Текст книги "Соврати меня (СИ)"
Автор книги: Яна Лари
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)
Глава 29. Без голословной лирики
Мир на фоне свинцового неба само воплощение мужественности и мощи. Скорее всего, он просто не взял полотенце, теперь стоит слегка запрокинув голову, будто прислушиваясь к шелесту трав, в ожидании пока едва приметный ветер высушит тело. Озёрная вода искристым бисером переливается на широких плечах, стекает ручейками к узкой талии. И если спину, ноги, плечи я изучила вдоль и поперёк, то лицезреть полушария смуглых ягодиц мне доводится впервые. Впечатляющее нужно признать зрелище. Так и просит хорошего шлепка.
Конечно, на подобное мне храбрости не хватит, но Мир уходить не собирается, а раздеваться при нём как-то не с руки. Поэтому я мысленно всё-таки пару раз прикладываюсь ладошкой к упругому заду. От души так прикладываюсь, мстительно, с оттяжкой. За что тут же ловлю бумеранг в виде хрустнувшей под подошвой ветки.
Со слухом у Арбатова тоже всё отлично. Поворот головы, короткая усмешка краем рта, и вот уже Мир разворачивается всем корпусом, затем делает шаг по направлению ко мне, второй...
Его взгляд похож на паутину – намертво прилипает к коже, забивается в поры, оплетает лёгкие. Дыхание сбивается, словно он не смотрит, а губами скользит вдоль ключиц под ворот футболки. Как назло, вспоминается торчащая из волос солома, и то, что ночевали мы не пойми где, и да – умыться для начала хорошо бы. Умыться – как минимум.
Чёрт, ну почему сейчас? Почему так? Проклятый закон подлости! Хотя, чего я всполошилась? Всё идёт как надо, мы ради этого приехали – узнать друг друга настолько близко, насколько, вообще, получится. Есть просто Мир и просто я. И вот здесь мысль сбоит, потому что от его вида дух захватывает, а я непричёсанная, в разводах пыли и чёрт знает чём ещё. Потому что вместо кровати у нас будет песок и узкое полотенце. Да уж, незабываемый первый опыт мне обеспечен. А в том, что просто так в этот раз Мир с меня не слезет, можно не сомневаться. С таким взглядом мимо не проходят. С таким взглядом только отбирают: разум, волю, право передумать. Так мне и надо. Хотела по-взрослому, начистоту, без голословной лирики – получай. Чистый мужской интерес, крайне однозначно сосредоточенный в районе его паха.
Не смотреть туда. Не смотреть! Строго на лицо, иначе струшу и убегу. А Мир догонит. И не будет подо мной даже полотенца. Но мамочка, какой же он большой вблизи при свете дня! Я не смогу принять его... Мне страшно от одной мысли, что вот это вот всё должно оказаться во мне, так страшно, что ноги отнимает.
– Мне... нужно... искупаться... – задушено бормочу, понижая голос по мере приближения Мира, и окончательно замолкаю, когда в живот мне упирается предмет моих терзаний. Пульс сходит с ума: в венах гудит то ли волнение, то ли кураж, а может быть, всё вместе и ма-а-аленькая щепотка женского триумфа. Всё-таки мой своенравный сводный брат сдался. – Всё ведь случится сейчас, да?..
– Знаешь, зарок – коварная штука, – словно не слыша меня, шепчет Мир. – Запрет делает желания очевиднее, а эмоции – острее. И мы, паучонок, похоже, доигрались.
– Так ты отступился? – скручиваю зажатое в руках полотенце, отчаянно цепляясь за остатки здравого смысла. – Перестанешь настаивать на большем?
Какая ирония – понять, что всё-таки хочу отношений именно сейчас. Это всё поправимо, но почему-то уязвляет. Мне нравилось с какой настойчивостью он рвался доказывать готовность терпеть. Тогда был шанс его хоть как-то сдерживать.
Шампунь, о котором я начисто забыла, выскользнув из дрогнувших пальцев, падает нам в ноги. Не отдавая отчёта своим действиям, чисто на рефлексах, опускаюсь на корточки. Пытаюсь нашарить проклятую бутылку. Роняю до кучи ещё и полотенце.
Ребёнок неуклюжий, куда я влезла из песочницы в вольер?! Руки на ощупь водят по песку, а глаза, наверняка размером с чайные блюдца, прикованы к налитой плоти, заволакивающей сознание неизбежностью того, что должно сейчас произойти. Ибо даже своим скудным опытом, понимаю, что Мир на пределе.
У меня от смятения все мышцы немеют. В теле – слабость. Потеряв равновесие, чтобы не растянуться, обхватываю руками его колени. Красава, Маша, что сказать. Очень соблазнительно, ага. Зажмурившись, зависаю где-то между желанием извиниться и истерично рассмеяться.
"Ты прости мою дурную настойчивость, но что-то я перетрусила. Потерпи тут, пока я сделаю укладку и попью седативных". Действительно, умора. Обхохочешься. Только Мир не Дима. Он и так долго терпел, а я вконец расхрабрилась, уверовав, что могу им управлять. Да чёрта с два! И мне даже не стыдно удрать. Вот ни капли. Правда, за попытку подняться мне чуть не приходится расплатиться сломанной ключицей.
– Куда? – от царапнувших слух интонаций меня бросает и в жар, и в холод. И ещё куда-то наподобие невесомости. Мир чуть ослабляет хватку, словно только сейчас сообразив, что причиняет боль. – Ты же не надеешься оставить меня снова ни с чем?
Вообще-то, да. Я так привыкла. А от привычек, между прочим, нужно избавляться постепенно. Но этого я по понятным причинам вслух не произношу. Зато совершаю не менее грубую ошибку – вызывающе смотрю ему в лицо. Лучше б опустила голову, ей-богу. Во мне даже сердце дёргается, такой беспросветной решимостью давит его взгляд. И я боюсь, потому что не понимаю, чего он добивается. И я... ликую от пьянящего ощущения собственной власти. Да, стоя перед Миром на коленях, я подчиняю его самоконтроль.
– За тобой должок, – из чистого упрямства пытаюсь увернуться, когда Мир обхватывает меня за подбородок и притягивает голову ближе к своему паху, не реагируя на слабые попытки освободиться. – Не бойся, паучонок. Ты справишься. Посмотри на меня.
Выполнив его требование, задыхаюсь от прилившей к лицу крови. Внутри всё закипает.
– Я никогда раньше не... – тону в карих глазах, практически смирившись с неизбежностью и даже начиная чувствовать какое-то нездоровое воодушевление. Адреналин, крушение запретов. Свобода: такая мучительно-сладкая, упоительная, – У меня, наверное, не получится.
– Не переживай, я подскажу, – я инстинктивно смачиваю губы, почувствовав затылком жар его руки. Лёгкое поглаживание, как поощрение, за которым, однако, угадывается жёсткий контроль. – Обхвати его пальцами... Давай...Теперь проведи ими до основания... Вот так. Видишь, ничего страшного.
Да что он говорит, ничего страшного! Член дёрнулся от моего прикосновения, как живой. В смысле живой – отдельно от непривычно бледного Арбатова, но всё же его продолжение. Это осознание приходит с пониманием того, как резко изменился ритм дыхания нависшего надо мной Мирона. Севший, растерявший ироничные нотки голос, бальзамом льётся на моё самолюбие. Кратко выдохнув, прикасаюсь губами к головке. На удивление, брезгливости нет, наоборот – кожа на поверку очень нежная с лёгким запахом цитрусового геля для душа.
– Моя хорошая... – выдыхает он болезненным стоном. Тёмные, почти чёрные глаза не отпускают, разливая дичайший огонь по мышцам. – Тебе даже делать ничего почти не надо... Просто потому, что это ты... И всегда будешь только ты. Слышишь?
Не слышу. Гул в ушах – надрывный, беспорядочный – глушит привычное восприятие слов. Вместо него – непоколебимость тона и бешеный отклик его тела. Бескомпромиссность вместо тысяч признаний.
Отстраняюсь, чтобы ещё раз смочить губы и повторить уже увереннее, повинуясь мягкому, направляющему нажиму на затылок. Язык по коже – вдоль крупной вены до пальцев, сжатых у основания. Секундная задержка и движение в обратном направлении. Я чувствую ртом пульс Мирона: тягучий, пьянящий в унисон глухому стону, возбуждающий отголосками его удовольствия.
Куда-то далеко отходит неловкость. Сено в волосах, нехватка воздуха, песок, царапающий колени – лишь слабый фон к всепоглощающему чувству единения. Пусть предосудительного, но такого естественного и необходимого сейчас нам обоим. Повинуясь усилившемуся нажиму ладони, принимаю нарастающие толчки его бёдер, чем старательно показываю и доказываю, что ничего не в силах меня отвратить. Взамен получаю весь жар красивого смуглого тела, которое толком не познав, успела полюбить. И это ничуть не меньше, чем я получила, сгорая от удовольствия в его библиотеке. Брать или давать – нет разницы, когда двое становятся одним целым.
Отрывистый шум его дыхания прибоем разносится внизу живота. От меня уже практически ничего не требуется, только ловить языком эхо его ощущений. Арбатов всё делает сам: аккуратно, но жёстко, в нарастающем темпе толкаясь мне в рот. Я лишь стараюсь не вгонять ногти слишком глубоко в его поясницу. Мир был нежен со мной, теперь моя очередь дарить ему себя.
Хрипло выругавшись, он делает ещё одно резкое поступательное движение и мои вкусовые рецепторы осваивают совершенно новый вкус. Сглатываю, стыдливо вытирая распухшие губы ладонью. Мир становится на колени, упирается лбом в мой лоб и сразу же крепко целует. Не знаю, как он понял, что для меня сейчас это важно. Не брезгует. Но смотрит в глаза с ещё большим упоением, чем прежде.
– Ты всё ещё надеешься от меня избавиться? – скользит он горячими губами к моему виску. Так ласково, что разбегаются мурашки.
– Я надеюсь всё-таки научиться плести паутину, чтобы ты никуда не сбежал.
Мой ответ частично прерывает раскат грома.
– А пошло оно в зад, это озеро. Поехали домой. Займёмся вплотную развитием наших отношений.
Глава 30. Пациент скорее мёртв...
– Ты самая красивая, знаешь? – шепчет Мир, вжимая меня собой в стену прихожей. Напрасно я думала, что случившееся на берегу озера его успокоит. Наоборот, весь обратный путь пришлось напоминать, что смотреть нужно на дорогу, а рукам хорошо бы лежать на руле. – Очень красивая. И этот сухой клевер в волосах больше никому так не идёт.
– Дурак, – смеюсь, безрезультатно пытаясь поднырнуть под его руку. – Мир, серьёзно, мне нужно в душ.
– Отлично, давно мечтал потереть тебе спинку, – невозмутимо отзывается Арбатов. Жар его дыхания щекочет шею, а боль в исцарапанных коленях напоминает, что я по-прежнему выгляжу не так, как хотелось бы выглядеть в такой особенный момент.
– Мне нужно в душ, – повторяю твёрже, напряжённо упираясь ладонями в его грудь.
– Хорошо, – выдыхает он с присвистом, – Ты же иначе не расслабишься, верно? Иди. Полотенце там есть.
Дважды повторять не приходится. Помня о его импульсивности резво срываюсь к двери ванной комнаты.
– Стой! Совсем забыл... – Мир всё же первым перехватывает ладонью латунную ручку. И внезапно ехидно смеётся, рывком привлекая меня к себе. – Ты такая доверчивая, паучонок. – окончание тонет в жёстком кусающем поцелуе. – Не смог устоять. Вот теперь беги.
Контрастный душ не помогает справиться с волнением. Живот сладко тянет, а руки не слушаются, роняя попеременно то гель, то мочалку. Никогда я ещё не купалась так быстро. Правда, в голову пару раз закрадывается робкая мысль, что стоило бы приличия ради задержаться, дабы набить себе цену, но я с негодованием гоню её прочь. Разве я продаюсь? Разве делаю кому-то одолжение? Мне не терпится точно так же, как Арбатову! Какой смысл лицемерить? Хочешь – делай.
Вот неловкость есть, её скрывать тоже не пытаюсь, когда захожу в полутёмную спальню сводного брата. Мир, предусмотрительно задёрнул шторы, будто подтверждая, что несмотря на откровенность предшествующих игр, самое сокровенное между нами только должно произойти. Сущая мелочь, но дышать становится чуточку легче. Я почему-то сильнее всего боялась, что Арбатов будет ждать, вытянувшись в дурацкой позе на кровати – голышом и с бокалом шампанского "для храбрости". Слава богу, прятать глаза не приходится: он по-прежнему в шортах, непринуждённо перебирает содержимое какой-то пластиковой коробки, стоящей на тумбочке.
– Зелёный или бурый? – вместо бокала с шампанским Мир вертит в пальцах два стеклянных пузырька. – Полякова, отомри, а то я выберу на своё усмотрение. Потом не жалуйся, что цвет твоих коленок не сочетается с трусами.
Растерянно хлопнув ресницами, опускаю взгляд на свои ноги. Ну поцарапала чуть-чуть, даже не до крови. Так, припухло незначительно, к утру и следа не останется.
– Арбатов, – сбито выдыхаю, с трудом сдерживая смех. – Ты б ещё гипс разводить начал.
Напряжение сходит полностью, сменяясь той доверительной лёгкостью, которая бывает только рядом с близким человеком, а вместе с ней приходит уверенность в нём, в себе... в нас.
– Ну, нет так нет, присаживайся на кушетку – зелёнка и йод с едва различимым стуком возвращаются в коробку и в его руке появляется бутылочка побольше. – Обработаю перекисью. Будешь для гармонии ходить без нижнего белья.
Тишину комнаты оглашает негромкий скрип кровати и еле слышное шипение наносимой мне на колени жидкости. Ватный диск едва касается повреждённой кожи. Совсем не больно. Забота перекрывает всё.
– Доктор, а вы уверены, что на рану нужно дуть? – развожу сильнее ноги, чтобы вставший на корточки Мир мог между ними нормально уместиться. – Обычно достаточно обработать. На крайний случай – приложить подорожник.
– Так делают только халтурщики, а случай очень... очень серьёзный, – прожигает он меня потемневшими глазами, развязывая одной рукой полотенце. – Необходим детальный осмотр.
В следующий миг раздаётся шуршание ткани. Мир чуть приподнимается, стягивая с себя шорты. Сам он тоже, видимо, предпочитает перекись, потому что боксеров под ними нет. Дыхание учащается, когда остаюсь сидеть перед ним совершенно нагая. Отчаянно хочется прикрыться, но я сжимаю в кулаках одеяло, упиваясь восхищением, загорающимся в прищуре карих глаз.
– Вижу, ты примерная девочка, – смуглые пальцы расходятся веером по полушариям груди, намеренно задевая напряжённые от возбуждения соски. Слегка надавливают: мягко, но настойчиво. Я прикрываю глаза и медленно втягиваю носом воздух, послушно ложась спиной поперёк кровати. – Готова к обследованию...
– Целиком и полностью, – соглашаюсь срывающимся шёпотом и выгибаюсь, упираясь ступнями в пол, чтобы раскрыть себя полностью его жадному взгляду.
И не вру ведь. Готова. Все ощущения концентрируются в тянущей тяжести меж раздвинутых ног. Там, где кожи невесомо касается его улыбка. Язык медленно скользит вдоль линии промежности: влажно, горячо, дерзко, заставляя беспокойно ёрзать и всхлипывать от нетерпения. Ударяет в голову вязким дурманом, вытесняя посторонние мысли. Зажигает кровь неистовой жаждой. Я дышу всё быстрее и чаще, будто бегу... задыхаюсь... вот-вот догоню... Прикосновение губ к плоти напористее, обхват пальцев на груди – жёстче, трение языка неистовее, усиливающее в теле предчувствие чего-то интуитивно желанного.
Царапаю плечи Мирона, безрезультатно пытаясь притянуть его к себе. Не хочу опять сгорать на финише без него. Не хочу. И чтоб останавливался тоже не хочу. Правда, Арбатов сильнее, и только он диктует правила. Снова оставляет мне лишь жар гладящих рук и влажный плен рта, соединяющий все нервные окончания в пульсирующую точку, которую вот-вот разорвёт искрами по всем мышцам.
Мир переносит ладони мне под ягодицы, максимально крепко фиксируя извивающееся под собой тело. Языком медленно скользит внутрь: неглубоко, по самому краю, но эти ритмичные проникающие движения определённо то, в чём я больше всего нуждаюсь. От каждого толчка – разряд тока. От каждого выдоха – прилив жара. Тело раздирает волной наслаждения: острого, жадного, сокрушительного. И в этот момент разгорячённую плоть овевает потоком прохлады – Мир отстраняется, чтобы тут же, продолжая стоять коленями на полу, вжать меня плавным рывком бёдер в край матраса. Секундный натиск сменяется вспышкой боли – не такой ужасной, как я представляла, скорее даже смазанной спазмами пронёсшегося по каждой клеточке удовольствия, но всё же достаточно острой.
Я крепко зажмуриваюсь и сильнее упираюсь пятками в пол, ёрзая в попытке избавиться от этого ощущения. А когда снова открываю глаза, встречаюсь с его тревожно-напряжённым взглядом – чёрным, как ночь без луны.
– Поздняк метаться, Маш. Расслабься.
Ласковое прикосновение к щеке помогает рассредоточить внимание от раскалённого жала внутри себя к ошеломляющему ощущению цельности. Это новое чувство до того правильное, желанное, интимное, что несколько секунд я всё ещё боюсь выдохнуть. Кажется, даже время останавливается, замирает на пике свершения. Выровняв, наконец, дыхание, требовательно надавливаю на его поясницу. Хочу, чтобы и ему стало так же хорошо.
– Не быть тебе врачом, Арбатов... Жалеешь...
– Люблю, – хриплым стоном возражает Мир. Лёгкая тень самодовольной улыбки скользит по наглым губам, когда я тихо вскрикиваю, пропуская его глубже. Вот теперь действительно больно. Теперь он вошёл полностью.
Сжимаю челюсти, намертво запирая рвущийся из самой души вопль... и маты... и проклятья... и чёрт знает, что ещё. Тело полыхает, с неохотой растягиваясь под немалый размер, но даже этим мукам не под силу убить мой восторг. Вот теперь мы едины. Вот теперь – хорошо! И плевать на боль. Он же доктор – пусть лечит. Пусть уже делает что-нибудь, пока я сама не начала насаживаться, вышибая клин клином.
Мир, как мысли читает – хрипло рычит, крепче стискивая пальцами мои бёдра. Больше не сдерживается, но бережёт: движется медленно и плавно, наблюдая за мной из-под трепещущих век. Плотно сжатые губы почти белеют, выдавая зверскую борьбу с самим собой. В эпицентре сокрушительного хаоса – забота, почти отодвинувшая боль. Моя радость, мой оживший кошмар, моё проклятье... вся искренность и нежность ему, весь трепет и покорность – перед ним. Ловлю в бездонных глазах своё отражение, искажённое счастьем и тенью затихающей муки, и этот миг я никому не отдам: укрою молчанием, запру на засовы, скрою... никогда, ни за что, никому.
Влажный звук слияния двух тел заполняет полумрак томлением, заставляя заламывать руки за голову и приподнимать бёдра: помогать, подстраиваться, тянуться навстречу. Остатки воздуха срываются стонами с губ, вышибаемые быстрыми глубокими толчками. Я горю, а Мир сжигает. Я задыхаюсь, а он ускоряется. Страсть бьёт по венам жидким огнём, опаляет изнутри, рвёт звенящие нервы, сердце и душу. Мир сбивается с ритма, жёстко вдавливая меня в край матраса. Ещё быстрее, ещё глубже – до хрипов, до всхлипов, до искр из-под зажмуренных глаз.
Неверными пальцами тянусь к взмокшему торсу, хочу весь его напор и вес – в себе, на себе. Там, внутри меня он будто увеличивается в объёме, растягивает стенки так плотно, что кажется, если сосредоточиться, можно почувствовать каждую вену. Но сконцентрироваться на чём-то сейчас нереально, с секунды на секунды меня разорвёт на ошмётки. Кусаю губы до боли, помогает мало, тело словно немеет, куда-то проваливается. И Мир в этот момент тоже валится сверху. Желанная тяжесть... уже не толчок – удар внутри меня: опаляющий, уничтожительный. Мой стон разрывает спальню не тише его рыка. Ещё один удар – наотмашь по каждой дрожащей мышце, и вес на мне тяжелеет. Мир расслабляется. Остаётся только сбитое дыхание и дробь его сердца над моей правой ключицей.
Не открывая глаз, он сжимает меня в объятьях, ищет губы. Целует неторопливо, с такой пробирающей нежностью словно боится дышать. Прислушиваюсь... действительно – не дышит. Наверняка тоже вслушивается в моё состояние, и это делает его мужественнее, чем когда-либо раньше. Ничто так не красит мужчину, как бережность.
– Мой храбрый паучонок, – тихий шёпот в губы вызывает улыбку. – Вот ты и стала женщиной... моей женщиной.
Я не отвечаю, говорить нет ни сил, ни необходимости. Мир ложится рядом, поперёк кровати и мы держимся за руки, разглядывая густеющую тень на потолке. Пациент скорее мёртв, чём жив. Хочется спать, но привычка сильнее приятного опустошения. Нужно позвонить, может сегодня мне улыбнётся удача.
– Что-то потеряла?
Приподнявшись на локте, Мир перехватывает мой мечущийся по комнате взгляд.
– Телефон. Никак не могу дозвониться до мамы.
Повисает неловкая тишина. Моего предплечья касаются тёплые пальцы.
– Ты выглядишь растроенной. Давно?
Теперь неловкость практически душит.
– С того дня...
Договаривать не нужно – тень, пробежавшая по его лицу, доказывает, что Мир всё понял с полуфразы. Он протяжно вздыхает, прижимая меня к себе порывисто и крепко.
– Иди ко мне, паучонок. Завтра я её тебе найду, а сегодня просто побудь со мной. Не думай о плохом.
– Правда? – с надеждой смотрю в тёмно-карие глаза, поддёрнутые едва сдерживаемым желанием.
Вместо ответа он накрывает мой рот губами, и я до самого рассвета не чувствую тревог. Только вес мужского тела и жар поцелуев.
