Текст книги "Император Николай II и заговор генералов"

Автор книги: Ян Отченашек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 30 страниц)

Учебная команда во главе с Кирпичниковым отправляется в Преображенский полк. К ним присоединяется 4-я рота преображенцев. Тут же убивают полковника. К ним присоединяется рота Литовского полка; затем саперы. Присоединившиеся рабочие ведут мятежников вперед. Играет музыка. Офицеры, не принимавшие участия в этом мятеже, прячутся от озверевшей солдатни. Все направились к казармам Московского полка. Часть московцев присоединилась к мятежникам. Офицеры отстреливались из военного собрания. Толпа начала громить полицейские участки. Затем, осадив тюрьму «Кресты», освободила всех арестантов.

После этого толпа солдат и рабочих поджигает здание Окружного Суда. Пожарная команда не допускается к тушению пожара. И затем озверевшая толпа кричит: «Все в Государственную Думу!» И лавина человеческого месива плывет в Думу…

Хабалов несколько раз доносил в Ставку, «что среди котла событий», беспорядки продолжаются и приказаний Его Величества он выполнить не может.

Родзянко нашел у себя на квартире следующий указ: «На основании статьи 99 Основных Государственных Законов, Повелеваем: занятия Государственной Думы прервать с 26-го февр. сего года и назначить срок их возобновления не позже апреля 1917 года, в зависимости от чрезвычайных обстоятельств. Правительствующий Сенат не оставит к исполнению сего учинить надлежащее распоряжение». Государственный Совет тоже распускается. Государыня послала Государю телеграмму, которая заканчивалась весьма тревожно: «Очень беспокоюсь относительно города».

27 февраля утром Родзянко опять послал Государю телеграмму: «Положение ухудшается. Надо принять немедленно меры, ибо завтра будет уже поздно. Настал последний час, когда решается судьба родины и династии».

Правительство не приняло никаких мер, чтобы в Думу никого не пропускали и чтобы не было никаких демонстраций.

Поэтому, несмотря на роспуск Думы, утром депутаты стали стекаться в Думу, где в комнате прогрессивного блока шло совещание. Было решено указу подчиниться, но членам Думы не разъезжаться и собраться на «частное» совещание.

На этом совещании было произнесено много речей – Некрасовым, Чхеидзе, Керенским, Милюковым и др. Решили выбрать Временный Комитет – «для водворения порядка в столице и для сношений с общественными организациями и учреждениями». В этот комитет вошел состав бюро прогрессивного блока с Керенским и Чхеидзе, так сказать, в придачу. Это, конечно, было решение в пользу революционного движения. В скором времени в Думу поступили сведения, что к Думе движется вооруженная толпа. Некоторые депутаты поспешили скрыться. Толпа рабочих, солдат, уличной черни и всякого сброда ворвалась в Таврический дворец, оттеснила караул, убила его начальника и запрудила все помещения Думы.

Все шли в Думу – и рабочие, и взбунтовавшиеся и убившие своих офицеров солдаты, и журналисты, и только что выпущенные из тюрьмы преступники, и, конечно, социалисты всех мастей.

 
«Сколько их, куда их гонит,
Что так жалобно поют?
Домового ли хоронят,
Ведьму ль замуж выдают?!»
 

(Пушкин «Бесы»)

Да, хоронили… но только не домового, а Русскую Государственность. Хоронили руками русских людей, одураченных преступным Заговором, десятилетиями мечтавшим разрушить Русское Православное Царство. Но этих похорон никогда бы не было, если бы Высшее командование армии во главе с генералом Алексеевым не приняло бы участия в этом величайшем преступлении.

Что же делал в это время Хабалов? Он сформировал небольшой отряд около 1000 человек и отправил его под начальством пол. Кутепова против мятежных частей. Но этот отряд «застрял» и требовал подкреплений. Подкреплений требовали многие: Голицын охраны, телефонная станция небольшого отряда, Мариинский дворец тоже. Между 2–3 ч. Хабалов, совершенно растерянный, явился к Голицыну. Там же был и военный министр Беляев. Решили собрать «резерв» под командой кн. Аргутинского-Долгорукова. Оказалось, что уже нет патронов. Обратились в Кронштадт. Оттуда ответили, что опасаются за крепость. Беляев, видя полную растерянность Хабалова, приказал начальнику Генер. штаба Занкевичу вступить в командование гвардейскими запасными частями. Приехал еще и Кирилл Владимирович и «рекомендовал» сместить Протопопова. Это была прерогатива только Государя, но тогда уже началась анархия и в головах очень многих. После этого Беляев отправился в Мариинский дворец (резиденция правительства), где министры «уже ожидали своего ареста». Не понимая сущности событий, члены кабинета думали, что все происходит из-за нежелания Думы видеть Протопопова министром, и убедили его «сказаться больным», – на что Протопопов, этот фанфарон и никчемный министр, совершенно растерявшись, согласился. Когда об этом было сообщено в Ставку Государю, Государь немедленно телеграфировал: «Перемены в личном составе при данных обстоятельствах считаю недопустимыми». Государь был совершенно прав – это было только ненужным и бесполезным самоунижением. Никакого «непротивления злу» Государь не знал.

А в Думе, в одной из комнат, собрался на первое собрание только что организованный Совет рабочих депутатов. Председателем выбрали Чхеидзе, его заместителем Керенского, в исполнительный комитет Суханова, Стеклова, Соколова и других вожаков-пораженцев.

Оставшиеся верные воинские части сосредоточились на площади Зимнего дворца. Там были Беляев, Хабалов и Занкевич. Совет министров объявил осадное положение, но все это уже запоздало. Голицын отправил телеграмму Государю, в которой «дерзал представить предложение» о замене себя другим лицом и составить… ответственное министерство.

Государь отвечает телеграммой Голицыну: «О главном начальнике для Петрограда мной дано повеление начальнику моего штаба с указанием немедленно прибыть в столицу. То же относительно войск. Лично вам предоставляю все необходимые права по гражданскому управлению. Относительно перемены в личном составе при данных обстоятельствах считаю их недопустимыми. Николай». Где же «непротивление злу», о котором так много говорят «хорошо информированные» издатели «Отречения»?

Около 8 ч. вечера в Марнинский дворец приехали Родзянко и приехавший в этот день в Петроград по вызову последнего Вел. кн. Михаил Александрович. Там Родзянко и Голицын просили Вел. кн. объявить себя регентом, принять командование над всеми войсками и поручить кн. Львову сформировать правительство. Вел. кн. на регенство не согласился, так как понимал, что это нарушение присяги своему Брату, а пойти с войсками против революции не решился из-за своего, действительно, слабого характера. Вел. кн. убедили обратиться к Государю со следующим заявлением: «для немедленного успокоения принявшего крупные размеры движения – необходимо уволить весь совет министров и поручить образование нового министерства кн. Львову как лицу пользующемуся уважением в широких кругах». Вел. кн. просил также Государя не приезжать в Царское Село.

Через короткое время Алексеев от имени Государя передал ответ. Государь благодарил за сообщение, но не считает возможным отложить свой отъезд и выезжает 28 февр. Все мероприятия Государь отложил до своего возвращения в Царское Село. В Петроград отправляется генерал-адъютант Иванов как главнокомандующий Петроградским округом, а с фронта направляются четыре пехотных и четыре кавалерийских полка.

В это время в Мариинский дворец было сообщено, что ко дворцу двигается вооруженная толпа. Все растерялись и… решили разойтись. Ворвавшаяся чернь (народ, как потом писали) начала разгром дворца.

Царское Правительство перестало существовать, не использовав против революции находившуюся в его распоряжении воинскую силу. Только Беляев продолжал еще короткое время бороться, вплоть до своего ареста. С ним был Занкевич, который фактически командовал не перешедшими к мятежникам частями. Он приказал собраться частям во дворе Зимнего дворца. Произнес речь о событиях и… все. Никаких приказаний. Настроение понижалось. Когда подошло время ужинать, стали расходиться по казармам, сперва ушли Преображенцы, затем Павловцы. Ушли и не вернулись. Ночью генералы решили перейти в здание Адмиралтейства. Оставалось всего 1500–2000 человек. Там оказались, кроме Беляева и Занкевича, Хабалов, Балк и др. Начальства было много, но… никто не командовал, все чего-то ждали и не знали, что делать. Мороз делал свое дело. Солдаты были одеты налегке. Спрашивали друг у друга, почему не вызываются военные училища. Хабалов лгал, что они получили какое-то другое назначение. Приезжал Кирилл Владимирович и говорил, что положение безнадежно. Приехавший ген. – адъютант Безобразов советовал не оборонять никому ненужное Адмиралтейство, а перейти в наступление.

Но генералы решили, что дело проиграно (по их же вине; вернее, тех «высших генералов», которые все это могли предвидеть) и надо вернуться в Зимний дворец и оборонять его, как символ Царской Власти. Все отправились, во главе с горе-генералами, к Зимнему дворцу. И… опять «застыли» и стали ждать. Чего? Они и сами не знали. Солдаты стали расходиться. Ночью приехал Вел. кн. Михаил Александрович и заявил, что войска надо увести из дворца, так как он «не желает, чтобы войска стреляли в народ из дома Романовых». Совершенно сбитые с толку генералы, сделав неудачную попытку связаться с Петропавловской крепостью, ушли опять… к Адмиралтейству. Оставление дворца по приказанию Великого князя, брата Государя, произвело удручающее впечатление. (Позже мы увидим, как члены Императорской Фамилии «вообще» себя вели. Это было полное вырождение.) Офицеры не понимали ничего. Да и трудно было понять, когда оставшимся верными долгу и присяге мешали выполнять свой долг.

В городе же победоносная солдатня осаждала казармы еще не присоединившихся к революции частей, нападала на офицеров, громила, что могла. Офицерство разбегалось. Какие-то подозрительные типы руководили всей этой рванью. Дольше всех сопротивлялся Финляндский полк. Потом уступил толпе и он.

Потом все устремились в Таврический дворец – Государственную Думу – цитадель революции. В Думе Временный комитет тоже не знает, что делать. Милюков и другие «лидеры» стали уговаривать Родзянко в том, что «Дума должна взять власть в свои руки». Позже, в эмиграции, Милюков писал в своей газете, в статье «Первый день»: «Тяжкие четверть часа» (размышления Родзянко. – В. К.). От решения Родзянки зависит слишком много: быть может зависит весь успех начатого дела. Вожди армии с ним в сговоре (выделено мною. – В. К.) и через него с Государственной Думой». Наконец Родзянко «согласился». Временный комитет объявляет себя властью. Комендантом Петрограда комитет назначает члена Думы отставного полковника Генер. штаба Энгельгардта.

В 6 ч. утра 28-го Родзянко послал Алексееву и главнокомандующем фронтами телеграмму. «Временный комитет членов Государственной Думы сообщает Вашему Высокопревосходительству, что ввиду устранения от управления всего состава бывшего Совета министров, правительственная власть перешла в настоящее время к Временному комитету Государственной Думы». Во второй телеграмме Родзянко сообщал, что «Временный комитет, при содействии столичных войск и частей и при сочувствии населения, в ближайшее время водворит спокойствие в тылу и восстановит правильную деятельность правительственных установлений». Это была сознательная ложь: власть не принадлежала Временному комитету. Она принадлежала Совету рабочих и солдатских депутатов. Когда Щегловитов был арестован, Керенский сказал ему:

«– г. Щегловитов, от имени народа объявляю вас арестованным.

В это время сквозь толпу протискивалась могучая фигура Родзянки.

– Иван Григорьевич, – как радушный хозяин обратился он к Щегловитову, – пожалуйте ко мне в кабинет.

Замешательство разрешил студент, заявивший:

– Нет, бывший министр Щегловитов отправится под арест, он арестован от имени народа.

Керенский и Родзянко несколько минут красноречиво, молча, смотрели друг на друга и затем разошлись в разные стороны. Щегловитов был отведен под стражей в знакомый ему министерский павильон Государственной Думы» (Н. Суханов «Записки о революции»).

Временный комитет в своем самом зачатии был совершенно бессилен, и «родившееся» от него Временное правительство никаким правительством не было – оно было нужно для того, чтобы Родзянко («самый глупый из всех участников заговора») мог легче лгать, а изменники генералы легче предать Государя Императора и этим самым отдать Россию в вековечное рабство интернациональным заговорщикам, которые так легко овладели нашей Родиной, после того как был убран ненавидимый ими «Удерживающий». И тут поистине открылась Тайна беззакония. Но было уже поздно – новые хозяева крепко держали в руках свою добычу. И держат до сих пор…

Глава XXI

Текст присяги. События в Ставке. Решение Государя ехать в Царское. Алексеев. Подготовка отправки войск с фронтов в Петроград. Миссия Иванова. Бубликов. Суханов. Керенский. Характеристика Алексеева. Измена Кирилла Владимировича

В этой главе я хочу привести текст присяги Государю Императору.

«Я, нижепоименованный, обещаюсь и клянусь Всемогущим Богом, пред Святым Его Евангелием, в том, что хочу и должен Его Императорскому Величеству, своему истинному и природному Всемилостивейшему Великому Государю Императору Николаю Александровичу, Самодержцу Всероссийскому, и Его Императорского Величества Всероссийского Престола Наследнику, верно и нелицемерно служить, не щадя живота своего, до последней капли крови, и все к Высокому Его Императорского Величества Самодержавству, силе и власти принадлежащие права и преимущества, узаконенные впредь узаконяемые, по крайнему разумению, силе и возможности, исполнять. Его Императорского Величества Государства и земель Его врагов, телом и кровию, в поле и крепостях, водой и сухим путем, в баталиях, партиях, осадах и штурмах в прочих воинских случаях храброе и сильное чинить сопротивление, и во всем стараться споспешествовать, что к Его Императорского Величества верной службе и пользе государственной во всяких случаях касаться может. Об ущербе же Его Величества интереса, вреде и убытке, как скоро о том уведаю, не токмо благовременно объявлять, но всякими мерами отвращать и не допущать потщуся и всякую вверенную тайность крепко хранить буду, а предпоставленным надо мной начальникам во всем, что к пользе и службе Государства касаться будет, надлежащим образом чинить послушание, и все по совести своей исправлять, и для своей корысти, свойства, дружбы и вражды против службы и присяги не поступать; от команды и знамя, где принадлежу, хотя в поле, обозе или гарнизоне, никогда не отлучаться, но за оным, пока жив, следовать буду, и во всем так себя вести и поступать, как честному, верному, послушному, храброму и расторопному (офицеру или солдату) надлежит. В чем да поможет мне Господь Бог Всемогущий. В заключение же сей моей клятвы, целую слова и крест Спасителя моего. Аминь».

Вот присяга, которую нарушили все предавшие своего Государя. И некоторые, как Николай Николаевич и Алексеев, еще до революции. «…Об ущербе же Его Величества интереса, вреде и убытке, как скоро о том уведаю, не токмо благовременно объявлять, но и всякими мерами отвращать и не допущать потщуся…» «Объявили ли благовременно и всякими мерами отвратили ли», Николай Николаевич во время визита к нему Хатисова, а Алексеев в разговорах со Львовым? Они уже тогда предавали Государя, а потом Алексеев передал Венценосца в руки четырех проходимцев, те другим, итак до Ипатьевского подвала.

Императрица в этот день 28 (февр.) телеграфировала Государю трижды: в 11 ч. 12 м. дня: «Революция вчера приняла ужасающие размеры. Знаю, что присоединились и другие части. Известия хуже, чем когда бы то ни было. Алис». В 1 ч. 3 м.: «Уступки необходимы. Стачки продолжаются. Много войск перешло на сторону революции. Алис». В 9 ч. 50 м. веч.: «Лили (Ден. – В. К.) провела у нас день и ночь – не было ни колясок, ни моторов. Окружный Суд горит. Алис».

В 10 ч. вечера ген. Гротен был вызван Беляевым по телефону. Он советовал увезти Царскую Семью из Царского. Возможно вооруженное нападение из Петрограда. Бенкендорф, после этого разговора, вызвал Могилев и сообщил Воейкову это известие. Когда Государь узнал о положении в Царском, Он повелел приготовить поезд для отъезда Государыни с детьми с тем, чтобы это не было доложено Императрице. Сам Государь предполагал выехать в Царское, чтобы там быть 1 марта. После этого Бенкендорфа вызвал по телефону Хабалов. Он сообщил, что оставшиеся верными войска голодны, так как в Зимнем дворце нет пищи. Бенкендорф понял, что это агония и что конец не за горами.

О том, что было в это время в Ставке, пишут несколько человек. Вот что пишет Лукомский: «Дворцовый Комендант сказал мне, что Государь приказал немедленно подать литерные поезда и доложить, когда они будут готовы; что Государь хочет сейчас же, как будут готовы поезда, ехать в Царское Село; причем он хочет выехать из Могилева не позже 11 ч. вечера. Я ответил, что подать поезда к 11 ч. вечера можно, но отправить их раньше 6 ч. утра невозможно по техническим условиям: надо приготовить свободный пропуск по всему пути и всюду разослать телеграммы.

Затем я сказал генералу Воейкову, что решение Государя ехать в Царское Село может повести к катастрофическим последствиям, что, по моему мнению, Государю необходимо оставаться в Могилеве… Ген. Воейков мне ответил, что принятого решения Государь не отменит и просил срочно отдать необходимые распоряжения. Я дал по телефону необходимые указания начальнику военных сообщений и пошел к генералу Алексееву, который собирался лечь.

Я опять стал настаивать, чтобы он немедленно пошел к Государю и отговорил его от поездки в Царское Село… Генерал Алексеев пошел к Государю. Пробыв у Государя довольно долго, вернувшись сказал, что Его Величество страшно беспокоится за Императрицу и за детей и решил ехать в Царское Село» (А. Лукомский «Воспоминания»).

Бубнов пишет (я об этом писал раньше по другому поводу. – В. К.): «…зная, какое ненормальное положение было в Верховном командовании, где все было в руках начальника Штаба (выделено мною. – В. К.), можно с уверенностью сказать, что – останься Государь в Ставке, ход событий от этого бы не изменился» (А. Бубнов «В Царской Ставке»). Воейков пишет следующее: «Я доложил Государю, что Он может сейчас же ехать ночевать в поезд, что все приготовлено и что поезд может через несколько часов идти в Царское Село. Затем я прошел к Генералу Алексееву предупредить о предстоящем отъезде Его Величества. Я его застал уже в кровати. Как только я сообщил ему о решении Государя безотлагательно ехать в Царское Село, его хитрое лицо приняло еще более хитрое выражение и он с ехидной улыбкой слащавым голосом спросил меня: “А как же Он поедет? Разве впереди поезда будет следовать целый батальон, чтобы очищать путь?”

Хотя я никогда и не считал генерала Алексеева образцом преданности Царю, но был ошеломлен как сутью, так и тоном данного им в такую минуту ответа. На мои слова: “Если вы считаете опасным ехать, ваш прямой долг мне об этом заявить”, генерал Алексеев ответил: “Нет, я ничего не знаю, это я так говорю”. Я его вторично спросил: «После того, что я от вас только что слышал, вы должны мне ясно и определенно сказать, считаете вы опасным Государю ехать или нет?”, на что генерал Алексеев дал поразивший меня ответ: “Отчего же? Пускай Государь едет… ничего”. После этих слов я сказал генералу Алексееву, что он должен немедленно сам лично пойти и выяснить Государю положение дел: я думал, что, если Алексеев кривит душой передо мной, у него проснется совесть, и не хватит сил слукавить перед лицом самого Царя, от которого он видел так много добра.

От генерала Алексеева я прямо пошел к Государю, чистосердечно передал Ему весь загадочный разговор с Алексеевым, и старался разубедить Его Величество ехать при таких обстоятельствах; но встретил со стороны Государя непоколебимое решение во что бы то ни стало вернуться в Царское Село. При первых словах моего рассказа, лицо Его Величества выразило удивление, а затем сделалось бесконечно грустным. Через несколько минут к Государю явился генерал Алексеев и был принят в кабинете. По окончании разговора с Алексеевым, Его Величество сказал мне, что Он не изменил Своего решения ехать» (В. Воейков «С Царем и без Царя»).

Флигель-адъютант Мордвинов пишет: «На мой вопрос, не наступило ли улучшение в Петрограде, Алексеев только безнадежно махнул рукой: “Какое там, еще хуже. Теперь и моряки начинают и в Царском уже началась стрельба”.

“Что же теперь делать”, – спросил я волнуясь.

“Я только что говорил Государю?” – отвечал Алексеев теперь остается лишь одно: собрать порядочный отряд где-нибудь примерно около Царского и наступать на бунтующий Петроград. Все распоряжения мной уже сделаны, но, конечно, нужно время… пройдет не менее пяти-шести дней пока все части смогут собраться. До этого с малыми силами ничего не стоит и предпринимать”.

Генерал Алексеев говорил все это таким утомленным голосом, что мне показалось, что он лично сам не особенно верит в успешность и надежность предложенной меры» (А. Мордвинов «Отрывки из воспоминаний).

А в Царском началось то, что всегда бывает, «…понемногу все нас покидали. Одни из боязни за себя, других арестовывали. Уехал граф Апраксин, генерал Ресин, ушли флигель-адъютанты, слуги, офицеры и наконец полки. После каждого прощания Государыня возвращалась, обливаясь слезами. Ушли от меня сестра милосердия, санитар Жук, доктор лазарета, спасались все, кто мог. Императрица не теряла голову, всех успокаивала, за всеми ходила, всех ободряла, будучи уверена, что Господь все делает к лучшему. Так учила Она – не словами, а примером глубочайшего смирения и покорности воли Божией во всех грядущих событиях. Никто не слышал от нее слова ропота. На следующий день (1-го марта. – В. К.) полки с музыкой и знаменами ушли в Думу. Гвардейский экипаж под командой Великого князя Кирилла Владимировича… По дворцу бродили кучки революционных солдат, которые с интересом все рассматривали, спрашивали у оставшихся слуг объяснение. Особенно их интересовал Алексей Николаевич. Они ворвались к нему в игральную, прося, чтобы им Его показали. Императрица продолжала оставаться спокойной и говорила, что опасается только одного: чтобы не произошло кровопролития из за Их Величеств» (А. Вырубова «Страницы из моей жизни»).

В Адмиралтействе была агония. Беляев, не зная, что Родзянко уже открыто изменил Государю, говорит с ним по телефону. Родзянко советует прекратить сопротивление и распустить войска. Беляев получает сообщение, что Петропавловская крепость перешла на сторону мятежников, что преображенцы готовятся атаковать Адмиралтейство. Откуда то начали стрелять, ранили несколько лошадей. Занкевнч опять собирает офицеров и опять… только говорит. В 8 ч. 25 м. Хабалов послал Алексееву телеграмму: «Число оставшихся верных долгу уменьшилось до 600 человек пехоты и до 500 чел. всадников при 13 пулеметах и 12 орудиях с 80 патронами всего. Положение до чрезвычайности трудное». Через полчаса Хабалова по телефону вызвал из Могилева Иванов, сообщил о своем назначении и поставил десять вопросов.

На все вопросы Хабалов ответил весьма неутешительно. В них давалось верное изображение тогдашней обстановки. Из отряда стали уходить офицеры. Первый ушел по… болезни. Генералы стали колебаться.

В 12 ч. к генералу Хабалову явился офицер от морского министра Григоровича (правительства уже не существовало. – В. К.) с требованием… очистить здание от войск.

Беляев разрешил всем разойтись. Через четверть часа войска стали покидать Адмиралтейство. В 1 ч. 30 м. Беляев телеграфировал Алексееву: «Около 12 часов дня 28 февр. остатки, оставшихся еще верными, частей в числе 4 рот, 1 сотни, 2 батарей и пулеметной роты по требованию морского министра были выведены из Адмиралтейства, чтобы не подвергнуть разгрому здание. Перевод всех этих войск в другое место не признан соответственным ввиду неполной их надежности. Части разведены по казармам, причем, во избежание отнятия оружия по пути следования, ружья и пулеметы, а также замки орудий сданы Морскому министерству. 9157. Беляев». Это был конец. В 4 ч. дня вооруженная толпа арестовала в Адмиралтействе Хабалова, Беляева, Балка и др.

Хорош же был морской министр Григорович! Недаром он был так популярен в Думе и многие «советовали» Государю назначить его Председателем Совета министров. Теперь многое становилось ясным.

В Душе Родзянко приказал вынуть в главном зале из рамы портрет Государя. Солдаты сорвали его штыками. А революционеры разжигают солдат против офицеров. Демагогия растет. Но появляется вокруг Энгельгардта кучка офицеров Генерального штаба, которая восторженно приветствует революцию. Это – Туган-Барановский, Якубович, кн. Туманов и… Половцев, начальник штаба «дикой» дивизии, который после Корнилова будет назначен командующим Петроградским военным округом. Они делают распоряжения, чтобы «не пустить» Иванова с его отрядом в Петроград. В Думу стали приводить и привозить видных деятелей царского режима. Вечером сам явился жалкий Протопопов. А на улице толпа зверски расправляется с городовыми.

Но все же все нервничают и боятся. Боятся прихода войск с фронта, боятся возвращения Государя. Во что бы то ни стало стремятся помешать продвижению поездов. Это поручили Бубликову, который стал распоряжаться с большим рвением. Бубликов, как и подавляющее большинство «героев февраля», был масоном. Он выпустил воззвание полное демагогии, которое начиналось: «Железнодорожники! Старая власть, создавшая разруху во всех областях государственной жизни, оказалась бессильной. Комитет Государственной Думы, взяв в свои руки оборудование новой власти, обращается к вам от имени отечества: от вас зависит спасение родины»… Яне буду продолжать это демагогическое, насквозь лживое заявление. Разруху создала не власть, а революционная рвань, к которой принадлежали как и сам Бубликов, так и его покровитель Родзянко, прогрессивный блок, социалистические партии, «Земгор» и прочие оппозиционные очаги. Комитет Государственной Думы никакой властью не обладал, и, как мы увидим позже, сам Родзянко не имел права сообщаться по телеграфу без разрешения всех этих Сухановых, Стекловых, Соколовых, Чхеидзе и прочих новых владык взбунтовавшегося Петрограда. Но Бубликов отдавал приказания и все его слушались. Чувствовалось, что та преступная пропаганда, которая велась все эти годы, давала себя знать. Да и братьев «свободных каменщиков» было повсюду больше, чем достаточно, а они должны были исполнить, что им было приказано. Помните – «Убью, если будет велено». Преследуя «темные силы» «реакции и царизма», эти «лучезарные силы» масонов сидели и во Временном комитете Государственной Думы, и в далеко не временном Совете рабочих и солдатских депутатов, находились среди высшего командования Императорской Армии, гвардейских офицеров, дипломатов, профессоров, журналистов, банкиров и прочих «прогрессивных и передовых» изменников нашей Родины. Вместе с Бубликовым активное участие в подлинной разрухе принял его родственник инженер Ломоносов. Это они повинны в том, что ни Государь, ни Иванов не смогли пробраться в Петроград. Суханов пишет о реальном положении, создавшемся к тому времени: «Формально власть принадлежала думскому комитету, который проявлял не малую деятельность, который быстро распределил ведомства и функции между депутатами Прогрессивного блока… но, в частности, он не имел никакой реальной силы для очередной “технической” задачи – водворения порядка и нормальной жизни в городе. Если кто-либо располагал для этого средствами, то это был Совет рабочих депутатов, который начинал овладевать и располагать рабочими и солдатскими массами. Всем было ясно, что в распоряжении Совета находятся все наличные (какие ни на есть) рабочие организации, что от него зависит пустить в ход стоявшие трамваи, заводы, газеты и даже водворить порядок, избавить обывателя там и сям от эксцессов при помощи формировавшихся дружин.

Несомненно, если “сознательные” буржуазно-интеллигентские группы были всецело на стороне единовластия думского комитета, то нейтральная интеллигентская обывательщина и весь третий элемент тяготел тогда к Совету депутатов. И представители их, не разбирая никаких прав и норм представительства, ломились в залу заседаний»… (Н. Суханов. «Записки о революции»). Но, несмотря на хвастливые замечания Суханова, все «они, и временные, и не временные, трусили отчаянно, и когда случайно около здания Думы послышались выстрелы, то … Керенский бросился к окну, вскочил на него и, высунув голову в форточку, прокричал осипшим, прерывающимся голосом: “Все по местам!.. Защищайте Государственную Думу! Слышите: это я вам говорю, Керенский… Керенский вам говорит… Защищайте вашу свободу, революцию, защищайте Государственную Думу! Все по местам!..” Но на дворе также была паника, все были заняты выстрелами. Никто, кажется, не слушал Керенского, или слышали очень немногие. Во всяком случае, никто не шел “по местам” и никто не знал их. А неприятель не показывался, никто не нападал, никто никого не пугал, кроме самых испугавшихся»… (Н. Суханов).

Всю эту революционную рвань с Сухановыми, Стекловыми, Керенскими, думскую рвань с Родзянко, Милюковым, Гучковым, Шульгиным и просто уличную рвань можно было уничтожить в два счета. Бубликов, «герой февраля», пишет: «достаточно было одной дисциплинированной дивизии с фронта, чтобы восстание было подавлено» (С. Ольденбург).

И только подавление бунта могло остановить развал, который тщательно подготовлялся всеми «прогрессивными» и «лучезарными» силами. Были ли верные войска, которые могли это сделать? Несомненно. И 3-й конный корпус графа Келлера, и гвардейская кавалерия, и л. – гв. Преображенский полк (настоящий, а не запасный батальон) под командой пол. Ознобишина, и 1-я гвардейская дивизия, которой было вначале приказано идти на усмирение в Петроград, все они исполнили бы свой долг». Но победить анархию мог только Государь во главе верных Ему войск, а не «ответственный кабинет» из думских деятелей, находившихся во власти Совета рабочих и солдатских депутатов» (С. Ольденбург).

Почему же армия не подавила бунта? Почему приказ Государя подавить беспорядки не был исполнен? Кто мог это сделать, кто должен был это сделать? Руководство армией и в первую очередь Алексеев, как фактический руководитель армии, как с гордостью об этом пишут все эти генералы, протопресвитеры, адмиралы, полковники, подполковники. Все эти господа выставляют какие-то чисто формальные стороны «невозможности» для Алексеева это сделать, приводят подробнейшие часы и минуты «циркулярных» «нециркулярных» и просто телеграмм и упускают из виду одну кардинальную сторону всего этого гнусного времени. Нравственную.