Текст книги "Император Николай II и заговор генералов"

Автор книги: Ян Отченашек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 30 страниц)

Итак сами господа «февралисты», признанием отсутствия вины за Государем, Государыней и Царским правительством, выносили обвинительный приговор самим себе, своей клеветнической кампании против Государыни и правительства. Но это также обвинительный приговор и тем генералам, которые, поверив грязной клевете, пошли на измену своему Царю. И в первую очередь – против Алексеева.

Я сейчас расскажу о революционном правосудии. Не о большевистском, нет, а о правосудии «лучезарного февраля». «Больной, истощенный старик, страдающий хронической болезнью почек, Штюрмер попал в сырую, холодную камеру Трубецкого бастиона, где, в полном одиночестве, терпя постоянный, мучительный голод, в самых отвратительных условиях лишения элементарнейших требований комфорта, он был обречен неизбежно на мучительную, долгую агонию, при которой оставалось только мечтать о смерти, надеяться на нее и ждать ее, как желанную избавительницу. Обращение с заключенным было ужасное: ему приходилось переносить не только самые грубые издевательства и оскорбления, но и побои.

Об ужасном положении Штюрмера знал и тогдашний министр юстиции Керенский, и последующие за ним министры того же ведомства, и все вообще “начальствующие лица” из бывших подпольных проходимцев: родственники и друзья заключенных осаждали их всех просьбами умилостивиться и оказать содействие к облегчению страданий их жертв злобного торжества… на все просьбы они отвечали злорадными отговорками, а то и прямо насмешками.

Но все приедается быстро: развлечение, доставленное глумлением и издевательством над умиравшим, находившимся в полной их власти, стариком, на которого сыпались площадные ругательства, толчки, пинки и побои (его много били по щекам), все это удовольствие надоело – хотелось чего-либо более пикантного… И вот люди, одетые в мундиры бывших доблестных русских воинов, но волей, работой и стараниями друзей и единомышленников возглавителей революционной рвани, превращенные в “сознательных товарищей”, “спасающих революцию”, придумали новый способ развлечения: поочередно, “справа по одному”, они стали подходить к Штюрмеру и мочиться на его лицо. Когда он был уже в агонии и умирал, жена и другие захотели войти в комнату, их задержали караульные и объявили, что никого не пропустят. “Никого не пропустим! Пускай околевает при нас и только при нас. Много чести ему прощаться еще с родственниками!”» (Ф.В. Винберг «Берлинские письма»).

И есть еще весьма «полупочтенные» субъекты, которые лепечут что-то о «светлых, радостных днях февраля»!

А Царская Семья по воле Керенского была переведена в Тобольск. Еще в начале пребывания Царской Семьи в Царском Селе, Бьюкенен передал врем. п-ву сообщение своего правительства, что оно больше «не настаивает» на приезде Царской Семьи в Англию. Это был, конечно, отказ. Как мы увидим позже, правительство Вильгельма II тоже не спасло Царской Семьи, хотя имело к этому полную возможность. Таким образом и Англия и Германия ответственны так же, как и многие другие, за смерть Государя и Его Семьи.

В Тобольске положение Царственных Узников все время ухудшалось. Соколов пишет: «Когда Керенский отправлял Семью в Тобольск, он говорил Кобылинскому: “Не забывайте, что это бывший Император. Его Семья ни в чем не должна нуждаться”.

Почему слово разошлось с делом?

В показании Кобылинского значится: «Все эти истории были мне тяжелы. Это была не жизнь, а сущий ад. Нервы были натянуты до последней крайности. Тяжело ведь было искать и выпрашивать деньги для содержания Царской Семьи. И вот, когда солдаты вынесли постановление о снятии нами, офицерами, погонов, я не выдержал. Я понял, что больше нет у меня власти, и почувствовал полное свое бессилие. Я пошел в дом и попросил Теглеву доложить Государю, что мне нужно Его видеть. Государь принял меня в ее комнате. Я сказал Ему: “Ваше Величество, власть выскальзывает из моих рук. С нас сняли погоны. Я не могу больше Вам быть полезным. Если Вы мне разрешите, я хочу уйти. Нервы у меня совершенно растрепались. Я больше не могу”. Государь обнял меня одной рукой. На глазах у Него навернулись слезы. Он сказал мне: “Евгений Степанович, от Себя, Жены и Детей я Вас прошу остаться. Вы видите, что мы все терпим (подчеркнуто мною. – В. К.). Надо и Вам потерпеть”. Потом Он обнял меня и мы поцеловались. Я остался и решил терпеть» (Н. Соколов).

Государь и Его Святая Семья шли по Своему крестному пути.

Ограничения и ухудшение положения в Тобольске продолжались. 1-го марта 1918 г. пришла телеграмма: «Николай Романов и его семья должны быть зачислены на солдатский паек». Солдатский комитет постановил разрушить ледяную гору, которую построили для развлечения детей Жильяр и Долгоруков. Жильяр в своем дневнике отмечает: «4/17 марта. Дерзость солдат превосходит всякое воображение. Те, которые уехали, заменены молодежью отвратительной внешности.

Их Величества, несмотря на увеличивающееся со дня на день уныние, надеются, что среди верных Им людей все же найдется несколько человек, которые постараются Их освободить».

«6/19 марта. После завтрака говорили о Брест-Литовском договоре, который только что подписан. Государь был несказанно огорчен этим обстоятельством. “Это такой позор для России, – сказал Он, – это позор равносильный самоубийству. Я никогда бы не поверил, что Император Вильгельм и германское правительство могут унизиться до того, чтобы пожать руку этим мерзавцам, которые предали свою страну. Но Я убежден, что это не принесет им счастья: не это поможет им спастись от разгрома!”»

Как прав был Государь! Уже через 8 месяцев трусливый и жалкий Вильгельм, этот «фельдфебель на троне», убежал в Голландию, оставив Германию на произвол судьбы. Германия, которая так виновата перед Россией, получила то, что она заслужила. Это Германия, не понимая, куда ее толкает международный заговор, начала войну, оплачивала всех проходимцев в России, готовивших революцию, снабдила Ленина миллионами и пропустила в запломбированном вагоне в Россию, поддерживала большевиков, заключила похабный мир в Брест-Литовске, устроила «германскую» авантюру на Украине, не спасла Царской Семьи, имея к этому полную возможность, нарушила все нравственные законы и… развалилась, как карточный домик. И уже через четверть века другой властитель Германии, имея полную возможность уничтожить большевизм, прийдя на помощь русскому народу; но он предпочел раздел, грабеж, бесчеловечное отношение к пленным, издевательства над населением и полное пренебрежение к нравственным законам. Результат – тот же. Раздел Германии, перманентная оккупация, и несмотря на «Wirtschaftswunder», переход на положение вассала, в одной части СССР, а в другой США.

Скажу несколько слов по поводу диссертации П. Германа, которую он озаглавил «Положение Русской Эмиграции». В этой работе он приводит слова Керенского: «Русская эмиграция мертва, она перестала существовать». И сам добавляет: «К этому вряд ли можно что-либо прибавить». О русской эмиграции я буду говорить в своем послесловии, теперь же задам вопрос только, как этот П. Герман назвал бы настоящее положение в Германии? Не назовет ли он Германию «бывшей» Великой Державой? Не назовет ли он Германию (вернее, две Германии) зависимой от других держав, страной? Я думаю, что к этому действительно «вряд ли можно что-либо прибавить».

Все, что лишено нравственного начала, раньше или позже, получит свое возмездие. В мире, в котором Зло старается завладеть и душой и телом человека, идет видимый всеми процесс технического «прогресса» и явный провал всех нравственных законов. Бог попустил Злу за бесконечные грехи человечества. Но… Дьявол платит черепками.

От того же числа (6/19 марта) Жильяр пишет: «Когда кн. Долгоруков, несколько позже сказал, что в газетах появилось сведение о требовании Германии выдать ей Царскую Семью целой и невредимой, Государь воскликнул: “Если это не маневр, чтобы Меня дискредитировать, то во всяком случае это оскорбление, которое Мне наносят!” А Императрица вполголоса прибавила: “После того, что они сделали с Государем, Я предпочитаю умереть в России, чем быть спасенной немцами!”».

3/16 апреля «Полковник Кобылинский, офицер охраны и несколько солдат пришли сделать обыск в доме. У Государя отняли кинжал, который Он носил при черкеске».

12/25 апреля «За несколько минут до 3-х часов я встретил двух человек прислуги, которые рыдали. Они сказали мне, что Яковлев пришел объявить Государю, что он Его увозит».

Далее Жильяр пишет, что его вызвала к себе Императрица. Она сказала, что поедет вместе с Государем. В то время Алексей Николаевич был сильно болен – у Него опять был сильный припадок гемофилии. «Заметно было, как Императрица мучилась и страдала от своей нерешительности. Она ходила по комнате, Она продолжала говорить, обращаясь скорее сама к себе, чем к нам. В конце концов Она подошла ко мне и сказала:

“Да, так лучше, Я поеду с Государем, поручаю вам Алексея”… Вся Семья провела день после полудня около постели Алексея Николаевича».

Государь, Государыня и Великая княжна Мария Николаевна уехали.

20 апр. (3 мая) «Полковник Кобылинский получил телеграмму, что Их Величества остановили в Екатеринбурге. Что же случилось?»

24 апр. «Дети, наконец, получили письмо из Екатеринбурга о том, что все здоровы, но без объяснения причин, почему Они остановились в этом городе. Сколько тревоги чувствуется между строк!»

28 апр. «Полковник Кобылинский устранен от должности, и мы зависим теперь от тобольского Совета».

6/19 мая «День рождения Государя… Наш отъезд назначен на завтра. Коммиссар отказывается разрешить приход священника; он зацрещает Великим княжнам запирать на ночь свою дверь».

10/23 мая. «Утром мы прибываем в Тюмень и, несколько часов спустя, уезжаем по железной дороге в Екатеринбург»…

Я хочу привести выдержки из писем Государыни к Вырубовой. Я хочу показать, как эта необыкновенная женщина, на которую было возведено столько ужасных обвинений, клеветы, как эта подлинная Царица и по внешнему виду и по своим внутренним переживаниям, переносила все ужасы Своего заключения, какой подлинной христианкой Она была, прощая все и готовясь перейти в лучший мир.

21 окт. 1917 г. Тобольск «…Бог милостив и долготерпелив и своих не забудет… Чем больше здесь страданья, тем ярче будет там, на том светлом берегу, где так много дорогих нас ждут, мы надеемся завтра приобщиться Святых Тайн – сегодня и вчера не позволили быть в церкви… последнее время не выхожу, так как сердце себя нехорошо ведет. Сколько утешений в чтении Библии».

24 ноября 1917 г. Тобольск «…И ты одна в страданье и одиночестве. Но ты знаешь, где искать успокоения и силу, и Бог тебя никогда не оставит – Его любовь выше всего… Бог не оставляет тех, кто Его любит и верит в Его безграничное милосердие, и когда мы меньше всего ожидаем, Он нам поможет и спасет эту несчастную страну. Терпенье, вера и правда».

8 дек. 1917 г. Тобольск «…Буду теперь с удовольствием Творения Григория Нисского читать, их раньше не имела. Последнее время читала Тихона Задонского. Все-таки привезла из моих любимых книг с собой. Ты Библию читаешь, которую я тебе дала, но, знаешь, есть гораздо полнее, и я всем детям подарила и для себя теперь большую достала, там чудные вещи – Иисуса Сираха, Премудрости Соломона и т. д. Я ищу все другие подходящие места – живешь в этом – и псалмы так утешают… Да, прошлое кончено, благодарю Бога за все, что было, что получила, и буду жить воспоминаниями, которые никто от меня не отнимет. 6-го был молебен, не позволили идти в церковь (боялись чего-то)».

15/XII-1917. Тобольск «Вяжу маленькому теперь чулки, он попросил пару, его в дырах, а мои толстые и теплые… У Папы брюки страшно заштопаны тоже, рубашки у дочек в дырах… У меня масса седых волос… За упокой дала записочку в нашей церкви и чувствовала таким образом – соединюсь со всеми»…

18/ХП. 1917 г. Тобольск «…Какая я стала старая, но чувствую себя матерью этой страны и страдаю, как за своего ребенка, и люблю мою родину, несмотря на все ужасы теперь и все согрешения. Ты знаешь, что нельзя вырвать любовь из моего сердца и Россию тоже, несмотря на черную неблагодарность к Государю, которая разрывает мое сердце, – но ведь это не вся страна. Болезнь, после которой она окрепнет. Господь, смилуйся и спаси Россию!.. Страданье со всех сторон. Сколько времени никаких известий от моих родных. А здесь разлука с дорогими, с тобой. Но удивительный душевный мир, бесконечная вера, данная Господом, и потому всегда надеюсь. Дорогое мое дитя, мы все простили и только любим. Я временами нетерпеливая, но сержусь, когда люди нечестны и обижают и оскорбляют тех, кого люблю. Целую, благословляю, молюсь без конца».

Сто двадцать пять лет тому назад другая женщина, королева Мария-Антуанетта, переживала свои нестерпимые муки с таким же христианским смирением, как и Государыня.

«Как и Людовик XVI, Мария Антуанетта никогда не вышла из христианского смирения. Этому отдали должное даже Ее враги. Она увидит вокруг себя тени смерти, и Она дойдет до пределов отчаяния» (Alfred Leroy «Marie-Antoinette»).

Протопресвитер Г. Шавельский, обвиняя Государыню во всех смертных грехах, повторяя за всеми клевету и ложные слухи, помещает во втором томе своих воспоминаний главу XI «Царь и Царица в заточении». И тут тон Шавельского совершенно меняется. Он пишет о Государыне совсем другое: «В моем собственном сознании образ Императрицы Александры Федоровны двоится, представляясь в двух совершенно различных очертаниях. Царица Александра Федоровна на троне и Она же в заточении, в изгнании – это как бы две разные фигуры, во многих отношениях не похожие друг на друга. Царица на троне – властная, настойчивая и непреклонная, Царица в изгнании – смиренная и кроткая, незлобивая и покорная. Даже вера в Бога и Его святой Промысел у заточенной Царицы становится иною – более спокойной, проникновенной и глубокой, нежной и чистой».

Возможно ли это? Так ли это? Нет. И здесь неправда. Государыня Императрица Александра Федоровна всегда была властной и на троне и в заточении (я приведу об этом свидетельства), всегда была и глубокой и чистой, всегда любила Россию, всегда была подлинной христианкой, подлинной Царицей Православного Царства. Всегда была примерной женой и матерью, скромной, даже застенчивой и исполнявшей Свой долг.

А вы все, отец протопресвитер, и генералы во главе с вашим любимцем Алексеевым, и «либеральные» министры, и Николай Николаевич и другие Великие князья, и всякие «прогрессивные» и «передовые» деятели, обливали грязью эту необыкновенную и по уму и по силе воли женщину, свою Государыню, и клеветали и плели всякий вздор, делали то, что нужно было врагам России для ускорения гибели нашей Родины и брали большой грех на свою душу. И только когда пришла эта ужасная, мерзкая, отвратительная, вонючая революция, вами всеми же вызванная к жизни, тогда вы все испугались. И увидели все в другом свете. Не лучше ли, не проще ли, не благороднее ли сознаться в своем ужасном грехе и молить Господа Бога о прощении и своего греха и нашего всех общего перед преданным Венценосцем и Его Супругой, Его Семьей, перед загубленной Родиной, перед поруганными святынями, перед нашим тысячелетним Прошлым? Да, это был страшный грех и его последствия мы все явственно ощущаем. Но конец ли это уже или нет? Боюсь, что нет. Еще не изверглись до конца хляби гнева Господня на всех нас!

Государя, Государыню и Вел. кн. Марию Николаевну привезли в Екатеринбурге в дом Ипатьева, который уже был обнесен высоким забором. Один из будущих палачей Шая Голощекин (самый злобный и мерзкий) сказал Государю: «Гражданин Романов, Вы можете войти». Так же прошли в дом Государыня, Великая княжна и несколько человек прислуги. Когда Государь был привезен к дому, около дома стал собираться народ, Голощекин крикнул: «Чрезвычайка, чего вы смотрите!» Народ был разогнан.

Приезд детей описывает Жильяр: «…поезд остановился между вокзалами. Шел мелкий дождь. Было грязно… Вышли княжны. Татьяна Николаевна имела на одной руке свою любимую собаку. Другой рукой она тащила чемодан, с трудом волоча его. К ней подошел Нагорный и хотел ей помочь. Его грубо оттолкнули. Я хотел выйти из вагона и проститься с ними. Меня не пустил часовой».

Голощекин, Юровский и Заславский были теми людьми, которые проявляли власть над Царской Семьей с первого момента прибытия Ее в Екатеринбург.

С Царской Семьей оставались доктор Боткин, повар Харитонов, лакей Трупп и комнатная девушка Демидова. Начиналась последняя страница жизни Царственных Узников. Это была Голгофа.

Режим в ипатьевском доме был установлен крайне тяжелый, а отношение охраны было возмутительное. Но и Государь и Государыня относились ко всему окружающему спокойно и как бы не замечали окружающих лиц и их поступков. Как это было трудно и какие нервы, какую выдержку нужно было иметь, чтобы вести себя так! Распорядок дня был следующий: утром пили чай с черным хлебом, в 2 ч. был обед. До приезда детей и прислуги обед присылали из местного Совдепа. К ужину подавались те же блюда, что и к обеду. Прогулка раз в день на 15–20 минут в саду. Все было оцеплено караулом.

Чемодуров, камердинер Государя, которому удалось избежать участи Царской Семьи, говорит, что день и ночь в верхнем этаже стоял караул из трех красноармейцев, у наружной входной двери, в вестибюле и около уборной. «Поведение и вид караульных были совершенно непристойные: грубые, распоясанные, с папиросами в зубах, с наглыми ухватками и манерами они возбуждали ужас и отвращение».

Он же рассказывал и о следующем. «Обедали они все вместе. Во время обеда подходил какой-нибудь красноармеец, лез ложкой в миску с супом и говорил: “Вас все-таки еще ничего кормят”. Когда Государь, Государыня и Мария Николаевна прибыли в дом Ипатьева, их обыскали. Обыскивали хамски, грубо. Государь вышел из себя и сделал замечание, на это Ему было в грубой форме указано, что Он арестованный. Княжны спали на полу, так как кроватей у них не было. Устраивалась перекличка. Когда княжны шли в уборную, красноармейцы, якобы для караула, шли за ними»…

Жильяр рассказывает со слов того же Чемодурова: «Чемодуров говорил, что вместе с Царской Семьей за одним столом обедали и прислуга и большевистские комиссары, которые находились в доме. Однажды Авдеев (начальник караула. – В. К.), присутствуя за таким обедом, сидел в фуражке, без кителя, куря папиросу. Когда ели битки, он взял свою тарелку и, протянув руку между Их Величествами, стал брать в свою тарелку битки. Положив их на тарелку, он согнул локоть и ударил локтем Государя в лицо». А Седнев и Нагорный, которые были расстреляны отдельно, рассказывали кн. Львову, который сидел с ними в одной тюрьме:

«Охранники начали воровать первым делом. Сначала воровали золото, серебро. Потом стали таскать белье, обувь. Царь не вытерпел и вспылил: сделал замечание. Ему в грубой форме ответили, что он арестант и распоряжаться больше не может. Самое обращение с Ними вообще было грубое». Это рассказал Львов в своих показаниях Соколову. И становилось в доме Ипатьева все хуже и хуже.

Пьяные, разнузданные, эти хамы находили удовольствие мучить несчастных узников: во все горло пели отвратительные революционные песни, выкрикивали неприличные слова. Дом в самое короткое время стал грязным, заплеванным. Все эти охранники и красноармейцы были пешками в руках трех мерзавцев – Голощекина, Юровского и сперва Заславского, а потом Войкова (Вайнера). Г. Шавельский говорит в своих воспоминаниях, что Государыня на троне была одной, а в заточении другой. Вот показание одного из охранников Якимова: «Царь был уже не молодой. В бороде у Него пошла седина… Глаза были у Него хорошие, добрые… Вообще, Он на меня производил впечатление, как человек добрый, простой… Царица была, как по Ней заметно было, совсем на него непохожая. Взгляд у Нее был строгий, фигура и манеры Ее были, как у женщины гордой, важной. Мы, бывало, в своей компании разговаривали про них и все мы думали, что Николай Александрович простой человек, а Она не простая и, как есть, похожа на Царицу».

Но даже это отребье, эти разнузданные хамы стали с течением времени относиться к Царской Семье лучше, приличнее. Это заметили их начальники-изуверы. Их отстранили, вернее попросту выгнали. Семью же окружили чекистами. Это было приготовлением к убийству.

За три дня до убийства Юровский, который стал комендантом «Дома особого назначения», позволил, по просьбе Государя, отслужить в доме обедницу. Пришли служить священник (Сторожев) и диакон (Буймиров). Оба вошли в комендантскую, где был Юровский. Там они облачились, и когда было принесено кадило, Юровский повел их в зал для служения. Из других дверей в зал вошел Государь с двумя дочерьми. В зале, за аркой стояла уже Государыня и две дочери. Алексей Николаевич сидел в кресле. Дальше передает сам священник: «Мне показалось, что как Николай Александрович, так и все Его дочери, на этот раз были – я не скажу: в угнетении духа, но все же производили впечатление как бы утомленных… По чину обедницы положено в определенном месте прочесть молитву “Со святыми упокой”. Почему-то на этот раз диакон, вместо прочтения, запел эту молитву, стал петь и я, несколько смущенный таким отступлением от устава, но едва мы запели, как я услышал, что стоявшие позади меня члены семьи Романовых опустились на колена…

Когда я выходил и шел очень близко от Великих княжон, мне послышалось едва уловимое слово: “Благодарю” – не думаю, чтобы это мне только показалось…

Молча мы дошли с о. диаконом до здания Художественной Школы и здесь вдруг диакон сказал мне: “Знаете, о. протоиерей, у них там что-то случилось”… я спросил, почему он так думает. “Да так”, – говорит диакон, – они все какие-то другие точно, даже и не поет никто». А надо сказать, что действительно за богослужением 1/14 июля впервые никто из семьи Романовых не пел вместе с нами».

Царская Семья чувствовала, что смерть не за горами. Смерть уже вошла в этот дом страданий последнего Русского Царя и Его Святой Семьи. Она ждала еще три неполных дня.

О самом убийстве Царской Семьи пишет в своей книге «Как погибла Царская Семья» И. Мейер, бывший австрийский военнопленный, ставший членом Уральского Областного Исполнительного Комитета. Книга была написана на немецком языке. Переведена гр. П.А. Коновницыным.

«Я могу рассказать о расстреле Царской Семьи только по сообщению, сделанному Юровским вечером 19 июля перед Уральским Советом и революционным комитетом, а также на основания отдельных рассказов, которые мне сообщили Хорват и другие члены экзекуционного (исполнительного. – В. К.) комитета.

Юровский разбудил сперва Царя. Он объяснил, что в городе произошли беспорядки и что он ответствен за безопасность Семьи…

Когда все собрались, Юровский сам повел ничего не подозревающих людей вниз в сутерен (подвал. – В. К.). Медведев, Никулин и Ваганов были при этом, при чем Ваганов держал лампу, чтобы освещать узкую и темную лестницу.

Впереди шел Царь. Он держал Наследника на руках. Нога у Наследника была перевязана толстым бинтом, и при каждом шаге Он тихо стонал. За Ним шла Царица, сопровождаемая четырьмя дочерьми.

Анастасия несла на руках собаку своей сестры Татьяны, маленькую собаку японской породы Чин, которую называли Джеми.

За Великими княжнами шел доктор Боткин, затем слуга Трупп, который предусмотрительно нес под рукой одеяло. Демидова несла две подушки. Последним следовал повар Харитонов. Когда заключенные пришли в темный, только одной слабой матовой лампочкой освещенный, подвал и при том совершенно пустой, Царь удивился и беспомощно озирался несколько раз вокруг. Царица потребовала стулья прежде всего для Наследника, которому невозможно было стоять на ногах. Юровский дал распоряжение Ваганову, и этот принес три стула из соседнего помещения.

На один стул сел Царь, направо села Царица, а между ними прислонился стонущий Наследник. Дочери стали за стульями своих родителей. Налево от Царя стал доктор Боткин, который внимательно и с недоверием наблюдал за жуткой сценой. Он, должно быть, был единственным, которому предчувствие подсказывало, что сейчас должно произойти что-то решающее. Около левой боковой стены, т. е. в правом углу от Царской Семьи, стояла прислуга. Ближе всего Трупп, который завернул Наследника в свое одеяло. Затем Демидова, которая держала свои две подушки. Последним был Харитонов, который появился в домашних туфлях. Вот имена 11 людей, которые в эту ночь в доме Ипатьева расстреляли Царскую Семью: Юровский, Медведев, Никулин, Ваганов, Хорват, Фишер, Эдельштейн, Фекете, Над, Гринфельд, Вергази. Каждый из них имел револьвер наган…

Это было точно 1 ч. 15 мин. утром 17-го июля 1918 г., когда Юровский с командой вошел в помещение; доктор Боткин был первым, который понял серьезное положение. В течение несколько секунд, казалось, что великан хочет броситься на вошедших солдат. Овладев с собой с трудом, он спросил: “Что это значит?” “Молчите!” – приказал Юровский и первый вынул револьвер. Он повернулся к еще не подозревающему Царю.

“По распоряжению революционного штаба, – сказал он и вынул бумагу, которая содержала решение комитета, – мы должны расстрелять Вас и Вашу Семью!”

Казалось, что Царь еще не понимал. Он приподнялся немного со своего сидения.

“Как так?” – произнес Он еще.

В этот момент в Него попала первая пуля из револьвера Юровского. В тот же момент остальная команда начала стрелять. Каждый сначала выбрал себе цель.

Доктор Боткин должен был сделать еще шаг вперед, раньше чем пуля Хорвата в него попала, т. к. он лежал свесившись вперед лицом на полу. Его поднятая правая рука почти касалась головы Государя. Царь сам также упал вперед и вплотную лежал к своему стулу. Царица упала налево от стула. Оба лица не были повреждены. Наследник, который между Ними сидел, должен был раз повернуться вокруг своей оси (себя. – В. К.), т. к., когда я вошел в комнату, Он лежал на спине. На шее был след одного выстрела. Дочери упали под выстрелами позади своих родителей. Они повалили некоторые стулья (из стульев. – В. К.) и лежали вместе, как будто Они держали друг друга за руки. Между ними лежала маленькая собака, которую Великая княжна Анастасия до последнего момента прижимала к себе.

Демидова, которая, по рассказу Юровского, страшно кричала, имела еще обе подушки в руках, которые она, как бы защищаясь, держала перед собой. Она лежала вплотную около стены, куда она была отброшена после первого выстрела. Около нее лежал Трупп, который должен был сделать полшага назад. Харитонов лежал лицом наверх, лицом вплотную к ногам Великих княжон».

Так был убит Государь Император, Его Семья и верные до конца врач и слуги. Оправдана ли эта ужасная смерть лучшего из Царей Романовых чем-нибудь? Кто несет ответственность за это злодеяние? Как могла быть допущена эта Голгофа и страшная смерть Помазанника Божия и Его чистой, праведной Семьи. А ведь тот страшный Заговор, который привел к этому ужасному преступлению, знал это заранее. Государя «берегли», на Него не делалось покушений, Он сохранялся для этого жертвоприношения Злу. Шаг за шагом, с Запада шла к нам зараза, кропотливая работа по внедрению в русские головы и сердца яда заведомого обмана, отступничества от Бога, вселения зависти, вражды, злобы, лжи, клеветы, поругания всего святого, осмеяния нашего великого прошлого, нашей обособленности от растленного уже запада, нашего такого отличного от этого запада, быта, нашего церковного уклада жизни. Нам преподносили заведомо ложные теории под видом «научных» концепций, нам предлагали фикции нигде несуществующего в действительности народоправства с тем, чтобы мы отказались от освященного нашей Церковью и веками Священного Самодержавия. Все высмеивалось, все попиралось, все отрицалось! Во имя чего? Какой-то казарменной жизни, без радости, без подлинной свободы, без красоты, без всякого смысла!

Понимал ли кто-нибудь это, предупреждал ли нас? Да. И Достоевский, и Леонтьев, и Победоносцев, и другие. Но ведь это были силы реакции, «темные силы», «черносотенцы», ретрограды! А растлевавшие наши души были «прогрессивными» силами, «передовыми», «лучезарными», «братьями», строящими храм Свободы для всего человечества!

Просмотрите нашу литературу, публицистику, историю, поэзию, живопись. Всюду обличение, осмеяние, «гражданская» скорбь, отход от Церкви («поповщина»), упадок, надлом, надрыв. А затем в последнее Царствование, когда на Престол взошел добрейший, благочестивейший, беззаветно любящий свою Родину, честнейший и поведший Государственный Корабль к небывалому расцвету, Государь Николай Александрович, вся эта мерзкая свора «лучезарных братьев» дала сигнал к атаке, понимая, что еще немного и эта свора вынуждена будет опять залезть в свои щели, где притаившись сидит, чтобы в удобный для себя момент вылезти и заразить еще не зараженные пространства. И все пошло по плану. Сперва левейшие, какие-то темные проходимцы и по происхождению и по роду деятельности, потом передовое Земство, профессура, «передовые» люди, потом «Дума», это необходимое место «куда может скопиться вся эта публика», потом либеральные министры, «все знали и понимали», кроме того, что они были просто одурачены, потом члены Династии, потом генералы, заговор, измена Государю, трусость генералов и обман их всех.

Потом подчинение злейшим врагам и Церкви, и русской Государственности, выдача им своего Царя и Его Семьи на поругание, страдания и ужасную смерть. Как смели мы все это сделать? Многие говорят, что это сделали социалисты, масоны, еврейство, Германия, Англия, международный капитал. Хорошо, пусть будет так. Но они все это делали в своих интересах, они были правы со своей точки зрения. А мы, были мы, или нет? Имели мы влияние и власть? Имели мы свободу, славу и могучую Родину? Нет, слагать вину на других нечего. Все на нас. Мы обязаны были все предвидеть, обязаны были защитить свободу и честь. Государь до последнего часа защищал Россию и нас. А мы? Мы выдали Его на смерть. Кто первый пробил брешь в нашем государственном корабле? Кто первый нарушил порядок и не исполнил Монаршей воли в подавлении грязного, мерзкого бунта, который уже в зародыше был зачумлен бациллами сатанинского разрушения? Кто первый пошел на измену, выказав трусость и совершая обман? Генерал-адъютант Императора М.В. Алексеев.

И есть еще люди, которые смеют его называть «мучеником» и ставить рядом с умученным, по его вине, нашим Царем и, верю, будущим Святым.

Остается еще сказать несколько слов об Алексееве. Назвав себя «Верховным руководителем Добровольческой Армии», он по-прежнему ведал только политическими и финансовыми вопросами. После смерти генерала Корнилова командующим стал генерал Деникин.