Текст книги "Соврати меня (СИ)"
Автор книги: Яна Лари
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)
Соврати меня
Яна Лари
Галава 1. Хай, кролики
– Ты правда этого хочешь?
Да... или нет? Чёрт, не знаю уже! Слишком много вопросов, напрочь вышибающих из головы романтику. Чувствую себя на приеме у доктора: "Так болит? А сейчас? Точно?". Ещё пара подобных уточнений и я сбегу с приёма, не завершив первичного осмотра. Между прочим, уже далеко не в первый раз.
Словно почувствовав мою нерешительность, Дима тихо ругается себе под нос и теснее вжимается бёдрами между моих широко разведённых ног. Грубая джинса, натянутая вздыбленной плотью, упирается в тонкий хлопок нижнего белья. Пока без нажима, но весьма однозначно. Отступать, очевидно, поздно, да и неловко как-то, причём неловко в первую очередь. Поэтому, помедлив, подцепляю пальцами край расстёгнутой рубашки и несмело касаюсь кубиков пресса.
В конце концов это не первое свидание и даже не двадцатое, нашим отношениям скоро стукнет год, пора бы перестать его динамить. Страшно, конечно, ведь посредственная по всем параметрам студентка не пара единственному наследнику крупной сети автосалонов, а значит неравная лавстори закончится, едва он получит своё. С другой стороны, Исаеву напрягаться незачем, ему достаточно пальцем поманить, любая красотка будет в восторге оказаться на моём месте. Какой тогда смысл так изощряться? Можно подумать, на мне свет клином сошёлся. И всё же ощущение неправильности происходящего не даёт расслабиться, хоть тресни!
– И та-а-а-к, на счёт три! – гремит со двора особняка Исаевых нетрезвый ор моего сводного брата, подхватываемый ликующим рёвом гостей. Опять чудить изволит, дьявольское отродье.
– Оди-и-и-ин!
Димка, вероятно неверно истолковав мою гримасу отвращения, понятливо отстраняется, но сразу же наваливается всем весом обратно, и дышит в лицо так жарко, смотрит так умоляюще, что мне опять становится совестно за свои необоснованные страхи. Внимательный, терпеливый, уступчивый, он заслуживает определённости: либо я ему доверяю, либо не морочу голову.
– Не сейчас? Тебя смущают посторонние? Машка... – низко стонет Дима, медленно скользя поцелуем к щеке, касается кожи за ухом... Я невольно откидываю голову и подставляю шею осторожным губам, пытаясь вернуть себе утерянную игривость. – Не могу больше, скоро искры из глаз посыплются. Может всё-таки...
Вместо продолжения, я слышу звук расстёгиваемой ширинки и, кажется, чувствую в животе волнение задремавших было бабочек, а ещё вздрагиваю от громогласного:
– Два-а-а-а!
Да он там издевается?!
Восторженный гвалт толпы назойливо рушит наш с таким трудом налаженный контакт.
Точно издевается, чёртов эгоист.
– Ну что, зажжём напоследок и расходимся?
– Давай уже, жги скорее, – ярость ломает мой голос до рыка, но Дима так поглощён расстёгиванием пуговиц на блузе, что воспринимает этот крик души на свой счёт.
Я не успеваю слова добавить, как Исаев рывком подхватывает меня под ягодицы и с несвойственной себе несдержанностью стягивает к щиколоткам нижнее бельё. Белые стринги падают на пол, как красноречивый символ моей капитуляции, а я всё ещё продолжаю сомневаться – готова ли?
– Три-и-и-и!
В порыве невесть откуда взметнувшейся паники, обхватываю его ногами за бёдра. Теперь мой без пары минут первый мужчина должен предельно постараться, чтобы приспустить свои джинсы хотя бы на сантиметр. Однако, Дима особо не напирает, просто продолжает меня целовать так неистово, нежно и отчаянно, что страх понемногу спадает, ластится послушным зверьком, усмирённый теплом его прикосновений, вплоть до той границы, когда сопротивляться происходящему больше не хочется.
Всё-таки мне с парнем очень повезло...
– Ох, вашу ж мать! – пробивается сквозь приятный дурман хохот сводного брата. – Кто-нибудь видел, где огнетушитель?!
У меня мурашки проходятся по коже от эха этого хриплого смеха, поднимаются от низа живота и разбегаются по всему телу до кончиков пальцев. Внутри всё вздрагивает, а руки сами собой привлекают ближе Диму, зарываются в мягкие пшеничные волосы, притягивая ещё ближе, ещё теснее, ещё жарче...
Мне впервые хочется впитать каждое его прикосновение, выпить каждый выдох, чтобы утолить эту жажду, унять непосильное томление внизу живота. И становится неважным, сбежит он наутро или нет, не волнует ни топот за стеной, ни насколько легкодоступной я выгляжу в этот момент. Всё путается, смешивается, образуя в голове такую неразбериху, что даже яростный стук в дверь неспособен укротить подталкивающее нас с Димой в спины желание. Теперь я точно хочу этого. Каждой клеточкой изнывающего тела, каждым уголком души уверена, что хочу пойти до конца.
– Не бойся, малыш, она заперта – бормочет Исаев севшим голосом, утыкаясь носом в ложбинку между грудями. – С ума сойти, я даже не подозревал, насколько ты чувствительная.
Откуда-то с улицы доносится шелест листвы – порывистый, будто дерево трясут, оттенённый цветистыми матами сводного брата. Ненавистный голос ударяет в голову, струится по венам, щекочет каждую мышцу и вместо того, чтобы остудить желание, необъяснимо накаляет его градусы. Димка, чутко уловив моё состояние, тягуче всасывает кожу у ключицы, срывая с моих губ тихий стон, затем ещё один умоляющий и громкий:
– Пожалуйста... Давай сделаем это. Сейчас.
– Хай, кролики, – звучит жизнерадостно со стороны окна. Мы с Исаевым чуть не сваливаемся с кожаного дивана, потому что на подоконнике с невиннейшим видом восседает беззаботное чучело, волею маминого сердца назначенное на роль моего старшего брата. Впрочем, четыре года разницы не сильно прибавляют ему мозгов, ибо в свои двадцать три Мирон умудряется оставаться клинически безалаберным. Двумя словами: типичный мажор. – У вас минута на то, чтобы привести себя в порядок, иначе мангальная твоего бати догорит дотла.
– Мир, какого хрена? – растерянно возмущается Дима, торопливо помогая мне оправить юбку. Удачно он всё-таки не успел стянуть джинсы, эпичная была бы картина. Достаточно того, что я сгораю со стыда, не попадая пуговицами в петли расстёгнутой блузы.
Мерзавец снова это сделал – снова испортил наши планы.
– Друг, ты пренебрёг гостями ради перепиха, – патетично указывает гад в мою сторону ополовиненной бутылкой Джек Дэниэлса. – Мне пришлось в одиночку спасать вечеринку. Народ требовал зрелищ, знаешь ли.
– И ты поэтому решил спалить мангальную? – подрывается к двери побледневший Дима. Учитывая крутой нрав его отца, шансы избежать серьёзных финансовых санкций примерно ноль целых, одна десятая.
– Нет, я всего лишь провернул фокус со стаканом воды, вылитым в кипящее масло. Кстати, в видеороликах всё намного невзрачнее, – ржёт Мир ему вслед, с обманчивой беспечностью прикладываясь к бутылке. Артист! Если присмотреться, то можно увидеть, как пальцы его второй руки грозят раскрошить край подоконника, но кроме меня присматриваться некому. Упрямый Исаев слышать не хочет ни о каких планах не менее упрямого друга нас разлучить.
Холодея от перспективы остаться с псевдо-родственничком наедине, неуклюже шаркаю ногой и пытаюсь задвинуть стринги под диван, мечтая как можно скорее сорваться вслед за Димой, чтобы не давать лишней возможности над собой издеваться.
Поразительно, насколько проворнее оказывается в итоге выпивший Мирон. Я и моргнуть не успеваю, как его рослая фигура встаёт в дверном проёме, отрезая единственный выход из комнаты.
– Не так радостно, Машенька, – недобро кривятся в улыбке полные губы. – Может, хватит от меня бегать? Поговорим по душам.
Глава 2. Паучонок
Я всё ещё не теряю надежды спастись, ни когда с характерным щелчком запирается межкомнатная дверь, ни когда июльский ветерок обдувает вечерней прохладой мои горящие щёки. Путь наружу теперь один – в окно второго этажа, то самое, через которое так не вовремя влез мой сводный брат. Не отправит же он меня в последний полёт? Для этого здесь как минимум слишком низко.
Вседозволенность, конечно, кружит голову, но не настолько же! Хотя о чём это я? Разбалованный оболтус теперь не просто прожигатель папиных денег, а совладелец стремительно развивающейся строительной компании "АрЕС" – Арбатовы Егор и Станислав – упокой Господь светлую душу старшего из братьев. Именно скоропостижная смерть отца стала главной причиной возвращения в родной город Мирона.
Мирон Арбатов, или Мир, как его здесь все называют...
Лицемеры позорные. Мирного в братце только голубь на логотипе брендовой футболки, но вопреки желанию я тоже числюсь в рядах смиренного стада. Ему видите ли не нравится данное при рождении имя! Прежде чем укатить на учёбу в столицу, поближе к родной матери, и подарить мне пять самых счастливых лет юности – ставших таковыми исключительно благодаря отсутствию Арбатова – негодяй доходчиво продемонстрировал, почему его лучше слушаться.
Я более чем уверена – насильно выбритая колея на темени не самое страшное на что способен Мир, ведь мы уже взрослые и смотрит он на меня таким потяжелевшим взглядом, каким только гвозди заколачивать.
Да что он мне сделает? – подбадриваю себя, невидяще рассматривая картину на противоположной стене, и стараясь при этом сосредоточиться на дыхании, чтобы не заострять внимание на раздражающе вальяжной поступи Мирона. Не думать для чего он остановился рядом со мной. Не реагировать на чёрную от сажи руку, тянущуюся к моему лицу.
В комнате вдруг становится тихо. Так оглушительно тихо, что тело просится с разбега выйти в окно. Логики в этом никакой, но в присутствии Арбатова мне всегда непереносимо хотелось слиться с местностью. Думаю, всему виной непонятное покалывание под кожей, появляющееся каждый раз, стоит ему приблизиться: муторное такое, щекочущее, будто атомы собрались кинуться врассыпную. Похоже, взаимная неприязнь заложена в нас на клеточном уровне.
Перемазанные сажей пальцы застывают в паре сантиметров от моей щеки. И сердце тоже на мгновение останавливается, а затем заходится бешеным боем, ухая о грудную клетку с такой силой, что кажется, вот-вот проломит рёбра. Мне всё сложнее удаётся сохранять внешнее спокойствие, но и смятения показывать не хочется. Мы уже не подростки, хватит его бояться.
Арбатов подходит вплотную, но по-прежнему не прикасается. Только дышит мне в лицо парами алкоголя и смотрит глазами своими наглыми до невозможности, абсолютно чёрными в полумраке комнаты. Пристально смотрит, с привычным уже презрением и ещё чем-то новым: пугающим, непонятным, отчего внутри всё словно обрывается, заставляя не слушаться ватные ноги.
Господи, ну почему так жарко?
Да потому что дышать нужно, Маша! Только медленнее. Он не тронет, не посмеет, ведь рядом Димка – его лучший друг, единственный настоящий друг в этой своре продажных прихлебал. Говорят, они с детства не разлей вода, правда я до сих пор понятия не имею, что их может связывать таких же разных как день и ночь. Например, что для Исаева мечты, то для Арбатова – цели. Что для первого сила, то для второго – слабость. В то время как Димка в свои двадцать один, уже подкупает надёжностью и истинно мужской выдержкой, Мирон подавляет жёстким деспотизмом и сбивает с ног абсолютной непредсказуемостью. Никогда не знаешь, что он выкинет в следующую секунду, вот и приходится постоянно держать ухо востро.
Однако, сдаётся мне, Мир так увлёкся просверливанием воображаемой дыры в моём лбу, что думать забыл о намерении поговорить. Ну или передумал и теперь проверяет, насколько хватит моей выдержки. Только я не собираюсь быть подопытным кроликом, и цели мне его более чем ясны.
– Ты нарочно устроил поджог, – заговариваю первой.
– Естественно, иначе его с тебя было не снять, – Мир делает несколько неторопливых глотков из бутылки и протягивает её мне. – Выпьешь?
– Нет.
– Зря. Алкоголь, между прочим, величайший разоблачитель. Сколько можно водить Диму за нос? Покажи ему своё истинное лицо, – Мир угольно-чёрными пальцами всё-таки перехватывают мой подбородок, заставляя заглянуть себе в глаза. – Или я лично позабочусь, чтобы твою чёртову пломбу сорвал кто угодно, только не он.
– Тебе какое дело до этой... пломбы?
Я пытаюсь оттолкнуть его – мягко, почти умоляюще, но только усугубляю своё положение. Поставив бутылку на подоконник, Арбатов с размаху впечатывает ладони в поверхность письменного стола, стоящего за моей спиной, затем с грубым нажимом ведёт подбородком вниз по моей шее, царапая кожу жёсткой щетиной и заставляя плотнее прижиматься бёдрами к дубовому краю столешницы.
– Самое прямое, Машенька-монашенька. Самое прямое. Невинность твой главный козырь. Сколько ты его маринуешь – полгода, год? Да он когда тебя вскроет не то что под венец потащит, всё добро на радостях перепишет, – Мир пару секунд жарко дышит мне в шею, усиливая нервирующее жжение на свежих царапинах, затем медленно наклоняется вперёд, вынуждая неудобно прогибаться в спине. Так и подмывает спросить: как же понятия о личных границах? Но ему дистанция, похоже, до лампочки. Он продолжает говорить, а я кожей чувствую каждое тёплое вязкое слово. – Сразу его к праотцам отправишь, или потерпишь рядом с собой пару лет?
Ненавижу чувствовать себя марионеткой, но с Миром тягаться бессмысленно. Смутьян всё точно просчитал: в таком возмутительном, диком положении не то что осадить его не получается, слова еле слетают с губ. Они не генерируются в мозгу, не подбираются по смыслу, не формируются в звуки. Меня мелко и беспощадно колотит, но не от страха, скорее от возмущения.
– Что ты мелешь?
– Не перебивай. Слепых среди нас нет, тупых тоже. И не фыркай, я не так часто разбрасываюсь комплиментами. Отстань от Димы.
Он наклоняется ниже. Так низко, что мне приходится вцепиться в его футболку на спине, потому что кончики пальцев на ногах вот-вот оторвутся от пола и я рухну под весом спятившего Мирона прямо как есть – в летней расклешенной юбке... без нижнего белья. От одной мысли об этом накатывает паника и во рту неожиданно пересыхает, как будто внутри провернули раскаленный вертел. Что за напасть, не пойму?
– Это ты отстань от нас, – не выдержав, жалобно шиплю ему в макушку. – Я люблю его.
– Знакомая песня, – резко отстраняется Мир, но так и остается стоять между моих ног, глядя на меня сверху вниз с унизительным, совершенно неприкрытым отвращением. – Где-то я её уже слышал... Постой, это не твоя мамаша заливала её в доверчивые уши моего отца? До чего ж головокружительно взлетела карьера рядовой продавщицы! Одного муженька похоронила, второго... и это только те, о которых мне известно. Тебе освежить в памяти, как всё было? Ушлая дамочка поставила бизнес на поток, продала нажитое непосильными браками наследство и весь куш вложила в покупку гнёздышка в элитном районе. Чтобы поймать крупную рыбку, нужно закидывать удочку в правильное место, так ведь, Машенька? Она разбила семью моих родителей, сорвала джекпот и шустро укатила вертеть своим вдовьим задом, туда, где её никто не знает.
– Это совпадение. Они все сами! И папа твой... есть же результаты судмедэкспертизы...
– ... Которые установили смерть от передозировки средства для повышения потенции, – перебивает он, припечатывая мне рот указательным пальцем. – Надо же, почти шесть лет как-то справлялся, а стоило завещать вам процент прибыли "АрЕСа" и твоя мать так увлеклась отработкой, что через пару месяцев у богатенького Буратино не выдержало сердце! Твоя мамаша – чёрная вдова, Мария. И ты её маленькая ядовитая копия.
– Мама любила твоего отца, и к тебе, болвану, не хуже родной матери относится!
– Любила она! – вызверяется Мирон, после чего заходится простуженным смехом. – Это отец её любил! И Дима тебя любит. Что не очень хорошо, но, поверь, вполне решаемо.
– Мир, ты пьян, – упираюсь руками в твёрдую грудь. – Отпусти. Отпусти меня...
Я мечтаю провалиться под стол, когда сводный брат нависает надо мной, грубо сжимая мои щёки вымазанными сажей пальцами. Не больно, но страшно унизительно. Меня пугает его звериный взгляд и трение штанов о внутреннюю сторону обнажённых бёдер, а ещё терзает глубокая обида за маму и какое-то ошеломляющее липкое чувство, стремительно разливающееся под кожей сиропом. Такое приторное и горькое до скрипа этой самой сажи на зубах, такое тянущее и такое... необходимое.
– Найди себе другую жертву, паучонок, – лихорадочный взгляд Мира останавливается на моих губах и некоторое время прожигает их злобой – И прекрати смотреть на меня такими глазами, будто бы вот-вот кончишь. Бесишь.
– Поверь, это взаимно! – рычу, задыхаясь от возмущения. А в следующую секунду происходит то, чего ни я, ни тем более этот самовлюблённый оболтус никак не ожидаем. В голове будто щёлкает невидимый затвор, я резко выхватываю стоящие в вазе люпины, не глядя отбрасываю цветы в сторону и, пользуясь заторможенной алкоголем реакцией Мира, выплескиваю застоявшуюся воду ему в лицо. Естественно, большую часть проливаю на себя. Само собой его это не утешает.
От неожиданности он отшатывается, чем я и пользуюсь, чтобы отскочить на безопасное расстояние.
– Вот же дрянь, – недовольно кривится Арбатов, стирая свободной рукой капли с лица, чем смешивает мои мысли в кучу, оставляя на поверхности только недоверчивое удивление.
Во-первых, я впервые даю ему отпор, а во-вторых, что-то непохоже, чтобы сводный брат спешил меня наказывать. Но поспешность накатившего вдруг облегчения становится очевидной едва Мир вперяется в меня насмешливым взглядом. Всё выражение его лица сквозит снисходительной иронией и только за это я готова снова повторить свой подвиг. Например, плеснуть в него оставшимся виски и показать этому диктатору-переростку что такое настоящее фаер-шоу.
– Лучше не пытайся противостоять мне, облажаешься. Ты уже облажалась, – послав мне одну из своих самых волчьих улыбок, он как ни в чём не было забирает оставленную на подоконнике бутылку и беспечно насвистывая идёт к двери. – Я домой. Тебя подбросить, паучонок?
– Не нужно, такси вызову.
Оставаться действительно нет больше ни смысла, ни желания, всё равно вечер безнадёжно испорчен и что-то мне подсказывает, что это только начало.
Глава 3. Быль о потерянном времени
Мир
Неделей ранее...
Впервые вижу чтобы дождь начинался так внезапно. Пару минут назад вполне себе ясное небо освещало полуденное солнце, и вот уже по морде хлещет обжигающе холодный водопад, щедро разбавляя оставшийся на дне моего стакана виски. Природный душ бодрит на ура, но я предпочитаю вернуться в привычное состояние алкогольной полукомы. Слишком уж манит распахнутое окно соседнего коттеджа. Жаль для каждой из связанных с ним фантазий в Уголовном кодексе предусмотрена определённая статья.
Вскочив с шезлонга, кидаю тоскливый взгляд на мгновенно намокшие шорты, прикидываю расстояние от бассейна до дома, вспоминаю гнетущие эхо пустых комнат, где от отца остался только портрет над камином, и уверено шлёпаю под навес беседки. Мне нет особой разницы, где надираться, но вероятность словить белочку в четырёх стенах значительно возрастает. Я успеваю отряхнуть мокрые волосы и потянуться к лежащей на столе пачке сигарет, когда краем уха за шумом дождя улавливаю звук торопливых шагов.
Какого чёрта здесь постоянно кто-то ходит?
– Ой-ё-ёй!
Скорее на рефлексах, чем осознано перехватываю собирающуюся распластаться на скользких ступенях сводную сестру. Лучше б мамаша её пришла, тогда даже в окно лезть не пришлось бы. В глаза ей глянуть хочу. Спросить хочу, свою жизнь, шкура, во сколько оценивает?
– Я что, где-то не заметил табличку "Проходной двор"? – хмуро смотрю в огромные лазурные глаза, как всегда не знающие куда спрятаться в моём присутствии.
Нет... Нет, малявка! Только не вниз. Там у меня шорты колом стоят – того и гляди пар поднимется, таким пожаром в паху прострелил впечатляющий вид на округлую грудь с призывно торчащими сосками. Шлёпнется в обморок – рыцаря включать не стану, пусть лежит хоть до завтра. Я недотрог откачивать не нанимался. И вообще, лифчик носить нужно. Тем более под такие тонкие платья. Да ещё в дождь! Особенно, когда рядом ни души.
А ведь действительно, мы не родня, нам здесь никто не помешал бы...
– Спасибо, – болезненно выдыхает Машка, но я реагирую далеко не сразу.
Придирчиво разглядываю пунцовые щёки, затем приоткрытые в удивлении полные губы: мягкие, наверняка неумелые, такие заводящие, что рот слюной наполняется. Это как... даже не знаю. Как обнаружить что зашуганная рыжая доска, на которую у меня в жизни бы ничего не зашевелилось – ну кроме раздражения, естественно – за пару лет прокачалась до весьма аппетитной малышки. И это полное, просто сокрушительное фиаско, потому что при всей своей охочести до женщин, я такой чистой, пугливой девочки ещё ни разу не... чёрт даже слово подходящее так сразу не подобрать. Имел? Нет, имеют, чтобы бездумно сбить стояк. Любил? Точно не наш случай. Это что-то из лексикона вымирающих джентльменов вроде Димона. Как вариант – ни разу не расчехлял, но это, опять же, единоразовое событие, а Машку жутко хочется именно испортить. Вот прямо взять и совратить. Неторопливо, без лишней спешки избавить её от застенчивости, чтоб перестала зажиматься и сама осознанно умоляла взять её. Чтоб стонала распутно, и дрожала берёзкой, повторяя имя моё, как монахиня молитву, не думая о том как выглядит и не считая сколько дров нам за это накинут на адском костре. Вообще чтоб ни о чём другом, кроме меня в себе не думала.
Моргаю раз, другой и только затем соображаю, что до сих пор сжимаю руки на девичьей талии. В широко распахнутых глазах плещется испуг, губы медленно шевелятся, но я не разбираю слов. А если и разбираю, то не осознаю их смысла. Какого чёрта со мной творится? Вроде никогда не был тщеславным. Да и Машка в первую очередь дочь своей матери. Опасно с ней играть в такие игры, разве что совсем чуть-чуть, чтоб не втянуться. В общем, пора завязывать пьянствовать, пока чего похуже не удумал.
– Что-то я мамашу твою на похоронах не видел, – стараюсь беспечно улыбнуться, убирая налипшую к её щеке медовую прядь, но ярость упрямо пробивается в голос.
– Ей стало плохо. Сердце.
Плохо ей, значит, стало. Ну конечно.
– А сейчас она где?
– В санатории. Восстанавливается.
Отличная сказка. Обидно за родителей до жути. За то, что отец так бездарно ушёл, за то, что прожили столько лет душа в душу и в итоге так по-дурацки всё похерили. В нашем доме вообще не было ссор, пока в соседний коттедж не въехала тринадцатилетняя Мария Полякова со своей эффектной родительницей. Месяца не прошло и началось: крики, битьё сервизов, оскорбления. Повезло мне к тому моменту пришла пора поступать в универ и мы с матерью переехали. Все эти годы я дико скучал по отцу, но так и не смог заставить себя вернуться. Не то чтобы осуждал, просто не смог смириться. Боялся, что его внезапное отчуждение помноженное на её слёзы вытравили из меня то светлое, что в детстве казалось незыблемым: верность, семейный очаг, забота, любовь эта блядская, будь она трижды неладна. Мне никогда не понять, зачем создавать семью, чтобы в итоге вывернуть один другому душу? Зачем заводить детей, чтобы потом драть за них друг другу глотки?
О, родители пилили меня за закрытыми дверями, но я никогда не жаловался на слух. Он хотел преемника, она – опору, а я... я просто понял, что все мои идеалы гроша ломаного не стоят. Благо мне на тот момент почти стукнуло восемнадцать, ничто не мешало самостоятельно принять решение, о котором сегодня ничуть не жалею. Жалею только о том, что не успел с ним ни проститься, ни простить, ни отпустить. Вот такая страшная быль о потерянном времени.
