокоен, не было в горле той проклятой судороги, с которой там в парке, около грота, я никак не мог справиться.

Долго, наверно, я лежал так, глядя в окно на дерево, на котором не шевелился ни один листик… Перед глазами стояла Эльжбета: то у пруда, то на нашем участке, то во дворе за кинотеатром, когда мы мылись у колодца, то на ярмарке, когда она хохотала у лотков, то на велосипеде, когда сказала, что я ей очень нравлюсь. Она казалась мне такой красивой, как никогда прежде. И не только красивой. Но еще и близкой…

Думал я и об отце. В голову лез вопрос: понял ли бы он меня? Было ли и у него когда-нибудь такое же огорчение, как сейчас у меня? И еще, какой он был много лет назад, когда ему было, как мне, четырнадцать? А я… Каким буду я, скажем, через десять лет, через двадцать? Что я буду думать тогда? С кем я буду и где?

И снова явилась передо мной Эльжбета, я слышал ее голос, видел улыбку, там, у пруда, когда она спросила, как я назвал бы шахту. Стало совсем душно, наверно, собиралась гроза. Сортировочная гудела неустанно, однообразно…

Видимо, я уснул, потому что меня внезапно разбудил громкий свист, долетевший с улицы. Было уже темно, я проспал, наверно, часа два или три. Створки открытого окна громко хлопали, поднялся ветер. Издалека слышались глухие раскаты грома. Деревья за окном шумели, небо прорезала молния. И опять тот же громкий свист с улицы…

Я вскочил и зажег лампу. Подбежал к окну, но в темноте было не разобрать, кто внизу.

Юрек? Ты один? – услышал я вдруг. Это спрашивал Толстый. Что понадобилось ему в такое время?

Один… Да ты не кричи, людей разбудишь! – ответил я вполголоса. – Что случилось?

Я подумал, может, что-то произошло у него дома, может, отец опять разбушевался и Толстому негде ночевать. Один раз так уже было, года три назад. Тогда он ночевал у нас.

Я высунулся из окна:

– Что случилось? Почему молчишь?

– Выходи, только поскорее! Спустись во двор! – услышал я в ответ.

Я схватил свитер и сбежал по ступенькам вниз, стараясь шуметь как можно меньше. Было, наверно, уже около десяти.

В первую минуту я вообще ничего не увидел. И только когда глаза привыкли немного к темноте, заметил: кто-то стоит около сараев. Спотыкаясь, пошел в ту сторону. Удивительно, что Толстый молчит. Шутить вздумал, что ли?

– Толстый, это ты? – спросил я. По ответа нет. И я в неуверенности остановился.

И вдруг голос Эльжбеты. Она тихо заговорила:

– Юрек, это я… Он наврал тебе, что я уехала. Мне так неприятно… Юрек!

Я не мог сказать ни слова. Я слушал ее голос, и в ушах стоял нарастающий гул, он превращался в высокий, пронзительно вибрирующий звук. Так бывает, наверно, с человеком, которого силой толкают под воду, не давая вдохнуть воздуха…

Она подошла, стала рядом.

И тишина. Можно перевести дыхание, и пальцы шевелятся без усилия, не как прежде, и не кажется, будто они в густой смоле, и видно все ясно и четко, как в солнечный день. В одно мгновение рушится плотина, и человек слышит как бы с удивлением собственные слова, поток слов…

– Эльжбета, я весь день… весь день думал, что больше тебя не увижу. Скажи, зачем он это подстроил? Я искал тебя везде… Хотел… Помнишь, ты спрашивала вчера, а я… Я тоже хотел, Эльжбета… – выбрасывал я на себя слова, фразы, которые не склеивались друг с другом. Я знал, что хочу сказать, но у меня не получалось…

– Не думай больше об этом. Я здесь… Мне все рассказал Толстый…

– Что может он знать? Эльжбета, он ничего не знает… И ты не знаешь. Я только сегодня понял, что я тебя… я тебя…

Быстрым движением руки она закрыла мне рот.

– Не говори… Ведь я тоже… Так же, как ты!

В одном из окон зажегся свет, яркая полоса упала между нами. Но Эльжбета не отступила, только неторопливым движением перенесла руку мне на плечо, И вдруг подняла голову… Я не видел ее лица, но был уверен, что она улыбается. Она сказала вполголоса:

– Дождь пошел… Какие большие капли! Поздно, мне пора возвращаться…

Мы вышли на улицу, но пришлось вбежать в первые же ворота. Хлынул ливень.

– Придется подождать, – сказал я. Снял с себя свитер и накрыл ее.

Мы втиснулись в самый угол, дождь хлестал наискось, у наших ног росла на глазах большая лужа, вторая, третья…

Разразилась гроза, сверкали молнии, на мгновение становилось светло как днем. Деревья у дороги почти ложились друг на друга, ветер дергал лампочку фонаря, раскачивал ее – и та бросала блики на мокрые сверкающие ветви, на дорогу, на нас.

Теперь мы кричали, стараясь перекричать непогоду:

– Ну, льет… Эльжбета, тебе страшно?

– Нет!

– Слушай, а где Толстый? – вспомнил я вдруг. – Ведь он был там.

– Нет… Он только привел меня сюда и вызвал тебя. Я не хотела одна. А потом он сразу ушел…

– Хорошо, что ушел! – сказал я и улыбнулся. Ей и самому себе.

– Ты не спрашиваешь, где я была весь день?

Вот именно! Мне и в голову не пришло спросить об этом. Теперь, когда она была здесь, рядом, потеряло значение все, что происходило в течение дня, все, что осталось позади.

– Я пришла на пруд, как всегда, после десяти. Тебя не было, и я села на берегу… Вдруг прилетает Збышек, запыхался, тетка его прислала. Пришла телеграмма из дому… Угадай, кто родился?

Некоторое время я не мог понять, о чем речь.

– Юрек, да ведь я рассказывала тебе в саду, еще в первый день… В самом деле. Только теперь я вспомнил об этом.

Она рассказывала, что ее мама ждет ребенка в июле, все правильно.

– Ну и что? У тебя сестра? А может, близнецы?

– Этого только не хватало: близнецы! Желаешь ты мне добра… И вовсе не сестра. К счастью, мальчик!

Откровенно говоря, я ею видел никакой разницы. Мальчик, девочка – не все ли равно?

– …Ну и отец просил в телеграмме, чтоб с двенадцати я ждала на почте, что он позвонит, расскажет. Я с пруда – прямо на почту, почти три часа ждала… Но все в порядке, они здоровы и так далее. После обеда я хотела искать тебя, но где? Я осталась дома и написала маме письмо, в больницу…

Эльжбета задумалась.

– Знаешь что? – сказала она вдруг. – Может, ты не поверишь, но это было первое письмо к ней, первое с того дня, как я приехала сюда…

– Поверю… Я тоже маме ни разу не написал. Не было как-то времени!

– Ой, Юрек! – покачала Эльжбета головой и погрозила пальцем. – Не было времени! Это ты во всем виноват! Видишь, какие мы оба? Пойдем, а? Тетя умрет со страху…

Я выставил голову из ворот, осмотрелся.

– Погоди минутку, скоро успокоится… Она уже уходит, гроза. А весь день было так душно. Ужасный день!

– Неправда! Наоборот, чудесный… Такого еще не было, знаешь? И гроза тоже чудесная! Скажешь, нет?..

– Чудесная? Нравится тебе? Ну так пошли! – Я потянул Эльжбету за собой, и мы выскочили из ворот.

Перебежали дорогу, промчались метров двадцать, еще, еще… Полный мрак и ливень, гудящая стена дождя, сквозь которую пробиваешься с трудом. Мы остановились под деревом перевести дыхание. Я откинул мокрые волосы с ее лица. И вдруг нагнулся и быстро поцеловал ее. Еще секунду назад я не знал, что сделаю это. А чуть позднее уже не решился бы. Я ни о чем не думал, не видел ее лица, не было грозы. Я слышал звенящую тишину. Эльжбета оторвалась от дерева и выскочила под дождь, который хлынул, казалось, еще сильнее. Опять вернулся оглушительный шум, окружил нас со всех сторон, бушевала непогода…

Теперь мы бежали по середине мостовой. Эльжбета ловко перескакивала через большие лужи, а я шлепал по ним своими кедами так, что вода брызгала в разные стороны.

Мы были мокрые, грязные, задыхались от бега.

Ни с того ни с сего я начал смеяться, полной грудью, во весь голос.

– Сумасшедший с мокрой головой! – крикнула Эльжбета. Я догнал ее и схватил за руку. Мы бежали теперь рядом.

И вдруг я услышал: какие-то люди, пережидавшие дождь под балконом у пекарни, громко заговорили:

– Глядите, до чего им весело! Шляются такие щенки по ночам…

– А мать ждет, наверно, дома с ремнем!

Я засмеялся еще громче. «Что вы можете знать о нас?» – подумал я. Крепче сжал ее руку, и мы побежали дальше.

Глава 10

Возвращался я уже не по середине улицы, а перебегал от дома к дому, укрываясь от дождя под балконами и ветвями деревьев, хотя, честно говоря, никакого значения это уже не имело: я и так промок до нитки. Когда я был уже около ресторана, в голове мелькнуло: не зайти ли к дедушке и бабушке – они жили как раз в этом доме. Наверно, еще не поздно, и мне перепадет что-нибудь на ужин. Только сейчас я понял, как я голоден.

Я остановился под большим ясенем, почти напротив ступенек в ресторан. Хотел хоть чуточку причесаться, чтоб бабушка не подумала, что за мной гонится милиция.

Они еще не спали, в окнах был свет. «Сколько сейчас времени? – задумался я. – Одиннадцать, может? Отец, наверное, уже дома. Волнуется, что меня нет…» Я вытер лицо платком. Потом переменил решение: не пойду к дедушке и бабушке. Подумаешь, ужин, выдюжу и так…

Двери ресторана внезапно распахнулись. На улицу вышло несколько человек, а потом и директор с металлической планкой, какую навешивают на ставни. Я очутился в полосе света и невольно спрятался за дерево.

Из дверей пополз папиросный дым. Отсюда казалось, будто в зале туман. Директор ругался вслух, возясь со ставнями.

«Зачем это я здесь стою?» – подумал я. Но не успел сделать и двух шагов, как до меня долетел голос отца.

Он стоял на ступеньках и громко прощался с Холевой. Потом медленно сошел вниз и зашагал по улице. Я поспешно перебежал на другую сторону, не понимая, зачем я, собственно говоря, это делаю. И так, перебегая от дерева к дереву, шел следом за отцом, метрах в пятнадцати позади.

Дождь все лил да лил, хоть, может, уже и меньше. По улице текли ручьи, их все реже освещала мелькавшая на горизонте молния. Это была одна из тех августовских гроз, которые незаметно переходят в однообразный, длящийся часами ливень.

Отец как бы не видел всего этого, не замечал дождя. Он шел серединой той самой улицы, по которой полчаса назад, хохоча во все горло, бежали мы с Эльжбетой, шел очень медленно, чуть пошатываясь, расстегнув пиджак и низко склонив голову, точно считал шаги или пытался понять, куда несут его ноги.

Я знал уже, как мне поступить, что делать. Я выбежал на мостовую и остановил отца. Он не удивился, что я здесь, не сказал ни слова. Мы подошли к дому. На лестнице он тяжело опирался мне на плечо.

Повернув на кухне выключатель, я увидел, что мы оставляем за собой не просто мокрые следы, а целые лужи. Отец снял пиджак, я подал ему полотенце. Не говоря ни слова, он уселся за стол и уставился в одну точку. Меня вдруг затрясло. В жизни я не промокал еще так, как сегодня, но затрясло меня, по-моему, все-таки не из-за этого.

Я приготовил чаю и, лишь поставив стакан на стол перед отцом, набрался смелости глянуть ему в лицо. Это было не то лицо, к которому я привык. Неожиданно я понял, что отец вовсе не так уж пьян, как это казалось там, под дождем, на улице.

– Прими две таблетки аспирина… и ложись, сынок, спать.

Это были первые слова, прервавшие нестерпимо долгое, жутковатое молчание. Первые слова с той минуты, как я взял на улице его под руку.

– Папочка, – сказал я, но в горле у меня был точно горячий песок, Я не мог выговорить ни слова. И отвернулся, чтоб не смотреть ему в глаза, то ли грустные до безнадежности, то ли усталые.

– Иди спать…

Нет. Скажи, что-то случилось? Папочка, у тебя неприятности? Отец опустил голову.

– Какие?.. Скажи, какие?

Он смотрел теперь как бы сквозь меня, куда-то вдаль. Покачал головой. И я понял, что он ничего не скажет. Но все-таки не удержался:

– Папочка…

Он вновь покачал головой.

Когда я лег, часы пробили два. Но отец по-прежнему сидел за столом, глядя все так же в одну точку. В голове у меня гудело, глаза закрывались сами собой, и веки горели. Дождь барабанил по крыше, по стеклам текли грязные струи воды. С чердака доносилось негромкое воркованье голубей, они всегда волновались в ненастье. «Что за день! – подумал я. – Что за день…»

Утром, как это часто бывает после большого дождя, солнце припекало, а воздух был влажным и бодрящим.

Отец стоял у открытого окна, уже одетый, руки заложены за спину. Курил. Мне показалось, он ждет, когда я проснусь. А я, хоть уже и не спал, все лежал с прикрытыми глазами, незаметно за ним наблюдая. И подумал, что он сильно ссутулился, а может, просто наклонился вперед? Я не знал, как мне вести себя, что говорить. Но сколько можно притворяться спящим?

– Доброе утро! Ну и погода! – сказал я громко и как можно веселее, но это прозвучало фальшиво.

Он повернулся ко мне. И хоть не улыбнулся, но это было то самое лицо, к которому я привык. Может, только глаза…

– Два слова, Юрек! – сказал он. – Во-первых, мне очень неприятно, что ты из-за меня так промок, волновался, наверно. Ну да… Короче… извини меня.

– Папа, да ведь я вчера… – И я хотел рассказать ему про Эльжбету и что промок еще раньше, пока мы бежали с ней по городу в самый ливень. Хотел остановить его, чтоб он не говорил со мной так, таким тоном, словно добивался оправдания.

– Не перебивай! Я знаю, что ты думаешь, Юрек, – продолжал он спокойно, – Но ничего не попишешь, я должен попросить у тебя извинения. И еще одно: давай договоримся – это останется между нами, ладно?

– Конечно! – сказал я, хоть, говоря откровенно, не очень-то понимал, что, собственно, он имеет в виду. И потом я еще пробурчал, но уже, кажется, без необходимости: – Ничего не случилось… такой ливень…

Он улыбнулся, печально как-то, и, не сказав больше ни слова, вышел из комнаты.

Я побежал к окну и, когда отец показался на улице, спросил, куда он.

– На шахту, часа на два. На моем участке неполадки.

– Так ведь у тебя отпуск, а? А ты все сидишь на шахте, целыми днями.

– Небольшая авария! Надо туда сходить… А дома? Что мне делать дома?

Я приготовил себе завтрак и не спеша за него принялся.

В голову лезли всякие мысли. От них было не отделаться. Все возвращались и возвращались. Отец ведет себя не так, как раньше. И еще эта вчерашняя история… Что он от меня скрывает?

Сказал, что у него неприятности. Нет, не сказал, но ведь это и так ясно, я это понял. Имеет ли это отношение к шахте? А может… Может, мама почувствовала себя хуже, может, с ней что-то случилось?

Как, собственно, обстоит с ее болезнью? Что это вообще за болезнь, что-то серьезное? О поездке в санаторий заговорили так неожиданно, перед самыми каникулами… Письмо от мамы пришло уже давно, наверное, больше двух недель. А я и не спросил, что было в письме. И он сам не сказал ни слова. «Надо написать маме! Сегодня или завтра! Узнаю у отца адрес и напишу!» – решил я.

Чувствовалось, что недавно прошла гроза, что долго лил дождь. Валялись обломанные ветром сучья, в низинках стояли лужи, водостоки были забиты грязью, листьями.

На мосту я встретил Ирку. Хотел пройти мимо молча, но Ирка остановилась и заговорила со мной первая:

– Зенек прислал письмо и снимки. Через два-три дня приедет.

– Уже? – удивился я. – Так быстро!

– Быстро? Так ведь август… Десятое число. Наверно, это только у тебя так летит время!

Я посмотрел на нее, но ссориться не хотелось.

– Юрек, я уже могу отдать тебе книжку, эту… из серии «золотого тигра».

– Ну так отдай. Прочитала?

– Отдай! Когда? Тебя все время нет дома…

– Ну… Тоже сказала! Принеси вечером. – И я хотел было уже идти, но Ирка приподняла большую сумку, которую держала в руке.

– Хочешь яблочка? Только что купила, очень хорошие.

– Ну давай. Можно два?

– Бери два! – улыбнулась она. И вдруг сразу: – Юрек, я хотела тебе сказать, этот солдат, это сын моей тети. Он тут в Шленске служит, за Катовицами. В увольнение приехал.

– Какой солдат?

– Не помнишь? Ну, тот, на ярмарке, в тире…

– Ах, этот… образцовый стрелок! – вспомнилось мне. Зачем она говорит мне это?

Я пожал плечами.

– Ну и что из того, что сын тети?

– Ничего. Я хотела тебе сказать. Чтоб знал.

– Мне-то какое дело? Все болтаешь да болтаешь…

Ирка как-то сразу нахмурилась, а может, смутилась, потому что потупила голову.

– Ирка, слушай, а где же Зенек? Из лагеря он собирался вернуться в конце июля, так?

Она немного оживилась, но глянула на меня, кажется, с недоверием.

– Ты что, не знаешь? Он тебе ни разу не написал? Быть не может!

– Очень даже может. Чего это ему писать? О харцерском лагере рассказывать, что ли? Да и о чем писать из лагеря? Домой написать – другое дело. Денег попросить…

– Вот именно…

Это меня удивило. Ирка что-то знает, но не хочет сказать. Что натворил Черный?

– Говори, мне некогда. Где он сейчас? Куда поехал из лагеря?

– Официально-то он на каких-то харцерских курсах. Написал в середине июля, чтоб мать послала ему пятьсот злотых: после лагеря он, дескать, уезжает на три недели на курсы… Ну, мать и послала.

– Что значит «официально»? А неофициально? Чего ты, собственно, крутишь?

– Кой о чем догадываюсь. Но говорить не хочу. Пусть сам тебе расскажет, когда приедет. Ведь вы такие друзья! – И она состроила гримасу. – Друг, а ничего не знаешь…

Ужасно разозлила меня эта соплячка. Что она воображает?

– Можешь быть спокойна, мне он все расскажет! И не морочь голову.

Едва я сделал два шага, как за спиной послышалось:

– Юрек, почему это мы с тобой всегда ссоримся? Ведь…

– Потому что ты дура! – крикнул я ей. – Дура набитая! Эльжбету я встретил в парке, невдалеке от теннисных кортов. Она уже возвращалась с пруда. Она остановилась, заложила руки за спину и грозно на меня посмотрела. Я рассмеялся.

– Знаешь, ты похожа сейчас на Зонтика!

– На что?

– На кого, а не на что. Зонтик, он был учителем географии и истории. Рассказывал нам всегда разные удивительные вещи. А когда спрашивал на отметку, то стоял вот так же, как ты сейчас. Только он почти лысый!

– Это ты сейчас будешь лысый, вот что! Все волосы у тебя повыдергаю. Ты чего это опаздываешь? Да еще сегодня! Двадцать минут жду.

– Вот тебе за это яблочко! – сказал я и вынул из кармана одно из яблок, взятых у Ирки.

Мне показалось, что Эльжбета чуточку бледная, может, не выспалась, А может, простудилась вчера? Я спросил у нее. Но она помотала головой.

– Я плакала сегодня утром. Из-за тебя! Почти целый час.

– Из-за меня? Что ты говоришь!

– Пошли на корты, сядем, посмотрим, как играют. Потом расскажу…

Сегодня было больше желающих поиграть в теннис, чем обычно. Корты, собственно, почти не использовались. В нашем клубе «Гурник» есть вроде бы теннисная секция, но в ней состоит всего несколько человек, так же, как в секции фехтования. Это трудные виды спорта: годами можно тренироваться и ничего не добьешься. Толстый взялся как-то за фехтование, но ему тут же объяснили, что у него замедленная реакция. Отец играл, кажется, раньше в теннис, но без особого успеха, разве что научил меня подсчитывать очки. И на том спасибо, по крайней мере видишь, кто выигрывает, и не глядишь как баран на новые ворота.

Когда мы пришли, на двух кортах уже играли. На третьем натягивали сетку. Двое парией из техникума – я знал их в лицо – с усилием крутили рукоятку, которая пронзительно скрипела. Девушка у скамейки снимала свитер. И только когда она обернулась, я узнал ее и громко фыркнул. Борунская, из нашего класса. Тоже мне теннисистка!

Они заметили нас я стали о чем-то совещаться. Когда мы устроились на соседней скамейке, к нам подошла Борунская.

– Простите… Юрек, твоя девушка не играет? – и она указала подбородком на Эльжбету. – Нам не хватает партнера для смешанной пары.

– Смешанная пара! Когда это ты таким словам научилась? А что такое смешанная пара? – Меня разбирал смех и злость в то же самое время, из-за чего – не пойму.

– Это когда партнер и партнерша с каждой стороны, – объяснила Эльжбета. – Я немножко играю, но…

– Ну так иди, сыграешь с нами! – крикнул один из парней. Они бросили крутить в конце концов рукоятку, сетка была натянута. – У нас есть запасная ракетка, вон лежит.

– У нее нет времени, – буркнул я, может, и в самом деле не к месту, но мне не хотелось, чтоб Эльжбета с ними играла. А я что, сидеть буду? Да еще мы собирались поговорить…

– Почему нет времени? – удивилась Эльжбета. – Что ты болтаешь?

– Ревнует, – заметила Борунская.

«Идиотка, – подумал я про нее с досадой. – Зачем только мы сюда пришли?»

– Ну, играй, если хочешь…

– Спасибо за разрешение! – улыбнулась Эльжбета, сделала глубокий реверанс, взяла со скамейки ракетку и выбежала на корт.

Борунская глянула на нее и сказала мне вполголоса:

– Девчонка что надо. Где это ты такую подцепил? Кто бы мог подумать – ты?! Мир меняется… А Ханка Карбовская два года за тобой бегала, ты даже не заметил, а?

– Отцепись со своими замечаниями! «Теннисистка»! Хотела играть – играй!