Текст книги "Сгорать от любви (и от стыда) (СИ)"
Автор книги: Яна Шарм
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)
Глава 5
Призрачный дымный аромат
Тишину в прихожей нарушил лишь щелчок замка, такой же отточенный и безжизненный, как все в этом доме. Дом встретил ее не просто стерильной прохладой, а ледяным, вымороженным молчанием. Воздух был густым и неподвижным, пахнущим дорогим паркетом, воском и сладковатым, удушающим ароматом белых орхидей, которые Дмитрий заказывал, как заправски, – потому что они «соответствуют статусу» и не пахнут. Ничего живого, ни одной случайной ноты. Идеальный, бездушный вакуум.
Вика машинально поставила сумку от Prada на полированную столешницу консоли, сняв туфли на высоченных каблуках. Ее пальцы, скользнув по порванным колготкам, наткнулись на заусенец. И тут же, остро и ярко, перед ней вспыхнуло другое прикосновение – шершавая, обветренная кожа его ладони, охватившая ее руку. Твердая ткань куртки под ее босой ногой. И запах. Смесь гари, пота, древесной коры и чего-то неуловимо мужского, дикого.
«Носите на всякий пожарный».
Она резко тряхнула головой, словно отгоняя наваждение, и прошла в гостиную, ее босые ступни тонули в холодном ворсе идеального ковра.
Дмитрий сидел в своем дизайнерском кресле-яйце, погруженный в холодное сияние планшета. Он не поднял глаз, не пошевелился. Его голос прозвучал ровно, в пространство, как запись автоответчика.
– Вернулась? Как там твой вернисаж?
«Твой». Не «наш». Даже не «мероприятие». Дистанцированно, как о блажи сумасшедшей родственницы. Ей вдруг с невероятной силой захотелось крикнуть: «Я застряла на дереве в розовых трусах с пони, а потом меня снимал от него пожарный с глазами, в которых есть огонь!» Просто чтобы посмотреть на его реакцию. Скорее всего, он бы поправил манжет рубашки.
– Нормально, – брякнула она, направляясь к мини-бару. Ей отчаянно хотелось вина. Что-то покрепче, что-то, что смогло бы сжечь комок в горле и согреть ледяную пустоту, сковавшую ее изнутри. – Кота спасала.
– Молодец, – автоматически ответил он, его пальцы продолжали бегать по экрану. Прошла минута. Две. Он медленно, с едва заметным усилием, словно совершая невероятную работу, оторвал взгляд от цифр. – Какого кота?
В его глазах читалось не любопытство, а легкая, усталая досада от необходимости поддерживать бессмысленный, с его точки зрения, разговор. Он смотрел на нее, как на некую помеху, фоновый шум, который вот-вот должен стихнуть.
И тут ее снова накрыло. Не образ, а целое полотно ощущений. Шершавая кора под ладонями. Мускулистое предплечье, обхватившее ее талию, когда он помогал ей слезть. Низкий, грудной смех, который она почувствовала скорее кожей, чем ушами. И этот запах – дым, настоящий, едкий, живой, ворвавшийся в ее ноздри как вызов.
– Никакого, – прошептала она, отпивая большой глоток ледяного совиньона. Вино обожгло горло, но не смогло прогнать истекающий срок годности этого воспоминания. – Неважно.
Она отвернулась к огромному панорамному окну. В черном стекле, как в зеркале, отражалась их гостиная – безупречная, выверенная, без единой пылинки. И ее собственное отражение – ухоженная женщина в дорогой одежде, с идеальной прической. И тогда ей показалось, что сквозь это отражение она видит другое – его, Сергея. Не насмешливого спасателя, а того, каким он был в последнюю секунду. Стоящего у машины и смотрящего на нее с таким немым, горячим интересом, с каким Дмитрий не смотрел на нее, кажется, никогда. Ее муж смотрел на нее как на часть интерьера. Этот незнакомец – как на чудо.
– Ты вся какая-то взволнованная, – заметил Дмитрий. Его голос, ровный и отполированный, как галька, вернул ее в реальность. Он налил себе виски, и звон хрусталя был таким же холодным, как все вокруг. – Наверное, впечатлилась этими детьми. Я же говорил, не стоит на такое ходить, только нервы трепать. Лучше бы в спа поехала, привела себя в порядок.
Он говорил, а она ловила себя на том, что сравнивает. Его голос был приглушенным ковром, в нем не было ни капли той низкой, вибрирующей нотки, что заставляла ее сердце биться чаще, а живот сжиматься от трепета. Его ухоженная рука с бокалом – без единого шрама, с дорогими часами – казалась такой бесполезной и хрупкой по сравнению с той, сильной, иссеченной мелкими отметинами рукой, что с такой легкостью держала ее.
– Да, – согласилась она, глядя в свое вино. – Наверное, впечатлилась.
Она подошла к дивану, села, обняв колени, как подросток. В ее ушах стоял навязчивый гул – нарастающий рев мотора пожарной машины, сдержанный хохот его коллег, тихий, полный доверия шепот: «Доверьтесь мне».
Дмитрий что-то говорил о новом контракте, о перспективах, о том, что им стоит подумать о поездке на выходные в Финляндию. Закупиться. Отдохнуть. «Вовремя и правильно», – как всегда.
А она сидела, прижимая к груди колени, и пыталась удержать его, этого незнакомца. Она поднесла ладонь к лицу, к носу, вдыхая. И ей показалось, нет, она была почти уверена – с ее кожи, из-под ногтей, с волос все еще пахнет дымом. Этот призрачный, крамольный шлейф витал вокруг нее, как джинн, выпущенный из бутылки, как дерзкое обещание чего-то настоящего. Он был единственным доказательством того, что сегодняшний день случился на самом деле. Что она не просто еще один винтик в этом отлаженном, бесшумном механизме под названием «их брак».
Она закрыла глаза, вжимаясь в спинку дивана.
И поняла страшную вещь: она до ужаса боится, что завтра этот запах выветрится. И не останется ничего, кроме привычной, гробовой тишины, в которой можно сойти с ума.
Глава 6
Случайная встреча (или нет?)
Прошло три дня. Семьдесят два часа, в течение которых Виктория существовала в странном пограничном состоянии, будто на тонкой грани между двумя реальностями. В одной – она была Викторией, женой Дмитрия: завтракала в гробовой тишине, отвечала на деловые письма, примеряла на себя жизнь, сшитую по чужому лекалу. В другой – она была просто Викой, той самой, что полезла на дерево, чувствуя под пальцами шершавую кору, а в груди – безумный азарт.
Этот образ пожарного – Сергея – стал ее навязчивым мотивом. Она ловила себя на том, что в сотый раз прокручивает их мимолетный диалог, придумывая остроумные ответы, которые не пришли ей в голову тогда, и сгорала от стыда при мысли о своих трусах с пони. Но стыд странным образом смешивался с чем-то сладким и запретным – с волнением, от которого перехватывало дыхание. Она могла мыть чашку и вдруг застыть, ощущая на своей ладони призрачное тепло его руки. Или, глядя на мужа, ловить себя на мысли: «А тот, пожарный, пах бы сейчас дымом, а не офисом и дорогим парфюмом».
Она сидела за своим изящным бюро, пытаясь сосредоточиться на отчете, но буквы расплывались, складываясь в насмешливую улыбку и пронзительные глаза цвета темного дыма. За окном моросил противный петербургский дождь, превращавший город в размытую акварель. И вдруг телефон на столе завибрировал, заставив ее вздрогнуть, будто от удара током. Незнакомый номер.
Сердце екнуло, совершив прыжок куда-то в горло. Нелепая, безумная надежда, которую она тщательно скрывала даже от самой себя. Она взяла трубку, стараясь, чтобы голос звучал собранно и холодно, как подобает Виктории.
– Алло?
– Виктория? – Голос в трубке был низким, чуть хрипловатым, и она узнала его мгновенно, всем существом. По телу пробежали мурашки. Это был он. – Это Сергей. Пожарный. С того самого дуба.
Он сделал паузу, давая ей опомниться. Она молчала, сжав трубку так, что пальцы побелели, пытаясь загнать обратно вырвавшееся на свободу безумие.
– Я звоню, потому что по инструкции обязан проверить состояние спасенных, – продолжил он, и в его голосе явственно слышалась улыбка, теплая и немного наглая. – Итак, как ваше самочувствие? Не осталось травм? Ссадин? Или… чувства глубокого унижения? Особенно в районе гардероба.
Вика фыркнула, не удержавшись. Его наглость была поразительной и… заразительной.
– С унижением я как раз справляюсь, – парировала она, стараясь, чтобы в голосе звучала ирония, но предательская дрожь выдавала ее. – Методом подавления воспоминаний. А так, вроде жива. Спасибо, что проявили… профессиональную заботу.
– Всегда рад. А кот, кстати, тоже в полном порядке. Пристроился. У начальницы нашего клуба «Юный пожарный». Так что можете считать вашу миссию полностью успешной. Хотя, – он снова сделал театральную паузу, – спасение было, скажем так, коллективным.
– Очень рада за него, – выдохнула Вика, чувствуя, как по телу разливается глупое, счастливое тепло, с которым она была не в силах бороться.
Между ними повисло молчание, но оно не было неловким. Оно было густым, насыщенным невысказанным, будто заряженным статическим электричеством.
– А знаете, – сказал он, нарушая паузу, и его голос стал чуть тише, доверительнее, – я тут подумал. Рисковать таким изящным… э-э-э… достоинством ради животного – это довольно смело. Глупо, черт возьми, до невозможности, но смело. Такие поступки обычно заслуживают награды. Например, чашки кофе. Чтобы компенсировать моральный ущерб. Нанесенный вашей репутации и колготкам.
Вика замерла. Вот оно. Тот самый момент, развилка, где ее жизнь могла рухнуть с обрыва или… сделать головокружительный поворот.
– Это еще что за инструкция? «Спасение с последующей компенсацией в виде американо»? – попыталась она шутить, но голос предательски дрогнул, выдавая смесь страха и предвкушения.
– Нет, это личная инициатива, – ответил он уже без тени шутки. Серьезно. Твердо. Так, словно предлагал не чашку кофе, а руку и сердце. – Я дежурю завтра с обеда. Утром свободен. В десять, «Буквоед» на Невском. Если, конечно, у вас нет других планов по спасению мировой фауны. Или по спасению себя от чего-то… или кого-то.
Она должна была сказать «нет». Должна была сослаться на занятость, на мужа, на призрак приличия. Но она снова почувствовала тот самый запах дыма, призрачный и манящий, смешавшийся теперь с низким тембром его голоса. И вспомнила леденящую тишину своего дома, в которой слышен каждый вздох отчаяния.
– Я… я подумаю, – выдавила она, почти не своим голосом.
– Не думайте слишком долго, – его голос снова стал легким, игривым, но в нем появилась нотка вызова. – А то вдруг другой пожарный позвонит. С более интересным предложением. Или, не дай бог, спасатель МЧС. С ними вообще не устоять.
Он повесил трубку. Вика сидела, не двигаясь, с телефоном в руке, глядя в серую пелену дождя за окном. В ушах звенело. Глупо. Безрассудно. Опасно. Самоубийственно.
Но где-то глубоко внутри, под толстым слоем страха, условностей и лет застывшей лжи, проснулась и потянулась та самая Вика, что полезла на дерево. Та, что отчаянно жаждала хаоса, смеха и жизни. Настоящей, обжигающей, пахнущей дымом.
Она медленно поднялась, как лунатик, прошла в спальню и открыла гардероб. Ее взгляд скользнул по безупречным рядам строгих костюмов, шелковых блузок и элегантных платьев – униформе Виктории. А затем ее пальцы, будто повинуясь собственной воле, потянулись к дальнему углу. К простым темным джинсам, мягкому объемному свитеру цвета бургунди и удобным замшевым полусапожкам на низком каблуке. На вещах, в которых она была просто собой. Уютной, живой, неидеальной.
И в этот момент, когда она прижимала к груди мягкую ткань свитера, в дверях появился Дмитрий.
– Кто звонил? – спросил он, не глядя на нее, снимая дорогие часы и кладя их в бархатную шкатулку.
И она, глядя ему прямо в глаза, впервые в жизни солгала так легко и естественно, что это испугало ее самой.
– Никто, – ответила Вика, с небрежностью пряча телефон в карман джинсов. – Так… спам. Кредиты предлагали.
Глава 7
Первое тайное свидание
«Буквоед» встретил ее гудящим, наполненным жизнью теплом, ставшим укрытием от колючего осеннего дождя за стеклом. Воздух был густым и сложным, как хороший парфюм: верхние ноты – кислинка свежесваренного эспрессо и сладковатый дух выпечки, базовый шлейф – пыль веков и терпкий аромат старых переплетов. Где-то на втором этаже скрипели половицы, шелестели страницы, а под сводами низко гудел сдержанный гул голосов – негромкий, интеллигентный гомон, создающий ощущение безопасного уюта.
Вика нервно поправила свитер, оглядывая зал, заставленный лабиринтами стеллажей. Она пришла на пятнадцать минут раньше и теперь жалела об этом – каждая секунда ожидания заставляла сердце колотиться где-то в горле, сжимая его стальным обручем вины и предвкушения.
И вдруг она увидела его. Он стоял у полки с современной прозой, такой несочетаемый с этим миром интеллектуального спокойствия, словно дикий хищник, забредший в библиотеку. В простых темных джинсах и черной водолазке, подчеркивавшей мощь его торса, он казался еще более массивным, приземленным, настоящим. Он не искал ее глазами, а просто смотрел на нее через весь зал, опершись о стеллаж широким плечом, с тем же спокойным, всевидящим выражением, что и на дереве. Как будто знал, что она придет. Как будто не было никаких сомнений.
Он медленно пошел к ней, и каждый его шаг, твердый и уверенный, отзывался в ней глухим стуком, будто он шел не по паркету, а по натянутой струне ее нервов.
– Я начал волноваться, – сказал он, подходя так близко, что она снова почувствовала его запах. Сегодня в нем не было дыма, только чистый, холодный воздух с улицы и легкий, почти спортивный шлейф мыла. – Подумал, может, вас на дереве заклинило. Опять. Или муж не выпустил.
Его ухмылка была наглой и неотразимой, бросающей вызов.
– Решила, что один позор на день – достаточно, – парировала она, следуя за ним к маленькому столику в самом углу, заваленному стопками книг по искусству. – А муж… муж не в курсе моих маршрутов.
Они взяли кофе. Разговор потек странно – неровными, прерывистыми ручьями, но с какой-то поразительной легкостью. Он рассказывал о своих ребятах из части, подтрунивая над их выходками, и она вдруг ясно представила эту мужскую, полную грубого юмора и взаимовыручки атмосферу.
Она, в свою очередь, рассказывала о мире арт-менеджмента, о подводных течениях в организации выставок, опуская детали, которые могли бы выдать ее «правильную» жизнь. Она ловила себя на том, что говорит с ним легко, без той постоянной оглядки на то, «как это прозвучит», которая сопровождала каждый ее разговор с Дмитрием.
– Ты наверняка имеешь дело с настоящим огнем, – заметила она, глядя, как он вертит в руках кружку. Его пальцы были испачканы чернилами от только что купленной книги о военной истории. – А я имею дело с его имитацией. Освещением для картин, температурой в залах, горячими головами художников.
– Зато у тебя картины не кричат и не плачут, когда их несут из огня, – парировал он. – А у меня… бывает по-разному. Иногда выносишь человека, а он уже не дышит. Или выносишь вещь, какую-нибудь затерзанную фотографию в рамке, а они, родственники, рыдают над ней, как над самым дорогим. Вот где настоящий огонь. В их глазах.
Он говорил это без пафоса, просто как о факте. И от этой простоты у Вики сжалось сердце.
– А не страшно? – вдруг спросила она, глядя на его руки, лежавшие на столе. Сильные, с выступающими костяшками и тонкой сетью мелких шрамов и ожогов. – Каждый день идти в этот огонь. Смотреть ему в глаза.
Он пожал плечами, его взгляд стал отстраненным, будто он заглянул куда-то внутрь себя.
– Страшно. Но это другая страшилка. Четкая. Там есть враг – огонь. Есть задача – спасти. Есть братья, на которых можно положиться. Все просто. Гораздо страшнее бывает тут, снаружи. Где все запутано и непонятно. Где люди годами горят изнутри, тихо, без пламени, и никто не бросается их спасать.
Его взгляд упал на ее руку, лежавшую рядом с кружкой. На обручальное кольцо, которое она, дура, забыла снять. Она инстинктивно прикрыла его другой рукой. Он заметил. Конечно, заметил. Его лицо не изменилось, но в глазах промелькнула тень.
– А тебе не страшно? – тихо спросил он, глядя ей прямо в глаза. Больше не «вы», а «ты». Резкая, интимная смена, сметающая все формальности. – Сидеть в своей идеальной клетке и бояться в ней дышать? Бояться, что хрусталь зазвенит от твоего крика?
Она ахнула, словно он ударил ее посильнее, чем любое физическое воздействие. Но это был не удар. Это было освобождение. Признание. Кто-то наконец-то увидел. Не идеальную картинку, а то, что скрывалось за ней – тихое, безысходное отчаяние.
– Да, – прошептала она, и голос ее сломался, предательски задрожав. – Чертовски страшно.
Он не стал ничего говорить. Не стал утешать или давать советы. Он просто протянул руку через стол и накрыл своей широкой, шершавой ладонью ее пальцы, все еще сжимавшие чашку. Его прикосновение было обжигающим, как прикосновение к раскаленному металлу. Она замерла, боясь пошевелиться, боясь, что он уберет руку, и снова вернется ледяное одиночество.
– Я с того дня вспоминаю одно, – сказал он, и его большой палец начал медленно, почти гипнотически водить по ее костяшкам, рисуя невидимые узоры. – Не твои смешные трусы. А твои глаза. В них был такой огонь. Такой безумный, отчаянный вызов всей этой ху… всей этой благополучной, вымершей красоте вокруг. Я подумал – вот оно. Настоящее. Та самая искра, из которой может разгореться настоящее пламя.
Он наклонился чуть ближе через стол, и его лицо было теперь так близко, что она видела золотые искорки в его карих глазах, маленький шрам над бровью и упрямую прядь волос, выбившуюся на лоб.
– И я с того дня хотел сделать только одно.
Он не стал спрашивать. Он не стал ждать разрешения или сигнала. Его движение было стремительным и безоговорочно уверенным. Он отпустил ее руку, чтобы своей рукой коснуться ее щеки, крупные пальцы ушли ей под подбородок, притягивая ее к себе через узкий столик. И поцеловал.
Это был не робкий, вопросительный поцелуй. Это был захват. Завоевание. Заявление на право собственности. В нем была вся та страсть, вся та прямая, не знающая полутонов мужская энергия, которой ей так не хватало. Его губы были твердыми и властными, они заставляли ответить, требовали сдачи. И она сдалась. Стоило ей откликнуться, отозваться на его натиск, как поцелуй смягчился, стал глубоким, исследующим, бесконечно нежным. Он был как сам Сергей – грубый брутальность снаружи и потрясающая, неожиданная нежность в сердцевине.
В ушах стоял гул, мир сузился до точки соприкосновения их губ, до его руки на ее щеке, до вкуса горького кофе и чего-то неуловимого, что было просто им, – смесь свежего воздуха и той самой, желанной, опасной свободы.
Он отпустил ее так же внезапно, как и начал. Они сидели, тяжело дыша, разделенные узким столиком, но ощущая такую близость, будто между ними не было никаких преград. Воздух потрескивал от пережитого напряжения.
– Вот, – хрипло выдохнул он. Его глаза пылали триумфом и чем-то еще, более глубоким. – Я это сделал.
Вика не могла вымолвить ни слова. Она прикоснулась кончиками пальцев к своим губам, все еще горящим, полным, невероятно живым от его прикосновения. Внутри все горело. Трещало и рушилось. Все запреты, все страхи, вся ледяная скорлупа ее брака обращалась в пепел, уносимый ветром этого безумного, прекрасного поцелуя.
Она вскочила, чуть не опрокинув стул. Книги на соседнем столе качнулись, грозя обрушиться.
– Мне… мне нужно идти.
– Я знаю, – кивнул он, не пытаясь удержать. Не произнося ни слова о следующей встрече. Его глаза, все еще темные от страсти, говорили обо всем сами. Он добился своего. Он разжег пожар, и теперь он знал – он будет греть ее изнутри, куда бы она ни побежала.
Она почти бежала по улице, под холодным осенним дождем. Капли падали на ее разгоряченное лицо, смешивались со слезами, но не могли остудить тот пожар, что бушевал внутри. Она провела языком по губам, снова и снова возвращаясь к тому моменту, к его вкусу, к его силе.
Это было страшно, безрассудно и абсолютно неправильно. И впервые за много лет она чувствовала себя по-настоящему, до головокружения, живой. И этот пожар она не хотела тушить.
Глава 8
Секреты и ложь
Ужин был идеальным, как и всё в их жизни. Стейки средней прожарки, спаржа на пару, дорогое бургундское. И тишина. Глубокая, звенящая, нарушаемая лишь точным, размеренным звоном ножа и вилки Дмитрия о фарфор и шелестом страниц делового отчета, который он изучал, не отрываясь. Он ел и читал одновременно, его присутствие за столом было формальностью, обязанностью.
Вика ковыряла вилкой еду, глядя на свое размытое отражение в черном окне. Она видела женщину с заплетенными в тугой узел волосами, в дорогом шелковом халате, в идеальной, выхолощенной обстановке. И эту же женщину с тайной, пылающей внутри, как украденный уголёк.
Эта тайна делала ее глаза блестящими, а губы – припухшими от недавнего, дерзкого поцелуя. Она была чертовски привлекательной, и он, единственный, кто должен был это видеть, был слеп.
В кармане ее халата лежал телефон. Молчащий. Но его молчание было оглушительным, оно заглушало звон хрусталя и ровное, механическое дыхание мужа. Весь день она ловила себя на том, что ее пальцы нащупывают холодный корпус, ее взгляд бежит к экрану каждые пять минут. Она ждала. Жаждала. Как наркоман.
– Ты что-то сегодня очень отстраненная, – заметил наконец Дмитрий, перелистывая страницу, даже не глядя на нее. Его голос был ровным, диагностирующим. – Устала? Перегружена? Может, тебе стоит сходить к массажисту? Снять напряжение.
«Устала? Нет, дорогой. Я жива. Впервые за долгие годы. Я целуюсь в книжных с пожарными, получаю от них дурацкие фотографии и чувствую себя так, будто мне шестнадцать и я украдкой сбегаю с уроков. Я одновременно сжигаю мосты, на которых мы с тобой так комфортно устроились, и строю воздушные замки из пепла. И это чертовски изнуряет, да. Но это та усталость, после которой чувствуешь себя живым».
– Да, наверное, – сказала она вслух, и ее собственный голос показался ей плоским и фальшивым. – Вернисаж, потом встречи… все накопилось.
Он кивнул, вполне удовлетворенный таким логичным, удобным объяснением. Его мир был построен на логике и диагнозах. Стресс. Усталость. Кризис среднего возраста. У всего был ярлык и предписанное решение – массаж, спа-процедуры, покупка новой сумки. Он не видел, не мог видеть и не хотел видеть бушующего внутри нее урагана, который сметал все его выверенные схемы.
В этот момент в кармане ее халата наконец вибрировало. Тихо, приглушенно тканью, но для нее этот гул был сродни взрыву бомбы. Сердце не просто екнуло – оно сорвалось с места и забилось где-то в горле, бешеным, истеричным ритмом, заглушая все вокруг.
– Извини, – выдавила она, стараясь, чтобы голос не дрожал, и вышла из-за стола с видом человека, которому срочно нужно в дамскую комнату.
В коридоре, прижавшись спиной к холодной, гладкой стене, она дрожащими, почти не слушающимися пальцами достала телефон. Уведомление от Сергея. Не сообщение. Фото.
Она открыла его, и дыхание перехватило.
Это был крупный план. Его рука, та самая – сильная, с выступающими венами и тем самым шрамом на костяшке указательного пальца, лежала на заляпанном чернилами и царапинами столе в пожарной части. Рядом с ней, вплотную, будто греясь о ее тепло, лежала маленькая, нелепо-прелестная фигурка розового пони из киндер-сюрприза. А на заднем плане, неуловимо, как призрак, в отражении отполированной до блеска металлической поверхности брандспойта угадывалось его лицо. И он улыбался. Широко, по-мальчишески, почти до ушей. Это была не насмешка. Это была шалость. Их общая, постыдная и восхитительная шалость, их тайный язык.
Она засмеялась. Тихо, срывающимся, истеричным смехом, и тут же прижала ладонь ко рту, озираясь с диким страхом. Смех перешел в рыдающий, захлебывающийся выдох. Это было так глупо. Так непозволительно. Так божественно идеально.
Она чувствовала прилив такой яркой, ослепительной радости, что ей стало физически больно, свело живот. А следом, как ледяная волна, накатила вина, острая и тошная. Она стояла здесь, в своем шелковом халате за тысячи долларов, в доме-крепости, которую построил для нее муж, и тайком рыдала над фотографией от другого мужчины, словно восторженная, влюбленная подростка. Она предавала. Она лгала. Она была той, кого всегда презирала – слабой и безнравственной.
«Что я делаю?» – пронеслось в голове, и это был не просто вопрос, а крик отчаяния.
И тут же, как раскат грома, пришел ответ.
«Я живу. Наконец-то дышу полной грудью, а не крошечными, разрешенными порциями воздуха. Я обманываю. Предаю. Я разрываюсь на части, и каждая часть – и та, что хочет быть хорошей женой, и та, что жаждет его прикосновений, – кричит о своем, требуя невозможного».
– Вика, с тобой все в порядке? – из столовой донесся голос Дмитрия. Обеспокоенный? Скорее, раздраженный. Его ритуал был нарушен.
– Да! – она прочистила горло, заставляя мышцы напрячься, а голос вернуть светскую, ровную твердость. – Все в порядке. Просто… вода не туда пошла.
Она послала в ответ Сергею смайлик с подмигивающим чертиком. Потом, подумав секунду, добавила: «Он у тебя на дежурстве прижился? Похоже, вы нашли общий язык». Сообщение ушло, и мир снова сузился до размера экрана, до этого крошечного цифрового островка безумия и счастья.
Вернувшись за стол, она поймала на себе взгляд Дмитрия. Он смотрел на нее пристально, с легкой, невысказанной тревогой. Не ревностью. Нет. Ревность – это страсть, а он давно разучился страстно что-либо чувствовать. Скорее, с тем чувством, с каким смотрят на дорогой, но начавший сбоить прибор, чье поведение вышло за рамки предписанного алгоритма.
– Тебе точно хорошо? – переспросил он, отложив отчет. Его пальцы постучали по столу. – Ты какая-то… другая.
«Другая. Да, милый. Я та, что целуется с незнакомцами в книжных и получает дурацкие фотографии. Я та, что лжет тебе в глаза, и слюна от этой лжи обжигает мне язык. Я та, что, возможно, сходит с ума, но этот бред слаще любого твоего здравомыслия».
– Все хорошо, Дим, – она улыбнулась ему через весь стол. И впервые за многие годы ее улыбка была на 100% настоящей, искренней, доходившей до глаз. Но адресована она была не ему. Она была приманкой, ширмой, театральной декорацией, за которой скрывался настоящий, пылающий пожар ее жизни. – Просто я, наверное, наконец-то поняла, чего хочу от жизни.
Он кивнул, и тень тревоги в его глазах уступила место привычному, удобному спокойствию. Он все понял. Вернее, он понял все так, как ему было удобно. Кризис. Переутомление. Пройдет. Нужно дать ей время. Он снова углубился в бумаги, отгородившись от нее непробиваемым стеклянным экраном своего безразличия.
А Вика снова спрятала в карман телефон – свой крошечный, греющий, порочный и такой невероятно живой уголок настоящей жизни. Она разрывалась между долгом и желанием, между пропастью одиночества в своем браке и пропастью страсти в объятиях другого. И с холодным, чистым ужасом понимала, что желание начинает побеждать.
Оно пахло дымом и опасностью, обещало поцелуи, украденные у судьбы, и смотрело на нее с экрана глазами человека, который не боялся ни огня, ни ее смешных розовых пони.
