Текст книги "Император Николай II и заговор генералов"

Автор книги: Ян Отченашек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 30 страниц)

Передо мной лежат десятки книг с воспоминаниями о днях, которые будут описаны в следующих главах. В тех воспоминаниях, которые ограничены только этими днями, примерно двумя неделями, ничего нельзя понять. Можно только описать, что авторы видели и слышали, и только. Но делать выводы и, не дай Бог, ссылаться не на очевидцев, а на тех, которые писали свои труды на основании тех же воспоминаний очевидцев, нельзя ни в коем случае. Этим грешат: Спиридович, Сергеевский, отчасти Данилов и др. Сергеевский цитирует или ссылается на Мельгунова, Спиридович на Тихменева и т. д. Очевидец должен писать только то, что он видел. Это уже Мельгунов, Ольденбург, Якобий, Солоневич и др. могут писать, ссылаясь на воспоминания, но никак не сам очевидец. Тогда это уже не воспоминания.

Только дав полную картину царствования Императора Николая II и в особенности последних трех лет перед революцией, а затем описав и весь крестный путь Государя до Его ужасной смерти, можно понять, почувствовать и осмыслить все, что произошло в феврале и марте 17-го года. Нужно описать и те полтора года, которые прожил после революции Алексеев. Ведь моя работа «Император Николай II и генерал-адъютант М.В. Алексеев» названа так не случайно. Называя Алексеева генерал-адъютантом, я сознательно подчеркиваю ту прямую обязанность, которая заставляла его исполнить свой долг перед своим Императором и Родиной. Все «юридические и практические» преграды не имели никакого значения. Была только нравственная сторона его долга. И фактическое положение. Вся подлинная сила была в армии, пусть армия была уже не та, но это все же была армия, а не распропагандированный социалистами сброд в запасных батальонах Петроградского гарнизона, который и устроил бунт. Государственная Дума, вместо своих прямых обязанностей, два года науськивала все подонки, всю чернь столицы, сперва на Распутина, потом на Штюрмера, Протопопова, Государыню, а потом уже и на самого Носителя Верховной Власти.

Как можно было принимать всерьез Гучкова, Львова, Милюкова, Шульгина, Пуришкевича, Юсупова и некоторых членов Императорской Фамилии? Да в чем обвиняли Штюрмера, Протопопова, Государыню, Вырубову? В измене, в желании заключить сепаратный мир и прочий вздор. Ведь все эти профессиональные прогрессисты сознательно и упорно подтачивали «жизнь и славу России». И подточили. Чрезвычайная Следственная комиссия Временного правительства, учрежденная для расследования преступлений Государя и Его правительства, не находит ничего. «Керенский делал доклад правительству и совершенно определенно, с полным убеждением, утверждал, что невинность Царя и Царицы в этом отношении (государственная измена) установлена» (С. Мельгунов «Судьба Имп. Ник. II после отречения»).

У меня нет доказательств (их не может быть), но я уверен, что если бы вместо Алексеева на этом посту тогда был бы генерал П.Н. Врангель, он поступил бы иначе. Ген. Алексеев в моей работе тип собирательный. Это все те, которые не исполнили своего долга. Это и Рузский, это и Лукомский и Данилов, это и «коленопреклоненный» Николай Николаевич, и Брусилов, и Эверт, и Сахаров, и Непенин, и Кирилл Владимирович, и Голицын, и Протопопов, и Хабалов и многие другие. У меня лично нет никакой вражды к Алексееву. Но искажать то, что имело место, мы не имеем права. Ведь, если бы Алексеев исполнил бы свой долг и верными войсками занял бы Петроград, разогнав преступную свору заговорщиков и их приспешников, какой неувядаемой славой покрыл бы он себя! А Россия была бы, не взирая на все старания злобного и враждебного Запада, сильнейшим Государством в мире. А мы все имели бы то бесконечное счастье, которого лишены навсегда, жить на своей чудесной Родине, молиться в наших церквах и монастырях, работать на благо дорогой, родной России. «Боже Царя Храни!» Не сохранили, не уберегли, а предали и погубили свой Отчий Дом.

Глава XX

Подготовка революции. Донесения охранного отделения. Книга «Отречение» Сергеевского и предисловие «От Издательства». Государь едет в Ставку. Начало беспорядков. Роль Думы. Протопопов и Совет министров. Повеление Государя. Дума переходит на сторону бунта. Хабалов и его растерянность. Беляев и конец сопротивления. Социалисты и образование Временного комитета. Совет рабочих депутатов. Арест правительства

Забастовка петроградских рабочих началась 23 февраля. Государь уехал в среду 22 февраля, в 2 часа дня. Вспомним, что писал князь Оболенский в своих воспоминаниях, когда он случайно был посвящен в планы заговора. Все совпало день в день. Социалисты (и большевики, и меньшевики, и социалисты-революционеры, и интернационалисты, и еще какие-то отдельные группировки) работали непокладая рук среди рабочих по заводам. В этот день бастовало уже около 30.000 рабочих. Боевыми лозунгами бастующих, по указанию всех этих партий, были: «Долой войну!» и «Хлеба!». Полиция уже с трудом поддерживала порядок и среди полицейских были раненые. Вызванные войска (9-й драгунский Запасной полк) с трудом рассеяли толпу. Толпа бастующих устремлялась на Невский. Чрезвычайно странно вели себя казачьи части. Они не оказывали никакого содействия полиции и другим воинским частям, вызванным для водворения порядка. Об этом пишет в своих воспоминаниях даже Суханов (Гиммер), который был одним из главных руководителей и учредителей пресловутого Совета рабочих и солдатских депутатов. «Особенную лояльность неожиданно проявили казачьи части, которые в некоторых местах, в прямых разговорах, подчеркивали свой нейтралитет, а иногда обнаруживали прямую склонность к братанью» (Н. Суханов «Записки о революции», книга первая). Впереди бастующих рабочих шли подростки и кричали: «Хлеба». Повсюду останавливали трамваи, отбирали ключи у вагоновожатых, били стекла в магазинах, снимали рабочих на фабриках и все устремлялись в центр города. Полиция и войска рассеивали скопища рабочих, но те усвоили новую тактику – разбегаясь, они опять собирались и опять устремлялись к Невскому. К ночи все разошлись по домам. Ни Протопопов, ни Хабалов не поняли, что началась, подготовляемая давно, атака на существующий строй. Хабалов был уверен, что все происходит из-за нехватки хлеба. Он пригласил пекарей и заявил им, что волнения вызваны провокацией. На следующий день, в пятницу 24 февраля, появились расклеенные объявления Хабалова: «За последние дни отпуск муки в пекарни для выпечки хлеба в Петрограде производится в том же количестве, как и прежде. Недостатка хлеба в продаже не должно быть. Если же в некоторых лавках хлеба иным не хватило, то потому, что многие, опасаясь недостатка хлеба, покупали его в запас на сухари. Ржаная мука имеется в Петрограде в достаточном количестве. Подвоз этой муки идет непрерывно».

Но число бастующих увеличивалось и 24 февраля их было уже около 170 000. Толпы народа усиленно разгонялись полицией и пехотными и кавалерийскими частями. Спиридович пишет, что большой ошибкой властей было упущение в деле задержания 19 агитаторов, которых не предали военно-полевому суду. Немедленный расстрел этих агитаторов произвел бы охлаждающее действие гораздо лучше, чем действия военных частей.

Протопопов же сообщил в Царское, что беспорядки вызваны только из-за хлеба. Какой чудесный и хорошо осведомленный министр внутренних дел Российской Империи!

Вечером еще 23 февраля в Градоначальстве, под председательством ген. Хабалова, собрались градоначальник ген. Балк и командиры всех воинских частей Петроградского гарнизона. Обсуждалось создавшееся положение. Во время этого обсуждения уже выяснилось, что «казачий полк во всех случаях бездействовал». Между прочим, инструкция совместных действий войск и полиции была выработана еще осенью 16-го года. Показывая ее Государю, Протопопов услышал замечание Государя: «Если народ устремится по льду через Неву, то никакие наряды его не удержат». Так позже и вышло.

В Царском в тот же день заболели корью Наследник и Вел. кн. Ольга Николаевна. Вскоре заболела и Вырубова. Болезнь дочерей (вскоре заболели и остальные дочери) и особенно сына оторвали Государыню от обычных источников информации. Как натура нервная, Государыня предчувствовала подсознательно наступающую беду. 24 февраля Императрица писала Государю: «Вчера были беспорядки на Васильевском Острове и на Невском, потому, что бедняки брали приступом булочные. Они вдребезги разнесли Филиппова и против них вызвали казаков. Все это я узнала неофициально».

Но дело было не в хлебе. Из социалистов большевики первые объявили политическую забастовку. Уже открыто были выброшены лозунги: «Долой Царское Правительство», «Да здравствует Временное правительство и Учредительное собрание», «Долой войну». И все устремляются на Невский проспект. Полиция опять оттесняет толпу в 40 000 человек, но они разбегаются и затем боковыми улицами двигаются к Невскому.

По всем большим артериям Петрограда двигаются тысячные толпы. Поют марсельезу, громят магазины, бьют витрины, прекращают трамвайное движение. Около Троицкого моста конная полиция загораживает путь. Из толпы стреляют. Со всех сторон двигаются к центру города. Поют уже «Вставай, подымайся, рабочий народ». Бывшие поблизости казаки не принимают никакого участия в рассеянии толпы. В толпе уже раздаются крики: «Казаки за нас!» Начался митинг у памятника Александру III. Среди криков «да здравствует республика», «долой полицию» раздавалось «ура» по адресу присутствующих казаков, которые отвечали народу поклонами. Несмотря на то, что к тому времени (23 и 24 февр.) было уже избито 28 полицейских, Хабалов не хотел прибегать к стрельбе. Чувствовалось бессилие власти. Правительство совершенно не отдавало себе отчета в происходящих событиях. На очередном заседании Совета министров о событиях даже не говорили, а занимались текущими делами. Протопопов даже не явился на это заседание.

В субботу 25 февраля бастовало уже 250 000 рабочих. По рукам ходила листовка большевиков следующего содержания: «Впереди борьба, но нас ждет верная победа. Все под красные знамена революции. Долой Царскую монархию. Да здравствует демократическая республика. Да здравствует восьмичасовой рабочий день. Вся помещичья земля народу. Долой войну. Да здравствует братство рабочих всего мира. Да здравствует социалистический интернационал».

В 10 ч. утра полицмейстер Шалфеев подвергся нападению толпы и тяжело раненный, в бессознательном состоянии, отвезен в госпиталь. У городовых стали отнимать револьверы и шашки. Казаки все время вели себя безобразно, явно сочувствуя демонстрантам. Когда 5000 рабочих с пением революционных песен двинулись по проспекту, конная полиция стала разгонять толпу. Полицейский пристав, командовавший конной полицией, обратился за помощью к начальнику казачьего разъезда 1-го Донского полка. Вместо помощи разъезд скрылся. На Невском из толпы бросают в полицию и воинские части бутылки, камни. Раздаются выстрелы. У памятника Александру III казаки в первый раз открыто идут на измену. Пристав Крылов бросился отнимать красный флаг. Его убивает шашкой казак. Когда конная полиция бросается к Крылову, казаки под командой офицера оттесняют полицию. Толпа качает казака, который убил пристава. Толпа становится все более агрессивной. В высших учебных заведениях были сходки и забастовки.

И все же в этот день военный министр (Беляев) рекомендовал Хабалову избегать открытия огня. Хабалов доносил в Ставку, «…в подавлении беспорядков, кроме Петроградского гарнизона, принимают участие пять эскадронов 9 запасного кавалерийского полка из Красного Села, сотня лейб-гвардии сводно-казачьего полка из Павловска и вызвано в Петроград пять эскадронов гвардейского запасного кавалерийского полка. Хабалов». А Протопопов телеграфировал Воейкову: «наряду с эксцессами противоправительственного свойства, буйствующие местами приветствуют войска. Прекращению дальнейших беспорядков принимаются энергичные меры военным начальством. В Москве спокойно. Протопопов».

Вечером около 6 ч. из толпы стали стрелять по полиции и войскам. Офицер отряда не растерялся и дает по толпе залп. Несколько человек было убито и ранено. Это значительно охладило толпу. Невский сразу опустел. Чернь разбегалась.

А в Городской Думе, при попустительстве власти, заседание, посвященное продовольственному вопросу, превратилось в политический митинг. Прибытие Керенского было встречено аплодисментами. Городской Голова (Лелянов) добивается по телефону от градоначальника Балка освобождения арестованных. Начальство еще не понимало, что началась революция.

Но если начальство еще не понимало, что началась революция, то это хорошо понимали те подлинные темные силы, которые вылезли из подполья и стали направлять бунтарское движение в нужном для этих темных сил направлении. И самым злобным, открыто ненавидящим Россию был Суханов (Гиммер). Вот что он пишет об этих днях: «На больших улицах происходили летучие митинги, которые рассеивались конной полицией и казаками – без всякой энергии, вяло и с большим запозданием. Ген. Хабалов выпустил свое воззвание, где в сущности уже расписывался в бессилии власти, указывая, что неоднократные предупреждения не имели силы, и обещая впредь расправляться со всей решительностью. Понятно, результата это не имело. Но лишним свидетельством бессилия это послужило. Движение было уже явно запущено. Новая ситуация в отличие от старых беспорядков была ясна для каждого внимательного наблюдателя. И в пятницу я стал уже категорически утверждать, что мы имеем дело с революцией, как с совершающимся фактом» (Н. Суханов «Записки о революции»).

Дальше Суханов, который был, конечно, гораздо умнее всех думских заправил, пишет, что «революция удастся, если буржуазия (т. е. та же Дума в лице прогрессивного блока) возьмет “власть” в свои руки, которая фактически должна быть в руках социалистов всех мастей». Вся наличная государственная машина, армия чиновничества, цензовые земства и города, работавшие при содействии всех сил демократии, могли быть послушными Милюкову, но не Чхеидзе. Иного же аппарата не было и быть не могло. Первая революционная власть в данный момент, в феврале, могла быть только буржуазной».

Сам Суханов был пораженцем, фанатичным циммервальдцем и, как и Ленин, видел в России только плацдарм для грядущей мировой революции. Его партнерами были Соколов и Стеклов (Нахамкес). О Соколове пишет сам Суханов: «Однако так или иначе, мы вполне сходились с Н.Д. Соколовым в наших практических выводах. Как человека, более и определеннее других выступавшего против войны, как литератора, имевшего довольно прочную репутацию пораженца, интернационалиста и ненавистника патриотизма, Н.Д. Соколов убеждал меня выступить сейчас, как можно скорее и решительнее, против развертывания антивоенных лозунгов и содействовать тому, чтобы движение проходило не под знаком “долой войну”».

В общем, Суханов, Соколов, Стеклов и компания сознательно подготовляли обман для думцев, чтобы под эгидой Государственной Думы (как мы увидим дальше») взять фактически власть в свои руки, при помощи сплошь распропагандированных в духе социальной революции, петроградских рабочих и того сброда, который числился в частях гарнизона столицы. Этот план блестяще удался. Государственная Дума столько лет расшатывала авторитет Верховной Власти и Правительства, что социалистам не пришлось затрачивать почти никаких усилий, чтобы прибрать массы к своим рукам. Дума кричала «война до победного конца», а социалисты «долой войну», Дума хотела, чтобы ее лидеры управляли страной, а социалисты говорили – «гоните в шею буржуев», а вскоре после приезда «гуманиста» Ульянова-Ленина, бросили столь близкий сердцу столичных «масс» (попросту поддонков) «грабь награбленное».

Конечно, в лице «Временного правительства» все эти «гениальные» Гучковы, Милюковы, Львовы и прочая «Элита» могла быть очень «временно» в «правительстве», которое, впрочем, и не правило. Их вышибали методично и решительно. Сперва выгнали «неторгующего купца» (который за два месяце развалил армию), потом очень умного профессора («с проливами»), а потом и самого молчаливого (в прениях правительства он не принимал участия, а всегда… молчал) «главу правительства». Все это было заранее предусмотрено «революционной демократией».

Но вернемся к развивающимся событиям. После сообщений Хабалова и Протопопова о беспорядках в Петрограде, причем в своем донесении Хабалов не доложил об убийстве пристава казаком и о том, что толпа качала казака убийцу, Государь отправил в 9 ч. вечера личную телеграмму Хабалову: «Повелеваю завтра же прекратить в столице беспорядки, недопустимые в тяжелое время войны с Германией и Австрией. Николай».

Мне хочется спросить Издательство «Отречения 1917 г.», как это ясное приказание Императора и Верховного Главнокомандующего Российской Империи совместить с утверждением авторов «От издательства» о «непротивлении злу» Государя? А вот что пишет в этот день генерал Д. Дубенский («рамолик», «злобный» человек и «клеветник») по утверждению автора того же «Отречения» Сергеевского.

«Генерал Алексеев пользовался в это время самой широкой популярностью в кругах Государственной Думы (еще бы! – В. К.), с которой находился в полной связи. Он был надеждой России в наших предстоящих военных операциях на фронте. Ему глубоко верил Государь (выделено мною. – В. К.). Высшее командование относилось к нему с большим вниманием. На таком высоком посту редко можно было увидать человека как генерал Алексеев, к которому люди самых разнообразных партий и направлений относились бы с таким доверием. Уже одно то, что его называли, по преимуществу, Михаил Васильевич, когда о нем упоминали, говорит о всеобщем доброжелательном отношении к нему. При таком положении Генерал Алексеев мог и должен был принять ряд необходимых мер, чтобы предотвратить революцию, начавшуюся в разгар войны, да еще в серьезнейший момент, перед нашим весенним наступлением.

У него была вся власть. Государь поддержал бы его распоряжения. Он бы действовал именем Его Величества. Фронт находился в его руках, а Государственная Дума и ее прогрессивный блок, – не решились бы ослушаться директив Ставки. К величайшему удивлению генерал Алексеев не только не рискнул начать борьбу с начавшимся движением, но с первых же часов революции выявилась его преступная бездеятельность и беспомощность. Как это случилось, – понять трудно» (Д. Дубенский «Как произошел переворот в России»).

Трудно было понять Дубенскому, который не знал о деятельности Алексеева еще в 16-го году. Не знал Дубенский и о сношениях Алексеева с Гучковым и Львовым.

Получив телеграмму от Государя, Хабалов «растерялся». «Меня ударило как обухом по голове», – говорил он про впечатление от этой телеграммы. То есть почему это? Почему командующий Петроградским военным округом «растерялся», получив приказ от Государя Императора? Кто был вообще Хабалов? Кто его назначил на этот пост?

На этот вопрос я приведу ответ в лице адм. Бубнова, который уж не может быть назван Сергеевским тоже «рамоликом», «клеветником» и. т. д. А может быть, тоже?

«…Сделало ли верховное командование в лице генерала Алексеева и его сотрудников все, что было необходимо и возможно для предотвращения катастрофы, которая принесла России столько бедствий и страданий, а всему человечеству столько лишений и тревог за будущее?

Можно, быть может, было бы еще спасти положение принятием энергичных и обширных мер в самые первые дни революционного движения, то есть 25 и 26 февраля. Но для этого Верховное командование и главнокомандование Северо-Западным фронтом должно было быть в руках прозорливых, смелых и решительных боевых начальников, каковыми ни генерал Алексеев, ни тем более генерал Рузский не были. Остается, значит, во всей своей широте, чреватый великой ответственностью, вопрос: почему же не были своевременно предприняты меры для предотвращения начала революционного движения в столице и, в случае необходимости, для успешной борьбы с ним» (А. Бубнов «В Царской Ставке»).

А вот еще несколько слов об Алексееве, написанные флигель-адъютантом полк. Мордвиновым: «…я убежден, по многим признакам, что Его Величество относился к генералу Алексееву с большей симпатией и любовью, чем к другим… Понимал ли генерал Алексеев Государя настолько, чтобы любить его как человека, был ли предан ему, как настоящий русский своему настоящему Русскому Царю, вот те вопросы, которые я задавал себе неоднократно тогда и потом и как тогда, так и потом, вплоть до настоящего времени, не мог себе с достаточной ясностью на них ответить.

Многое, а после отречения и, судя по искренним рассказам его семьи – очень многое, мне говорило “да”, но всегда с неизменной во мне прибавкой “вероятно недостаточно крепко, хотя бы до забвения сплетен”.

Генерал Борисов, близкий друг М.В. Алексеева, в частных разговорах со мной уже после отречения неоднократно выражал сожаление, что Государь “не сумел с достаточной силой привязать к себе Михаила Васильевича и мало оказывал ему особенного внимания, недостаточно выделяя его якобы из других”. “Тогда все было бы, конечно, иначе”, – неизменно, с полным убеждением, доказывал мне Борисов.

Все же нельзя сказать, чтобы к генералу Алексееву в те тяжелые и смутные дни свита, находившаяся в Ставке, относилась с безусловным доверием и надеждой» (А. Мордвинов «Отрывки из воспоминаний»).

Алексеев и не любил, и не понимал Государя, и абсолютно ничего не предпринял, чтобы предотвратить катастрофу. Разве может человек, который любит своего Государя говорить так, как говорил он. «Ну, что можно сделать с этим ребенком! (это так называл Алексеев своего Государя. – В. К.). Пляшет над пропастью и… спокоен. Государством же правит безумная женщина, а около нее клубок грязных червей: Распутин, Вырубова, Штюрмер, Раев, Питирим… На днях я говорил с ним, решительно все высказал ему» (о. Г. Шавельский).

Так говорил Алексеев о Государе. О любви к Государю не может быть, конечно, и речи. Но есть вещь похуже. Алексеев не только верил всем сплетням и клевете, но и сочувствовал всем этим государственным преступникам, эти сплетни распространявшим. И был с некоторыми из них в «неофициальных» отношениях. Как начальник штаба Верховного главнокомандующего он обязан был знать о пропаганде социалистов в воинских частях Петроградского гарнизона, он обязан был заменить их надежными частями, он обязан был назначить на пост командующего Петроградским Военным округом не Хабалова, который в прошлом был начальником Московского юнкерского училища, а энергичного способного человека. Он ничего этого не сделал. Но все это было до начала революционных событий в Петрограде. Во время этих событий Алексеев пошел на открытую измену. Впрочем, измена уже была совершена Алексеевым, когда он не сообщил Государю о предложении, сделанном ему участвовать в заговоре.

В своих воспоминаниях Сергеевский говорит о пропущенной возможности – назначения Вел. кн. Сергея Михайловича с особыми полномочиями вместо Иванова. Соглашаясь вполне, что Иванов никак не подходил к этой роли (об этом будет еще сказано дальше), остановимся на Вел. кн. Сергее Михайловиче. Обратимся к характеристике Сергея Михайловича, данной его братом Александром Михайловичем. «Мой четвертый брат – Вел. кн. Сергей Михайлович радовал сердце моего отца тем, что вышел в артиллерию и в тонкости изучил артиллерийскую науку… Его советов никто не слушал, но впоследствии на него указывали в оппозиционных кругах Государственной Думы, как на “человека, ответственного за нашу неподготовленность”». «У него была манера на все обижаться, которая дала ему прозвище: “Monsieur Tant – Pis”».

О нем же пишет Лукомский: «Русская полевая артиллерия очень многим обязана Вел. князю. Благодаря его знаниям и громадной энергии, с которой он проводил подготовку личного состава, постоянно объезжая и контролируя, наша полевая артиллерия и в Японскую и в Европейскую войны была на должной высоте.

Но, как администратор, Вел. кн. себя ничем не проявил, да и быть генерал-инспектору начальником главного управления совсем не подобало. А фактически так было и создавалось самое невероятное положение. Начальника главн. артиллерийского управления генерала Кузьмина-Караваева часто бранили Сухомлинов и Поливанов, на него нападали и в Государственной Думе. А он, фактически исполняя указания Великого князя, не мог это сказать и все удары принимал на себя» (А. Лукомский). Вряд ли обе характеристики говорили в пользу волевого характера Вел. князя.

А когда Государя и Царскую Семью Керенский отправил в Тобольск, Вел. кн. Сергей Михайлович писал своему брату Николаю Михайловичу: «Самая сенсационная новость это – отправление полковника (выделено мною. – В. К.) со всей семьей в Сибирь. Считаю, что это очень опасный шаг правительства – теперь проснутся все реакционные силы и сделают из него мученика. На этой почве может произойти много беспорядков». Вот на этого человека «уповал» в своих воспоминаниях Сергеевский. Но несмотря на свое пресмыкательство перед «Керенщиной», оба Вел. князя были расстреляны в январе 1919 года большевиками. Герцог Орлеанский, он же Филипп Эгалитэ – тип бессмертный.

Руководство подавления мятежа должен был взять на себя сам Алексеев, оставаясь в Ставке. Хан-Гуссейн Нахичеванский или граф Келлер, конечно, справились бы с петроградской рванью. Но Алексеев этой ответственности на себя не взял.

В Петрограде же Хабалов, собрав командиров запасных батальонов, прочел телеграмму Государя и отдал приказание незначительные демонстрации разгонять кавалерией, а с красными флагами рассеивать огнем.

В тот же день вечером на заседании Совета министров обсуждался вопрос о роспуске Государственный Думы и о беспорядках. Протопопов несвязно говорил, что беспорядки надо подавить силой и распустить Думу. Вызванный Хабалов произвел впечатление на смерть перепуганного обывателя. Он забыл даже доложить о телеграмме Государя. А Протопопов ни разу за все те дни не отправил Государю своего доклада о событиях. В Царском Государыня приняла нового Таврического губернатора. Все казалось спокойным.

На следующий день – 26 февраля, в воскресенье, события приняли уже угрожающий характер. Газеты не вышли. Всюду расставлены полицейские заставы и войсковые наряды. Демонстранты, следуя указаниям из своих центров, приняли новую тактику – братанье с солдатами. Ночью полиция арестовала до ста человек из разных партий. К полудню появляются толпы с красными флагами. В три часа начинается стрельба пехотных частей по толпам. Цепи стреляют залпами. Но кто-то стреляет по солдатам сзади. Стрельбе по толпе мешают казаки, смешиваясь с толпой.

В Царском во дворце царила атмосфера лазарета – особенно худо было Наследнику. Государыня получила успокоительное письмо от Протопопова, в котором тот лгал, сообщая, что к понедельнику все войдет в нормальную колею.

Вечером того же дня Спиридович, который был в те дни в Петрограде, приехав из Ялты по делам, звонил в Ставку своему бывшему начальнику Воейкову, указывая на крайне серьезное положение, и настаивал на прибытие в Петроград Государя.

Родзянко же в это время явился к Голицыну и не нашел ничего лучшего, как просить его немедленно выйти в отставку. Голицын отказался, но указав на папку на столе, в которой находился указ о роспуске Думы, просил устроить совещание лидеров фракции, чтобы «столковаться».

В ставке жизнь шла нормально, только было получено сообщение от Государыни. Это были две телеграммы. В одной было: «в городе пока спокойно», а во второй: «совсем нехорошо в городе».

Радзянко звонил по телефону также и Хабалову и спрашивал «зачем кровь?». Хабалов ни словом не обмолвился и здесь о телеграмме Государя. Позвонив Беляеву (военному министру), Родзянко посоветовал рассеивать толпу при помощи пожарных. Он также телеграфировал Государю: «Положение серьезное. В столице анархия. Правительство парализовано. Транспорт продовольствия и топлива пришел в полное расстройство. Растет общественное недовольство. На улицах происходит беспорядочная стрельба. Части войск стреляют друг в друга. Необходимо немедленно поручить лицу, пользующемуся доверием страны, составить новое правительство. Медлить нельзя. Всякое промедление смерти подобно. Молю Бога, чтобы в этот час ответственность не пала на венценосца». Копии этой телеграммы были разосланы командующим с просьбой поддержать перед Государем обращение Родзянко. Первым ответил Брусилов: «Вашу телеграмму получил. Свой долг перед родиной и Царем исполнил». Вторым ответил Рузский: «Телеграмму получил. Поручение исполнено».

Между тем в четвертую роту запасного батальона Л.-Гв. Павловского полка пробрались агитаторы. Они стали жаловаться, что учебная команда Павловцев стреляет по народу. Рота заволновалась. Схватив винтовки, без офицеров, толпой вышли на улицу. Им загородила путь на Екатеринском Канале конная полиция. Началась перестрелка. Вызванный взвод Преображенского полка водворил павловцев в казармы. Рота образумилась. Было выдано 19 зачинщиков, но 21 человек скрылись с винтовками. А Протопопов опять послал успокоительную телеграмму Воейкову. Кончалась телеграмма так: «…поступили сведения, что 27 февраля часть рабочих намеревается приступить к работе. В Москве спокойно. М. В.Д. Протопопов». О бунте в Павловском полку не было сказано ни слова. В Совете Министров большинство министров высказалось за роспуск Думы, и Голицын сообщил об этом Родзянко в ночь на 27 число.

О решении распустить Думу Голицын телеграфировал в 1 ч. 58 м. ночи на 27 февраля Государю.

После стрельбы по демонстрантам настроение в социалистических «главных квартирах» понизилось. Но положение не улучшилось, так как военное начальство никуда не годилось. Не было руководительства и офицеры открыто бранили высшее начальство.

27 февраля можно считать первым днем настоящей революции. Началось с военного бунта, который потом при явном содействии Государственной Думы перешел в революцию.

В этот день начался мятеж в учебной команде Запасного батальона л. – гв. Волынского полка. Ночью во второй роте команды ст. унт. офицер Кирпичников уговаривал своих солдат не выступать завтра против «народа». Было решено заявить об этом завтра командиру 1-й роты капитану Лашкевичу. Утром агитация велась уже во всех взводах. Кирпичников спросил всех – согласны ли слушаться его приказаний. Все согласились. Когда вошел кап. Лашкевич, унт. оф. Марков заявил, что солдаты решили больше не стрелять в «народ». Когда Лашкевич бросился к нему, он был убит.

Вместо энергичных и быстрых мероприятий, офицеры обсуждали вопрос, что делать дальше. Затем происходит что-то невероятное – учебная Команда выходит на улицу, а командир батальона, предложив офицерам разойтись, куда-то уезжает.