Текст книги "Конец каникул"

Автор книги: Януш Домагалик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 11 страниц)

Глава 23

Тетка ходила на работу. Сташек то сидел и занимался, то пропадал куда-то на долгие часы. А я слонялся по Отвоцку, торчал один в квартире… Но большую часть времени проводил в садике перед домом – квартира тетки казалась мне все более чужой и несимпатичной. Так же, как и она сама.

Она не пускалась теперь со мной в разговоры, да и у меня не было на это охоты. Кто знает, может, она жалела, что в первый вечер так разоткровенничалась. А может Сташек ее урезонил? Я заметил, что отношения у них неважные, тетка частенько глядит на него исподлобья, так же, как и на меня. Я даже подумал – может, они из-за меня и поссорились? И решил поговорить со Сташеком, да все случай не подворачивался. Ведь не мог же я говорить с ним об этом при тетке! А когда ее не было, он брал книги и исчезал из дому. Может, и не нарочно, хотя кто его знает… Но все это, к моему удивлению, не волновало меня, как в Божехове. Я чувствовал себя здесь как то иначе, не так, как дома. Здесь я не был среди своих, не высказывал того, что думаю, – молчал, С опаской вслушивался в каждое слово, когда они говорили друг с другом, но ни о чем не спрашивал их, и они не спрашивали меня, Я поймал себя на том, что по мелочам злю тетку. Это доставляло мне удовольствие.

Я прикидывался простачком, как это любил делать Зенек. Если б он мог меня видеть, он был бы горд, что в конце концов я чему-то у него научился, недаром же все-таки он был три года предводителем нашей компании. Я втихую смеялся, когда тетка скрежетала от злости зубами. Мне даже хотелось, чтоб разразился скандал из-за какого-нибудь пустяка. Но тетка держала себя в руках, хоть мне и казалось, что не раз с удовольствием дала бы мне тумака. Если б могла.

В первый же день испортился приемник.

– Крутил, наверное, беи зазрения совести, вот и пожалуйста! – набросилась она на меня.

– Я крутил? Что на такой развалине накрутишь? – сказал я с издевкой. – У нас в подвале стой в пять раз лучше этого. Если хотите, напишу отцу, он оботрет пяль и пришлет в подарок…

Тетка проглотила это, но с трудом. Тогда я сказал:

– Могу покопаться в вашем ящике, выясню, в чем там дело.

Я поставил приемник на стол, вынул из него все лампы, конденсаторы, все, что можно. Стал смотреть лампы на свет. Хорошо, что Сташека не было дома. Он бы, наверно, сразу догадался, что таким образом ничего не выяснишь. Но тетка глядела на меня с благоговением. А я понятия не имел, что испортилось в приемнике. Отец-то бы догадался, ну а я?

– Ну, что ты там видишь?

– Лампа перегорела, купите такую завтра, я вставлю! – заявил я. Разумеется, это была липа. Я оставил весь этот ералаш на столе и отправился спать. На следующий день, когда тетка сообщила, что в магазине таких ламп нет, я сказал со смехом:

– Что у вас вообще есть, в этом вашем Отвоцке? Напишу отцу, он пришлет мешок с лампами…

– Переживем! – буркнула тетка и велела Сташеку отнести приемник в мастерскую.

В воскресенье я отправился на станцию, сказал, что за газетой.

– Только чтоб через час был дома! Не люблю, когда опаздывают на обед! – предупредила тетка.

Не скажи она этого, может, я б и вернулся. Но со станции отходила как раз электричка на Варшаву. Я взял билет и поехал.

На огромной площади перед Дворцом культуры стояли рядами автобусы, то и дело высаживалась какая-нибудь экскурсия и направлялась к дворцу. Припекало солнце, почти на каждой скамейке сидели в скверике люди. И всюду голуби. Может, именно поэтому я почувствовал себя как дома, свободно, будто здесь не впервые.

И я принялся бродить по городу, просто так, без цели. Садился в первый попавшийся трамвай, автобус и выходил где вздумается. Ведь у меня были деньги от дедушки, много денег. И у меня было время. Куда спешить? К тетке?.. На обед? Пусть подождет. Я чувствовал себя так, точно весь этот огромный город принадлежал сейчас мне.

Я воображал себе, что я здесь с Эльжбетой. Это она показывает мне Старое Място, это с ней я иду по аллеям в центре города, по Новому Святу… Мы останавливаемся у больших витрин, пьем воду с сиропом возле уличных тележек, покупаем мороженое. Она рассказывает мне, какие места, какие улицы любит больше всего, куда ходит гулять, на каком автобусе ездит в спортивный клуб. Показывает мне свою школу, потом мы смотрим на Вислу с моста… И раздумываем вдвоем: не махнуть ли в парк, а то и на пляж? Там полно народу! Даже не верится, что у реки бывает такая толчея! По воде скользят моторные лодки и глиссеры, сверкают на солнце белые треугольники парусов… А возле берега режет воду академическая четверка, одна, другая. Рулевой на корме. Может, соревнования? Хорошо в Варшаве…

Беспокоит только одно: почему так трудно представить себе Эльжбету здесь, на этих улицах, в этом городе? Почему я все время вижу ее там, у нас, на берегу пруда, в нашем шахтерском парке, на теннисных кортах и у башни божеховского замка?

Та Эльжбета настоящая, я уверен. А тут я и сам-то другой, мне себя не узнать… Значит, и ту Эльжбету, Эльжбету с каникул, трудно мне будет найти здесь. Почему так?

Поражает внезапная мысль: может, она уже вернулась? Может, сидит дома и ждет меня или загорает на пляже? А может, идет соседней улицей, и я даже представления не имею, что мы так близко друг от друга?

Где, собственно, она живет? У меня нет адреса, я не подумал об этом, но однажды она говорила о телефоне, и я знаю фамилию… Я посмотрел по сторонам: нет, на мосту телефона-автомата нет придется вернуться! Я забрался в первую же попавшуюся будку возле музея Войска Польского. Через стекло видны пушки, танки, самолеты, расставленные во дворе. Возле будки появляются два, три человека… Ждут, когда выйду! А мне никак не совладать с телефонной книгой, все ищу да ищу… Есть! Фамилия, адрес…

Я набрал номер и, лишь услышав гудок, понял, что волнуюсь, что мне не сказать ни слова, не знаю, как начать.

– Здравствуйте! Эльжбета дома? – выдавил я наконец из себя.

– Эльжбета? Эля?.. Нет, ее нет в Варшаве. А кто говорит?

«Наверно, это ее мама! – думаю я. – Значит, Эльжбета еще не вернулась… Кто говорит? Что ответить? Товарищ?» И неожиданно для самого себя я сообщаю в трубку свое имя и фамилию. По ту сторону на мгновение тишина. И наконец вопрос, который меня изумляет:

– Юрек? Из Божехова? Откуда звонишь?

– Отсюда… Я у моста Понятовского, у музея! – говорю я. «Откуда она меня знает?» – мелькнуло в голове.

– К счастью, это близко. Наверно, ты с экскурсией, да? Жаль, что Эля не выбралась с вами… Слушай, может, забежишь на минутку? Если у тебя есть время…

– Конечно! Большое спасибо… – И я с облегчением вешаю трубку. Из будки я вышел весь мокрый. Но пришлось еще раз туда вернуться и снова порыться в телефонной книге – ведь адреса-то я не запомнил. Зато и улицу и дом нашел потом без труда.

Маленькая кухонька, одна комната… Смотрю по сторонам, и мне не верится, что я в квартире Эльжбеты, а эта женщина – ее мать. На диване, завернутый во что-то, спит махонький, жалкий ребятенок. Это из-за него Эльжбету послали на каникулы в Божехов. Никогда б не поверил, что ребенок может быть такой махонький. Как такого брать в руки, что с ним делать?

– Хорошо, что ты позвонил… Так, значит, ты с экскурсией? Наверно, от шахты, на автобусе?..

Я кивнул. Пусть будет с экскурсией. Зачем рассказывать ей о своих делах? Потом Эльжбета уж как-нибудь объяснит.

– Как это сестре не пришло в голову послать Элю вместе с вами? Было б дешевле и вообще… Она должна приехать завтра, так ей велел отец, телеграмму послал. Ведь скоро школа… Видишь, как мы тут живем? Жуткая теснота. Но самое большее через год мы должны получить новую квартиру. Вот, значит, какой ты. Может, похож на папу, а? Даже наверняка. Удивляешься, откуда я знаю твоего отца, да? Так ведь мы из Божехова. И я и мой муж. Не слыхал? О чем только вы там с Элей говорите, если она даже этого тебе не сказала!

К счастью, ее мать не давала мне вставить ни слова. Говорила она все это так, точно мы с ней давным-давно знакомы, как-то очень просто, как взрослые говорят со взрослыми. Она не спрашивала, хорошо ли я учусь и кем хочу быть. Я почувствовал себя уверенней. «Как учишься, кем хочешь быть?» – вот вопросы, которые большинство взрослых держат про запас. Им кажется, что они разговаривают с нами по-товарищески, когда лезут с этими вопросами. Я не выношу таких вопросов, никто их не любит. Точно так же, как прежде я не терпел, когда ко мне приставали: «Юречек, кого больше любишь – маму или папу?»

Малек стал хныкать, но получил соску и угомонился. А мне в голову пришла дурацкая мысль. Этот ребятенок тоже когда-нибудь подрастет, и тогда он в свою очередь будет спрашивать детей, как они учатся и кем хотят быть. Что же, выходит, так и идет по кругу, пока существует мир?

– Эльжбета была на вас в обиде… Что вы ее туда услали, хотела помочь с ребенком! – сказал я.

– Знаю. Она еще изрядно повозится с детьми, Будет время… Эля была на меня в страшной обиде, когда уезжала. Но потом написала, что каникулы удачные, значит, все в порядке!

И она чуть заметно усмехнулась.

– Знаешь, Эля мне писала, еще в больницу, что ты прекрасно плаваешь и что вообще ты редкий… Тебе она тоже успела это сказать. Нет? Вот видишь, девочки скрытные… Наверно, она с тобой все время ссорилась? Иногда она бывает невыносима.

«Выходит, они ничего о нас не знают? Совсем ничего… – подумал я. – Так же, как и мы о них. Словно и не общаемся друг с другом. Может, так и должно быть?»

Уже в дверях, когда я благодарил за приветы для родителей и для дедушки с бабушкой, пришел все-таки черед вопросу:

– А как учишься, Юрок? Хорошо? Кем хочешь быть? Я рассмеялся:

– Так… неплохо… Еще не знаю кем. Там видно будет… В Отвоцк я вернулся к вечеру.

– Я заблудился в Варшаве, извините, – сказал я тетке. – Когда приезжаешь из такой дыры, как Божехов, можно ведь в Варшаве и заблудиться, правда?

Я проглотил свой ужин, верней сказать, обед. Сташек занимался на кухне, тетка штопала. Я взял газету, просмотрел… и вдруг, сам не знаю почему, мне в голову пришла мысль, что я здесь уже третий или четвертый день, а не послал даже открытки в Божехов. А ведь обещал бабушке. Может, они беспокоятся, не знают, доехал ли я вообще до Варшавы…

– Тетя, у вас есть бумага для письма? – спросил я.

– Поищи там в буфете, в ящике… Под квитанциями…

Я открыл ящик, там был ворох всяких счетов, квитанций и прочего хлама. Я стал их перебирать, перекладывать из руки в руку… И вдруг застыл от изумления. Не поверил собственным глазам: у меня в руке было мое письмо к маме, даже не распечатанное.

Не знаю, долго ли я стоял так с письмом в руке, пытаясь успокоиться, свыкнуться, объяснить это самому себе.

– Ну что, отыскал бумагу? – долетел до меня голос тетки из кухни Я подошел к ней и сунул под нос письмо.

– Я отослал его три недели назад! Почему она не прочитала?.. Тетка взяла конверт, поправила очки. Я думал, она смутится будет оправдываться. Но она спокойно, как ни в чем не бывало объяснила. Даже удивление было у нее в голосе:

– Надо же!.. Какая память! Сунула в ящик, и из головы вон! Впрочем, кажется, ничего не случилось… Так ли это важно?

Сташек поднял голову, посмотрел на нее, на меня.

– Ничего не случилось! Пустяки!.. – И я вырвал письмо у нее из рук.

– Понимаешь, я не подумала… – заговорила тетка, но Сташек ее оборвал:

– О многом, мама, ты не подумала! Например, о том, что ему через два дня в школу! Я тебя предупреждал: добром это не кончится! – почти крикнул он.

Тетка вновь принялась за штопку.

– Не ори. Приедет, сама решит… – проговорила она сухо.

Глава 24

Мне не заснуть, но я спокоен. Перед глазами проходит все еще раз, с самого начала. Только теперь я вижу это по-другому, не так, как еще вчера. Надо найти, надо понять самое главное. Теперь я знаю гораздо больше о других людях и о самом себе.

Сквозь приоткрытую дверь мерцает свет на кухне. Наверно, Сташек еще занимается. Который все-таки час? Я встал с постели и отправился к Сташеку.

– Не спится? Присаживайся, мне тоже вся эта зубрежка осточертела. Будешь пить чай?

Я подошел к окну, распахнул его настежь. Сел на подоконник.

– Душно тут у вас…

– У вас? Да ведь ты хочешь остаться… Получается, значит, у нас.

– Сташек, скажи: почему все так происходит? Почему они такие?

– Не понимаешь…

– Нет, я понимаю. Но скажи: кто все-таки прав? Сташек задумался.

– Каждый по-своему прав. Как тебе сказать? Люди разводятся, это в порядке вещей. Часто, наверно, никто из них не виноват, просто так получилось.

– Не верю!

– Не хочешь верить… Могу, впрочем, себе представить. Может, они и сами не знают, чего им надо, чего ищут?

– Вот что я думаю… Маме, наверно, не сообщали, что я приехал. Твоя мать ей не писала! Не может быть, чтоб она нарочно тянула с приездом.

Сташек кивнул:

– Мне тоже так кажется… Но это было бы свинство! Не могу в это поверить.

– Скажи правду. Тетка уговаривала маму, чтоб она не возвращалась в Божехов? Скажи, Сташек. Это важно…

– Да.

– Сташек, ты разговаривал с моей мамой обо всем этом? Сташек встал и прошелся по кухне несколько раз. Закрыл дверь в комнату.

– Трудно мне говорить с тобой, Юрек. Но думаю, ты поступил неправильно.

– Что приехал? Нет, я правильно поступил!

– Видишь… Ты не понимаешь меня… Я думаю, твоя мама все-таки вернулась бы туда, к тебе. А теперь, раз ты приехал…

Я прервал его:

– Это ты меня не понимаешь. Я правильно сделал, что приехал. Но здесь не останусь! Уже решил… Знаю.

– Что ты собираешься делать?

– Обо мне не беспокойся. Я знаю, что делать. Но передай ей наш разговор и отдай то письмо, которое твоя мама забыла передать, и все расскажи. Ладно? Сделай так, Сташек…

Когда мы ложились, за окном уже светало.

Я не слышал, как тетка ушла на работу. Я проспал почти до двенадцати. Сташека не было дома. В кухне на столе мне был оставлен завтрак. Я посидел еще немного в садике перед домом, вернулся и сложил чемодан.

Все было так легко, так просто. Час езды на электричке. И снова Варшава.

Но я был в досаде на самого себя: ведь я забыл про Эльжбету! Нет, не забыл, неправда. Заехать к ней? Сегодня она уже дома, знает, что я побывал у них. Обрадуется… А может, позвонить? Пойду на Главный вокзал и позвоню. Нет. Что от этого изменится? Все равно через шесть-семь часов я дома. Конечно, я мог бы остаться, тогда б мы часто виделись, до Отвоцка рукой подать. Ей хотелось, чтоб так оно и было, хотелось и мне. Как объяснить ей, что это невозможно? Поймет ли она? Наверняка поймет. И лучше не звонить ей сейчас, не заезжать. Я запомню ее такой, какой видел у нас в Божехове…

Проводнику пришлось потрудиться, прежде чем он меня растолкал.

– Где мы? – спросил я. Мне казалось, что поезд на Катовицы едва тронулся, что видны еще огни Варшавы.

– А где ты выходишь?

Вместо ответа я бросился к окну. И спрашивать ни о чем больше не пришлось. Справа проплывал холм Доротки. Сразу после него – Гродец. Выходит, я уже дома, отсюда можно добраться и пешком.

И я почувствовал себя так, точно возвращался из-за моря, из дальней экспедиции. Только удачной ли была та экспедиция?

– Я? Я сейчас выхожу, в Божехове! – ответил я, взял свой чемодан и пошел по коридору.

И вновь та же дорога по рыночной площади и вниз по Гливицкой улице, вдоль реки. Я иду не спеша и смотрю по сторонам, и все точно такое же, как несколько дней назад, знакомое, привычное. Значит, ничего не случилось, не произошло? А я? Ведь я не такой, как прежде.

Сортировочная машина гудит сильней обычного, словно хочет, чтоб я обратил на нее внимание, мимо идут люди с ночной смены. По Гливицкой, от шахты, тянутся подводы с углем. Кругом все серое; небо затянуто облаками и похоже на грязное полотнище, развешенное над Божеховом.

Почему я иду сначала к дедушке с бабушкой? Сам не знаю, но вот я уже возле двери, раздумывать не над чем. Я нажимаю на ручку и вхожу.

Бабушка разжигала печь. Она отступила на шаг и машинально вытерла руки о передник.

– Юрек… Приехал?

Я стою посреди кухни. Дедушка соскочил с кровати, смотрит на меня во все глаза, а рука беспокойно шарит в поисках трубки. Я вижу, трубка лежит на стуле возле кровати, но дедушке ее не найти. Я снимаю пиджак и, не говоря ни слова, сажусь к столу.

– Что-то случилось? Юрек, говори!

– Нет. Ничего не случилось, – отвечаю я.

– Плохо тебе там было? Не хотели тебя принять? Обидели? Это спрашивает бабушка. Я хорошо ее знаю, знаю этот ее тон.

И я уже знаю, что с этой минуты я для нее тот же, каким был прежде. Попробуй кто меня обидеть – бабушка расшибет ему башку без промедления. Потому что я снова ее внук, заполнился пробел, я возвращаюсь на прежнее место, которое пустовало без меня.

Я знал, что так оно и случится. Не будь я уверен, может быть, не хватило бы смелости вернуться. Они ждут, что я скажу, но я не открываю рта. Я решил про себя, что ни про кого ничего не скажу. Ни «за», ни «против». Одно только должен я сказать.

– Я приехал к вам, вот и все. Хочу быть с отцом. Вернулся домой. Чего вы так удивляетесь?

Бабушка расплакалась. Я встал из-за стола, подошел к ней. Она твердила сквозь слезы:

– Ты правильно сделал… Отец обрадуется! Ты очень правильно сделал…

Я смотрел на лица стариков – моих дедушки и бабушки. Наверно, они были счастливы и, как маленькие дети, не умели этого ни скрыть, ни выразить в словах.

– Я хочу есть! – заявил я.

И принялся за завтрак. Бабушка отерла в конце концов глаза, что-то накинула на себя и вышла из дому. Я воспользовался этим. Подошел к деду, который сидел на постели.

– Ты обманул меня, дед…

Он помотал головой и понурился. Ничего не ответил.

– Почему, дедушка, ты сказал, что я должен ехать? Я думал, так решил отец. И почему ты дал мне денег? Чтоб было на что вернуться, да? Зачем же было тогда отсылать меня отсюда?

Дедушка покосился на дверь, но бабки еще не было. Он проворчал:

– Не помню, чтоб я давал тебе денег… Не выдумывай и не говори им ни о каких деньгах! Надеюсь, ты не покупал на них этой крашеной дряни?

– Лимонаду? Нет. Я покупал мороженое…

– Все равно дрянь… Да что там! – Он махнул рукой и, помолчав, добавил: – Я тебя не обманывал… Я, видишь ли, хотел, чтоб ты туда поехал! Ты должен был поехать. Только… только я думал, ты вернешься вместе с ней, с твоей матерью…

Когда бабка привела отца, я был ужо к этому хорошо подготовлен. Я подошел к нему, и мы как ни в чем не бывало пожали друг другу руку.

Он не задавал мне вопросов и не удивлялся. Словно мой приезд был в порядке вещей, просто по недоразумению или по случайности состоялся на несколько дней позднее.

– Что же ребенка не поцелуешь? – крикнула с возмущением бабушка.

– Я приехал к тебе, – сказал я. – Буду с, тобой!

Я чувствовал, он ждет еще одной фразы, сам не спрашивает. Не знает, какой она будет, эта фраза. Только я могу сказать ему то, что он желает услышать. И я говорю:

– Мы будем ждать все вместе… Вместе, ладно? Он улыбается мне.

– Да. Мы будем ждать вместе…

Наступило молчание. И вдруг бабка заводит свое обычное:

– Юрек, где твоя расческа? Посмотри, на кого ты похож! Сейчас же мыться! Старик, перестань крутиться возле плиты и сыпать пепел в горшки! Слышишь?..

Мы понимаем, откуда эта воинственность. Дедушка говорит:

– Ну вот, бабка опять в роли царя Николая! Видали, какая грозная? Знал бы ты, Юрек, как она в эти дни притихла!

– Теперь притихнешь ты, старый болтун! Перестанешь бегать на вокзал, да? – И бабка принялась изображать деда: – «Пивка пошел выпить. Пивка»… Точно рядом и ларьке нет пива? А ты куда? – набросилась она на отца.

– На работу, скоро семь часов…

И тут бабка шмыгнула носом и закончила совсем неожиданно:

– Выметайтесь все отсюда! Отвяжитесь от меня, я обед готовлю. Только чтоб потом не пришлось вас по всему городу разыскивать! Суп будет с крупой или овощной, какой получится!..

Она принялась хозяйничать, а мы с отцом вышли на улицу. Я проводил его до шахты и, расставаясь, спросил:

– Что с голубями?

– Не знаю, я туда не заглядывал… Поинтересуешься сам, ведь это твои голуби! Ну, пока. Встретимся за обедом.

Перед самой проходной он повернул обратно:

– Юрек, эта твоя девушка… она уехала? Я кивнул.

– Да… – отозвался отец. – Разумеется… пора. Ведь завтра школа. Слушай, может, купишь два билета в кино? Сходим вместе…

То был странный день, на первый взгляд вроде бы обычный, но все же странный. Он пролетел так, словно все часы сговорились, что будут в два раза быстрее отсчитывать время.

Примчался Толстый со своей сумасшедшей собакой:

– Хорошо, что ты приехал… Мне не верилось, что мы с тобой больше не увидимся! Столько лет вместе! Сам подумай. Хорошо, что все осталось по-старому… Какое это имеет значение, что мы будем учиться врозь? Что огорчаешься? Жизни, брат, не знаешь! Может, оно и лучше, будет о чем поговорить, увидишь! У тебя и в самом деле всего тринадцать голубей? Нехорошо. Я дам тебе одного или тебе придется одного съесть!

Збышек крутился сам не свой, не знал с чего начать:

– Узнаёшь? Это ее велосипед… Завтра отошлем его почтой, а пока езжу на нем я. Так-то… Юрек, ты больше не сердишься? Хочешь, я подарю тебе ту ее фотографию, помнишь – ту самую, которой я тогда хвастался… Зачем она мне? Эльжбета все равно не знает, что у меня ее фотография. Хочешь? Впрочем, наверно, она пришлет тебе что-нибудь получше!

Зенек искренне огорчился:

– Вот незадача… Скажи ты хоть слово, я б ими занялся… Жаль голубей! Что? Вроде бы так. Мы со Збышеком идем, правда, в одну школу, но наша компания все равно распалась, ничего не попишешь. Только тринадцать, черт побери! Такая незадача…

Адам сказал:

– Завтра стартуем, да? Вот увидишь, все пойдет как по маслу. Да-да! Юрек… а старик Забеляк умер, там, в больнице… Нам от него осталась памятка. Он подарил мне этот странный глобус, помнишь? Он сказал, что это из Индии и приносит счастье. Выходит, мы были его последними учениками… Пока! До завтра!

Ирка была какая-то необыкновенно серьезная:

– Наверно, мы больше не будем ссориться – из-за чего? Юрек, это была очень хорошая девочка. Жаль, что уехала. Она мне очень понравилась, теперь я могу тебе это сказать… Знаешь, заходил Адам, искал тебя! Ты его уже видел?

– Искал меня, а нашел тебя. Так? – рассмеялся я в ответ. – Пожалуйста, не красней. Что тут страшного?

– Жаль Забеляка. Да, Адам! Благодаря ему мы и познакомились по-настоящему, правда? – вспомнил я недавнее. – А может, так и так встретились бы в лицее? До завтра, пока. Буду ждать у школы!

– Что голуби? Разве это так важно? – пробовал я втолковать Зенеку. – Слушай, Черный, все-таки жаль, что мы не будем больше лазать за яблоками в чужой сад. И в индейцев тоже играть не будем… Над чем смеешься? А тебе не жаль? Вот видишь…

– Я давно не сержусь, – сказал я Збышеку. – Оставь, пожалуйста, себе ее фотографию. Разумеется, она мне пришлет… А может, и не пришлет?.. Фотографий не дарят тем, кто может забыть. Нет, она знает – я не забуду…

– Подумаешь, голуби! – утешал я Толстого. – Теперь у меня всего двенадцать! Рыжий сегодня опять удрал… Жизни не знаешь? Я тоже рад, что приехал. Ты прав, Толстый. Не все изменилось…

Странный день, налетел, закрутился каруселью лиц, шарманкой слов. Те, что мне дороже, останутся со мной. А день промчался, как обыкновенный. Последний день моих каникул.

Я стою в большом, набитом до отказа актовом зале лицея. Коперник с портрета косится на нас, опять кто-то держит речь… А я словно один. И мне тяжело. Только ли мне?

Нету Эльжбеты. Выбор сделал я сам, обижаться не на кого. И плакать нечего, ведь я не маленький. Мы с отцом будем ждать, будем останавливать на улице почтальона:

– Здравствуйте, пан Вежба! Нет ли для нас чего-нибудь новенького?

Старику Вежбе тоже несладко: столько надежд и слез носит он каждый день в своей сумке. Не одинок тот, кто, остановив почтальона, знает, о чем спросить, знает, какие трудности впереди…

Я слышу громкие аплодисменты, зал оживляется. Стоявший у стены хор начинает петь. Адам толкает меня локтем и говорит:

– Ну наконец-то… Даже начало школьного года имеет свой конец! Мы улыбаемся друг другу.

– Да… – отвечаю я. – Значит, это и в самом деле конец каникул!