Текст книги "Соврати меня (СИ)"
Автор книги: Яна Лари
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)
Глава 10. Втроём нам не выплыть
Мир
– Арбатов, бутылка в твоих руках, конечно, многое объясняет, но ты всё ещё живёшь в доме напротив.
– Что не мешает мне ходить к соседям в гости, – сажусь на корточки перед Машкой, пряча нервозность за развязным подмигиванием, и пытаюсь навскидку определить масштабы развязавшейся истерики. В принципе могло быть и хуже. Ну, по крайней мере, паучонок не в петле и не пускает слюни от выпитых таблеток.
– Ты вошёл в окно! – всхлипывает она, указывая подрагивающей рукой мне за спину.
– Дверь была заперта, – пожимаю плечами. – Будешь? – протягиваю прихваченный из дома виски. Как жопой чуял, что антидепрессант будет нелишним.
– Убери, – мотает она головой. – И сам убирайся. Доложишь Диме, что поручение выполнил: домой доставил, спать уложил. Хороший мальчик. Надеюсь, на ночь целовать команды не было?
– А ты бы позволила?
– Не в этой жизни.
Хмыкнув, свободной рукой хватаю Машино лицо и постепенно надавливаю пальцами на влажные скулы, заставляя её разомкнуть губы. Наши носы почти соприкасаются, дыхание смешивается, разжигая в паху нехороший огонь. Как ни странно, слёзы девчонку совсем не портят, скорее наоборот – смотрю на неё и во рту пересыхает от желания попробовать вкус крупных капель, слизать все до единой дорожки, насытиться их солью, но для этого нужно заткнуть голос совести, и загвоздка даже не в принципах, а в том, что потом едва ли смогу остановиться.
Я собирался насильно влить ей в рот немного виски, но теперь медлю. Хочу увидеть осознанность в заплаканных глазах, может до паучонка дойдёт, наконец, на кого так дерзко смотрит. Кого так опрометчиво дразнит. Я не Дима, и тем более не мальчик на побегушках. Он, разумеется, в курсе, что домой мы с Машкой ушли вместе. Более того, слишком хорошо меня знает, чтобы не сомневаться, что я не променяю дружбу на бабу, хоть та и нешуточно зацепила. Не пойму чем именно, но держит крепко. Вот сейчас, например, дрожит как крольчонок загнанный, но храбрится. Думает, я по чужой указке здесь торчу. Уморила.
В любой мужской компании есть лидер и есть тот, кого он подавляет. Вожак есть всегда, каким бы подлинным со стороны ни выглядело равноправие. Кого-то устраивает такое положение дел, кого-то угнетает. Дима в нашем тандеме тот, чьи интересы я буду защищать вперёд своих. Не как цепной пёс, как покровитель. Так было всегда, но Маша видит ситуацию наоборот, а я не собираюсь её переубеждать. Хочет думать, что меня Исаев провожать отправил – пусть. Видимо, действительно ни разу с ним не ссорилась, иначе бы знала, что в обиде он хуже томной барышни. Кобенится страшно, хоть нюхательную соль неси, чтоб расстроенные чувства обратно настроить. Да и дуется друг только на меня – за бланш под глазом.
Не видел Дима ничего, я первым его заметил, вовремя тормознул и себя, и Машку. Я не мудак интриги плести. Нет, хочется, конечно, докопаться на кой он всё-таки малявке? Но не настолько, чтоб нарочно лапать.
Не знаю, какой чёрт меня дёрнул пойти за ней. Увидел, что к Ежевике ревнует и накрыло: догнал, схватил, губами по коже такой сладкой нежной прошёлся и уже не смог остановиться. А потом второй раз тормознуть не смог, когда Дима Сукой назвал. Просто физически не смог. Пелена перед глазами встала, и вот уже друг – не друг. Всё с ног на голову перевернулось. В голове ночь кромешная, будто щёлкнул выключатель. Только запах крови отрезвил, усмирил во мне то животное, что в порыве бешенства кинулось на своего. Жутко, стыдно, а всё равно за ней как дурной рванул, потому что ранимая, хрупкая. Такую сломать раз плюнуть. Вляпалась бы куда-то, Димка себе бы вовек не простил. Я бы не простил, причём нас обоих.
Хотелось бы не понимать, что на него нашло, но причина, увы, только в нас с Машей, и имя ей – ревность. Нужно быть слепым, чтобы не видеть, как он на неё смотрит. В этом взгляде всё: от детского восторга чуду, до оскала оголодавшей твари. Той самой твари, что вскинулась сегодня вечером во мне. Только мы слишком разные, соответственно, звери в нас сидят тоже разные, и что-то мне подсказывает, что этих зубатых симпатяжек лучше не будить.
– Пей, – рычу нарочито грубо, вжимая ей в губы горлышко бутылки.
Маша подавлено молчит, глядя куда-то сквозь меня стеклянным взглядом. Она тяжело дышит, на бледные щёки наползает нездоровый румянец, придающий милому паучонку сходство с разрисованной матрёшкой – неадекватной, обиженной на меня матрёшкой. И эта отчуждённость пощёчиной горит на моей совести, ведь продолжая здесь находиться я не только навязываюсь, я претендую на то, что, по мнению Димы, принадлежит ему. Мне не улыбается лезть, куда не просят, но бросить сейчас Машу одну будет слишком бесчеловечно, даже если она уверена в обратном, а друг в порыве ярости начистит мне табло.
Вздохнув, силой заливаю в Машу пару глотков виски. Она закашливается, мотает головой, отчего большая часть жидкости стекает по подбородку мне на руку. Вижу, как дрожат её губы и мне хочется согреть их поцелуем, но максимум что я себе позволяю – провести рукой по влажным после душа волосам. Нам незачем всё усложнять.
Этой нехитрой ласки достаточно, чтобы Машу прорвало. Тонкие ручки крепко обвивают мои плечи, я помогаю ей подняться с пола, усаживаю на край кровати, сам устраиваюсь рядом и в упор не понимаю каким манером чужие всхлипы так тяжело ударяют мне вглубь грудной клетки. Становится муторно из-за того, что мы с Димкой, два здоровенных лба, сами страдаем хрен пойми чем и девочку глупенькую не щадим. Бежать от нас нужно, неважно, кто она на самом деле и какие цели преследует, втроём нам не выплыть. Жаль Машка не слышит.
– Не молчи, легче станет, – безуспешно пытаюсь смягчить свой грубоватый голос. – Понимаю, я не внушаю доверия. Просто представь на моём месте, ну не знаю... кого-то, кто не такой засранец.
– Ты всё равно засранец, – всхлипывает она, елозя лицом по моей залитой слезами футболке. – А я совсем запуталась... Нам было так хорошо, пока ты не вернулся. Дима рядом с тобой другой: непонятный, незнакомый. С каждым разом дальше, дальше, дальше... Верни мне старого Диму, слышишь?!
– Ну, эт ты загнула, паучонок, – снова глажу её по голове, прикладываясь к бутылке. – Помни, братец Мир жилетка, а не золотая рыбка. Хотя здесь так сыро, что жабры отрастить не помешает.
Машины губы трогает слабая улыбка. Она уже сама отбирает у меня виски, мы заводим разговор ни о чём. Вспоминаем почти что пустующий ныне аквариум, который при жизни отца знал лучшие времена, ведь до совершеннолетия она жила в моём доме, возможно даже присвоила мою спальню и наверняка заняла козырное место в отеческом сердце. Он всегда говорил о падчерице с особым теплом, в то время как от меня всё больше отдалялся.
Я гоню непрошенную ревность, рассказывая про любопытные особенности оставшихся рыбок, а паучонок смеётся, заявляя, что только те в силу немоты способны терпеть мой отвратный характер. Мутный взгляд постепенно теплеет, а с заплаканного лица уходит напряжённость. Когда на дне бутылки остаётся всего пара глотков, Машка уже лыка не вяжет, впрочем, как и я. Голова тяжёлая, мысли неповоротливые, зато на сердце легко как не было уже очень давно.
– У тебя ноги в каком-то дерьме, – хмыкаю, случайно уронив взгляд на пол.
– Давай ты потерпишь с любезностями хотя бы до утра, а? Мне сейчас сл... слиш... слишком классно! – Маша со смехом падает поперёк кровати и сладко потягивается, прогибаясь в спине.
У меня глаза на лоб лезут при виде оголившегося плоского живота. Взгляд против воли прощупывает каждую родинку на белоснежной коже, вынуждая гулко и болезненно сглатывать: раз, второй... ещё и майка, зараза, тонкая такая, однотонная – во всех деталях очерчивает налитую грудь.
– Давай я лучше займусь чем-то более безопасным, – перекладываю её ногу себе на колени, мысленно уговаривая разбушевавшиеся гормоны успокоиться, но проблема в том, что они не слушаются. Видать, перевозбудились ещё во время танца.
На перемазанной засохшей кровью ступне обнаруживаю неглубокую царапину. Хитрожопый мозг тут же сигнализирует о необходимости обработать рану. Я наивно потворствую его прихоти и немедленно стягиваю с себя футболку, после чего подкладываю её под девичью пятку, чтоб ненароком не залить постель.
Сама пациентка мало интересуется моими манипуляциями. Подложив одну руку под голову, пальцами второй руки Маша поглаживает себя по шее, спускается к ключицам... Её хмельная улыбка так и напрашивается на мои голодные губы! Сейчас бы рвануть куда глаза глядят, лишь бы не подогревать взбесившуюся фантазию, но максимум на что меня хватает – вернуть часть внимания к царапине. И всё равно боковым зрением продолжаю следить за тем, как тонкие пальчики приспускают бретельку хлопковой майки. Хитрый мозг, почуяв возможность дёрнуть эндорфинов, истошно подгоняет принять приглашение, перехватить инициативу: стиснуть, впиться, вгрызться... Да чтоб её!
Я усиленно пытаюсь направить энергию в противоположное русло, для чего приходится решительно вылить Маше на ногу оставшиеся в бутылке сто граммов "антисептика".
– Садист! – вскрикивает она, на мгновение трезвея, иначе не знаю, чем можно объяснить точность и силу удара здоровой ноги мне по челюсти.
Я как сбитая кегля валюсь рядышком. Моё лицо теперь находится чуть выше уровня покачивающейся в очередном приступе пьяного смеха груди. Вожделенные полушария настолько близко, что градус в крови подскакивает до небывалых высот, сигнализируя о необходимости логически завершить уравнение:
Он плюс она, плюс расстеленная постель – равно что?
"Спать... Спать. Спать!" – истошно вопит совесть.
"Не-а – потирает руки похоть. – зажигать до утра, чтоб потом было не так обидно умереть от похмелья"
– Сейчас свихнусь, – глухо констатирую я, признавая, что ситуацию нужно срочно спасать, пока организм в отместку не причинил мне такую боль в районе паха, что умереть от похмелья я попросту не успею.
– А я тебе правда нравлюсь? – вдруг робко спрашивает Маша, поворачиваясь набок, из-за чего её грудь мягко касается моего плеча. Это прикосновение ураганом проносится по венам и моментально ужимает мне штаны на несколько размеров.
В два счёта оказавшись сверху, вжимаю чертовку в матрас до скрипа пружин.
– Маш... не провоцируй...
Тонкие брови недоверчиво поднимаются кверху.
– Ты тоже что ли этого хочешь?
Да она издевается?! Уже не контролируя себя, с рыком задираю на ней майку и поочерёдно впиваюсь губами в сжавшиеся от возбуждения соски. Прикусываю один, оттягиваю другой, снова целую первый, втягиваю в рот второй...
Это мало походит на те ласки, которыми принято подготавливать романтичных до мозга костей девочек в тот самый сакральный первый раз. Как бы я ни старался, но я просто не умею быть нежным, поэтому крепко удерживаю свободной рукой скрученные над головой Маши запястья, пока второй напористо шарю по извивающемуся под собой юному телу, ещё сильнее вдавливая его в кровать.
– Потерпи... не будем торопиться, – веду носом вдоль бьющейся на шее жилки, вдыхая как можно глубже тёплый неуловимый аромат, и убеждаюсь, что дико погорячился. Меня кроет от её запаха, а близкое к помешательству состояние совсем не располагает к долгим прелюдиям.
Хрипло рассказываю ей на ухо, что именно мечтал сделать с ревнивой девчонкой, пока она в танце так безрассудно тёрлась о меня задом. Прямым текстом рассказываю, во всех подробностях: смачно, грязно. Аж самого продирает до мозга костей. При этом Машка так сладко и умоляюще подо мной стонет, что дышать становится совсем тяжело, а смутные проблески навязчивого "нельзя" меркнут, сметаемые не столько буйным темпераментом, сколько какой-то заполошной потребностью успеть отобрать, присвоить.
И всё-таки нужно отдать должное остаткам здравомыслия – в момент, когда мои пальцы поддевают резинку её шорт, осознание ударяет с такой силой, что цепенеет тело.
Даже если не принимать в расчёт, что Маша девушка друга – единственного, лучшего, верного, мать его друга – портить её так и сейчас абсолютно неприемлемо. Она достойна лучшего, несмотря на пылкий обоюдный энтузиазм. Хотя бы потому что малышка пьяна в дымину и завтра в лучшем случае вспомнит разве что, кто из нас двоих, я или Исаев, стал у неё первым.
Я никогда не заглядывался на Димкиных пассий, и никогда так низко не пользовался чужим состоянием. Так было, есть и будет. Хотя соблазн велик. Практически непреодолим.
– Хочу тебя, паучонок... Умереть как хочу. Но нельзя нам.
Резко отстранившись, сажусь к Маше вполоборота, натягиваю продезинфицированную вместе с её царапиной футболку и жду, когда пелена перед глазами немного сойдёт, а мышцы прекратят трещать от напряжения.
Глянув в раскрасневшееся растерянное лицо, молча поправляю на ней одежду и укладываю под одеяло. Поколебавшись, но всё-таки проиграв в итоге неравный бой дурости с разумом, быстро целую пушистые ресницы. Сухими они мне нравятся больше.
Скорость, с которой Машка засыпает, убеждает меня, что я всё сделал правильно. Она наверняка не отдавала себе отчёт в реальности происходящего, вот как улыбается безмятежно во сне. А я курю, сидя на подоконнике, и тяжело дышу, ругая на чём свет стоит свою несдержанность. Это тупик. Самый тупиковый тупик из когда-либо встававших перед моим беспечным лбом: и другу не уступить, и себе не присвоить. Теперь только холодный душ и навсегда заречься лазить в окна.
Глава 11. Не добивай меня
Дима
– Ну же... ещё чуть-чуть... давай, – тяну на себя ветку шиповника, балансируя на одной ноге. Каждая мышца в моём теле дрожит от дикого перенапряжения. Разъеденные потом царапины жутко зудят, но бледно-розовое пятно, размытое собравшимися на веках слезами, уже совсем близко. Вот-вот дотянусь. – Давай... давай... давай!
Кожа над бровью натягивается, поддетая впившимся до мяса шипом. Это старый разросшийся куст, высотой более трёх метров, с огромными загнутыми колючками, которые вонзаются так глубоко, что внутри меня, кажется, кричат все нервные окончания.
Я встаю на носок, крепче сжимаю схваченную ветку, пытаясь удержать равновесие. Кисть щекочет горячей дорожкой крови, бегущей из изодранной в хлам ладони. Челюсти сводит от натуги, скрипят зубы, дрожат пальцы свободной руки, когда, наконец, касаются нагретых полуденным солнцем лепестков. Теперь нужно постараться аккуратно отломить короткий стебель.
– Есть! – одновременно с моим победным выдохом скулы хлещет ударом сорвавшейся ветки. В глазах мгновенно загораются разноцветные искры. – Ну что за скотство?! – стенаю, плюхаясь задницей на раскалённый тротуар. Теперь у меня горит не только лицо, но и то место, которым я в последнее время думаю.
– Я бы назвал это идиотизмом, – раздаётся надо мной по обыкновению беспечный голос друга.
Только его здесь сейчас не хватало.
– Мы всегда смотрели на вещи по-разному.
– Да тут как ни глянь... – хмыкает Мир, помогая мне встать. – Какого вообще чёрта ты оскверняешь мой куст? Для того, чтобы отлить, здесь куча более укромных мест. Через дорогу сквер – поливай не хочу, а эти дебри давно пора срезать. Развела, хозяйка, джунгли вдоль забора.
Желчный тон говорит сам за себя – речь идёт о Машкиной матери.
– Они нравятся Маше, – задумчиво обламываю шипы с добытого ценой крови и пота неказистого цветка.
– Кто? – яростно чиркает зажигалкой Арбатов. Пламя загорается, но он как заведённый прокручивает колёсико снова и снова, даже не предпринимая попыток раскурить сигарету.
Её имя осязаемым напряжением трещит между нами.
– Цветы шиповника, – тихо поясняю. – Твой отец целенаправленно высадил этот куст на стыке заборов ваших коттеджей. Для Маши. – И продолжаю, уже не скрывая горечи: – Сейчас не сезон, отцвело всё практически, а она любит дикие розы. Только их. Ты не знал?
Конечно не знал. Что он вообще о ней знает? О "зашуганной личинке алчной стервы", которую за столько лет едва ли хоть раз толком вспомнил?! – яростно кошусь на зажатую под мышкой Мирона охапку алых пионов. Небось все клумбы в своём саду обнёс... друг.
Последнее, что я мог предположить, слушая его матерный рык в день похорон – это возможность увлечься моей девочкой. А потом у бассейна, когда решился их познакомить, глазам своим не поверил: оказывается, мы поменялись местами. У меня, наконец, появилось то, чего нет и никогда не будет у Арбатова; то, что заставляет его отводить взгляд и неловко ёрзать, пряча стояк. И кайф от осознания своего превосходства подавляет даже приступы дичайшей ревности. Потому что Мир не отнимет у того, кому доверяет настолько, что позволил лицезреть себя слабым.
Да, избалованный, непрошибаемый Мирон давился обидой и сыпал проклятьями в день, когда отец заставил его просить прощения у своей новой женщины и её нескладной дочери. Как щенка на колени поставил. И я его искренне жалел. И чувствовал себя значимым. Единственный раз чувствовал себя кем-то, рядом с превосходящим меня абсолютно во всём другом.
Теперь всё изменилось, я больше не бледная тень Мирона Арбатова, я ему ровня. Каждый раз, обнимая на его глазах нашу любимую девочку, я чувствую себя богом и обожаю её за это с удвоенной силой.
– Значит, маленькая дикая кошечка любит такие же дикие розы... – не прикуренная сигарета небрежным щелчком отправляется под куст.
Машинально пытаясь запомнить жест друга, я привычно задаюсь вопросом, почему одним природа даёт VIP-пакет от рождения, а другим то же самое не факт что достаётся и через годы непосильной работы над собой? Даже пуская дым из носу кольцами я едва ли буду выглядеть так же брутально.
Мир, тем временем, с такой же эффектной непосредственностью зашвыривает под куст свои пионы.
– А цветы за что?
– Ей твоих извинений будет достаточно. Тем более, что от меня их никто особо не ждёт, – обветренные губы кривит усмешка. – Удобно быть сволочью.
Шумно дышу, когда он поднимает усталые глаза, мутные, будто всю ночь не спал. В них плещется растерянность. Понимаю, что сейчас должно прозвучать признание, и срабатывает инстинкт самосохранения: я не могу позволить сопернику развязать себе руки. Каким бы потерянным ни выглядел Мир, в его словах ясно слышится угроза. Ведь сволочью можно быть и по отношению ко мне. Что если не сегодня, так завтра друг открыто захочет присвоить моё?! Нет, пусть молчит. В открытую он способен на что угодно, и только со спины никогда не ударит.
Мир хмурит брови, будто подбирая правильные слова, а я смотрю на него и не могу избавиться от навязчивой ассоциации, где он Герасим, а я Муму. Он ещё не принял правду, но я вижу решимость, осевшую последствием бессонной ночи на дне мутных глаз. Утопит.
Пусть лучше молчит.
– Я собираюсь сделать ей предложение, – отчаянно иду на опережение.
Он дёргается как от пощёчины. Разница этого заявления для нас двоих колоссальная. Если в случае Арбатова, он бы просто выполнил очередную свою прихоть, избавленный от необходимости перед кем-либо отчитываться, то меня как минимум ожидает непростой разговор с отцом. Даже здесь друг меня уделал.
Мир птица свободного полёта, а я безликая деталь в огромном механизме, который с самого рождения перемалывает мои мечты и подавляет волю. Цена за гнёт отцовской диктатуры – статус и связи. Когда-нибудь они перейдут мне по наследству, а пока только отец решает куда мне поступать учиться, кому пожимать руку, как широко улыбаться его партнёрам по бизнесу.
– Дим, – хватается он за голову, устремляя обречённый взгляд к небу. – Не пори горячку. Ты же не слепой.
– Замолчи, – прошу тоном не терпящим возражений. – Молчи, если мы всё ещё друзья. Просто заткнись и не добивай меня. Маша всё, что у меня есть действительно моего.
Друг пинает ближайший бутон пиона и сдавленно матерится себе под нос, но затем притягивает меня к себе и крепко обнимает. Я с такой же порывистостью обнимаю его в ответ. Вот он, оказывается, секрет успеха – нужно просто быть решительнее и бить первым.
Мир выкуривает сигарету, отщелкивает окурок в сторону, снова закуривает... Друг на друга мы больше не смотрим, каждый молча варится в котле собственных мыслей. Не знаю, к какому выводу приходит Арбатов, но Машу я уступать не собираюсь. Он, словно угадав о чём я думаю, кидает на меня виноватый взгляд, разворачивается в обратную сторону, сминая подошвами рассыпанные цветы, и, наконец, скрывается за воротами своего коттеджа. Сегодня победа за мной.
В дверь Маши звоню, кажется, целую вечность. Это мне наказание за вчерашнюю несдержанность, за то, что я даже не могу с точностью вспомнить, что именно нагородил в припадке ревности. До кучи добавляю бесчисленное множество интрижек, но то чистая физиология, чтоб в штанах не гудело – никаких чувств. А малышку свою стоит вспомнить в чужих объятиях, и внутренности начинает жечь кислотой. Для Мира она другая. Они знакомы без году неделя, но друг уже каким-то образом разглядел в Маше дикую кошечку, и только в моих руках она даже спустя год остаётся пугливым воробышком. Где справедливость?
– Дима?
Измождённый вид Маши заставляет меня поперхнуться приветствием. На фоне открывшего мне дверь призрака я, украшенный живописным фингалом, должно быть, вызываю меньше жалости.
– Не прогоняй меня, – протягиваю ей цветок шиповника, высматривая в любимом лице даже не прощение, а без разницы что: обиду, злость, отвращение, готовность подбить мне второй глаз – что угодно, только не равнодушие.
Маша будто бы здесь и не здесь. Неловко вертит в пальцах презент, затем просто отходит в сторону, пропуская меня в дом.
– Прости, – крепко сжимаю в руке холодную кисть. Она привычно вздрагивает. С приезда Мира так каждый раз. Отдаляется, утекает водой сквозь пальцы и я ничего не могу с этим сделать, а если и пытаюсь, то только сильнее отталкиваю.
– Отпусти, – болезненный всхлип обрывает мне сердце.
Нет. Не сейчас. Не бросай меня.
Маша поднимает на меня глаза, такие же мутные, как у Мирона, и почему-то виноватые. Обнаружив, что в порыве паники я нечаянно пережал ей кровоток, с облегчением прижимаю ледяную ладонь к своей щеке. Зацеловываю каждую чёрточку на линии жизни. Руку я готов отпустить, не больше.
– Прости меня, – повторяю надтреснуто. Она с ласковой улыбкой проводит пальцами по моим исцарапанным скулам и тянет за собой в сторону спальни.
– Ты такой дурак, Исаев... Подожди здесь, я за аптечкой, обработаю раны.
Оставив меня стоять посреди комнаты, Маша скрывается за дверью. Мой взгляд почти сразу падает на лежащую под кроватью бутылку из-под Джек Дэниэлса, и горло сдавливает липкими путами паники. Я пытаюсь сопоставить вечерний звонок друга, поставившего меня в известность, что она в полном порядке добралась домой, с этой вопиющей уликой. Не получается. Он бы не стал... А если и да – тогда не стал бы молчать.
– Садись у окна, – заботливо звучит из-за спины. – Я принесла пинцет, сначала попробую вытянуть все шипы.
– Ты выглядишь уставшей, – растираю виски пальцами, чувствуя что постепенно задыхаюсь. – Плохо спалось?
– Дим... – короткая заминка сводит с ума, но потом Маша встаёт передо мной, сияя как ангел в солнечном свете, и я понимаю, что ни один из них не стал бы водить меня за нос. Они просто напились. Ничего не было. – Не надо так переживать, на тебе лица нет. Я не обижаюсь... Ты только оставайся всегда таким.
– Каким, таким? – послушно подставляю лицо зажатому в девичьих пальцах орудию пытки.
Чёрт, больно! Мне хочется наорать, обвинить, ударить, но я старательно улыбаюсь.
– Таким, как раньше, – быстро касается кончика моего носа шершавыми губами. – понятным.
Я киваю, так и не поняв, каким понятным она хочет меня видеть. Глубоко вдыхаю запах девичьей кожи: щемящий, как колыбельная, что пела в детстве мать, практически неуловимый. Рядом с ней так просто чувствовать себя мужиком – сильным, непобедимым, смелым. Таким, как он... Нет, даже лучше.
А ведь я слукавил, если бы мне пришлось выбирать между Машей и Миром, я бы не раздумывая выбрал её.
