Текст книги "Конец каникул"

Автор книги: Януш Домагалик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

Януш Домагалик
Конец каникул

Я стою в большом актовом зале незнакомого мне еще лицея, а вокруг новые лица: учителя, которым полагается теперь говорить «профессор», вместо обычного «вы», и огромная, заполнившая зал до отказа толпа девочек и ребят. Со стены глядит на нас, скосив глаза, Николай Коперник. Кто-то произносит речь.

Но я не слушаю. Никто, впрочем, не слушает, зал гудит сотней голосов, каждый говорит вроде бы шепотом, но гул – как в переполненном вокзале. Мы уезжаем. Еще несколько выступлений… Загорелые девочки в белых блузах, парни поправляют галстуки, непривычные красные значки на рукаве. Иначе говоря, конец каникул.

Невесело мне. Мне ли одному? Я вижу другой зал – в нашей старой школе, где мы были выпускным классом и где с нами прощались, чтоб здесь сегодня могли приветствовать нас.

Это было всего два месяца назад. Каникулы только еще начинались, они могли принести что угодно: солнце и дождь…

Глава 1

Жарища страшная, а до рыночной площади больше километра. Что прикажете делать? Я криво так улыбаюсь и говорю:

– Ладно! Схожу я, куплю эти семена. Посажу завтра у нас на участке…

– В четыре ряда? – настойчиво спрашивает мать.

– В четыре, в четыре… – говорю я и тяжело вздыхаю, чтоб поняла, как трудно дать обещание.

Уже открыв дверь, я слышу голос отца:

– Спроси у Дерды про Рыжего. Он может быть еще и у ксендза в плебании…

Город точно вымер, изнемог от зноя. На шахте тарахтит не переставая сортировочная машина, огромные колеса подъемников сонно вращаются. Я иду не спеша и думаю о разном. Каникулы испорчены, черт побери! Надо было остаться в деревне у дяди. А я взял да вернулся в середине июля, все ребята, конечно, поуезжали, придется теперь скучать одному.

– Добрый день, пан Холева! Что?.. На рынок, за семенами. Нет, отец в отпуск не уезжает. Это мама уезжает в санаторий…

…Только бы не притащился к нам вечером, а то будет нудить до самой ночи. Мама его терпеть не может, а сегодня надо еще укладывать вещи… Ералаш в квартире такой, будто уезжаем мы все. Зачем это маме два чемодана?

А может, залезть после ужина к кому-нибудь в сад, нарвать яблок, папировки?.. Одному? Нет смысла, в одиночку никакого удовольствия. А Рыжего давно пора ощипать да в суп. Сколько у меня из-за него, подлеца, хлопот. Бегай, ищи его по городу…

И это называется город! Дыра прокопченная – не город. Хоть два раза в день мойся, рубаха все равно черная от сажи. И откуда только она берется? А кинотеатр всего один. Да и тот полгода на ремонте… Боже ты мой, ну не может старик Кусмерек гнать коров по мостовой, а не по тротуару.

– Эй ты, бычок, уйдешь с прохода или нет?

Я свернул к реке, так ближе. Мутная вода точно стоит на месте. Здесь еще тише, чем на улице. Смотришь отсюда на город, и кажется, будто весь он разложен на миске и разделен пополам рекой, а на меловых холмах торчат с одной стороны шахты, а с другой, там, где рыночная площадь, костел, окруженный домами. И все это залито солнцем, которое так и пригибает тебя к земле.

…Или взять семена. Зачем матери на садовом участке цветочки, если целый месяц ее все равно не будет дома?

– Левкои, левкои, левкои… – твержу я, чтобы не забыть, за какими семенами иду.

– Передай тому парню привет! – раздается вдруг рядом.

Гляжу: Толстый разлегся на травке и загорает, вытянулся, как крокодил.

– Какому еще парню?

– Ну тому, с которым разговариваешь про левкои. Ведь не со столбом нее ты говоришь? – И Толстый корчится от смеха, думает, сказал что-то остроумное.

Я обрадовался. Хоть он в городе. Все же веселее.

– Ты что, в лагерь не поехал?

– Денег, понимаешь, не наскребли…

– Порядок, Толстый. Вот нас и двое…

– Трое! Еще Проблема. Но у него гости, он в счет не идет. Влюбился…

– Да ты что, спятил?

– Приходи вечером. Кое-что расскажу. А сейчас спать охота… – И Толстый перевернулся на другой бок.

Я кивнул в ответ. В самом деле, жара такая, что язык не ворочается. И отправился дальше.

На улицах ни души, только на рыночной площади у ларька с пивом собралось человек пять шахтеров. Продавщица подремывала, а они молча накачивались пивом. Одного я знал – Вуйтик, он недавно купил автомобиль, «сиренку». Я бы и сам чего напился, да не было лимонада… А Зонтик сказал как-то на географии: пивом и лимонадом не напьешься, жажду можно утолить только подсоленным чаем. Выдумал, наверно… Впрочем, не поручусь… Кто его знает… Почему это мы прозвали его «Зонтик»? Не помню…

Я купил пакетик с семенами, поглазел на трамвай, который что-то забарахлил – из-под дуги сыпались искры; потом зашел в плебанию. «Только б не встретиться с ксендзом», – думал я, пока шел через сад. Как-то я залез сюда с ребятами за яблоками, а кто-то сообщил ксендзу…

Комната викария Майхшака была, к счастью, со стороны двора, да еще на первом этаже, так что заходить в дом не требовалось. Окно было открыто, и викарий сразу меня узнал. Я даже удивился, чего это он подскочил вдруг к окну и машет руками, но не долго думая говорю:

– Нету у вас случайно нашего Рыжего? Отец меня послал… Только тут я заметил в комнате ксендза. Отскочил, но было уже поздно.

– Что это вы, викарий, глухого из меня делаете? – кипятится ксендз. – Я ведь отлично слышу, что речь о голубе, не об органисте. Органист у нас не рыжий, а лысый!

Уже у калитки я слышал, как викарий пытался его урезонить, а тот разорялся:

– Сколько раз просил вас покончить со своими голубями! На что это похоже? К вам больше голубятников ходит, чем верующих на исповедь!

Жаль, что викарий из-за меня засыпался. Таких почтовых голубей, как у него, я нигде еще не видел. Ну какой убыток ксендзу, если у него сорвут одно-другое яблочко или держат в плебании голубей? Сухарь, и больше ничего… Но по-настоящему во всем виноват был Рыжий. Черт, не голубь. И я еще больше рассердился на этого подлеца.

Старику Дерде не понадобилось объяснять, в чем дело. Он стоял посреди двора и пальцем пересчитывал голубей на соседней крыше. А те сидели, разомлев от жары, – в такой зной даже голубю не летается. Иначе б он их недосчитался. Он отдал мне Рыжего и сказал:

– Посадите его на цепь. Или продайте, он у меня больше живет, чем у вас!

Возвращался я мимо кино. Голубя посадил за пазуху и придерживал одной рукой. В другой у меня был пакет с семенами.

Подул ветерок, и стало веселее.

Не знаю, как это получилось. Сзади вдруг взвизгнул тормоз, что-то ударило в спину. Наверно, я растопырил руки, потому что Рыжий забил крыльями возле самого моего носа и пошел вверх. Потом внезапная боль, и сразу стало сладко во рту, точно от сахара.

Оказалось, что я сижу на краю тротуара, а с мостовой поднимается какая-то девочка. Рядом со мной лежал ее велосипед, переднее колесо еще вращалось. Лицо у девочки скривилось от боли, а платье все в пыли. Она держалась за колено. Я хотел потолковать с ней насчет езды, но заметил, что локоть у меня в крови, и охота ссориться пропала. Впрочем, и она брякнулась, наверно, неплохо. Аварии бывают. Я поднял ее велосипед и говорю:

– Знаменитый гонщик Форнальчик! Пойдем, я покажу, где вода… Мы умылись во дворе за кинотеатром, не сказав друг другу ни слова. Наконец она, видно, пришла в себя и стала причесываться. «Красивая какая!» – подумал я и страшно удивился. Ни разу еще я не замечал, чтоб девочка была красивая, а ведь я с первого класса учусь вместе с девчонками и знаю их немало. Эта была чужая. Светлые волосы закинуты за спину. Она долго их расчесывала, желала, может, показать, какие они пышные. Она не обращала на меня внимания, кажется, ее не интересовало, что одной рукой мне не повязать вокруг локтя носовой платок. Сам не знаю почему, я рассердился.

– Дай, в конце концов, гребень! Сколько можно причесываться? Попробуй еще наедь, так вдарю, что учуешь. Или спущу в пруд!

Девочка улыбнулась и протянула гребень.

– Ходишь купаться на пруд?

– Спрашиваешь!.. А что?

– Ничего. Вообще-то ты извини. Колесо у меня пошло вбок…

– Колесо у нее пошло вбок… – проворчал я, – колесо вбок, а Рыжий дал тягу! И семена к черту…

– Какие семена? Скажи, я тебе отдам.

– Редиска, – сказал я ни с того ни с сего. Сам не знаю, почему вырвалось у меня «редиска», но сказать «левкои» мне показалось как-то неудобно.

Мы шли по улице очень медленно, она все еще прихрамывала. Возле нашего дома я остановился и сказал:

– Я здесь живу…

Не понимаю, почему я это сказал. Может, так только, – чтоб что-то сказать.

Она подала мне руку и опять улыбнулась.

– Если тебе интересно знать, меня зовут Эльжбета…

– Очень мне это интересно. Ты, наверно, воображаешь, я умираю от любопытства?

И вдруг несмышленыш Ясь Зимек, который сидел на заборе и глядел на нас, ковыряя в носу, завопил благим матом:

– Юлек с девицей! Юлек с девицей!

В окне второго этажа показалась старуха Лепишевская. Я почувствовал, что краснею. И рассердился.

– Заткнись, сопляк, – крикнул я, – не то запру в сарай! И Ясь отвязался. Слез с забора и удрал.

– Тебя зовут Юлек? – спросила Эльжбета.

– Не Юлек, а Юрек. Этот карапуз не выговаривает «р». Привет! – Я повернулся и пошел к дому.

Мама уже запаковала вещи и бесцельно слонялась из угла в угол. Два больших, набитых до отказа чемодана стояли у стены в кухне. Отец сидел за столом и чинил свои часы. Он всегда что-нибудь чинит, чаще всего то, что не ломалось. Не радио, так часы, не часы, так утюг или что-нибудь еще…

Я стал в дверях и выпалил одним духом, чтоб ни о чем не спрашивали:

– Семена купил. Холева сказал, может быть, сегодня зайдет. Рыжего у Дерды нет, я упал и поцарапал руку!

По-моему, все это их нисколько не взволновало. Оба промолчали. И мне в голову пришла странная мысль: им не до меня, я помешал разговору… Весь вечер потом был тревожный и молчаливый. Мне надоело это, и я раньше обычного сказал, что иду спать. Так получилось, наверное, из-за этой проклятой жары…

Глава 2

Я проснулся с мыслью, что сегодня воскресенье.

Правда, это не имело значения: каникулы есть каникулы, но все-таки чувствуешь себя по-дурацки, если рано проснешься в воскресенье. Отец еще спал. Он провожал маму ночью на очень поздний поезд и вернулся, наверно, только к утру.

Во дворе хозяйничала Лепишевская. Засыпая цыплятам корм, она скликала их, как бывалая наседка. Это ее «цып-цып-цып» слышно было, по-моему, на рыночной площади.

У сараев сидел на чурбаке, на котором рубили дрова, наш нижний сосед и начищал свою огромную трубу. Он был в парадном мундире горняцкого оркестра с большим плюмажем из красных перьев на шапке. Из-за этих перьев все мальчишки у нас мечтали играть в оркестре. Я раньше тоже хотел, да раздумал.

– Добрый день, пан Лях! – сказал я нарочно погромче и поглядел на Лепишевскую, чтоб та почувствовала, что здороваются не с ней. Терпеть ее не могу, никто, впрочем, у нас эту бабу не любит.

– Юрек, нет у тебя мела? – спросил Лях.

Я подумал: может, кто нарисовал что-нибудь у него на двери, – и стал изо всех сил удивляться:

– У меня мел? Откуда?..

И тут же пожалел: Лях объяснил, что чистить трубу лучше всего мелом и что у них в парке сегодня концерт.

– Схожу к приятелю, – сказал я. – если у него есть, я принесу! И направился к дому, где жил Толстый. Свистнул. Уже не первый год у нас условный сигнал – обрывок мелодии из какого-нибудь фильма. Засвистел еще раз, но окна квартиры были закрыты, никто не отозвался.

Из дома выкатился вдруг Збышек Малецкий и стал на крыльце:

– Будет, не трудись…

– Ты что, оттуда? Проблема показал на окна:

– Не видишь, закрыты? Везет, я тебе скажу, Толстому! Собачья жизнь…

– Опять его папаша буянит? – вырвалось у меня. – С самого утра?

– Какое буянит! Пьяный в стельку, лыка не вяжет… Но Толстый все равно не выйдет. Сказал, не может: мать пошла в костел. Придется ему посидеть, покараулить папашу…

– Жаль, – говорю, – думал, сбегаем вместе на пруд…

Збышек глянул на меня с презрением и скривился, точно я сморозил глупость.

– На пруд? Я придумал кое-что поинтересней. Толстый тебе не говорил? Он хотел приготовить сегодня веревку…

– Зачем это вам веревка?

– Устроим экспедицию в грот, знаешь, в парке, где водопад. Проблема, а? Пойдешь с нами?

Збышек никогда не говорил «мысль» – всегда «проблема». Было у него несколько любимых словечек. Но с гротом это и в самом деле была мысль.

– Может, кое-что там найдем? Сокровища, а? – И Збышек разгорячился, принялся размахивать у меня под носом руками: – Представляешь? Я не говорю, обязательно сундук с золотом, но, может, сокровище в историческом смысле, а?.. Например, доспехи! Или… Или ружье повстанцев 1863 года. Ну?

Я поморщился:

– Фантазируешь, Проблема. В наших местах в 1863 году восстания не было…

– А ты откуда знаешь, что не было? У тебя по истории четыре с натяжкой! Да и не о восстании речь – о сокровищах. Я вычитал: наш грот соединяется с божеховским замком. И вся проблема в том…

– Как это соединяется? – спросил я. – Подземным ходом?

– Ну! Без веревки не обойтись…

Мы посмотрели в растерянности на окна Толстого. Помолчали. Збышек сказал:

– Да, пожалуй, не получится… Знаешь что? Будь у меня такой отец, как у Толстого, я бы…

– Ты бы?.. Что бы ты сделал? Что тут можно сделать вообще? Ничего…

– Так ведь…

– Заткнись! – вырвалось у меня. – «Я бы, я бы…» Не умничай. Что ты вообще знаешь? Теперь уж не страшно, Толстый теперь сильный, папаша его не тронет… А раньше ему доставалось! Ну и что? Даже когда был маленький, он и то не плакал. Мой отец говорит, у Толстого характер, он справится…

Злил меня этот Збышек. Точно с луны свалился. Семь классов проучились мы вместе, но я всегда считал: Толстый лучше. Почему так: один нравится тебе больше, другой меньше? С Толстым мы могли сидеть часами и словом не обмолвиться, а на следующий день так и рвались друг к другу. А Збышек то веселый и трещит без умолку, как радио, а то вдруг надуется. Вот и теперь – физиономия у него такая, будто возвращается с похорон. «Наверно, обиделся!» – подумал я и решил его раззадорить. Мы шли вразвалку от дома, где жил Толстый, один – краем тротуара, другой – срединой, будто мы и не вместе.

– Ты, Проблема, пил когда-нибудь водку?

Збышек даже остановился. Посмотрел на меня, как на занятную зверюшку, и пошел себе дальше. А меня разбирал смех.

– Теперь, я думаю, начнешь скоро пить, – говорю я всерьез. – И женишься, наверно. Толстый сказал, ты влюбился. Кажется, ты даже фотографию ему показывал…

Я попал в цель. Толстый о фотографии, само собой, не обмолвился, но у меня чутье. Збышек поколебался немного, потом махнул рукой.

– Чего там… Я пошутил. Показывал фотографию сестры…

– Это хорошо, что у тебя фотография! А я-то думал, Проблема, ты пойдешь по духовной части и у нас будет знакомый епископ!

Збышек улыбнулся. Похоронное настроение у него пропало. Он пустился в объяснения:

– Она двоюродная сестра! Ведь это настоящая сестра! Честное слово!

Я понимаю, что настоящая, а не игрушечная. Покажи, не стесняйся!

Долго упрашивать не пришлось. Он сунул руку в карман, вынул записную книжку и достал оттуда фотографию.

– Красивая, да?

Обыкновенный снимок для удостоверения. Сам не знаю почему, но я не очень удивился, узнав Эльжбету. Была она здесь какая-то серьезная и, пожалуй, еще красивее, чем тогда с велосипедом. Я тут же сунул Збышеку фотографию, мне показалось, что я слишком долго ее рассматриваю.

– Ничего особенного… – сказал я.

Но охота потешаться над Збышеком у меня пропала. А тот все не мог остановиться.

– Понимаешь, она приехала к нам на все каникулы. Девчонка своя в доску. Проблем с ней никаких: или в пруду купается, или на велосипеде гоняет. Велосипед ей почтой прислали. Говорю, классно на велосипеде ездит…

«Классно, – подумал я про себя. – У меня еще сегодня локоть болит от этой классной езды!» Но ничего не сказал, да и зачем?

Збышеку стало, наверно, обидно, что я не расспрашиваю. Он поглядел на меня искоса и говорит:

– А Толстому я про нее малость приврал, а то все спрашивает да спрашивает, кто такая…

– Здорово, значит, приврал, раз Толстый поверил! – буркнул я в ответ.

Некоторое время мы шли молча. Возле моста нам попался мороженщик, его тележку облепила детвора.

– Угостишь, Збышек? Но тот покрутил головой:

– У меня ни гроша. Все потратил на фонарик. На эту экспедицию в грот…

– Ну, мне пора домой, – решил я наконец. Вспомнил, что Лях сидит с трубой во дворе и дожидается. – Проблема, нет у тебя случайно с собой мела?

Збышек вывернул карманы и нашел целых два куска. Понять не могу, зачем он вечно носит в карманах всякую дребедень: гвозди, веревочки, отвертку…

– Тебя только за смертью посылать! – сердито ворчал Лях, пока я растирал ему мел. – Там уж, наверно, концерт начинают.

– Не стоит волноваться, – стал я успокаивать старикана. – Без вас не начнут. Кто им басовую партию исполнит?

Неудачное было воскресенье. Все не ладилось с утра. Отец на меня накричал, что я полдня шатаюсь без завтрака неведомо где, локоть так разболелся, что пришлось сделать компресс, у бабушки за обедом я разбил тарелку. За что не примешься, все не клеится. Целый день я проскучал. Идти к Збышеку не хотелось, идти к Толстому – незачем. Раз Толстый не появляется, значит, не может. Вечером я отправился в парк.

В беседке играл оркестр, уже не тот, не старика Ляха, а другой, поменьше, для танцев. Рядом с беседкой на дощатом помосте танцевали пары. Кто не танцевал, тот глазел. Стемнело, по аллейкам бродили гуляющие. Пыльно, толчея. Каждое погожее воскресенье весь Божехов собирается в парке, впрочем, и парк не маленький тянется вдоль реки, наверно, с километр. Зачем это я притащился сюда? Сам не знаю.

Может, кто из знакомых подвернется? Ну, кое-кто подвернулся. Ну, и дальше что? Несколько девчонок из нашего класса танцевало с ребятами постарше. Выглядели они совсем не так, как в школе. Взять, к примеру, Веську Михалик, на четвертой парте в среднем ряду, – сущий ангел, в особенности на уроке физики. А здесь? Я протиснулся поближе к площадке и облокотился на барьер. Смеяться хотелось над всем этим, но я не смеялся.

Вдруг кто-то дергает за рукав. Гляжу: Ирка, соседка, сестра Черного. Рожи какие-то строит…

– Ты чего? – спрашиваю. – Гонится за тобой кто?

– Юрек, потанцуй со мной, а? Хоть разок, меня все равно мать сейчас домой отошлет… Юрек, ну пожалуйста…

В самом деле, сквозь толпу к нам протискивалась ее мамаша, Козловская.

– Оставь в покое, отцепись! – отмахнулся я. Но потом, когда мать ее уже зацапала, пожалел девчонку. Что ни говори, сестра товарища.

– Пани Козловская, – встреваю я, – чего вы так кричите? Я тоже собираюсь домой, я провожу…

– Ладно, идите домой вместе, проводишь ее до самой двери. Отец ей еще покажет! А я пока постою, посмотрю, как танцуют…

Но минуту спустя она кричала уже во весь голос, так, что люди кругом стали смеяться:

– Юрек! Только чтоб потом я вас обоих не искала по парку!

– Ну, сильна твоя мамаша! – сказал я, сам не свой от злости, когда мы, пробившись сквозь толчею, выходили в аллейку. – Жалею, что вмешался…

– А я нет…

– Чего нет?

– А я не жалею, что ты вмешался! Ты заметил, как люди на нас смотрели?

Может, наподдавал бы я ей. В конце концов, право на это у меня было, как-никак сестра близкого товарища, и Черный на моем месте поступил бы так же. Может быть, говорю, и наподдавал, да не успел. Я вдруг заметил Эльжбету. Она стояла вместе с Малецкими и Збышеком у самого оркестра, было там еще несколько человек, в общем, целая компания. Не знаю, заметила ли она нас. Какое мне, впрочем, до этого дело?

Мы вышли из парка.

А ну домой! – говорю я Ирке. – Хотя, честно говоря, можешь идти куда угодно… – И побрел по улице.

Домой я вернулся не сразу. Заглянул на чердак к голубям. Интересно, появился ли Рыжий, но этого подлеца не было. Зато все чистокровные оказались на месте, и я сменил им воду.

Я очень любил ходить на чердак. Поднимешься, бывало, наверх, когда плохое настроение, посидишь с голубями… Кто не держал голубей, тот не поймет. А сейчас, зачем я пришел на чердак сейчас? Я чувствовал: надо посидеть одному, совсем одному. Чтоб никто ничего не говорил, чтоб не отвечать на вопросы. А ведь никаких огорчений у меня, по правде говоря, не было… Поздно, уже вечер, а я все торчу на чердаке. Лестница освещена, под дверь пробивается полоска света. Я гляжу на голубей, а те, забавно склонив головку, на меня. Может, думают о чем-то, может, чему-то дивятся? Хорошо здесь, на нашем чердаке, и впервые, кажется, я понял, отчего это так часто сюда приходит отец и сидит здесь часами.

Глава 3

Всего несколько дней, как уехала мама, а дома без нее все как-то не так. То ли слишком тихо, то ли пусто… А может, иначе, всего-навсего иначе?

Отец мыл на кухне посуду, и весь пол был забрызган от этого мытья. Когда я смотрел на него со стороны окна, через комнату и кухню, он казался мне как бы меньше ростом. Не из-за того ли, что наклонился? Или это я капельку вырос? Раньше, в последний день школьного года, а потом еще после каникул, я мерял сам себя у стеллажа и делал зарубки. Вот уже год, как пришлось бросить: стеллаж слишком низкий. Впрочем, это меня не расстроило. Но вот теперь я смотрел на отца и думал, что в один прекрасный день его перерасту, и радости не чувствовал. Нет, все это сущая чепуха!.. И я сам на себя рассердился, почему такая чепуха лезет мне в голову.

На столе был разложен наш радиоприемник, разобранный до последней проволочки. У отца начался отпуск, и он ремонтировал все, что попадалось под руку, с утра до вечера. Соседям только того и надо было. Они вечно несли всякую рухлядь, и отец бился над ней задарма. Мама никак не могла этого понять, я тоже. Однажды я сказал отцу: будь у меня такое же умение, я б давно уже скопил на мотороллер. На одной только починке телевизоров у нас можно сколотить состояние. Отец поглядел тогда на меня с этой своей иронической улыбочкой, которая так выводит из себя мать, и сказал: «Ну так научись и сколоти себе состояние. А мне голову не морочь. Мне мотороллер не нужен! Всю эту дребедень я ремонтирую для собственного удовольствия…» Не всегда отца поймешь. Иногда это злило меня, но не очень. В глубине души я даже радовался, что он такой.

И вдруг теперь эта мысль: а может, отец уже старый? Может, это плохо, что я так быстро расту? Ведь он-то становится все старше…

– Опять ты расковырял приемник. Ведь он хорошо работает. Скажешь, нет?..

– Потенциометр барахлит…

– Интересная история! – засмеялся я. – На прошлой неделе ты его чинил. Скажешь, померещилось?

Отец только чуть улыбнулся, но ничего не ответил. Разбрызгивал воду во все стороны, уже и стена над раковиной была мокрая, не только пол.

– Погоди, я тебе помогу… – решился я наконец. Он обернулся, посмотрел на меня.

– Поможешь? Спасибо. Помогать не надо. Вымой хотя бы свое! – И отец показал на окно.

Подоконник был загроможден стопками грязных тарелок и стаканами. Я налил в таз воды и принялся за дело.

Уж не знаю, что мне в голову втемяшилось, только я ни с того ни с сего спросил:

– Слушай, а можно жениться на своей двоюродной сестре?

– На ком, на ком? На двоюродной? – Отца это ужасно развеселило. – Не знаю, не пробовал. Все зависит от того, какая сестра. А ты что, собираешься жениться? Впрочем, насколько помню, двоюродной сестры у тебя никогда не было…

– Не обо мне речь… – буркнул я, злясь на самого себя, что говорю глупости. – И ничего смешного тут нет… я только так спросил. Знаешь, мы устраиваем экспедицию в грот, в конце парка, где водопад, – поспешил я переменить разговор. – Збышек воображает, будто оттуда есть подземный ход в замок. Может, обнаружим там какие сокровища?..

– Наверняка обнаружите! – засмеялся отец. – Прихвати с собой чемодан. Между прочим, Юрек, когда надумаешь жениться, предупреди за три дня вперед…

Во дворе раскричалась Лепишевская. Отец отложил тряпку и выглянул в окно. Я вздохнул с облегчением. Дернуло меня вылезти с этим вопросом! С вопросами, впрочем, мне всегда не везет. В четвертом классе учитель выгнал меня с урока природоведения и велел без матери в школу не приходить. Я спросил у него, улетают ли мухи на зиму в теплые страны…

– Что там такое? – Я тоже выглянул во двор, потому что отец стоял у окна и в голос смеялся.

– Что это выделывает там твой приятель со своей дворнягой?

– Никакая она не дворняга, – стал я защищать собаку Толстого. – Немецкая овчарка чистых кровей. Наполовину…

– Наполовину? А вторая половина?

– Про вторую точно неизвестно, но тоже, конечно, породистая. Собака очень умная. Только вот насчет кур…

Не стоило и смотреть – и так было ясно, что происходит. Едва Толстый появлялся у нас со своей собакой, как всегда случалось одно и то же. Собака начинала бесноваться, Лепишевская тоже, а ее куры взлетали даже на крыши сараев. Вот бы не подумал, что обыкновенная курица может так здорово летать…

В конце концов что-то ударило в двери, и в квартиру ворвалась собака, а следом за ней Толстый с криком:

– Лежать! Ландыш, лежать! Ты, блохастый! Ты…

К счастью, Толстый заметил, что отец дома, и замолк. А собака обежала квартиру и стала понемногу успокаиваться.

Мне было как-то не по себе, что Толстый застал меня за мытьем посуды. Чтобы отвлечь внимание, я сказал:

– Тоже мне придумал, овчарку назвать «Ландыш»! Пес как теленок, а ты ему – Ландыш. К тому же сучка!

– Откуда мне было знать, что сучка? – стал защищаться Толстый. – Когда я получил его от тетки, щенок был еще слепой. Сразу сделал лужу. Входит мать, понюхала воздух и говорит: «Ландышами тут не пахнет!» Так и повелось: Ландыш… Лежи спокойно, дурачок! – рассердился в конце концов Толстый; собака от счастья изо всех сил молотила по полу хвостом.

– Ну как? Идешь? Я раздобыл наконец веревку…

– За сокровищами, да? – спросил с серьезным видом отец. – А мешок?

Разыграть Толстого было нетрудно. Он и теперь клюнул.

– Мешок берет Збышек и фонарик тоже… – сообщил он. Отец чуть заметно улыбнулся.

– Придется тебе немного подождать, пока Юрек не вытрет все эти стаканы и тарелки. Если желаешь, можем сыграть пока в шахматы.

Такое разделение труда меня не устраивало. Но что делать? Я принялся вытирать посуду, и даже очень старательно. А Ландыш высунул язык и уставился на меня, словно и в самом деле было на что смотреть. Все смолкли, но ненадолго.

– Не делай пока рокировки, тебе это ничего не даст, – сказал Толстому отец. – Подстрахуй ферзя. Что ты вцепился в коней, будто у тебя нет других фигур…

«Расправляется с ним!» – подумал я про себя, подошел к двери и глянул краем глаза на доску.

– Толстый, не слушай! Ходи конем и делай шах слоном. Да не тем конем, разиня, другим…

– Сбил ты меня! – простонал Толстый.

Я двинул вперед слона, и через два хода отец потерял ладью. Но еще через три… Толстый получил мат.

– Все из-за тебя! – кипятился он. – В другой раз не суйся… И вообще поторопись!

– Ты, Юрек, никогда не научишься играть в шахматы, – заметил отец. – Выдержки у тебя нет. Ну зачем вам было брать ладью? Ты что, не понимаешь: иногда стоит пожертвовать две-три фигуры, чтобы выиграть партию? – И отец принялся читать брошюру.

А я вернулся к своим тарелкам. Толстый начал уже терять терпение. Посмотрел в окно, прошелся по кухне, заглянул к отцу.

– «Схемы транзисторных радиоприемников»… Неужели такое можно читать? – удивился Толстый. – Для собственного удовольствия?

– Как видишь, можно…

– А я, знаете, сдал экзамены в механический техникум, – снова заговорил Толстый. – С сентября иду учиться. Как вы думаете, стоит? Мать хотела, чтоб я непременно в этот техникум, а мне все равно…

– Как это все равно? – Отец как-то странно на него посмотрел. – Ты что, индюк, что ли?

– Почему обязательно индюк? – рассмеялся я.

– Потому что только индюку все равно, ему в любом случае свернут шею…

Я покончил с посудой и мигнул Толстому, чтобы не вступал в спор. Было уже поздно, и Збышек нас дожидался. А с отцом только начни так, всерьез, и он не успокоится, пока не скажет всего, что думает. Наслушался я этих его разговоров. Чаще с Холевой, потому что Холева все время у нас бывает. Мать говорила: «Не ходи в комнату, там отец опять Холеву перепиливает. И охота людям толковать с отцом после всего, что он им наговорит!» Я, честно, тоже удивлялся, а все-таки охотников спорить не убавлялось. Холева сказал как-то: «Ну и голова у твоего отца. Правда, и язык будь здоров. Не простят ему этого люди». Что было мне отвечать? «Не пропадем, пан Холева! – сказал я тогда. – Не пропадем!»

А отец все смотрел на Толстого и спрашивал:

– Ну так как с этим твоим «все равно», а? Кому за тебя знать, чего ты хочешь?

Но охота к разговорам у Толстого пропала.

– Я пошутил, – пробурчал он. – Техникум, может, и хороший. Посмотрим, как там с зубрежкой…

И тут мы услышали с улицы наш сигнал.

– Это Збышек. Двигай! – оживился Толстый. – До свидания! Мы скатились по лестнице. Но на крыльце Толстый остановился как вкопанный, и я налетел на него с разгону, а собака на меня. Толстый зашипел от боли и стал потирать плечо.

– Гляди ты! – процедил он сквозь зубы. – С кем этот болван пришел!

Только сейчас я заметил, что Збышек сидит на велосипеде, ухватившись одной рукой за забор, а рядом стоит Эльжбета. Это был ее велосипед, тот самый, на котором она наехала на меня.

– Ну что такое с вами? – спросил Збышек. – Язык отнялся, что ли? Я прихватил ее, потому что она два дня ко мне пристает, говорит, у нее к Юреку дело. Понятия не имею, откуда она его знает…

Мы поздоровались – что было делать? Только собака немного поворчала, она чужих не любит.

– Дело?.. Ко мне? – удивился я. – Какое?

Но Эльжбета состроила такую физиономию, будто все само собой разумеется, будто я прикинулся, что не понимаю.

– Что значит «какое»? Мы договорились: я привезу тебе семена редиски. Не помнишь? Хочешь посадим вместе?

Я и рот разинул.

– Кооператив по выращиванию редиски! – прыснул со смеху Толстый. – Знаете, по-моему, один из нас свихнулся! – И он посмотрел на меня. Здорово Толстый разозлился. – Куда мы собирались, Проблема, а? Лопайте редиску, а я – купаться. Привет, труженики полей! – Толстый свистнул собаку и ушел.

Я глянул на Эльжбету с такой злостью, что ей полагалось бы обидеться и поскорее исчезнуть. Но она не исчезла. «Погоди, я тебе покажу…» – решил я про себя. Но прежде чем придумал, что бы такое сказать, Збышек соскочил с велосипеда, поглядел на меня, поглядел, поморщился и заявил:

– Знаете что? Скоро двенадцать. Он прав, я тоже, пожалуй, купаться. Жарко… Кончите с редиской, приходите к нам на пруд, ладно? – И, не дождавшись ответа, помчался за Толстым.