Текст книги "Император Николай II и заговор генералов"

Автор книги: Ян Отченашек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 30 страниц)

Прежде чем перейти к описанию следующего этапа событий, т. е. смены Верховного главнокомандующего, я хочу остановиться на характеристике трех генералов, которым впоследствии пришлось сыграть роковую роль в событиях февраля 1917 года. Я говорю о генерал-адъютанте Н.И. Иванове, его начальнике штаба генерале М.В. Алексееве, который впоследствии стал главнокомандующим Северо-Западным фронтом, заменив больного Рузского, и о генерал-адъютанте В.Н. Рузском, который после того, как оправился от болезни, был назначен на вновь сформированный Северный фронт как его главнокомандующий.

Главнокомандующим Юго-Западным фронтом был назначен генерал-адъютант Н.И. Иванов. Он не имел образования Генерального штаба (как и заменивший его впоследствии Брусилов). Был известен усмирением солдатских беспорядков при возвращении войск после Японской войны. Одно время он был командующим Киевским военным округом. Особыми дарованиями он не отличался. Его начальниками штаба были сперва Алексеев, а потом Драгомиров. После неудач на его фронте, когда уже Государь стал Верховным главнокомандующим, он был заменен Брусиловым. Не желая обижать старика, который был очень предан Ему, Государь зачислил Иванова в Государственный Совет, с тем чтобы он «состоял» при Нем в Ставке, что сводилось к участию его в обедах и завтраках. Сейчас я перейду к характеристике Рузского, чтобы затем перейти уже к подробнейшему описанию всего, что касается Алексеева, так как сопоставление Государя и генерала Алексеева и является основной темой моего исследования.

В Японскую войну ген. В. Рузский был начальником штаба 2-й армии (Гриппенберга). Заболев, он уже не возвращался в армию. В начале войны он был назначен командующим 3-й армией и участвовал во взятии Львова. Уже в сентября 1914 года Государь пожаловал его званием генерал-адъютанта, а после отставки Жилинского был назначен главнокомандующим Северо-Западным фронтом. Он считался очень способным генералом, его ценил и первый Верховный и Государь. Не обладая крепким здоровьем, он вынужден был оставить командование этим фронтом и только после своего выздоровления был назначен главнокомандующим сформированным Северным фронтом. Его роль в событиях февраля 1917 года огромна, и я долго недоумевал, чем было вызвано его ужасное поведение в эти дни. И только прочитав одну книгу, я понял все. Об этом я поделюсь с читателями несколько позже. Конец его был ужасен: в ноябре 1918 года он был зарублен озверевшей солдатней и полуживым закопан вместе с другими несчастными вблизи Пятигорска. Суд Божий состоялся над ним уже на земле. «Не прикасайтесь к Помазанникам Моим», – сказал Господь.

Глава XI

Распутин. Перемена настроений в связи с неудачами. Перемены в командовании. Генерал Иванов. Генерал Рузский. Генерал Алексеев. Его жизненный путь. Недовольство Ставкой. Дело Мясоедова. Увольнение Сухомлинова. Смена министров. Смена Верховного командующего. Государь – Верховный главнокомандующий. Оппозиция. Совет министров

Михаил Васильевич Алексеев родился 3 ноября по старому стилю 1857 года в Вязьме. Его отец был штабс-капитаном 64-го пехотного Казанского полка. Кадетского корпуса он не кончал, а кончил Тверскую гимназию и Московское юнкерское училище. По окончании училища был выпущен во 2-й Ростовский Гренадерский полк в 1876 году, а затем переведен прапорщиком в Казанский полк, в котором служил его отец. Участвовал в Турецкой войне, был ранен в ногу и получил три первые боевые награды. Прокомандовав на разных строевых должностях одиннадцать лет, в 1887 году в чине штабс-капитана поступил в Академию Генерального штаба.

Окончил академию Алексеев первым, получив Милютинскую премию. Это было в 1890 году. После окончания академии он был назначен в Петербургский военный округ. Помимо своих прямых обязанностей, капитан Алексеев преподавал в Петербургском Юнкерском и Николаевском Кавалерийском училищах и позже в Академии Генерального штаба. Преподавал в Академии Алексеев историю военного искусства и в 1898 году был назначен экстраординарным профессором Академии.

В 1900 году был назначен начальником оперативного отделения Генерального штаба. В 1901 году назначен ординарным профессором с оставлением в должности по Генеральному штабу. В том же 1901 году был произведен в генерал-майоры.

В 1904 году по собственному ходатайству отправился в действующую армию, где занимал пост генерал-квартирмейстера 3-й Манчьжурской армии. В 1905 году получил за боевые отличия Георгиевское оружие. После окончания Японской войны Алексеев вернулся в Главное управление Генерального Штаба и работал там как 1-й обер-квартирмейстер.

В 1908 году был произведен в генерал-лейтенанты и назначен начальником штаба Киевского военного округа. В том же 1908 году им была подана докладная записка с критикой стратегического плана, известного под № 18, с указанием мер к его изменению.

В 1912 году в Москве был созван съезд командующих военными округами и их начальников штабов. На этом съезде Алексеев выступил с запиской «Общий план действий». И хотя это совещание не разделило его мнения, все же был пересмотрен план стратегического развертывания 1910 года. Еще до войны 1914 года Алексеев, будучи начальником штаба Киевского военного округа, предназначался на пост начальника штаба Юго-Западного фронта, каковую должность он и занял с возникновением войны.

Генерал Головин писал о нем: «Генерал Алексеев представлял собой выдающегося представителя нашего генерального штаба. Благодаря присущим ему глубокому уму, громадной трудоспособности и военным знаниям, приобретенными одиночным порядком, он был на голову выше остальных представителей русского Генерального штаба». В своем труде «Галицийская битва» тот же генерал Головин пишет: «Оценивая этот план, нельзя не увидеть, что автор его оказался на высоте, требуемой для руководства группой армий. Несмотря на серьезный кризис, переживаемый 4-й армией, ген. Алексеев сумел устоять от соблазна частичных поддержек в виде передачи корпусов из одной армии в другую, на что всегда склонны малорешительные начальники. Умение ген. Алексеева видеть армейские операции во всем их целом позволило ему не уступить сразу же после первой неудачи почин действий противнику, а продолжать бороться за этот почин».

Немецкий военный писатель Hermann Stegemann в своей «Истории войны» пишет, что «австрийская победа у Замостья была парализована русской победой у Перемышля, так как поворот фронта 4-й армии для второй битвы у Львова спас жизненные пункты Северного русского фронта». Данилов в «Россия в мировой войне» пишет: «Руководящая роль принадлежала начальнику штаба этого фронта ген. Алексееву – человеку больших военных знаний, опыта и настойчивости. Несомненно, что наши первоначальные успехи в Галичине должны быть крепко связаны с именем этого крупного военного деятеля пережитой эпохи».

За операции на Юго-Западном фронте ген. Алексеев был произведен в 1915 году в генерала-от-инфантерии. Кроме того, получил орден Св. Георгия.

Ген. Лукомский пишет об Алексееве, когда тот был еще генерал-квартирмейстером Генерального штаба: «Отличаясь громадной работоспособностью и пунктуальностью при выполнении работы, генерал Алексеев являлся образцом, по которому старались равняться и другие участники полевых поездок. Играло здесь роль, конечно, и то, что, хотя на всех этих поездках генерал Алексеев являлся якобы одинаковым членом со всеми другими участниками поездки, получая и выполняя одинаковые с другими задачи, он, будучи ближайшим помощником начальника Генерального штаба, являлся фактически лицом, которое влияло на аттестации участников поездок и от заключения которого могла зависеть дальнейшая служба и старших, и младших офицеров Генерального штаба» (А. Лукомский «Воспоминания»).

Спиридович описывает внешний вид Алексеева: «Среднего роста, худощавый, с бритым, солдатским лицом, седыми жесткими усами, в очках, слегка косой, Алексеев производил впечатление не светского ученого, статского военного. Генерал в резиновых калошах. Говорили, что он хороший и порядочный человек. Он имел жену, которая, по слухам, была “левая”, сына, служившего в л. – гв. Уланском Его Величества полку» (Ген. А.И. Спиридович «Великая Война и Февральская Революция 1914–1917 гг.).

В марте 1915 года генерал Алексеев был назначен Главнокомандующим Северо-Западным фронтом на место заболевшего Рузского. Здесь впервые за всю карьеру Алексеева, наряду с теми же хвалебными отзывами об его деятельности, раздались и другие голоса, резко осуждавшие его за стремление «отходить», т. е. отступать, и паническое настроение.

Обратимся сперва к первым, т. е. хвалебным.

Данилов сообщает: «По числу дивизий, свыше двух третей всех сил перешло в подчинение ген. Алексееву, на которого таким образом выпала роль не только непосредственно руководить большей частью наших вооруженных сил, но и выполнить наиболее ответственную часть общей задачи».

Ген. Ф. Палицын: «Теперь надо спасать армию спокойно, не смущаясь жертвами. Мы считаем, что Михаил Васильевич даст все, что может дать сильный и проникнутый любовью к отечеству человек» (Ген. Ф. Палицын «В штабе С.-З. фронта». Военный Вестник. Книги 3–5).

Об этом времени пишет и неприятель: «Как я и ожидал, продвижение союзных армий в Польше к востоку от Вислы выражалось во фронтальном преследовании с непрерывными боями. И здесь все предпринимались безрезультатные попытки окружить русских, а русская армия сравнительно благополучно уходила под нашим натиском, часто переходя в ожесточенные контратаки и постоянно пользуясь болотами и речками, чтобы, произведя перегруппировку, оказывать долгое и упорное сопротивление» (Ген. Э. Людендорф «Мои военные воспоминания 1914–1918»).

Вел. кн. Андрей Владимирович, который состоял в распоряжении начальника штаба Северо-Западного фронта и которого считали серьезным человеком (об этом пишет в своих воспоминаниях ген. Спиридович) и которому давали важные поручения (производство дознания о катастрофе в Августовских лесах Самсоновского корпуса), в своем дневнике от апреля по октябрь 1915 года много пишет об Алексееве, видя его в непосредственной близости, когда Алексеев был главнокомандующим Северо-Западным фронтом. Вот его записи:

20 апреля – «Всю штабную работу ведет самолично главнокомандующий Алексеев. Все бумаги написаны его рукой. Вследствие этого ни начальник штаба, ни генерал-квартирмейстер не в курсе его распоряжений». «Еще есть один тип, который в штабе мозолит всем глаза; это закадычный друг ген. Алексеева, выгнанный уже раз со службы за весьма темное дело, ген. Борисов, – маленького роста, грязный, небритый, нечесаный, засаленный, неряшливый, руку ему давать даже противно. Алексеев его считает великой умницей, а все, что он до сих пор делал, свидетельствует весьма ясно, что это подлец, хам и дурак».

4 июля – «Меня заинтересовало мнение ген. – ад. Иванова об Алексееве, который был при нем начальником штаба, а теперь главнокомандующий Северо-Западным фронтом. Вот что по этому поводу он мне сказал:

“Алексеев безусловно работоспособный человек, очень трудолюбивый и знающий, но, как всякий человек, имеет свои недостатки. Главный – это скрытность. Сколько времени он был у меня, и ни разу мне не удалось с ним поговорить, обменяться мнением. Он никогда не выскажет свое мнение прямо, а всякий категорический вопрос считает высказанным ему недоверием и обижается. При этих условиях работать с ним очень было трудно. Он не талантлив и на творчество не способен, но честный труженик”.

“Вредный человек это ген. Борисов, состоящий у Алексеева. Наши неудачи на Карпатах – это всецело его вина. Недели три Алексеев приставал ко мне с этим планом, я все отклонял его, и теперь стыдно сознаться, но совершенно не могу вспомнить, как это я согласился, когда произошел у меня этот перелом и почему. Не нравился мне этот план. Это была идея Борисова, сухого доктринера. Вот и поплатились мы теперь за это. Это он у нас напутал с пополнением. Он много еще может повредить своими необоснованными советами. Но Алексеев слепо ему верит, и его не разубедить”».

9 июля – «За последнее время ген. Алексеев проникся идеей отступления и ни о каких бы то ни было попытках не только наступления, но даже о контратаках слышать не желает. Многочисленные просьбы командующих армиями о переходе в наступление оставались без ответа. Вчера Алексеев приказал всем отходить. Отчаяние во многих армиях ужасное. При таком отступлении не только мы несем большие потери, но теряем и тот нравственный элемент, без которого войну вести нельзя. Работает Алексеев много, очень много, но все копается в мелочах и духа армии не знает, не знает ее нравственной силы и, по-видимому, и считаться с ней не желает. Не потому, я думаю, он это делает, что не считаться с ней ему не хочется, а просто потому, что существование нравственного элемента армии уставом не предусмотрено и не укладывается в узкие рамки канцелярской души.

Гулевич (начальник штаба Алексеева. – В. К.) прав, говоря, что как родился Алексеев с мелкой душой, так с ней и остался, и ни на какие порывы, подъемы такая душа уже неспособна. И это на каждом шагу сказывается болезненно. Но знал бы Алексеев, как все это болезненно отзывается на войсках, что они переживают – он мог бы понять; но нет, он все же не поймет.

И Иванов прав, что Алексеев на творчество неспособен. Копошиться в бумагах он может и хорошо, но сквозь эти бумаги жизни, обстановки, настроения не увидит».

10 июля – «Да и солдата Алексеев в лицо не видал. Сидя всю жизнь за письменным столом над листом бумаги, живого человека не видишь. Это не есть подготовка для командования. Даже поздороваться на улице с солдатом он не умеет, конфузится, когда ему становятся во фронт. Нет, не знает он, что такое нравственный элемент, что у армии, кроме патронов, должен быть дух, который он обязан поддерживать, не знает он этого и не познает своей чернильной душой и погубит армию прекрасными, хорошими мыслями, погубит в ней душу, веру в свою силу, веру в победу. Вот теперь он твердит, что надо сохранить живую силу армии, но, принимая меры для сохранения этой живой силы, он топчет ее дух, и это, по-моему, есть преступление».

12 июля – «Атмосфера кругом Алексеева тяжелая. Роль Борисова очень темная, и его влияние весьма пагубное».

2 августа – «Отношения между Алексеевым и Гулевичем обострились до того, что они больше не разговаривают между собой. Кроме того, все действия ген. Алексеева встретили во всем штабе сильную критику. Этот вопрос наиболее больной. Прав ли Алексеев или нет, теперь трудно сказать, но факт остается, что все потеряли веру в него. Генерал Данилов, говоря об этом, указал еще на одну черточку, а именно, что ген. Алексеев сам потерял веру в себя. Это весьма возможно, так как это в первый раз в его жизни, что он на самостоятельном посту. Будучи всю свою жизнь штабным, подчиненным лицом, ему не приходилось брать решения на свою голову. Отсутствие тренировки в волевом отношении теперь и сказалось в упадке духа и большом унынии. Ген. Данилов выражал сомнение, чтоб Алексеев воспрянул духом и вышел победителем из создавшегося тяжелого положения. Мешают ему – отсутствие знания дела (таланта разобраться и взять решение) и общее уныние, т. е. ему все кажется ужасно, все в мрачных красках».

3 августа – «Хорошо, что ген. Рузский успел поговорить с Верховным и вполне установил твердый взгляд на необходимость создать твердый кулак в северной армии. Иначе Алексеев был уже готов отдать и Ригу, ставя этим Петроград прямо в опасное положение. Он, по-видимому, совершенно не понимает обстановки и не отдает себе отчета о важности некоторых районов. У него опасная мания отхода». «Вот Борисова следовало бы убрать, выгнать вон. Это форменный идиот и скверный человек. Он мне как-то говорит: “Вот до того, что меня выгнали со службы, это меня пугало (отставка), а теперь уж не пугает”».

«Приехал повидать Алексеева гродненский губернатор, свиты Его Величества В.Н. Шебеко. Выходя от главнокомандующего, он подошел встревоженный ко мне и говорит, что главнокомандующий ему только что говорил, что армии все разбиты, бегут, и что все пропало. Как мог Алексеев такую вещь сказать – прямо непонятно, а Петюша (Вел. кн. Петр Николаевич. – В. К.) сказал, что это даже преступно так говорить. Я заметил Петюше, что это только характеризует общее настроение, которое может роковым образом отразиться на войсках, раз сам Главнокомандующий позволяет себе говорить такие вещи».

5 августа – «Вера в Алексеева, к сожалению, рушится с каждым днем. Уже начинают открыто об этом говорить, и некоторые предполагают, что ему это стало известно, почему он на всех злится и ни с кем не разговаривает. Возвращаясь из штаба домой, Ф.Ф. Палицын мне говорил, что когда верховный (Вел. кн. Николай Николаевич. – В. К.) был у нас, ген. Алексеев просил его уволить. “Несчастливая у меня рука”, – говорит Алексеев. Но кем его заменить теперь? Никого нет» (Вел. кн. Андрей Владимирович «Дневник 1915 г.».

Почти о том же самом пишет ген. Спиридович: «На фронте было неблагополучно. Отступление наших войск продолжалось. Отступательное настроение Юго-Западного фронта передалось и Северо-Западному. Главнокомандующий последнего генерал Алексеев, главным советником которого являлся состоявший при нем генерал Борисов (личность довольно загадочная и неясная), все больше и больше проникался идеей отступления и в первой половине июля это его настроение настолько не соответствовало настроению подчиненных ему высших начальников, что из нескольких военных центров в Ставку были посланы полные информации о неправильности действий генерала Алексеева и о непригодности его к его роли.

Великие князья Кирилл Владимирович и Андрей Владимирович, по просьбе фронтовых начальников, докладывали о том, какое паническое впечатление производят распоряжения и действия генерала Алексеева. В Ставке царила растерянность. Николай Николаевич был величина декоративная, а не деловая. Уже в половине июля генерал Поливанов, выдвинутый на его пост Ставкой, сделал в Совете министров доклад о той растерянности и охарактеризовал деятельность Ставки очень резко и нелестно. “Назад, назад и назад – только и слышно оттуда”, – говорил Поливанов. “Над всем и всеми царит генерал Янушкевич… Никакой почин не допускается… Молчать и не рассуждать – вот любимый окрик из Ставки… Печальнее всего, что правда не доходит до Его Величества… Повторяю, господа: отечество в опасности”, – закончил свой потрясающий доклад Поливанов.

В половине июля немцы перешли Вислу. 22 мы оставили Варшаву, а 23 Ивангород. Начались атаки Осовца. Генерал Алексеев окончательно растерялся. Его паническое настроение настолько развращающе действовало на окружающих, что у штабных офицеров возникла мысль убить генерала Алексеева ради спасения фронта. Великому князю Андрею Владимировичу пришлось долго убеждать офицеров не делать этого, дабы не вносить еще больше беспорядка. 4 августа пала крепость Ковно. 6 августа сдался Новогеоргиевск. В этот день Поливанов заявил в Совете министров: “Военные условия ухудшились и усложнились. В слагающейся обстановке на фронте и в армейских тылах можно каждую минуту ждать непоправимой катастрофы. Армия уже не отступает, а попросту бежит. Ставка окончательно потеряла голову…” 10 августа пал Осовец. Эвакуируют Брест-Литовск. Ставка Верховного главнокомандующего перешла из Барановичей в Могилев» (Ген. А.И. Спиридович «Великая Война и Февральская Революция»).

Я нарочно так подробно изложил выдержками из воспоминаний очевидцев создавшееся положение на фронте и настроения в Ставке и в штабе Северо-Западного фронта к лету 1915 года, чтобы показать, как неубедительны были все слащаво-лирические восхваления Вел. кн. Николая Николаевича как опытного полководца и мудрого вождя. На самом деле, как пишет Спиридович, «Николай Николаевич был величина декоративная, а не деловая». Что же касается ген. Алексеева, то, отдавая ему дань как опытному и трудолюбивому работнику и хорошему стратегу, можно сказать, что, как мы это увидим позже, он только в присутствии Государя как Верховного главнокомандующего, который, конечно, не был ни опытным стратегом (в этом Он всецело полагался на Алексеева), ни человеком больших военных знаний, мог использовать свои незаурядные дарования под влиянием всегда спокойного, никогда не теряющего голову и вселяющего бодрость в своего начальника штаба, Государя Императора.

Всегда уравновешенный Государь и был причиной резкого изменения положения на фронте после смены Верховного командования. Уж, конечно, Государь не мог бы никогда плакать в подушку или задирать ноги, лежа на полу, как это делал «мудрый полководец» Николай Николаевич.

Для смены Верховного командования были и другие причины и, пожалуй, еще более серьезного характера. Двоевластие Ставки и Правительства становилось невыносимым. В Совете министров действия Ставки подвергались резкой критике и не только со стороны «реакционных» министров, но и со стороны вновь назначенных под сильнейшим давлением Николая Николаевича, т. е. ген. Поливанова, кн. Щербатова и Самарина, а также даже нового министра юстиции А.А. Хвостова (А.Н. был министром внутренних дел), отличавшегося спокойным характером.

Управляющий делами Совета министров того времени Яхонтов дает очень красочное описание заседаний Совета, посвященных обсуждению положения, создавшегося из-за Двоевластия в стране. «Просто безумные люди там распоряжаются», – восклицает министр иностранных дел. «Логика и веление государственных интересов не в фаворе у Ставки», – замечал военный министр. Министр торговли и промышленности жалуется на «своеволие военных начальников» и требует их «обуздания». Министр внутренних дел требовал энергичных действий, чтобы ликвидировать «безвыходное положение», когда у него как министра нет власти «ни юридической, ни фактической». Важно то, что Совет министров признавал свою полную беспомощность: военная власть всю ответственность за неудачи переносила на правительство, а последнее эту ответственность возлагало на командование.

Председатель Совета министров Горемыкин почти после каждого заседания Совета говорил: «Я обращу внимание Государя на это сплошное безобразие. На фронте совсем теряют голову». И даже Кривошеий, считавшийся либеральным министром и популярным в думских кругах, заявлял, что «если “верховным” будет сам Император, тогда никаких недоразумений не возникало бы, и все вопросы разрешались бы просто – вся исполнительная власть была бы в одних руках».

Таким образом мы видим, что министры сами подталкивали мысль Царя на принятие Верховного командования на Себя. И Государь принял единственно правильное решение – возложил на Себя Верховное командование. А. Вырубова, которая близко стояла к семейной обстановке Царской Семьи, пишет о решении Государя в своих воспоминаниях: «Летом 1915 года Государь становился все более и более недоволен действиями на фронте Великого князя Николая Николаевича. Государь жаловался, что русскую армию гонят вперед, не закрепляя позиций и не имея достаточно боевых патронов. Как бы подтверждая слова Государя, началось поражение за поражением; одна крепость падала за другой, отдали Ковно, Новогеоргиевск, наконец Варшаву. Я помню вечер, когда Императрица и я сидели на балконе в Царском Селе. Пришел Государь с известием о падении Варшавы; на Нем, как говорится, лица не было. Он почти потерял свое всегдашнее самообладание. “Так не может продолжаться, – воскликнул Он, ударив кулаком по столу, – я не могу все сидеть здесь и наблюдать за тем, как разгромляют армию; я вижу ошибки, – и должен молчать! Сегодня говорил мне Кривошеий, – продолжал Государь, – указывая на невозможность подобного положения”. Государь рассказывал, что Великий князь Николай Николаевич постоянно, без ведома Государя, вызывал министров в Ставку, давая им те или иные приказания, что создало двоевластие в России.

После падения Варшавы Государь решил бесповоротно, без всякого давления со стороны Распутина или Государыни, стать самому во главе армии; это было единственно Его личным, непоколебимым желанием и убеждением, что только при этом условии враг будет побежден. “Если бы Вы знали, как мне тяжело не принимать деятельного участия в помощи моей любимой армии”, – говорил неоднократно Государь… Ясно помню вечер, когда был созван Совет министров в Царском Селе. Я обедала у Их Величеств до заседания, которое назначено было на вечер. За обедом Государь волновался, говоря, что какие бы доводы Ему не представляли, Он останется непреклонным… Уже подали чай, когда вошел Государь, веселый, кинулся в свое кресло и, протянув нам руки, сказал: “Я был непреклонен, посмотрите, как я вспотел! Выслушав все длинные, скучные речи министров, я сказал приблизительно так: Господа! Моя воля непреклонна, я уезжаю в Ставку через два дня! Некоторые министры выглядели, как в воду опущенные”. Государь казался мне иным человеком до отъезда. Еще один разговор предстоял Государю – с Императрицей-Матерью, которая наслышалась за это время всяких сплетен о мнимом немецком шпионаже, о влиянии Распутина и т. д. и, думаю, всем этим басням вполне верила. Около двух часов, по рассказу Государя, она уговаривала Его отказаться от своего решения… Я видела Государя после Его возращения. Он рассказывал, что разговор происходил в саду. Он доказывал, что если будет война продолжаться так, как сейчас, то армии грозит полное поражение, и что Он берет командование именно в такую минуту, чтобы спасти родину, и что это Его бесповоротное решение. Государь передавал, что разговор с Матерью был еще тяжелее, чем с министрами, и что они расстались, не поняв друг друга.

Перед отъездом в армию Государь с семьей причастился Св. Тайн в Федоровском Соборе… Из Ставки Государь писал Государыне, и Она читала мне письмо, где Он писал о впечатлениях, вызванных Его приездом. Великий князь был сердит, но сдерживался, тогда как окружающие не могли скрыть своего разочарования и злобы: “точно каждый из них намеревался управлять Россией!”

Я не сумею описать ход войны, но помню, как все, что писалось в иностранной печати, выставляло Николая Николаевича патриотам, а Государя орудием германского влияния. Но как только Помазанник Божий встал во главе своей армии, счастье вернулось русскому оружию и отступление прекратилось» (А. Танеева (Вырубова) «Страницы из моей жизни»).

Во всей этой истории поражает одно: до решения Государя принять Верховное командование на Себя Совет министров был единодушен в том, что «Ставка (т. е. Николай Николаевич) потеряла голову». Как только Государь решил возложить Верховное командование на Себя, все, как по мановению волшебной палочки, стали Государя отговаривать от «рокового», «фатального» и «опасного» решения. В этом надо разобраться подробно. Министры приводили доводы и, в первую голову, Поливанов, что «если личное предводительствование Царя не изменит в благоприятную сторону положения на фронте и не остановит продвижения неприятеля внутрь страны, то возможны последствия во внутренней жизни страны. При этом я доложил, – говорит Поливанов, что по состоянию наших сил нет надежды добиться хотя бы частных успехов, а тем более трудно надеяться на приостановку победоносного шествия немцев. Подумать жутко, какое впечатление произведет на страну, если Государю Императору пришлось бы от своего имени отдать приказ об эвакуации Петрограда или, не дай Бог, Москвы».

Еще и другой министр, министр внутренних дел Щербатов на заседании Совета министров без Государя, осмелился сказать: «До меня за последнее время доходили слухи об интригах в Царском Селе против Великого князя и я подозревал, что это может кончиться вступлением Государя в верховное командование». А когда Горемыкин заявил, что Государь ему говорил о своем решении, то министр иностранных дел Сазонов, этот «человек, заслуживающий доверия, человек, чистый, деликатный, морально-тонкий» (как пишет о нем Архимандрит Константин в своей «Памяти последнего Царя», стр. 15), перебивает Горемыкина: «Как же вы могли скрыть от своих коллег по кабинету эту опасность? Ведь дело затрагивает такие интересы, от которых зависит судьба России. Если бы вы сказали нам откровенно, мы нашли бы, вероятно, способы противодействовать решению Государя, которое я не могу назвать иначе, как пагубным». Неправда ли, сколько «чистоты и моральной тонкости» в этом заявлении?

И вот ответ Ивана Логиновича Горемыкина, настоящего верноподданного и подлинного барина, не в пример всем другим сановникам и барам в кавычках: «Я не считал для себя возможным разглашать то, что Государь повелел мне хранить в тайне. Если я сейчас говорю об этом, то лишь потому, что военный министр нашел возможным нарушить эту тайну и предать ее огласке без соизволения Его Величества. Я человек старой школы, для меня Высочайшее повеление закон. Когда на фронте почти катастрофа, Его Величество считает священной обязанностью Русского Царя быть среди войск и с ними либо победить, либо погибнуть… Он отлично понимая этот риск, тем не менее не хочет отказаться от своей мысли о царственном долге».

На это Сазонов отвечает: «…бывают обстоятельства, когда обязанность верноподданных настаивать перед Царем во имя общегосударственных интересов… Надо еще учитывать и то, что увольнение Великого князя произведет крайне неблагоприятное впечатление на наших союзников… нельзя скрывать…, что за границей мало верят в твердость характера Государя и боятся окружающих Его влияний». Хорош верноподданный! В дальнейшем изложении мы увидим, как вел себя министр иностранных дел Российской Империи перед иностранными послами, как угодничал перед явными врагами Государя, как Милюков и др. к-д. Что же касается военного министра Поливанова, то ему в моем исследовании будет уделено много места. Заранее скажу, что это был изменник совершенно законченный, который стремился к гибели изо всех своих сил. Военный министр Российской Империи, особоуполномоченный Временного правительства по проведению военной реформы (уж он ее провел совершенно в духе приказа № 1) и военный эксперт при Совнаркоме, приятель Гучкова и «собрат» по ложе и вместе с тем человек несомненно умный, способный и образованный не только как военный. Как же низок должен быть такой человек, который совершенно сознательно проводил в жизнь свои преступные замыслы! И под личиной даже благочестия! Все это мы увидим позже.

Измена существовала не только в Государственной Думе и прогрессивном блоке, но и в Совете министров! Много писали и говорили о «министерской чехарде». А частая смена министров начиная с 1915 года происходила, во-первых под давлением Николая Николаевича, во-вторых, после обращения части Совета министров к Государю по поводу смены Верховного командования и еще по причинам невозможного поведения некоторых министров (А.Н. Хвостов, С. Белецкий, А. Трепов и др.).