Текст книги "Как это было"
Автор книги: Ян Ларри
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)
Шесть пятниц на одной неделе
О раздоре среди коммунщиков узнали в деревне. Но к этому раздору деревня отнеслась по-своему. Правда, кулаки хихикали и руки потирали довольно:
– Вон оно! Дело только начали, а уже вон как пошло… Головы чуть не поотрывали друг другу. Коммуния?!
Но большинство крестьян иначе заглянуло на это дело.
– Тысячами ворочают! – передавали один другому, – вот те и гольтепа.
– Сказывают Федоров пять тысяч в банк хотел положить, однако остальные не дали. Коров будут куплять цельную сотню и трактор.
– Неужто тысячами ворочают?
– А ты думал как?
– Вот тебе и зайцы!
– Зайцы! Да за этих самых зайцев, говорят, хлеще чем за овец город платит.
На другой день к Федорову прибежала мать Пашки и подняла такой тарарам, что и не передать даже.
– Куда деньги девал? – кричала пашкина мать, наступая на Федорова, – думаешь, несмышленный парнишка, так его обмануть можно? Думаешь, вступиться за него некому?
– Да в чем дело? Что орешь-то? – удивился Федоров.
– Ты не крути! Я тебе не Пашка! Меня не обманешь! Не таковская!
– Ну, что тебе надо?
Деньги давай! Долю пашкину отдай! Пятьсот целковых!
Федоров положил свою ладонь на лоб пашкиной матери.
– Здорова? Голова не болит?
– Уйди! Не трожь, дьявол!
Она отскочила в сторону.
– Давай деньги, Федоров! Честью тебя прошу!
Пришлось вызвать Пашку.
– Какие деньги? – спросил его Федоров.
– Не знаю!
– Пашка! – закричала мать, – обманывают они тебя. Дитятко ты мое бедное! Работал, работал цельное лето, а этот жулик себе в карман все сунул!
Она схватила Пашку за руку и потащила за собой.
– Не дам я издевки творить над сыном! Собирайся, сынок! Идем! А ты, – погрозила она пальцем Федорову, – ты еще попляшешь. Тебе это не старый режим. Славу богу, и суд у нас имеется на таких сплотаторов.
Пашка вырвался из рук матери и хмуро сказал:
– Никуда я не пойду. Мне и здесь хорошо!
– Верно, Пашка! – кивнул головой Федоров, куда ты пойдешь от своего хозяйства?…
Пашкина мать подняла крик, погрозила Федорову судом и умчалась к председателю просить защиты.
Никуда я не пойду. Мне и здесь хорошо!
В тот же день ребята получили от своих шефов письмо и книги.
Вот что писали пионеры:
Дорогие товарищи!
Как вы поживаете? Как идут ваши дела? Напишите, как работает инкубатор и что вы сейчас делаете? Мы собрали для вас книги и посылаем их вам. Прочтите всем вслух книжку с красной обложкой «Робинзон Крузо». Очень интересная книга. Обязательно отвечайте. На следующее лето мы приедем к вам помогать работать.
С пионерским приветом.
Далее следовали подписи.
Так появилась в артели увлекательная книга о жизни Робинзона Крузо, которую поочереди ребята читали вечерами в бараке.
Керосиновая лампа бросала желтый свет на стены, и по стенам ползли тени сидящих вокруг лампы. Во время чтения коммунщики сидели тихо, стараясь не шевелиться. А если кто-нибудь откашливался, в его сторону повертывались головы, и в бараке катились предостерегающее шипенье:
– Ш-ш-ш!
Особенно внимательно слушал Никешка. Охватив кудлатую голову руками и положив локти на стол, он смотрел горящими глазами в рот читающего и, быстро шевеля губами, беззвучно повторял каждое слово. Федоров задумчиво смотрел на потолок. Кузя, склонив голову на бок, уминал пальцами табак в трубке, не решаясь закурить, чтобы не пропустить ни одного слова.
Сережка, поджав под себя ноги, сидел на топчане, вытянув голову и блаженно улыбаясь.
Юся Каменный молча лежал на топчане, сложив руки на животе, слегка шевеля носками.
В напряженной тишине звенел голос читающего, унося слушателей в диковинную страну, на пустынный, необитаемый остров.
Всякая работа шла у меня очень медленно и тяжело. Чуть не целый год понадобился мне, чтоб довести до конца ограду, которой я вздумал обнести свое жилье. Нарубить в лесу толстых жердей, вытесать из них колья, перетащить эти колья к моей палатке – на все это нужно было много времени. Иногда у меня уходило два дня только на то, чтобы обтесать кол и принести его домой, а третий день на то, чтобы вбить его в землю. Я этим не смущался и продолжал свою работу.
Керосиновая лампа коптила, но увлеченные чтеньем коммунщики сидели не шевелясь.
Укладываясь спать, они обсуждали прочитанное, спорили и досконально разбирали поступки Робинзона.
– Не потерялся парень, – говорил Никешка, стаскивая сапоги, – за это люблю… Хоть один остался, а рук на опустил. Молодец!
– Товарища бы ему, – вот завернули бы дело!
– Н-да… Одному не ахти как ловко!
Появление Пятницы было встречено с восторгом.
– Теперь вдвоем они наворотят делов!
Не нравилось только то, что Робинзон превратил Пятницу в слугу. Этого уж никто не одобрил.
– Ишь ты, сам в беде, а другого слугой делает. Дурак этот Пятница. Послал бы его к чорту и крышка.
После этого к Робинзону охладели, однако книгу дослушали до конца. Никешка несколько дней пребывал в раздумье, а как-то раз во время обеда поделился своими мыслями со всеми:
– Ежели смотреть в корень, так выходит мы тоже вроде Робинзона будем. Из ничего ить кадило раздули!
– Зато – вона сколько нас, Агафонов! На что ни навалимся гуртом, под руками горит. Нам бы такой остров, мы бы его за год в рай превратили.
– А много ли нас? – откашливался Тарасов, – хозяйство растет, а руки не больно растут. По две было каждого, по две и осталось. Эх, братцы, нам бы теперь десяток Пятниц, – горы свернули бы…
С появлением в артели коров появились новые заботы. Коммунщики, разрываясь на части, работали с утра и до поздней ночи, не зная отдыха даже в праздничные дни.
– С ног валимся! – жаловались некоторые.
– Сдохнем на такой работе! – угрюмо ворчал Кузя.
Федоров видел, что так долго не протянуть. Он подолгу совещался с Тарасовым, ходил в деревню, беседовал с мужиками о колхозе и возвращался обратно хмурый и озабоченный. Вернувшись однажды из деревни, Федоров собрал ребят и заявил:
– Беда, хлопцы… На полгоры взобрались, а дальше хозяйство не пущает. Тяжело стало карабкаться. Без подмоги ежели, так улитками придется ползти…
Ребята молчали.
– Надо что-то делать, – сказал Федоров, – дальше так нельзя. Ерунда получается.
– Ясно – ерунда! – кивнул головой Мишка.
– Ну вот… Думал я тут, думал, и надумал такую штуку: отцов вам надо тянуть в дело… Матерей тащить надо…
– Я батьке говорил… Не идет! – сказал Васька.
– Мой ни в какую! – сказал Петька.
– И мой!
– И мой!
– Знаю! – нахмурился Федоров, – а только надо нам попробовать с другого конца подойти… Вы вот что, ребята… хозяйство наше, сами видите какое… На тысячи рублей теперь потянет…
– Ясно! – подтвердил Мишка.
– А хозяева этому хозяйству вы сами… Вот вы и потолкуйте об этом дома. Скажите батькам, что имеете. Ежели мол поделить теперь все, так рублей по триста на каждого достанется… Про долг помолчите… Про долг говорить не следует… А ежели мол, батька, ты не хочешь к нам итти, так и я выхожу вон… и доля моя пропадет мол.
После этого собранья, Федоров устроил второе совещание. Собрав всех остальных, он без лишних предисловий заявил:
– Надо, товарищи, что-то делать. Сами видите, с ног сбиваемся. Надо действовать. Я вот предлагаю устроить день колхоза. То есть не день, вечер… Сегодня, как кончим работу – пойдем в деревню. Кто к одному, кто к другому: Кто кого знает, пусть тот того и обработает. В деревне имеется еще семь батраков. Этих надо непременно затащить. Будете говорить что, – напирайте на хозяйство. Сюда тащите, – смотрят пусть все. Насчет турнепса, который лопали недавно, – помолчите. Зря трепать языком нечего. Что было, то было. На коров больше упирайте. Десять мол племенных. Насчет всего остального – после объясним. Но напирайте. Нажимайте по совести, потому без людей – зарез нам. Не размахнешься без людей никак.
В тот же вечер коммунщики расползлись по деревне. Дома остались дед Онуфрий, Миша Бондарь, который вот уже третий день страдал зубной болью, и Катя. Все остальные двинулись собирать друзей и товарищей.
– Кто больше приведет, – смеялся Никешка дорогой, – тому премия. Два вареных турнепса.
Дружный хохот подхватил слова Никешки, а Кузя хлопнул его по плечу и, кашляя, сказал:
– Ну, вострый, чорт! На всякий-то случай у него смешинка запасена.
– Этот уж приведет! – уверенно произнес Сережка.
– Да уж будьте в спокое!
* * *
Однако, не повезло Никешке. Ему не только не удалось никого перетянуть в артель, но даже поговорить с батраками не сумел Никешка.
Когда поймал он у ворот силантьевского дома батрака Кучеренко и начал угощать его табаком, на двор вышел сам Силантий. Увидев Никешку, он подошел к нему и ухватил цепкими руками за плечи:
– Ты чего… Что надо? Куда прилез?
Силантий стучал зубами, брызгался слюной и от гнева задыхался, будто в гору бежал:
– Уйди! Уйди от греха!
– Но, но, потише! – сказал Никешка, снимая со своих плеч руки Силантия, – не воровать пришел к тебе… А постоять у ворот с товарищем не запретишь.
Силантий затрясся от злости.
– Волк тамбовский тебе товарищ! Почем я знаю, зачем ты пришел. Может поджечь меня по злости хочешь?.. Коммунщик чортов! – И повернувшись к Кучеренку сказал:
– Иди-ка, милый… Поужинаем, да спать. Вставать завтра рано.
Когда они уходили, Никешка крикнул вдогонку:
– Заходи, Кучеренок, поболтать… Дело к тебе есть…
Но вряд ли услыхал Кучеренок приглашение Никешки.
Такая же неудача постигла и других коммунщиков. И только одному Кузе повезло. Возвращаясь обратно, он встретил на дороге человека, который поровнявшись с Кузей, остановил его и, сняв шапку, спросил вежливо:
– А будьте добры, товарищек…
– Ну? – остановился Кузя.
– Будьте добры сказать, как тут пройти до Прокофия Микулина.
– До кулака Прокофия? – переспросил Кузя и, оглядев с ног, до головы незнакомца, кашлянул:
– А ты кто ж такой будешь? Родственник или как?
Незнакомец кивнул головой.
– Вроде бедного родственника. В батраки приглашен…
– А-а! – протянул Кузя и, подумав немного, сказал:
– С чего ж ты это вдруг надумал?
– В батраки-то? Да как сказать?.. Спортом решил заниматься. Очень уж меня тянет к физкультуре, когда в брюхе кишка за кишкой гоняется.
Кузя добродушно рассмеялся:
– Вострун оказывается. Вот бы вам с Никешкой вместе…
Кузя почесал затылок и сказал:
– Не знаю, как тебя звать-то…
– Семеном Петровичем…
– Ишь ты, – удивился Кузя, – Семеном, да еще Петровичем. Длинный какой. Так вот, Семен, парень ты видать оборотистый, а нам таких подавай только… ну, так… Как бы тебе это сказать… Однисловом, шагай за мной. Там тебе расскажут, что надо… я и сам бы рассказал, да язык-то у меня не тово… Не приспособлен к разговору… Больше насчет еды он.
– С тобой итти? – нерешительно произнес Семен, – а кто тебя знает, какой ты есть человек. Может ограбить думаешь дорогой. Может последнюю блоху у меня сопрешь?
– Шутник, – засмеялся Кузя, – так пошли, что-ли?
– Что ж с тобой делать? Итти, так итти, как говорил один помещик, удирая в октябре из России.
* * *
Коммунщики сидели в бараке, хмуро переговариваясь о неудаче.
– Поймал я одного, – рассказывал Юся Каменный, – поговорил, конечно. Так и так дескать, не хочешь ли с нами работать…
– Ну?
– Э, – махнул Юся рукой, – рази мало дураков среди нашего брата? Я ему одно, – он мне другое. Сколь, грит, платите. Я ему: дескать весь мир можешь забирать. А он грит: три рубля положите в месяц, – пойду, а так не согласен.
– Вот дубина!
– А я тут одного улещал, так тот еще дурнее оказался, – сказал Сережка, – у вас, грит, пока-то что будет, а тут два целковых в месяц будто из банка получаю.
– Глупый у нас еще народ!
– Верно! – усмехнулся Федоров, – а только за примером ходить недалеко.
Коммунщики вспомнили недавнюю ссору и замолчали. Никешка полез в карман за табаком и, виновато улыбаясь, сказал:
– На свете всего бывает… Конь о четырех ногах, да и то спотыкается, а несознательному на двух и оченно даже трудно.
– Кузя главное шумел… А мы что?
В это время распахнулась дверь и через порог шагнул Кузя, а следом за ним вошел Семен.
– Вот он! Легок на помине!
– Смотри, никак привел кого-то!
Кузя бросил шапку на топчан:
– Пятницу притащил!.. Знакомьтесь!
Семен снял с плечей мешок, положил его у порога и сдернул с головы приплюснутый картуз. Черные вьющиеся волоса упали на широкий лоб, под которым светились внимательные, немного насмешливые глаза.
– Добренького здоровья, товарищи!
– Здравствуй!
– Поставь мешок-то к столу. У порога мокро. Вымочишь еще что!
– Это верно! – подхватил мешок Семен, – золото мокроты не любит. Плесневеет очень.
– Ишь ты, богатый стало быть?
– Отцовское добро таскаю. Тысяча и сто тридцать семь блох, пуговица да вязальный крючок, полтора гвоздя да щетина порося.
– Разговорчивый какой!
Не бойся, дядя, это не заразная болезнь!.. А между прочим, кто же вы будете? Народу много, а на столе ничего не вижу. Цыгана, что ли, похоронили?
Сережка подтолкнул Никешку в бок:
– Ну-ка тяпни поострее! Пусть наших знает!
Никешка подумал и сказал:
– На крестины собрались, да вишь ты, младенца дождаться не можем. Загулял где-то с получки.
Все захохотали.
– Вот ишь вострый какой! – вскричал Миша Бондарь.
Но Семен только головой покачал.
– Эх, брат, у нас под Оренбургом от таких шуток верблюды горбатыми стали. – все рассмеялись снова.
Так состоялось знакомство. А когда в бараке начали укладываться спать, Семен, стаскивая с ног сапоги, спросил деловито:
– Так я значит с Никешкой завтра за дровами еду?
– Эге! – сонно протянул Федоров и, закутавшись с головой в шинель, захрапел на весь барак.
* * *
Утром прибежала пашкина мать. Увидев Федорова в крольчатнике, она подошла к нему и, поправляя на голове платок, сказала:
– Ты что? Сердишься на меня?
– Что ты, что ты, тетя? – замахал руками Федоров, – да рази можно на тебя сердиться? Первая женщина, можно сказать, на деревне, а я стану сердиться. Наоборот. Мы тут все время к себе хотим пригласить тебя.
– Взяли бы, да пригласили! – усмехнулась Пашкина мать, – может и пойду!
– Пойдешь? – удивился Федоров, делая вид, что ему неизвестно зачем пришла пашкина мать, – хотя почему бы тебе и не пойти?.. Мы тут всегда говорили: Федосья Григорьевна мол умная баба. Не хуже любого мужика понимает, что мед слаще редьки. Уж ежели мол первой и войдет к нам в артель, – так непременно Федосья Григорьевна.
Польщенная этими словами, пашкина мать так хорошо улыбнулась, будто расцвела вся. Резкие черты ее лица смягчились. По губам поплыла ласковая улыбка. Федосья Григорьевна вздохнула и сказала:
– Давно вижу, что дело вы тут делаете, и завсегда всем говорила: будет толк. Это хоть у кого спроси.
Федоров промолчал. Он знал, как костила коммунщиков Феодосья Григорьевна в деревне, как всем перемывала она косточки, но об этом решил забыть и не вспоминать никогда.
– Ну, а коли так, – весело сказал Федоров, милости прошу к нашему шалашу.
Через несколько дней в артель влилось еще четыре семьи: родители Мишки и Кости, мать и тетка Семки, отец и дядя Петьки, отец и бабка Васьки.
– Вот оно когда пошло! – ликовал Федоров. Шесть пятниц на одной недели! – подхватил Никешка, который с приходом Семена острил теперь чаще, чтобы удержать за собой славу, как о самом остром на язык человеке.
Тараканы начинают платить налоги
Наступила осень.
В воздухе чувствовалась свежесть сентябрьских дней. По утрам купол неба был ослепительно синий. В мягкий и нежный полдень горизонт затягивался туманной-ласковой дымкой. Звездные ночи казались часто жуткими из-за далеких призрачных огней, пламя которых плясало там, где стога соломы горели на фоне горизонта желтым светом заката.
В эти дни на берегу озера с утра сновали взад и вперед люди, со скрипом подъезжали груженые лесом подводы. Крик, шум, гусиное гоготанье, отчаянный визг свиней, удары топоров, грохот бревен, ржание коней и мычанье коров сливалось в нестройный многоголосный гул и гудом каталось над берегом.
– Эй! Гей! Куда бревна?
– У-у-ух!
– Ми-ишка-а-а-а!
– Кадки, да-вай-те-е-е!
– У-у-ух!
Под навесом стучали сечки. В больших корытах никла под сечками белокочанная капуста. И сечки, захлебываясь, приговаривали:
– Хуть, хуть, хуть, хуть! Так, так! Хуть, хуть, хуть, так, так!
В коровнике звенели ведра. Перед бараком возвышались стога сена, над которыми висели дощатые навесы:
– Па-ашка-а-а-а!
– Хуть, хуть, хуть, так, так!
– У-у-у-ух!
Около вальеров стояли корзины, полные моркови, можжевеловых ягод, молодой хвои и сена. Кролики беспокойно сновали вдоль изгороди, прыгая один через другого, образуя сплошной меховой поток, в котором словно волны подскакивали белые ангоры, коричневые гаванны, пятнистые горностаи, черно-огненные англичане, серебристые сиамы, светлые шампани, голубые венские и рыжевато-серые фландры.
Работу кончали при свете фонарей. Но, несмотря на горячку, ребята все-же выбрали время, чтобы написать своим шефам письмо, в котором они рассказывали о последних переменах.
Вот что писали на этот раз ребята:
Дорогие товарищи!
У нас произошли большие перемены. Сейчас у нас уже 28 человек. Коров купили 10 штук, да одна корова деда Онуфрия и две еще привели, которые вновь вступили. А еще привели они три лошади, семьдесят гусей и сорок одну курицу с четырьмя петухами.
Инкубатор работает хорошо. Цыплят вывел он уже шесть сотен. Только мы сейчас прекращаем его. Потому что нет теплых сараев и птица может померзнуть. Сейчас у нас рубят капусту. Уже пять больших кадок наквасили. Насолили мы грибов груздей на зиму бочку и белых насушили четыре короба. А еще мы накоптили рыбы. Весь чердак завесили. Сейчас у нас есть коптильня. Вчера мы солили рыбу на зиму. Целых две бочки вышло. Очень плохо с тем, где бы нам жить. Все, что построили, пошло под скот. Сейчас уже возят лес. Будем строиться. Но Федоров говорит – придется померзнуть. Скоро мы начнем ходить в школу и собьем в школе пионерский отряд. Сейчас у нас делают масло, потому что молока много и некуда везти. Очень далеко от нас город. Приезжайте к нам летом. Будем очень ждать.
* * *
Под этим письмом расписались все ребята.
У нас произошли большие перемены.
Вскоре артель увеличилась еще на несколько семей, а в октябре вступил сам председатель сельского совета Кандыбин. С этого времени начались разные события, которые привели в движение всю деревню.
Кандыбин с первых же дней, как только вступил в артель, поднял разговор о земле. Он предложил вызвать землемера и произвести передел с таким расчетом, чтобы собрать разбросанную в разных местах землю коммунщиков в один кусок.
– Землю надо под бок подтащить! Иначе – мученье одно. Мой надел на том конце, Федосьи на другом, тальники тут, Федоровская земля здесь. На что это похоже?
Но собрать все куски воедино не так-то уж и легко было. С тальниками и Федоровским наделом соприкасались наделы кулака Силантьева и двух середняков: Астафьева и Курмышева. Надо было уговорить их произвести обмен, но с первых же слов по этому поводу коммунщики натолкнулись на сопротивление. Особенно протестовал Силантьев.
– Нет моего согласия! Не допущу этого! – размахивая нелепо руками, брызгал слюной:
– Какая ваша земля?! Тоска одна, а тут навозу одного сколько ввалено. Десять годов ухаживаю за землицей. Как за оком своим слежу. Потом удобрил землицу.
– Чужим-то потом нехитро удобрять! – усмехнулся Тарасов.
Силантий топал ногами и визжал, точно свинья на бойне.
– Глотку порву за свою землю… Убейте сначала… Все равно не отдам по добру.
Отказались произвести обмен и Курмашев с Астафьевым.
– Ежели такой закон есть – делайте, а так не согласны.
– Да ведь, вам же ближе будет к земле!
– Это нам безразлично. Привезете бумагу – валяйте. И опять же надо принять во внимание: засеяна земля.
– А наша что ж? Под паром что ли ходит? Обсемененную предлагаем.
– Может на вашей ничего не взойдет.
– И на вашей может не взойти… А может и так случиться, что наша земля еще больший даст урожай.
Федоров вертел у мужиков на армяках пуговицы и говорил:
– Слова-то какие?! Мое – твое – наше! А к чему все это? Вона сколь у нас добра всякого! И коровы и птицы и другая животность. А мы, пожалуйста, пусть все это ваше будет. Переходили бы заодно работать.
– Поживем-увидим! – уклончиво ответил Курмашев, – а только без бумаги нет нашего согласия.
После бесплодных переговоров Кандыбин уехал в город за землемером.
* * *
Тем временем коммунщики убирали поля и перепахивали их вновь. После уборки хлеба начали строить жилое помещение. Пользуясь теплыми днями, коммунщики возили лес и клали венцы небольшого амбара, в котором должны были зимовать человек десять мужиков. Остальные решили провести эту зиму в старых избах. Одновременно с постройкой амбара начали расширять птичник и крольчатник.
Много времени было затрачено на отепление сарая, в котором временно помещался скот.
Большие заботы были теперь у коммунщиков, – как заготовить удобрения.
За бараками вырыли огромную яму для компоста. Сюда сваливались сгнившая ботва, рыбья кость, чешуя и внутренности, сюда же сваливали навоз, птичий помет, остатки обеда, человеческие испражнения, подохшую птицу, прихлопнутых капканами крыс, а также весь мусор, который накапливался в бараке. Сюда же валили гнилое сено и солому, а все это каждый день поливали мочей животных.
Затея с компостом принадлежала Семену. Он каждый день приходил смотреть, как наполняется яма и непременно тащил сюда какую-нибудь пакость. Он следил за тем, чтобы помои выливались в компостную яму и искренне огорчался, когда видел мишкину мать, выливающую помои куда попало.
– Ах, тетка! – с сокрушеньем качал головой Семен, – золото выбрасываешь.
– Тьфу, тебе! – отплевывалась мишкина мать, – к твоей яме подойти нельзя – такая зараза. Надо тебе – так сам выноси помои.
– И вынесу! Ты только покличь меня, когда ведро будет полным!
Тем, кто интересовался вонючей ямой, Семен с охотой разъяснял.
– Золото – такие ямы! Весной поболтаем, помешаем, да и на огороды. А за урожай ручаюсь. В наших местах, поди, в жизнь таких урожаев не снимали, какие мы соберем.
Тем временем в школе начались занятия. Ребята прибегали теперь на озеро реже, но они попрежнему живо интересовались хозяйством. Со временем они мечтали втянуть в артель всех школьников. Поэтому они теперь часто рассказывали ученикам про артельные дела, стараясь заинтересовать всех. О своих делах ребята аккуратно писали шефам и советовались с ними.
Вот одно из последних писем.
Дорогие товарищи!
Мы теперь учимся в школе. Наше звено уже не звено, а целый отряд. Уже восемнадцать пионеров имеется в нашей деревне. Мы недавно начали санитарную работу, как вы писали. У нас есть теперь постановление, чтобы каждый ученик приносил каждый день по 10 тараканов и по 5 клопов. Мы их относим в компостную яму. А у нас есть новый, Семеном звать, он просит, чтобы приносили мышей. Федоров смеется и говорит – налог мы с тараканов собираем. А тараканы разводят грязь. Семенов нам говорит, что мыши и крысы приносят большой вред. Говорит, целый город можно на эти деньги построить, сколько они съедают и портят в год. Мы теперь заготовляем капканы и будем их ловить. Завтра мы соберем отряд и постановим, по сколько крыс и мышей должен приносить каждый. Плохо – нет вожатого. Федоров выписал нам журнал «Вожатый». Мы хотим получать еще газету, но какой адрес не знаем. Очень хорошо бы получать от вас. За деньги не сомневайтесь. Вышлем сколько надо. Только, чтобы не больше рубля.
И подписи.
А внизу приписка:
Семен говорит, надо ловить кротов. Они вредят огородам и у них есть шкурки, за которые можно получить большие деньги. А летом обязательно приезжайте.
Мишка Саблин.
