Текст книги "Как это было"
Автор книги: Ян Ларри
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)
Радио в сельсовете так и не появилось.
Социалистические гуси
Однажды Мишка и Костя услышали по радио совсем необычайную историю. Знакомый голос, который они узнали бы теперь из тысячи голосов, рассказывал о том, как в одной деревне пионеры и школьники устроили птичник и развели таких кур, за которых им был выдан похвальный лист на выставке и целых сто рублей.
Радио говорило о том, как вся деревня ходила к ребятам учиться ухаживать за птицей и каким почетом были окружены затейники пионеры и школьники.
Прослушав эту историю, Мишка снял наушники и сказал:
– Ловко небось? На сто рублей, поди, сто возов хлеба купили!
С этого дня Мишка начал задумываться. Он бродил в раздумьи по двору, заглядывал к гусям и долгое время глядел на них, не замечая яростного шипенья, которым гуси встречали Мишку.
Он рассказал отцу все, что слышал, и осторожно намекнул:
– Мы бы с ребятами еще чище могли обделать такое дело.
Отец зевнул, потрогал вихры Мишки и молча принялся подшивать валенок.
– Ей-бо, устроили бы…
– Ну, ну! – сказал отец, – не вертись тут… Ступай-ка на улицу!
Встретив как-то Федорова, Мишка снова рассказал о пионерах и школьниках, которые получили сто рублей за своих кур.
– Ну и мастаки! – удивился Федоров. – А ты, громкоговоритель, пустяками занимаешься. Собрал бы вот ребят, да и отчебучил бы такую же штуку…
– Мы бы еще чище устроили, – сказал Мишка.
– А ты не хвались. Сначала сделай, а там и говори!
– Сделаешь тут. Я батьке давеча говорил, а он молчит…
– То-то, что батьке говорил… А те ребята, поди, без батьки дело начали!
После этого разговора Мишка сходил к учителю и снова рассказал о том, что слышал по радио.
Учитель заинтересовался этой историей. Он немного подумал и сказал:
– Ты вот что, собери-ка подходящих ребят да заходи с ними. Мы потолкуем об этом.
Мишка обошел своих приятелей и каждому рассказал о пионерах и школьниках, устроивших птичник, а также о том, что учитель обещал помочь устроить это дело.
– Учитель говорил, – тыщу можно получить! – отчаянно врал Мишка, соблазняя приятелей.
– Здорово! – удивлялись Мишкины друзья.
Затея Мишки особенно понравилась Володьке, поповскому сыну, и Фильке, сыну кулака Силантия.
Всех принимать не будем, – говорил Филька, много народу будет, по скольку рублей достанется:
– Пять и то много, – поддержал Володька, – если тысячу на пять разделить – выходит по 200 рублей всего. А больше принимать – совсем мало будет.
– Где же ты пять считаешь? – спросил Филька. – Я – раз, Володька – два, а Мишка с Костькой из одного дома, выходит за одного должны считаться. Значит три. Кому ты еще сказал?
– Пашке Устиньеву!
– Считай четыре! И хватит. Молчи теперь, а то налетят разные, чего тогда будет.
– По двести пятьдесят на четырех выйдет, – сосчитал поповский сын.
– Так ты, смотри, молчок! – сказал Филька.
На другой день вся компания направилась к учителю. Дорогой Филька делил будущие барыши и упрашивал ребят никому не говорить о птичнике.
– Учитель-то тоже, поди, в долю захочет? – горевал Филька.
– А ты как думаешь? Даром что ли будет возиться?
– То-то и есть.
Но Филька напрасно горевал. Когда ребята пришли к учителю, они застали его за упаковкой вещей. Он сидел на корзине, увязывая ее веревками. В комнате на полу лежали узлы и два рыжих старых чемодана.
– Пришли? – вытер пот со лба учитель. – Ну вот и хорошо, что не опоздали.
Он затянул узел на корзине и выпрямился.
– Все тут?
– Все, – сказал Мишка.
– Маловато, – оглядел учитель ребят, – хотя… Оно даже и лучше пожалуй!
– Ясно – лучше, – поддакнул Филька.
– Так вот, ребята… Вы это… начинайте. Места здешние замечательные. Выпас хороший. Вода под боком. Для гусей – самое отличное место. Озолотить можно округ.
– А Мишка говорил – курей разводить, – заметил Пашка.
– Каких кур? Гуси – будущее нашего края, а не куры. Для курицы нет здесь почвы. Да и где достать сейчас породистых кур?.. А гуси у вас хорошие. Если правильно поставить дело, так гусей прямиком можно за границу гнать. А ведь это золотая валюта… Эх, чорт возьми, не во-время переводят меня, а то бы мы тут такое дело развернули, что вся губерния ахнула бы.
Он посмотрел на растерянные лица ребят и сказал:
– Другую школу дают мне.
– А птичник-то? – ахнул Мишка.
– Птичник, видать, самим вам придется устраивать… Да вы того… Спец я небольшой в этом деле. Сам учиться хотел с вами… Ну, а этого… того самого… пока вы тут начнете налаживать дело, я тем временем достану какую-нибудь книжку о правильном уходе за гусями и перешлю ее вам… А может еще обратно переведут меня в вашу деревню.
Учитель вытер носовым платком лицо.
– Так вот ребята. Вы это начинайте.
– Эх, чорт возьми, – сказал учитель с огорчением, – ну, почему бы нам не взяться было за такое дело пораньше?
– Раньше не передавали, – угрюмо буркнул Мишка.
– Вот, вот! – заволновался учитель. – И все мы так: раньше не передавали! А у самих ума не хватило! Эх, деревня матушка! Да и я тоже хороший гусь!
Ребята посидели некоторое время, поговорили о птичнике, но беседа как-то не клеилась. Неловко попрощавшись с учителем за руку, ребята уныло побрели по домам.
– Ничего не выйдет, – сказал Володька.
– Выйдет, – неуверенно пробормотал Мишка, – учитель вон что говорит…
Пашка ширнул ногой камень с дороги и с сожалением сказал:
– С учителем бы вышло, а так – пустое дело.
Филька потихоньку потянул Мишку за рукав и, подмигнув глазом, сказал:
– Ясно ничего не выйдет!
У церкви ребята расстались. Володька и Пашка свернули в кривую уличку, Мишка и Филька пошли к мельнице. Пройдя несколько шагов, Филька оглянулся и сказал шопотом:
– Пускай идут! Мы сами обделаем все! Для чего нам народу много?
– Верно, – обрадовался Мишка, – не хотят и пускай себе. И без них обойдемся!
На задворках филькиного двора ребята уселись и начали обсуждать, как им начать это дело. Филька подобрал под себя ноги и с важностью сказал:
– Ну, рассказывай все.
– Чего это?
– А все, что это за дело такое, платят когда, рассказывай, что знаешь.
– Что, ж, – подумав немного, сказал Мишка, – дело обыкновенное. По радио говорил один. В какой-то деревне собрались пионеры и школьники. И вот надумали они устроить птичник. Набрал яйца от кур, потом взяли восемь квочек в долг и посадили.
– Куда посадили?
– На яйца. Ясно?
– Да где посадили-то? Курятню, что ли, сделали?
– Не… Старая изба там была… Сторож церковный раньше был…
– Ну?
– Выростили они значит семьдесят курей… Потом послали одного парнишку в ближнее село к одному деду..
– К деду?
– Ну да! У деда того – самые распрекрасные курицы. Ну, значится за трех куриц своих взяли у деда по одной на племя. И этих посадили. Вывелось у них сто восемьдесят… вот названья-то не припомню никак… Но… хороших, здоровых… Ну, а потом по всей деревне куру за куру обменяли. И вся деревня развела таких. Ну, а потом выставка такая была, и ребятам дали похвальный лист и денег.
– Сколько денег-то дали?
– Ст… Тыщу! – снова соврал Мишка, боясь как бы Филька не раздумал войти в кампанию.
– Так, – почесал переносицу Филька.
– И почет был от всей деревне. По радио передавали фамилии.
– Это пустое, – приподнялся Филька с земли.
Он посмотрел поверх головы Мишки, подумал немного, потом, не говоря ни слова, размахнулся и ударил Мишку по зубам.
– За что? – закричал Мишка, закрывая лицо руками.
– А не трепал чтобы всем! Будешь еще кому говорить об этом, – всю рожу растворожу, зуб на зуб помножу. Нишкни, об этом никому. Слышь?
Размахнулся и ударил Мишку по зубам.
Мишка от обиды разревелся. Соленые слезы катились по его лицу и застилали сеткой глаза. Словно в тумане он увидел спину Фильки, который шел через огород во двор.
Мишка приподнялся с земли и медленно пошел домой, вытирая грязным рукавом глаза.
* * *
С заплаканными глазами пришел Мишка к Федорову и, глотая слезы, рассказал ему всю эту историю.
– Ну и дурак! – проворчал Федоров: – Вздумал тоже компанию с кулаком вести.
– Дык… он же не кулак, – захныкал Мишка, – это ж батька его.
– Все равно. Яблочко от яблони недалеко катится… А ко мне то ты чего пришел?
Но Мишка и сам не знал, почему он пришел жаловаться Федорову, а не батьке. Просто тянуло Мишку к этому здоровенному парню, который подбивал мужиков зажить какой-то новой жизнью.
По-совести сказать, Мишка совсем не понимал, какой может быть эта новая жизнь, но по твердому его мнению должна бы она быть лучше, чем теперь. И очкастый вот тоже рассказывал про новую жизнь. Говорил, что город по-новому давно живет. Как живет, очкастый не объяснил, но эта жизнь была наверное хорошей и с халвой и с колбасой. Вот радио тоже. И оно из этой новой жизни.
Должно быть неплохая в общем жизнь. И поют там, и музыка играет, и все-то на свете знают. Очень интересная жизнь. Обдумав все это, Мишка сказал:
– Хочу с тобой… Хочу по-новому чтобы… В колхоз хочу… И Костька еще…
– Помощник? – захохотал Федоров. – Н-да, Мишка… Оно конечно, в принципе на все сто процентов, однако даже пахать тебя не заставишь… Гайка слаба.
– Я боронить могу, ей-бо!
– Боронить-то паханое надо… То-то и есть…
Федоров внимательно посмотрел на Мишку, который стоял перед ним с запухшими от слез глазами, и задумался.
– Один ты, Мишка, вот беда, – заговорил после продолжительного раздумья Федоров, – а только одному теперь ни скакнуть, ни прыгнуть. Жестокие теперь времена. Человек к человеку подбирается. Сила к силе… Классы так сказать… Вот таким бы, как ты, в пионеры надо. Филек-то скрутили бы тогда.
– А как это? В пионеры-то?
– Леший его знает!.. В городе там всякий парнишка про то знает, а только невдомек мне было разузнать, как следует.
– Я бы лучше в колхоз с тобой поехал!
– Как это поехал?
– Ну да… Ты же подбиваешь мужиков в колхоз ехать!
– Вот здорово! – удивился Федоров, – по-твоему колхоз в тридесятом царстве, что ли?
– Дык… сам же говорил, жить по-новому, на новой земле…
– Эка хватил! – засмеялся Федоров. – А ты не ставь всякое лыко в строку… Эх, голова твоя ежовая… Да куда же нам ехать, когда и тут чудесно. Вона дышит-то как!
Федоров повел рукой, и Мишка невольно проследил глазами за движением этой крепкой, мускулистой руки.
Вокруг простирались поля, смыкаясь вдали с небосклоном. К заходу солнца тянулись подернутые голубой дымкой леса. Вправо сквозь сосны блестело, словно огромный оловянный глаз, спокойное озеро.
Земля, казалось, дышала и беспокойно вздымала грудь.
– Силища-то какая, – забормотал Федоров, поводя глазами, в которых светилась мужицкая жадность к земле.
– Ишь как распласталась, матушка, – с любовью произнес Федоров. – И ее-то, богатыршу эту, сохой ковыряют! Адьеты! Трактором ее, плугами пороть надо. Силой бы на нее навалиться… Эх, и потеха была бы. Загудела бы, родная, затряслась, да как посыпала бы свое добро, аж закрома полопались бы. Затопило бы зерном. По крыши навалила бы.
Словно проснувшись, Федоров посмотрел на Мишку и спросил:
– Вам в школе объясняли про социализм?
– Не… Не проходили еще!
– Дура! Не проходили! Социализм не проходят, а делают. Социализм – это, когда дураков нет… Видал землю-то? То-то и есть! А ты через десять лет погляди, что будет. Деревню всю фьють! К чорту! Домишки эти – под откос. А на месте деревни дворец выбухаем. Окна будут, что твой дом. По крыше тучи станут царапаться. По всему дворцу иликтричество. Всюду пальмы в бочках. Чистота. Ванная. Души… Сохи – в печи. А вместо сох – каменные сараи для тракторов. Работать станем всем миром. Гром пойдет в полях от машин. А вообще-то наши мужики адьеты. И батька твой адьет. А башка у твоего батьки хуже ослиной. Думает все, а чего тут думать?
Федоров задумался. Он стоял посреди двора, загаженного навозом, обнесенного развалившимся плетнем, и, широко открыв глаза, смотрел в поля.
– Н-да, – наконец сказал Федоров и тяжело вздохнул, – работать надо, Мишка! С неба все это не посыпется… О птичнике ты что-то болтал. Что ж, это, пожалуй, не плохое дело… Ну-да, – загорелся внезапно Федоров, – может с птичника и начинать надо… Может с малыми ребятами и скорее кадило раздуем…
Работать надо, Мишка! С неба все это не валится…
В тот же вечер Федоров завел разговор с батькой о затее Мишки.
– А ведь ребята твои умнее тебя оказались.
Батька обиженно промолчал.
– Право слово, умнее. Ты пока собираешься, а Мишка вон и синяков нахватал… Мишка-то действовать начал…
Федоров рассказал про Мишкины похождения. Батька только носом шмыгнул, а мамка сказала со злостью:
– Так ему и надо. Не лезь, куда не просят. Гусак какой завелся. Удумал тоже. По дому лучше помогал бы, чем штукарствовать-то… Молодец, Филька! Так и надо.
Федоров покосился на мамку и в сердцах плюнул на пол.
– Чего ему помогать-то тут. Козла, что ли, доить? Хозяева! Нет, ты подумай-ка, – обратился снова Федоров к батьке, – гусь наш, ведь, действительно первосортный. Место для гуся подходящее. Вон и учитель то же говорил им. Взяться, как следует, чорт знает чего натворим. Всю деревню на голову поставим. Мне вон Мишка сказал вчера, так я мимо ушей пропустил, а сейчас сам вижу, какое может быть огромное дело.
– Гусиный колхоз? – усмехнулся батька.
– Ты не смейся, – мотнул вихрами Федоров, и Москва сразу не строилась. Начнем с гуся, а там, как двинем… И эх, держись деревня. Во как поскачем.
– Это глупости! – сказал батька. – Про такое дело и думать не хочу…
И рассердился даже.
– То он одно придумает, то другое. А ну тебя к богу… Точно сума переметная. Право слово.
Так же бесполезно старался втянуть в гусиное дело Федоров и других мужиков из бедноты. Над Федоровым только смеялись.
Федоров ругался, стучал во всех избах кулаками по столам и в горячке посулил каждому заехать оглоблей по шее, когда он с малыми ребятами построит социализм в деревне на все сто процентов.
Разозленный неудачей, Федоров пришел как-то к Мишке и сказал:
– Ладно, без них возьмемся… Пусть черти со стыда подохнут, когда ребята социализм построят… Собирай ребят. Всех собирай, кто захочет. Побольше набрать старайся.
– Фильку не буду собирать!
– Точка. Филек к чорту.
Не чуя ног под собой, Мишка обежал всю деревню. Захлебываясь от радости, он рассказывал ребятам и о премии и о дворцах, путался, сбивался, а заручившись согласием притти к Федорову, бежал дальше.
Всю деревню обежал Мишка, но пришло только девять парней да три девчонки, хотя Мишка из девчонок никого не приглашал. А почему они пришли, Мишка и сам не знал.
В тесной избе Федорова ребята разместились по скамьям.
В тесной избе Федорова ребята разместились по скамьям, девчонки прижались к печке. Петька Муравьев корчил рожи и всех смешил. Сенька, сын вдовы Устиньи, надел на голову горшок и, высунув язык, покачивал головой. Дурачество ребят рассердило Мишку.
– Махонькие что ли? – прикрикнул он на Петьку и Сеньку. – Тут всерьез собрались, а они дурака валяют.
– Пускай их подурачатся, – вступился Федоров, выдвигая стол на середину.
Однако ребята притихли и стали серьезными.
– Что ж, – осмотрелся Федоров, – видать, никого не придет больше?
Ребята помолчали. Мишка подпрыгнул на месте, вытянул голову и потихоньку опустился на кончик скамьи.
– Так вот, ребята, – кашлянул Федоров и повел речь о птичнике. Говорил он о том, какое это огромное дело, как надо начинать его и что будет, если хорошо наладить работу. Он, как и в тот раз, на дворе, широко открыл глаза и, не видя ни ребят, ни прокопченных, изъеденных стен, заговорил о социализме, о дворцах, о новой жизни. Рассекая руками воздух, он словно плыл к этому чудесному миру, далекие берега которого тянули его с непреодолимой силой. И за ним, за его горячей, сбивчивой речью, уплывали завороженные ребята.
Все это было похоже на чудесную сказку, чудеснее, всего потому, что могла она стать былью здесь, в этой деревне.
Слушая с жадностью Федорова, никто и не заметил, как быстро пролетело время.
– Будто сказка, – несмело заметил Колька Гарфенихин, когда Федоров кончил говорить, – вроде на ковре-самолете летали.
– Сказка? – удивился Федоров. – Пусть будет по-твоему. А только ковер-самолет – это гуси. На крыльях гусей мы и помчимся.
Батька привозит маленьких великанов
Прошло несколько дней.
Затея Федорова обсуждалась в деревне на все лады.
– Придурковатый парень, вот и мудрует, – говорили некоторые.
Другие ехидничали.
– Где бы самому в батраки итти, так вона он сколько себе батраков набрал. Полный двор наймитов! А вы говорите дурак!
– Отцам головы крутить надо за это, – ругались некоторые, – дурачье ить какое! Будто ребятам в своем хозяйстве неча делать!
– Я своему показал, – хвастал хромой Митрофан, – тоже ить в канпанию было сманили. Приходит, дай, грит, батька, десять свежих яиц да гусыню на месяц. Ну, наломал хвост-то…
Находились и такие крестьяне, которые хотя и не одобряли затеи, однако и ребят своих не удерживали и яиц пообещали дать и гусынь.
– А чего не дать? Федоров говорил, что яйца вернут взад, да еще по гусю дадут в придачу. А гусыня не убудет. С корму опять же долой.
– А может что и выйдет у них. Пущай раздувают кадило!
Мишке теперь проходу не давали в школе:
– Эй, громкоговоритель, скоро на яйца сядешь?
– Глянь, ребята, главный гусак идет!
Доставалось и другим «канпаньонам».
Мишка хотя и слышал эти обидные слова, однако и виду не подавал. Старался пропускать обиды мимо ушей. Впрочем, не все легко переносили насмешки, случалось и поплакать кое-кому; были и такие дни, когда «канпаньоны» жаловались Федорову, но этот парень советовал им плюнуть на всех с самого высокого места.
– Залезьте на колокольню и плюньте! – шутил Федоров.
Он теперь ходил веселый, напевал под нос разные песни, которые впрочем походили одна на другую, точно зерна жита, стучал во дворе топором, беседовал подолгу с ребятами.
– Мы им утрем нос-то, – подмигивал Федоров, стой, дай только срок.
Даже о колхозах перестал говорить с крестьянами Федоров.
– Фактом по лбу, – часто бормотал он, теперь – фактом по лбу! – и с ожесточением принимался рубить, строгать и пилить.
Федоровский двор стал неузнаваем. Старый повалившийся сарай выпрямился и покрылся заплатами из свеже-выструганных досок. По крыше ползали ребята, штопая дыры тючками соломы. Во дворе кипела работа, словно в муравейнике.
На самодельных носилках выносили из сарая щебень, кирпич и навоз, все что лежало там еще при жизни матери Федорова. Под навесом ребята рыли яму для будущего стока. Несколько человек мешали ногами рубленную солому и глину, а другие ляпали этой замазкой низ сарая.
– Тепло гусакам тут будет, – смеялся Костя, размазывая глину по щелям.
Сам Федоров с Пашкой и Мишкой устраивали в сарае окна.
– Застеклить нечем, – вот беда, – говорил Федоров.
– А может и не надо окон-то? – спрашивали ребята.
– Как это не надо? У Прокофия, вон, и скот и птица в светлых хоромах живет. А Прокофий все-таки по книжкам орудует. Ну, да не беда! Лето и так проживут, а к зиме, надо думать, разживемся монетой.
* * *
Работа по устройству птичника подвигалась к концу.
– Эй, громкоговоритель, – посмеивались ребята в школе над Мишкой, – на яйца скоро сядешь?
Но Мишка теперь и внимания не обращал на эти вопросы. Ходил Мишка радостный и какой-то растрепанный. После занятий в школе он мчался к Федорову, хлопотливо суетился, помогая устраивать птичник, а вечером залезал на полати и слушал радио.
Наступила зима. Большинство мужиков ушло из деревни в город на заработки. Распростился с ребятами и Федоров. Заколотив дом, он с батькой Мишки и Кости отправился на лесопилку в Тиуши, где говорили, нужны были пильщики.
– Месяца три подработаю. Хлеб целее будет, – говорил Федоров ребятам на прощанье. – А Тиуши все-таки город. Может что разузнаю и насчет нашего дела. А вы тут присматривайте, ребята. Вернусь, закрутим дело, аж пыль столбом пойдет.
Федоров уехал. После его отъезда Мишка заскучал. И однажды даже всплакнул. Было это в тот день, когда встретил Мишка кулачонка Фильку и имел с ним неприятный разговор.
Как-то вечером Мишка возвращался из школы, где задержался он в школьной библиотеке. Около избы-читальни его настиг Филька.
– Ты чего растрепал? – угрожающе засипел Филька, поровнявшись с Мишкой.
– Где растрепал?
– Я те кдекну!
Филька помахал перед мишкиным носом грязным кулаком и сказал:
– Мало я тебя лупцевал? – и ткнул Мишку кулаком в бок. – Муку сделаю!
Мишка втянул голову, ожидая удара, но в это время из читальни вышли Пашка и Сенька «канпанионы». Заметив «канпаньонов», Мишка расхрабрился:
– Не очень-то!.. А то смотри!
– Чего будет?
– Ничего! Эй, ребята, иди-ка сюда!
Филька перемахнул через плетень.
– Пожди, чорт! Я те еще поймаю!
Чувствуя себя за плетнем в безопасности, Филька показал ребятам обидный кукиш и похвастал:
– Пока ваша улита едет, – наши гусаки тыщу наклюют!
Мишка пришел домой расстроенный. Забравшись на полати, он с тревогой сообщил Косте.
– Филька гусаков на выставку послал!
Мишкины губы задрожали от обиды. На глазах показались слезы.
– А все мамка с батькой! Когда еще говорил им! Теперь уж послать бы можно.
Причитанья Мишки дошли до мамкиных ушей. Ворочая ухватами горшки в печке, она подняла раскрасневшееся лицо и недовольным голосом спросила:
– Чего еще выдумал, бездомный?
– Ничего, – насупился Мишка.
– Заворчал, словно старуха столетняя… Кого не поделили?
Мишка решил помолчать, так как разговоры о гусаках могли кончится для Мишки печально. Это он уже знал по опыту. Взъерошенный, словно сердитый воробей, Мишка сидел на полатях, горестно размышлял о Фильке, который опередил ребят. И наверное от огорчения не смог бы даже спать, но в это время Костя потихоньку начал смеяться.
– Филька-то врет, – хихикнул в кулак Костя.
Мишка с недоумением взглянул на брата и с надеждой в голосе спросил:
– Ты-то что знаешь?
– А вот и знаю, – щелкнул языком Костя, – гусаки-то весной родятся!
И ведь надо же так опростоволоситься! Ну как Мишка сразу не мог вспомнить такой простой вещи! Филька просто – на-просто прихвастнул, а Мишка уж и нюни развесил.
– А я-то, дурень! – покачал головой Мишка и, уже не думая больше ни о чем, заснул крепким сном.
А на другой день ожидала его другая приятная новость.
Еще на рассвете сквозь сон Мишка слышал, как возились в доме, хлопали дверью, как весело трещала печь и чей-то голос, похожий на батькин, говорил:
– Пусть поспят еще. Успеют нарадоваться!
Мишка открыл глаза и прислушался. Ну да, сомнений быть не могло. Приехал батька и очевидно привез что-то очень интересное. По разговору было видно, что даже мамка заинтересовалась тем, что привез отец.
– Польза-то от них какая? – спрашивала мамка.
– Федоров болтает, будто есть их можно и еще на продажу идут.
– Тьфу! – плюнула мамка, – вот бы уж ни за что не стала есть их.
Тут уж-Мишка не утерпел. Спустив ноги с полатей, он крикнул:
– Ты, батька, чего привез?
Отец засмеялся.
– Эва, какой слуховитый! На один глаз спит, а другим ухом слышит. Ну, ну, слезай, коли проснулся. Великанов привез вам.
Разговор разбудил и Костю. Спросонья расслышал он только последние слова отца: «привез вам». Что привез батька, этого Костя не расслышал, однако он покатился кубарем с полатей и, опередив Мишку, взобрался к отцу на колени.
– Дай кусочек!
– Чего тебе? – засмеялся отец.
– А привез-то чего… Я ж слышал! Да-а-ай!
Отец улыбаясь вытащил из-под лавки корзину, закрытую сверху полотном, открыл уголок, и тотчас же в этом уголке выросло что-то длинное и мохнатое.
– Кусай! – засмеялся батька.
Ребята в недоумении застыли над корзиной, не зная, что даже и сказать.
– Чего это?
Батька сдернул полотно. Перед глазами ребят запрыгали рыжевато-серые комки.
– Зайцы! – радостно закричал Костя, заметив у прыгающих комков длинные уши.
– Кролики это, – улыбнулся отец, – а по прозвищу бельгийские великаны.
– Это ж детеныши великанов! – сказал Мишка. – Великаны бывают больше дома.
Отец покачал головой.
– От-то-то! Какой ты умный!
– Я ж читал про великанов!
– Мало, что читал, а Федоров-то, поди, лучше тебя знает. Он там целыми днями торчит в этом… как он? Вот память-то! В музее, что ли?! Работу кончит – и туда. В каком-то кружке он там состоит. Не-то зологический, не-то затехнический…
Ребята в недоумении застыли над корзиной.
Батька достал из кармана полушубка толстую тетрадку и протянул ее Мишке.
– А тут значится им все прописано, как обходиться с великанами и разная другая запись.
Был это воскресный день. И весь день ребята провозились с кроликами. Костя совал кроликам морковь и заливался радостным смехом, когда они поводя мордочкой, доверчиво брали морковь у него из рук и смачно грызли ее. Мишка попробовал покормить кроликов хлебом.
– Едят хлеб-то или нет? – заинтересовался Мишка, подсовывая корки.
Кролики, оказывается, и хлеб ели. Мишка пришел в неописуемый восторг. Однако мамка не так восторженно отнеслась к таким наклонностям кроликов. Она треснула Мишку по затылку и закричала:
– Сдурел, што ли? Ай хлеб у тебя лишний? Увижу еще раз, так вместе с зайцами вон выброшу!
Ребята предусмотрительно отодвинули корзину с кроликами подальше от мамки, а потом перетащили кроликов на полати.
– А интересно, – сказал Костя, – чего они будут делать, если радио дать им послушать.
С этими словами Костя попытался нацепить наушники на голову самого большого кролика, но кролик упорно отказывался от такого удовольствия. Опечаленный Костя вздохнул:
– Не привыкшие еще! Боятся!
Кроликов было пять. Они смотрели на ребят коричневыми глазами и не переставая шевелили ушами.
– Хорошие! – трогал кроликов Мишка руками. Потом, насмотревшись вдоволь, он достал тетрадку и начал читать.
Вот что было написано широким почерком на первой странице:
ПЕРВЫЙ ДЕНЬ
«Когда батька привезет кроликов, дайте им немного сена. Хорошо бы капусты или морковки, или картошки. Только не гнилой. Пусть едят. А тем часом устройте им ночлег. Который кролик с толстой, круглой головой – это самец, а которые кролики с подгрудником – самки. Самца посадите отдельно. Так надо. И чтоб он даже не видел самок. Только, чтобы не померзли. Холоду они боятся. Подстелите им соломы. А что после делать, читайте по тетради. Запись тут на каждый день, пока не приеду. Берегите их пуще глазу».
Кроликов устроили в старой бане, которую еще осенью хотели ломать. А не сломали только потому, что осенью по случаю недорода было не до бани. Большеголового самца поместили в парильне, самок в предбаннике. Ребята натащили в баню ворох соломы, сена, моркови, капусты и картофеля. В тот же день в баню пришли оповещенные Мишкой «канпаньоны» и притащили печеный хлеб, соленые огурцы, меду и свеклу. Мед и соленые огурцы кролики вежливо понюхали, но решительно отказались от этих лакомств. Зато с превеликим удовольствием начали уничтожать свеклу и печеный хлеб. Сенька предложил кроликам принесенную кочерыжку. Кочерыжка была уничтожена с необычайной быстротой.
Кроликов устроили в старой бане.
По всей вероятности первая встреча «канпаньонов» с кроликами окончилась бы для кроликов очень печально. Во всяком случае кроликам грозила преждевременная смерть от изобилия всяческих всяческих угощений, но к счастию наступили сумерки. В бане стало темно. Уже нельзя было отличить кочна капусты от кролика. Ребята с сожалением и большой неохотой оставили кроликов в бане, а сами не спеша разошлись по домам.
Утром отец уехал обратно.
* * *
Тетрадь, исписанная Федоровым, пригодилась ребятам. Записки Федорова спасли кроликов от тысячи неприятностей и прежде всего от голодной смерти.
В первые дни кролики получали всякую пищу в изобилии, но через несколько дней мамка решительно запротестовала против кормления «зайцев».
– Сами с голоду дохнем! – ругалась мамка. – А будете зайцев кормить, выброшу к чорту и вас и зайцев.
И эту угрозу чуть было не привела в исполнение, когда поймала Костю с краюхой хлеба, которой Костя намеревался любезно угостить кроликов.
Ребята попытались перевести кроликов на харчи «канпаньонов», но и тут дело окончилось печально. Матери «канпаньонов» со всей решительностью восстали против зловредной привычки кроликов питаться хлебом, сеном и капустой.
Вот тут-то и пригодились записки Федорова. В конце тетради Мишка нашел такую запись:
«По случаю недорода в нашей деревне кормите кроликов обмялками[1]1
Отбросы, которые получаются при обмолоте хлебных злаков.
[Закрыть]. Только надо обварить обмялки кипятком и немного присыпать отрубями. Хорошо давать немного жмыха кусочками. Изредка подкармливайте кочерыжками капусты. Понемногу давайте сена, давайте всего понемногу, но почаще. Кролики разбрасывают корм и уже не едят его, если он побывал у них под ногами. Давайте им пить чистую воду. Смотрите, чтобы посудина была чистой. Иначе пить не будут. Они привередливые очень. Но пуще всего смотрите за чистотой. Грязь и навоз от них выбрасывайте каждый день. Не то могут заболеть они и подохнуть».
Наступил февраль. Подули мокрые ветры. На буграх оголились черные борозды пашни. А как-то утром прошел теплый обильный дождь. Снег смыло с пашни, и только под буграми еще лежали бурые наносы. Без толку суетясь и крича, над полями летали мокрые галки. На дороге сквозь снег проступил навоз, и в навозе копошились вороны. Всюду бежали звонкие ручьи. Сугробы с шумом обваливались под ногами. По склонам, приминая бурую прошлогоднюю траву, лилась с журчаньем снеговая вода. Весеннее солнце расплескалось на улицах, засверкало весело в стеклах и подняло с земли дымящиеся, золотистые туманы.
Во дворах с шумом возились куры, обалдело гоготали гуси, торопливо гундосили утки.
На бревнах, щурясь от солнца, сидели крестьяне, покуривая цыгарки с запашистой махоркой и мирно беседуя о севе.
В один из таких веселых солнечных дней вернулись в деревню батька и Федоров.
Ребята были в бане. Засучив рукава, они наводили чистоту. Метлами сгоняли солому в угол. Скребками скоблили пол. Девчонки мокрыми тряпками вытирали покрытые темными пятнами половицы. Кролики, испуганно хлопая ушами, скакали в предбаннике, вызывая своими уморительными прыжками веселый смех.
– Будто блохи скачут, – хохотал Сенька.
– Куда? Куда? Я тебе задам!
– Кыш, ты, рыжая!
В это время дверь к приотворилась, и в баню вошел Федоров. Был одет он в городское пальто. На шее висел красный с зелеными разводами шарф. Голову прикрывала полосатая кепка.
– Тю! – заорали ребята, бросая работу.
– О!
– Вон кто!
– Ребя…
Федоров, глядя на ребят, рассмеялся:
– Ну, здорово, здорово! Эка, повыросли все как!
Потом он оглядел кроликов и, довольный осмотром, снова улыбнулся:
– Молодцы, ребята. Молодцы! А пятый-то где же? Подох что ли?
– Вон он, пятый-то, – сказал Мишка, приоткрывая дверь в парильню, где в одиночестве прыгал самец.
– Скучает? – поинтересовался Федоров.
– Не… Жрет, как боров!.. А ты как? Совсем уже?
– Совсем! – улыбнулся Федоров. – А вы тут как, не раздумали еще насчет гусей?
