Текст книги "Сгорать от любви (и от стыда) (СИ)"

Автор книги: Яна Шарм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

Глава 12
Ловушка Дмитрия

Рассвет заставал ее на пороге собственного дома, словно нерешительный вор. Тело ее все еще гудело эхом прикосновений Сергея; кожа, под тонкой тканью платья, хранила память о его шершавых ладонях, а губы – соленый привкус моря, ветра и его поцелуев. Она чувствовала себя заново рожденной, выплавленной в горниле ночной страсти, но это новое рождение было сопряжено с муками ада – адом лжи, в который ей предстояло шагнуть.

Ключ повернулся в замке с оглушительным скрежетом, хотя на самом деле механизм был бесшумным. Этот скрежет раздавался у нее в голове. В прихожей царила тишина, но не спокойная, предрассветная, а тяжелая, звенящая, как натянутая струна. И она знала – струна эта вот-вот лопнет.

Дмитрий стоял у панорамного окна в гостиной, спиной к ней. Он был одет в свой темно-синий кашемировый халат, и в его неподвижной позе читалась не расслабленность, а каменная, собранная ярость.

– Доброе утро, – произнесла она, и ее голос прозвучал хрипло и неестественно громко, нарушая гнетущее молчание.

Он медленно, как манекен на шарнирах, повернулся. Его лицо было маской олимпийского спокойствия, но глаза… глаза были ледяными щелями, в которых бушевала буря.

– Весело повеселилась? – спросил он. Фраза была банальной, из дешевого романа, но произнес он ее с таким ядовитым, шипящим спокойствием, что у Вики похолодело внутри и сжался желудок.

– Да… да, конечно, – она прошла мимо него, стараясь двигаться естественно, но ноги были ватными, предательски подкашиваясь. Она вся, каждая пора, пахла морем, ночным ветром и чужим мужчиной, и она отчаянно надеялась, что он этого не почувствует. – Мы с Аленой… болтали до утра. Засиделись.

– До утра, – повторил он, как бездушное эхо. Его взгляд, тяжелый и изучающий, скользнул по ее растрепанным волосам, по слегка припухшим губам, и остановился на ее сумке, которую она поставила на консоль из светлого дуба. – Интересно. Алена звонила мне час назад. Спрашивала, не вернулась ли ты уже, хотела узнать, понравилось ли тебе в том новом спа-салоне, куда вы, по ее словам, собирались вчера вечером.

Сердце Вики провалилось в бездну. Глупая, непростительная, детская ошибка. Она не договорилась с Аленой об алиби. В пьянящем угаре своей тайны она забыла о базовых мерах предосторожности.

– Мы… мы передумали, – запинаясь, выдавила она, чувствуя, как горит лицо. – Решили не тратиться. Просто посидели у нее дома, с вином.

– У нее дома, – он сделал медленный, неспешный шаг к ней. Он не кричал. Его тихий, мерный голос, отчеканивающий каждое слово, был страшнее любого крика. – И что же вы делали, «посидели»? Смотрели фотографии? Вспоминали старые времена? Вязали?

Она ничего не ответила, чувствуя, как трещина в фундаменте их брака с грохотом превращается в пропасть.

– Знаешь, что меня больше всего бесит? – он подошел вплотную, и она почувствовала исходящий от него холод, будто от открытой морозильной камеры. – Не твоя ложь. Даже не твои потные ладони и бегающие глаза. А этот… запах.

Он резко, почти с ненавистью, вдохнул воздух рядом с ее виском, и все его тело напряглось.

– Ты пахнешь дымом, Виктория. И ветром. Словно только что вернулась не с посиделок, а с пожара.

Она отшатнулась, словно от удара. Пожар. Его пожар. Запах его кожи, его профессии, который стал для нее наркотиком, для Дмитрия был неоспоримым вещественным доказательством преступления.

– Это от костра, – слабо солгала она, и сама услышала, насколько это неправдоподобно. – Мы… мы сидели у Алены на балконе, жгли свечи в железном жаровне… Был легкий дымок.

– НЕ ВРИ МНЕ! – его терпение лопнуло. Он не закричал, а прошипел, и от этого низкого, змеиного звука по ее коже побежали мурашки. Его рука с силой обрушилась на полку консоли, и та жалко затрещала. – ГДЕ ТЫ БЫЛА? С КЕМ?

В этот момент его взгляд, острый как бритва, упал на ее сумку. А точнее, на тонкую, почти невидимую щель между металлическим замком и кожей. Оттуда, как обличительный перст судьбы, медленно сыпалась на идеально отполированную светлую поверхность столешницы тонкая струйка песка. Мелкого, светло-серого, морского песка. Того самого, что набился в складки ее сумки за ту ночь на пляже, когда она лежала на его куртке.

Он замер, уставившись на эту маленькую, ничтожную кучку. Его лицо, обычно такое невозмутимое, исказилось гримасой такой немой боли и леденящего презрения, что Вике стало физически плохо. Она увидела, как дрогнула его нижняя губа.

– Песок, – прошептал он с ледяным, обескураженным изумлением. Он медленно протянул руку, коснулся пальцами песчинок, словно проверяя, реальны ли они. – Ты… у костра на балконе… с песком.

Он медленно поднял на нее глаза. Лед в них растаял, уступив место чему-то худшему – абсолютному, безоговорочному пониманию. Взгляд, в котором не осталось ни капли надежды.

– Всё кончено, не так ли? – спросил он, и его голос вдруг стал пустым и до смерти усталым. – Ты уходишь. К нему.

Она стояла, не в силах пошевелиться, глядя на эту жалкую, предательскую кучку песка, которая похоронила семь лет ее жизни. Она чувствовала всесокрушающую волну вины, стыда, паники. Но сквозь этот водоворот ужаса, как луч света в темноте, пробивалось другое, ясное и неоспоримое чувство – освобождение. Ловушка захлопнулась. Больше не нужно было притворяться. Больше не нужно было лгать.

Она не сказала «да». Не произнесла ни слова. Она просто посмотрела на него, и ее взгляд – не испуганный, не оправдывающийся, а почти что… облегченный – сказал все за нее.

Дмитрий резко выдохнул, словно получил пулю в грудь. Он отступил на шаг, его плечи ссутулились под невидимой тяжестью. Вся его надменность, вся уверенность испарились, оставив лишь сломленного, преданного человека.

– Убирайся, – прошептал он, глядя куда-то мимо нее. – Прямо сейчас. Пока я не сделал чего-нибудь, о чем мы оба будем жалеть. Забери свои вещи потом. Я не хочу… я не могу тебя видеть.

Она не стала ничего собирать. Не пошла в спальню за чемоданом. Ее сумка с тем самым песком так и осталась стоять на консоли – символ всего, что она оставляла позади. Она просто развернулась, вышла за дверь и закрыла ее за собой.

Плотно. Окончательно. Звук щелчка замка прозвучал для нее громче любого хлопка.

Спускаясь по лестнице, она достала телефон. Руки дрожали так, что она едва могла удержать аппарат. Слезы наконец хлынули из ее глаз, но это были не слезы горя, а слезы катарсиса, сметающие с души всю ложь. Она написала единственному человеку, который сейчас имел значение.

Вика: Всё кончено. Он всё знает. Я ушла. У меня ничего нет с собой. Только я.

Ответ пришел мгновенно, будто он ждал, держа телефон в руке.

Сергей: Ничего не нужно. Только ты. Стой где есть, не двигайся. Я уже выезжаю.

Она вышла на улицу, навстречу холодному, безразличному утру. Дверь в ее старую, безопасную, выхолощенную жизнь захлопнулась навсегда. Позади оставались стены, орхидеи и человек, который смотрел на нее с таким презрением. Впереди был только ветер, неопределенность и огонь. И человек, который им управлял. Она стояла на тротуаре, дрожа от холода и адреналина, и не оглядывалась. Ни разу.

Глава 13
Точка невозврата

Он нашел ее на скамейке в сквере, всего в двух кварталах от того ада, что она когда-то называла своим домом. Она сидела, сгорбившись, маленькая и беззащитная, сжимая в руках ту самую предательскую сумку с наскоро брошенными вещами – жалким следом ее прежней, вымершей жизни. Когда его машина резко, с визгом тормозов, остановилась у тротуара, и он выскочил из нее, не закрыв дверь, Вика подняла на него глаза. И он увидел в них не слезы, а шок. Глубокий, парализующий шок от того, что рухнул весь ее мир, и теперь она сидит среди его обломков одна, на холодном камне.

Он не стал ничего говорить. Не было слов, которые могли бы выразить то, что бушевало у него внутри – яростную защиту, облегчение, что нашел ее, и боль за ее сломанный взгляд. Он просто подошел, встал на колени на мокрый асфальт прямо перед ней и обнял ее. Обхватил так сильно, так полностью, словно своим телом пытался оградить ее от всех невзгод разом, прикрыть от холодного ветра реальности. Она вжалась в его грубую куртку, в его знакомый, дымный, спасительный запах, спрятала лицо в изгибе его шеи, и только тогда разревелась – глухими, разрывающими душу рыданиями, от которых содрогалось все ее тело.

– Всё… всё кончено, – всхлипывала она, вцепившись в него пальцами, будто боялась, что он исчезнет. – Он… он увидел песок… с того пляжа… Я такая дура…

– Тихо, – его голос был низким и твердым, как скала, о которую разбиваются волны. Он не гладил ее, а скорее держал, прижимал к себе, его большие ладони смыкались на ее спине, создавая невидимый панцирь. – Тихо, родная. Я здесь. Я с тобой. Всё уже позади.

– Я не знаю, что делать, – прошептала она, отрывая от его груди заплаканное, распухшее лицо. Следы помады размазались, волосы прилипли к щекам. – У меня ничего нет. Ни дома, ни вещей… Ничего, кроме тебя.

Он взял ее лицо в свои ладони – шершавые, теплые, невероятно нежные в этот момент. Он заставил ее посмотреть на себя, и его глаза горели такой суровой серьезностью и безоговорочной решимостью, что перехватило дыхание.

– Ты есть у меня. И этого достаточно. Больше ничего не нужно. Переезжай ко мне. Сегодня. Сейчас.

Он произнес это не как вопрос, не как романтическое предложение, а как единственно возможное, само собой разумеющееся решение. Просто, прямо, без лишних слов и красивых фраз. Как констатацию факта.

Вика замерла, всхлипнув. Переехать? Сейчас? В ту самую секунду, когда она сожгла за собой все мосты, даже не успев отойти от пожара? Старый, знакомый страх перед неизвестностью, перед зависимостью, зашевелился в груди.

– Сергей, я… я не хочу быть обузой. Ты не обязан… это так внезапно… твоя работа, твое пространство…

– Заткнись, – отрезал он, но в его глазах не было ни капли злости или раздражения, только та самая нежность, что обжигала сильнее любого пламени. – Я не обязан. Я хочу. Слышишь? Я хочу просыпаться с тобой каждое утро. Хочу, чтобы мой дом, наконец, стал нашим домом. Хочу знать, что ты в безопасности. Что ты ждешь меня. Со мной. Всегда.

Его слова были не просто убежищем. Они были фундаментом. Теплым, прочным, настоящим. В них не было выгоды, как в словах Дмитрия, не было холодного расчета. Была только жгучая, всепоглощающая правда, которая смывала последние остатки страха, как волна смывает песок с камней.

Она смотрела на него, на этого мужчину, который ворвался в ее жизнь как ураган, сметая все на своем пути, и понимала – другого выхода у нее и нет. Но что важнее – она не хочет другого. Она хочет этой бури. Хочет этого огня.

– Да, – выдохнула она, и это короткое слово, сорвавшееся с заплаканных губ, стало самым важным, самым смелым поступком в ее жизни. – Да, я перееду к тебе.

Он не улыбнулся. Он просто снова притянул ее к себе, и в его объятиях был не только жар, но и обещание. Обещание нового начала, тяжелого, но их общего.

В этот момент в кармане его куртки оглушительно взревела рация. Резкий, металлический, не терпящий возражений голос диспетчера прорезал утренний воздух, как нож:

– Всем свободным экипажам! Срочный вызов! Пожар на заводской улице, 25! Горит чердачное помещение многоэтажки, есть информация о людях в здании! Повторяю, срочный вызов!

Сергей замер на секунду. Все его тело, только что такое расслабленное и нежное, мгновенно превратилось в сжатую пружину. Мышцы напряглись, плечи расправились. Он медленно, почти механически, отпустил ее, и в его глазах она прочитала всю внутреннюю борьбу – долг, зовущий его в пекло, осознание опасности и яростное, почти физическое нежелание оставлять ее сейчас, в такую минуту.

– Мне нужно, – коротко, отрывисто бросил он, уже поднимаясь на ноги. Его лицо стало другим – чужим, собранным, жестким, отстраненным. Это было лицо солдата, идущего на войну. Лицо человека, за секунды до шага в огонь.

– Я понимаю, – кивнула она, сжимая кулаки, пытаясь скрыть накатившую волну ужаса. Снова огонь. Всегда огонь. Он забирал его у нее снова и снова.

Он нащупал в кармане ключи, его взгляд на прощание высек искру – быструю, горячую, полную немого обещания.

– Поезжай ко мне. Такси вызови. Ключ… ключ под ковриком. Я… – он запнулся, и в его глазах на миг мелькнула тень, которую она раньше никогда не видела. Тень страха. Не за себя. – Я вернусь. Обязательно.

Он прыгнул в машину, дверь захлопнулась с глухим стуком, и через секунду автомобиль с визгом шин рванул с места, растворяясь в утреннем потоке машин. Он уносил с собой часть ее души, оставляя ее одну на скамейке с одним ключом в потной ладони и одним-единственным обещанием: «Я вернусь».

Она сидела одна, сжимая холодный металл ключа от его квартиры, от их будущего, и понимала, что ее новая, только что родившаяся жизнь началась с того, что любимый человек снова умчался в ад. И единственное, что она могла делать – это ждать. Сидеть и ждать, вцепившись в телефон, и надеяться, что на этот раз огонь пощадит того, кто стал для нее всем.

Глава 14
Не дыши

Квартира Сергея пахла им. Не просто дымом и кожей, а сложной, многослойной ауры, которая была его отражением. Запах свежесваренного кофе, приправленный едва уловимыми нотами бензина и металла. Запах чистого, по-мужски простого мыла и чего-то неуловимо родного, теплого, что заставляло сердце сжиматься. Вика стояла посреди гостиной, сжимая в руке ключ, который минуту назад лежал под затертым, немножко потрепанным ковриком. Бежевые, без изысков стены. Простой деревянный стол с парой стульев.

Книжная полка, заставленная технической литературой по пожаротушению и потрепанными томиками Джека Лондона. На подоконнике – забытая кружка с логотипом пожарной части. На спинке стула – висел его ремень, снятый наспех. Никаких орхидей. Никаких хрустальных ваз. Это был его мир. Суровый, честный, настоящий. Теперь и ее.

Тело гудело от адреналина, бессонной ночи и пережитых потрясений. Она машинально включила старый, небольшой телевизор, чтобы заглушить оглушительную тишину, которая давила на уши. Пусть говорит кто-то другой, пусть вещает о чем-то далеком и неважном. Лишь бы не ее собственные панические мысли, которые кружились в голове, как осенние листья.

«Он вернется. Он сильный. Он всегда возвращается. Это его работа. Он умеет это делать».

Она пыталась убедить себя в этом, разглядывая его вещи, прикасаясь к ним кончиками пальцев. Каждая деталь, каждая мелочь говорила о нем, и каждая одновременно щемяще напоминала об опасности, которая была неотъемлемой частью его жизни, его дыхания, его сущности.

Телевизор бубнил о курсе валют. Потом о пробках на выезде из города. И вдруг, резко, как удар ножом, сменилась картинка, и диктор произнес:

«…возгорание произошло на складе лакокрасочных материалов на Заводской улице. Огонь быстро распространился из-за наличия горючих материалов. По последней информации, в здании могли оставаться люди… Пожар присвоен высший номер сложности…»

Заводская улица, 25 . Те самые слова, что прозвучали из его рации, которые навсегда врезались в ее память.

Вика застыла, как вкопанная, не в силах оторвать взгляд от экрана. Камера показывала панораму чудовищного, разбушевавшегося пожара. Ослепительные языки пламени, рвущиеся из окон, черные, ядовитые клубы едкого дыма, взмывающие к свинцовому небу. Пожарные машины, крошечные и беззащитные на фоне этого ада, окатывали здание водой, которая испарялась, едва долетев до цели.

– Нет… – прошептала она, поднося дрожащую руку ко рту. Холодеющие пальцы не слушались. – Нет, нет, нет, только не это…

Ее сердце заколотилось, бешено и беспорядочно, отказываясь верить. Где-то там, в самом центре этого пекла, был он. Ее Сергей. Тот, чье тело она целовала прошлой ночью, чью кожу помнила каждой клеткой, чье дыхание было для нее теперь воздухом. Тот, кто всего полчаса назад стоял перед ней на коленях и обещал вернуться.

Камера крупным планом показала группу пожарных, тащивших тяжелые рукава. Искаженные напряжениям лица под масками, быстрые, резкие движения. Каждый из этих закопченных, усталых людей мог быть им. И каждый следующий миг мог стать для кого-то из них последним.

«Люди в здании…» – эта фраза жгла ее изнутри, сильнее любого огня. Она знала его. Она уже успела изучить его, прочитать, как открытую книгу. Он не будет стоять в стороне и подавать воду. Он не сможет. Он пойдет внутрь. Обязательно пойдет. Его долг, его суть – тянуть, вытаскивать, спасать.

Паника, холодная, липкая и тошнотворная, подкатила к горлу. Она схватилась за спинку стула, чтобы не упасть, чувствуя, как подкашиваются ноги. Все ее вчерашние терзания, все сомнения о будущем, о сложностях развода, о правильности ее выбора – все это испарилось, сгорело в одно мгновение, как бумага в пламени. Не осталось ничего, кроме одного, дикого, животного ужаса, парализующего и всепоглощающего.

И в этот миг она с ужасающей ясностью поняла: она боялась не начинать жизнь с нуля. Не осуждения окружающих. Не финансовой нестабильности. Она боялась потерять его. Только его.

Вот он. Момент истины, наступивший не в страстной постели, а перед мерцающим экраном телевизора, в сотне метров от настоящего ада. Она любила его. Так сильно и так безоговорочно, что мысль о мире без него была не просто пугающей – она была невозможной. Бессмысленной. Без него не было ничего.

Она не молилась годами, не знала, к кому обращаться, но сейчас ее губы сами зашептали отчаянную, бессвязную мольбу, обращенную к Богу, к Вселенной, к любым силам, что могли услышать.

«Пожалуйста… умоляю… только бы он был жив. Только бы вернулся. Я ничего больше не попрошу. Заберите все, что угодно, все деньги, всю мою прошлую жизнь, только верните его мне. Дай ему сил. Убереги его».

Вдруг на экране что-то произошло. Камера дернулась, голос журналиста сорвался на крик. В центре кадра, в той части здания, куда, казалось, только что вошла одна из групп, произошел новый, мощный взрыв. Огненный шар, ослепительный и уродливый, вырвался из окон, осыпая снопами искр крошечные фигурки пожарных внизу. Обломки штукатурки и кирпича полетели во все стороны.

Вика вскрикнула, отпрянув от телевизора, как от раскаленного железа. Мир поплыл перед глазами.

И в этот момент, сквозь гул в ушах, ее телефон завибрировал. Один раз. Коротко. Не звонок. Сообщение.

Сердце ее остановилось, замерло в ледяной пустоте. Она с трудом разжала закостеневшие пальцы и посмотрела на экран. Сообщение было от его напарника, Игоря, того самого, что подшучивал над ним в парке. Всего три слова. Три слова, от которых кровь застыла в жилах, а мир сузился до размеров экрана:

«Серегу завалило. Жив.»

У нее подкосились ноги. Она рухнула на колени на прохладный линолеум, не чувствуя боли. «Завалило». Его там завалило. Обрушились перекрытия, падают балки, а он там, под завалами, в дыму и огне. Но жив. Пока жив.

Это слово «жив» стало спасательным кругом, за которое она ухватилась с исступленной силой отчаяния. Оно не давало ей сойти с ума.

Она подняла голову, глотая воздух, и ее глаза, полные слез, уперлись в экран телевизора, где продолжал бушевать ад. Но что-то в ней изменилось. Острый шок и парализующий ужас сменились холодной, стальной решимостью. Он жив. Он борется. А ее работа – ждать. Быть его тылом. Его пристанью. Тем, ради чего стоит выжить и выбраться из любого ада.

Она медленно поднялась с пола, вытерла ладонью мокрое лицо и сжала телефон так, что костяшки побелели. Она не будет просто рыдать и метаться. Она будет ждать. И верить. Потому что любила его. И готова была принять в свою жизнь не только его тепло, но и весь этот ужас, всю эту боль, всю эту вечную тревогу. Ради него. Ради их будущего.

Глава 15
Он спасает меня… я спасу его

Сообщение Игоря повисло в воздухе оглушительным эхом, выжигая все другие мысли, все чувства, кроме одного – животного, всепоглощающего страха. «Серегу завалило. Жив.»

Жив. Это слово было единственным якорем в бушующем море ее паники. Оно не означало «в порядке» или «невредим». Оно означало лишь то, что его сердце еще бьется. И этого было достаточно, чтобы ноги сами понесли ее.

Не думая, не помня себя, она вылетела из его квартиры, даже не закрыв дверь. Поездка в больницу слилась в одно сплошное пятно из мелькающих огней, резких сигналов светофоров, которые она проскакивала на красный, чужих голосов из такси и оглушительного, гулкого стука собственного сердца в ушах. Она мчалась, нарушая все правила, потому что единственным правилом сейчас было успеть. Успеть к нему. Увидеть его. Убедиться, что он дышит.

В приемном отделении царил хаос, знакомый и жуткий. Пахло резким антисептиком, перекисью и человеческим страхом. Дежурный врач что-то кричал медсестрам, мимо нее пронесли каталку с окровавленной рукой. Она, запыхавшаяся, с дикими глазами и разметанными волосами, схватила за руку первую же медсестру – женщину лет пятидесяти с усталым, но добрым лицом.

– Пожарный Сергей? Мне к пожарному Сергею! – ее голос сорвался на визг, в нем слышались слезы и отчаяние.

Медсестра, видавшая виды, взглянула на нее с сочувствием, но покачала головой.

– Родственников пока не пускаем, милая. Идет обработка и первичный осмотр. Подождите в коридоре.

– Я его жена! – крикнула Вика, и в этот момент это была не ложь, не уловка, а самая чистая и единственно возможная правда, которую она когда-либо произносила. Ее сердце кричало это. – Пожалуйста, мне нужно его видеть!

Возможно, в ее глазах было столько отчаянной, безграничной правды, что медсестра сжалилась. Она тяжело вздохнула и кивнула в сторону длинного, ярко освещенного коридора.

– Третий кабинет справа. Но только на минутку, его готовят к перевязке и рентгену. Не мешайте врачам.

Вика бросилась вперед, не чувствуя под собой ног. Ее пальцы дрожали, когда она нащупала ручку двери. Она распахнула ее.

И застыла на пороге, впиваясь в картину перед глазами.

Он лежал на кушетке, полусидя, с закрытыми глазами. Его лицо, обычно такое живое и насмешливое, было покрыто слоем серой сажи и мелкими ссадинами. Губы потрескались. Могучее, сильное тело, которое она так жадно ласкала прошлой ночью, сейчас казалось уязвимым и изможденным. Левая рука была уже забинтована по локоть, на правой виднелись красные, волдырящиеся следы ожогов.

Его камуфляжная форма, пропитанная гарью и водой, лежала на полу грязным, отвратительным комком. Но самое страшное было не в ранах. А в выражении его лица – абсолютная, выжатая до дна, первобытная усталость. Усталость не от одного пожара, а от их бесконечной, изматывающей череды.

– Сергей… – его имя сорвалось с ее губ сдавленным, разбитым шепотом.

Он медленно, с видимым усилием, открыл глаза. И в их карих глубинах, сквозь боль, дым и изнеможение, вспыхнул тот самый огонек. Тот, что она видела в парке. Тот, что горел для нее. Только для нее.

– Вика… – его голос был хриплым, пропахшим дымом и болью. Он попытался сглотнуть. – Я же… говорил… жди дома.

Она не выдержала. Все ее напряжение, весь накопившийся ужас прорвались наружу. Крупные, горячие, обжигающие слезы хлынули из ее глаз ручьем, не дав ей вымолвить ни слова. Она подбежала к нему и, осторожно, боясь причинить малейшую боль, припала к его здоровому плечу, обнимая его. Она тряслась, всхлипывая, как ребенок, чувствуя под щекой тепло его живой кожи, слушая ровный, сильный стук его сердца – самого главного звука в ее жизни.

– Я так испугалась… – рыдала она, ее слова тонули в ткани его простой больничной рубашки. – По телевизору… этот взрыв… а потом Игорь написал… я думала, я сойду с ума…

Он слабой, но все еще сильной здоровой рукой медленно погладил ее по волосам, по спине, успокаивающе.

– Пустяки. Ребра… немного потрепало. Рука… подумаешь, ожог. Сотрясение, наверное, – он попытался улыбнуться своей старой, ироничной улыбкой, но получилась лишь гримаса боли. – Красиво… горим?

Она оторвалась от него, яростно утирая лицо ладонями, оставляя на щеках размазанные полосы от его сажи и своих слез.

– Не шути так! Никогда так не шути! – она схватила его здоровую руку и прижала ее к своей щеке, целуя ладонь, каждую царапину, каждый сустав. – Я думала, я умру от страха. Я не могу… я не переживу, если с тобой что-то случится. Пожалуйста… Береги себя. Ради меня.

Она смотрела на него, и все ее существо, каждая клетка, кричала о том, что это не просто «увлечение» или бегство от скучного брака. Это была любовь. Всепоглощающая, жертвенная, страшная в своей силе и прекрасная. Любовь к человеку, который каждый день смотрит в лицо смерти. Который спасает других. И который, как она теперь поняла, отчаянно нуждается в спасении сам – не из огня, а от одиночества, от выгорания, от страшной мысли, что его никто не ждет.

– Я никуда не уйду, – сказала она твердо, почти сурово, глядя ему прямо в глаза, чтобы он прочитал в них всю правду. – Ты слышишь меня? Я буду ждать тебя. Всегда. После каждого вызова. После каждой твоей войны с огнем. Я буду здесь. Я буду твоим домом. Твоим тылом. Твоим местом силы.

Он замер, и в его уставших, видавших виды глазах что-то дрогнуло, сломалось. Кажется, в них блеснула влага, которую он тут же отвел. Он сжал ее пальцы, и в этом пожатии была вся его благодарность, весь его немой ужас и вся его надежда.

– Опасная это работа… быть моим тылом, – прошептал он, и в его голосе впервые зазвучала не маска бравады, а голая, незащищенная правда. – Никогда не знаешь, вернусь ли я.

– А я опасная женщина, – она улыбнулась сквозь слезы, ее губы дрожали, но в глазах горела решимость. – Разве не знаешь? Я не боюсь. Я буду ждать. И если понадобится, я сама приду и вытащу тебя из любого ада.

В этот момент в палату вошел врач – молодой, уставший мужчина в белом халате.

– Всё, родственники, выходите. Надо делать перевязку и рентген. Мешать не надо.

Вика кивнула, но прежде, чем уйти, наклонилась и поцеловала его в лоб. Нежно, бережно, как дают самый главный обет.

– Я буду ждать за дверью. Я никуда не уйду. Никогда.

Она вышла в коридор, прислонилась к холодной кафельной стене и закрыла глаза. Внутри нее больше не было паники, не было страха. Их место заняла тихая, железная, как сталь, решимость. Она поняла самую главную истину своей жизни, ту, ради которой, казалось, и был пройден весь этот мучительный путь.

Он спасал ее от душевного угасания. А ее миссия, ее призвание – спасать его от того, чтобы он сам не сгорел дотла в своем собственном пламени. Это и была настоящая любовь. Не та, что требует и берет, а та, что без остатка готова отдать себя, чтобы священный огонь в другом человеке не погас, а горел ровно и тепло, освещая их общий путь.