Текст книги "Золотая лихорадка. Урал. 19 век (СИ)"

Автор книги: Ян Громов

Соавторы: Ник Тарасов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

Глава 6

Паутина была плотнее, чем я предполагал. Рябов, Аникеев, урядник… Все они были звеньями одной ржавой цепи, опутавшей это место в глуши Урала. И мы, со своей дерзкой затеей, сунулись прямо в ее центр. Воздух в темном проулке казался густым и холодным. Я видел, как помрачнел Степан, осознав, что его гениальная бумага – это пропуск на бой с драконом. Я видел, как напрягся Игнат, просчитывая силы противника и понимая, что их несоизмеримо больше.

– Паук, говоришь… – глухо повторил я слова Степана, глядя в темноту. – Что ж, у любого паука есть слепые зоны. И в любой паутине есть дыры.

– И где же ты видишь дыру в этой, Андрей Петрович? – в голосе Степана прозвучала горькая ирония. – Нас раздавят, как мух. Приказчик, Рябов… они не простят нам такой дерзости. Один – за упущенную выгоду, другой – за то, что мы посмели ступить на его землю без спросу.

– Они раздавят, если мы будем играть по их правилам, – возразил я. – Если мы будем у них на виду. А мы не будем.

Игнат, молчавший до этого, шагнул чуть вперед.

– Что ты задумал? – спросил он. Голос его был ровен, но я уловил в нем нотку напряжения. Он был солдатом, и он чуял подготовку к рискованной операции.

– Нам нужны те, кто знает этот лес лучше, чем Рябов знает свои карманы. Те, кто ходит тропами, которых нет ни на одной карте. Те, для кого этот поселок – лишь временное торжище, а настоящий дом – тайга. Нам нужны старообрядцы.

Степан удивленно хмыкнул.

– Кержаки? Да они же дикие, как звери. Ни с кем, кроме своих, дел не имеют. К ним и подойти-то страшно, глядят так, будто ты сам антихрист во плоти.

– Потому что к ним всегда приходят, чтобы что-то взять, – ответил я. – Обмануть, выменять пушнину за бесценок, выведать дорогу. А мы придем, чтобы дать.

– Дать? – недоверчиво переспросил Игнат. – Что мы можем им дать? Деньги их не интересуют.

– Не деньги, – я повернулся к нему. – Помощь. Я несколько дней за ними наблюдаю. У них на возу всегда сидит девчонка, лет десяти. Внучка их главного, Елизара. Она постоянно кашляет. Сухо, надрывно, до слез. Это не простуда. Это что-то затяжное. Хворь, которую их травницы вылечить не могут.

Степан посмотрел на меня с изумлением.

– Ты еще и в лекари записался, купец? Откуда тебе знать?

– Отец мой, покойник, много чем торговал, – соврал я, придерживаясь легенды. – И с лекарями немецкими дела имел, и книги их читал. Кое-что в голове осталось. Думаю, я смогу ей помочь.

В моей голове это была не ложь. Это была адаптация. Я, фельдшер скорой помощи, видел сотни таких случаев. Судя по звуку, это был либо застарелый бронхит, либо даже коклюш. В XXI веке – пара дней антибиотиков. Здесь – смертельный приговор для ребенка. Но даже без антибиотиков можно было облегчить страдания. Ингаляция. Простое, но для этого мира – почти магическое средство.

– Рискованно, – глухо проговорил Игнат. – Если с девкой что случится, они нас на ремни порежут и по лесу развесят. Народ суровый.

– А если получится, они будут обязаны нам жизнью, – закончил я его мысль. – Такая плата дороже любого золота. Игнат, ты останешься здесь. Продолжай наблюдение, будь моими глазами. Степан, тебе нужен отдых. Завтра утром мы с тобой идем к ним. Ты мне нужен как свидетель и как человек, который сможет, если что, найти с ними общий язык. Они хоть и дикие, но к слову уважение имеют.

На следующий день мы со Степаном подошли к тому месту у частокола, где обычно торговали староверы. Их семья уже была там. Глава Елизар, с окладистой седой бородой и строгими, глубоко посаженными глазами. Его молчаливая жена в темном платке. И внучка, худенькая девочка с огромными, испуганными глазами на бледном личике. Она сидела на возу, закутанная в тулуп, и ее маленькое тело сотрясалось от приступов мучительного кашля.

Староверы встретили наше приближение настороженным молчанием. Их взгляды были как лед.

– Мир вам, люди добрые, – сказал я, остановившись в нескольких шагах и поклонившись, как видел это у них. Степан, к моему удивлению, сделал то же самое, только еще и перекрестился двумя перстами, как было у них принято. Елизар чуть заметно кивнул в ответ.

– И тебе не хворать, мирской, – его голос был низким и гулким, как будто шел из-под земли. – Что надобно? Пушнина? Мед?

– Здоровья вашей внучке надобно, отец, – ответил я прямо, глядя ему в глаза.

Елизар нахмурился, его взгляд стал жестким.

– Не твоего ума дело. Ступай своей дорогой.

– Моего, – мягко, но настойчиво возразил я. – Слышу, как дитя мается, и сердце кровью обливается. Не по-божески это, видеть мучения и пройти мимо. Есть у меня знание одно, от предков доставшееся. Позволь помочь. Не корысти ради, а токмо из сострадания.

Девочку снова скрутил приступ. Она закашлялась так, что, казалось, ее легкие вот-вот разорвутся. Бабка бросилась к ней, начала гладить по спине, что-то шептать. Елизар смотрел на это с мукой в глазах. В этот момент он был не суровым главой семейства, а просто дедом, бессильным перед болезнью внучки.

– Чем ты поможешь? – спросил он глухо, и в голосе его прозвучала слабая надежда. – Наши ведуньи все травы перепробовали. Ничего не берет.

– Мало травы пить, ими дышать надо, – ответил я. – Нужен котелок, кипяток да травы ваши от кашля. Мать-и-мачеха есть? Чабрец?

Бабка удивленно кивнула.

– И полотенце большое или кусок плотной ткани.

Елизар колебался. Он смотрел на меня, потом на Степана, потом на свою страдающую внучку. Степан, почувствовав момент, шагнул вперед.

– Не бойся, отец, – сказал он тихо. – Я за него ручаюсь. Человек он нездешний, но с душой. Худа не сделает.

Это решило дело. Через десять минут у нас был котелок с кипятком, в который я бросил принесенные бабкой травы. От воды пошел густой, пряный пар.

– Теперь смотри, – сказал я Елизару. – Нужно, чтобы она этим паром дышала. Глубоко.

Я усадил девочку, которая смотрела на меня с диким страхом, и накрыл ее голову вместе с котелком плотной тканью. Она сначала задергалась, но я ласково придержал ее за плечи.

– Не бойся, маленькая. Дыши. Просто дыши. Глубоко вдыхай и медленно выдыхай.

Под тканью послышался сначала испуганный кашель, а потом ровное, глубокое дыхание. Я держал ее так минут десять, пока пар не ослаб. Когда я снял ткань, девочка была вся красная, потная, но кашель прекратился. Она смотрела на меня удивленными, прояснившимися глазами.

– Ну как? – улыбнулся я.

Она молча кивнула и вдруг зябко поежилась.

– Это хорошо, – сказал я Елизару. – Хворь через пот выходит. Теперь ее в тепло, укутать и дать чаю с медом. И так делать три раза в день. Через три дня будет бегать.

Я развернулся, чтобы уйти. Я сделал то, что должен был. Теперь их ход.

– Постой, – окликнул меня Елизар.

Я обернулся. Он смотрел на меня долгим, изучающим взглядом. В его глазах больше не было льда. Было удивление, уважение и что-то еще, похожее на благодарность.

– Как имя твое?

– Андрей Петрович.

– Благодарствую тебе, Андрей Петрович, – он медленно поклонился мне в пояс. – За доброту твою. Если что надобно будет в лесу – зверя выследить, тропу найти – приходи. Не откажем.

Я кивнул и ушел. Это было больше, чем я ожидал.

Три дня я не подходил к ним, давая лекарству и времени сделать свое дело. Игнат докладывал, что в поселении все спокойно, Рябов и приказчик пока не проявляли себя. Степан, обретя цель, приводил себя в порядок и уже начал собирать слухи среди мелких писарей и приказных, создавая свою информационную сеть.

На четвертый день, когда я шел по своим делам, меня догнал сын Елизара.

– Отец тебя кличет, Андрей Петрович, – сказал он коротко.

Елизар ждал меня в стороне от торжища, под старой сосной. Рядом с ним стояла его внучка. Румяная, живая, она с любопытством смотрела на меня. Кашля не было и в помине.

– Как видишь, слово твое крепкое, – сказал Елизар, кладя руку на голову девочке. – Ты жизнь ей спас. Наша семья у тебя в долгу. Долг этот мы не забудем.

Тишина, наступившая после ухода Елизара, была густой и тяжелой, как таежный туман. Мы стояли втроем рядом с грязной, разбитой колесами площади: я – человек из будущего, притворяющийся купцом; Игнат – бывший унтер-офицер, солдат до мозга костей; и Степан – гениальный писарь, вытащенный со дна винной бочки. Три совершенно чужих друг другу человека, связанных одной, пока еще призрачной целью.

– Ну, Андрей Петрович, – первым нарушил молчание Степан, задумчиво потирая подбородок. – Похоже, ты не только в торговле и арифметике силен. Эти кержаки за спасение дитяти горы для тебя свернут. Это союзник посильнее любого урядника будет.

Игнат, стоявший чуть поодаль, молча кивнул. Для него, человека войны, понятие «союзник» было не пустым звуком. Он оценивал не слова, а потенциальную силу. И он увидел, что мы только что приобрели не просто проводника, а целый клан, знающий тайгу как свои пять пальцев. Это был стратегический ресурс.

– Теперь у нас есть разведка, – глухо произнес он, имея в виду староверов. – И есть оружие, – он кивком указал на Степана, который от такой оценки даже приосанился. – Что дальше, командир?

«Командир». Это слово, брошенное Игнатом без тени иронии, ударило меня сильнее любого поклона. Он принял меня. Не как «купца-недомерка», не как временного нанимателя, а как того, за кем он готов идти.

– Дальше – ждем, – ответил я. – Игнат, твоя задача – быть нашими ушами. Любые слухи, любое движение вокруг конторы Аникеева или купца Рябова – все докладывать мне. Степан, тебе – отдых. Приведи себя в порядок. Нам нужен ясный ум и твердая рука. А я… я продолжу таскать камни. Нужно сохранять видимость.

Следующие несколько дней были пыткой ожиданием. Днем я, как и прежде, вкалывал на промывке, надрывая спину с тачкой, полной породы. Я молча сносил насмешки Прохора и косые взгляды других старателей. Но теперь это была не безысходность, а маскировка. Работая, я не думал об усталости. Мой мозг работал как аналитический центр. Я строил в голове свою будущую промывочную фабрику, пока мои руки таскали камни для чужой.

Вечерами мы собирались в моей каморке. Степан, вымытый и одетый в относительно чистое, раскладывал передо мной свои «трофеи». За эти дни он, используя старые связи и свой вновь обретенный авторитет трезвого и грамотного человека, создал настоящую агентурную сеть среди мелких приказных и писарей. Он знал, кто из помощников Аникеева берет на лапу медью, кто переписывает бумаги набело, кто носит сплетни из кабинета в кабинет. Наша челобитная, произведение его гения, лежала на столе, готовая к бою.

Игнат приходил последним, появляясь в дверях бесшумной тенью. Его доклады были коротки, как выстрел.

– Рябов вчера встречался с Аникеевым. Тайно, на заднем дворе кабака. Говорили тихо. Рябов был зол. Кажется, из-за тебя, – Игнат посмотрел на меня. – Мой человек не слышал разговора, но твое имя проскочило несколько раз. Он тебя запомнил, Андрей Петрович.

– Это хорошо, – кивнул я. – Пусть считает меня мелкой фигурой, которая случайно оказалась на его пути. Пусть недооценивает. Это нам на руку.

На следующий день, когда я возвращался с промывки, грязный и уставший, меня окликнул сын Елизара.

– Андрей Петрович, отец тебя ищет, – сказал он, глядя на меня с уважением.

Сердце мое екнуло. Момент настал.

Елизар с внучкой ждал меня на том же месте. Заговорил без предисловий:

– Золота у нас нет, да оно тебе, видать, и не надобно, ты его сам из земли достать хочешь. Но есть у нас то, чего ни у одного купца не купишь. Память.

Он сделал знак сыну. Тот подошел и протянул мне сверток из потемневшей, дубленой кожи. Я развязал ремешок и осторожно развернул его. Внутри лежал большой лист плотного, пожелтевшего от времени пергамента, исчерченный тонкими линиями. Это была карта. Не современная, с градусами и параллелями, а старая, рисованая от руки. Карта сердца тайги.

– Мой дед ее чертил, – Елизар провел морщинистым пальцем по краю пергамента. – Он одним из первых сюда пришел, когда от гонений царских бежали. Исходил эти леса вдоль и поперек. Здесь все отмечено. Тайные тропы, где и конь пройдет, и человек скроется. Родники с живой водой. Места, где зверя и птицы в изобилии. Но есть и другое.

Он ткнул пальцем в несколько мест на карте.

– Вот, видишь, крестики? Это старые русла рек. Вода ушла, а золото в поворотах осталось. Его там никто не искал. А вот здесь, – его палец остановился на значке, похожем на слезу, – «места, где земля плакала золотыми слезами». Так дед говорил. Самородки там находил, прямо на поверхности. Никто про эти места не знает, кроме нашего рода. Теперь и ты знаешь.

Я смотрел на карту, и у меня перехватило дыхание. Это был не просто кусок пергамента. Это был ключ к этому миру, к его сокровищам, к его тайнам. Мои знания из будущего были теорией. Эта карта была практикой, выстраданной поколениями.

– Это… это слишком щедрый дар, Елизар, – проговорил я, с трудом находя слова.

– Жизнь ребенка цены не имеет, – отрезал он. – А мы свой долг заплатили. Теперь мы квиты. Но помни, Андрей Петрович: кто нам друг – тому и мы друзья. А кто враг… тайга большая. В ней легко заплутать.

Он поклонился, взял внучку за руку, и они ушли, растворившись в сумерках.

Я стоял, прижимая к груди бесценный сверток. Я не побежал в свою каморку. Я пошел на холм рядом с поселком, откуда открывался вид на окрестности. Мне нужно было сопоставить карту с местностью, пока последние лучи солнца не погасли.

Я раскрыл пергамент, всматриваясь в него. Вот поселение, вот река, вот основные притоки. Все сходилось. Я начал искать свой участок, «Лисий хвост». По моим прикидкам, он должен был быть здесь, к северу от поселка. Я водил пальцем по карте, и вдруг замер.

Вот он. Неглубокий овраг, который я выбрал. Но на карте Елизара он был не просто оврагом. Он был частью старого, высохшего русла реки, отмеченного теми самыми крестиками. И буквально на границе этого участка, где старатели бросили работу, на карте стоял особый знак. Не крестик и не слеза. Маленький, едва заметный кружок с точкой посередине.

Я вглядывался в этот знак, и мороз пробежал по коже. Я не знал, что он означает. На карте не было легенды. Это был какой-то особый, известный только семье Елизара символ. Но его расположение не было случайным. Он находился именно там, где, по моим прикидкам, под слоем глины и пустой породы должна была залегать материнская, коренная жила.

Мои знания из будущего говорили мне, что золото должно быть там.

Мудрость прошлого, запечатленная на этой карте, кричала о том же.

Это было не просто подтверждение. Это был знак судьбы. Момент, когда наука и магия, знание и предание сошлись в одной точке. В точке, которую я собирался сделать своей.

Я осторожно свернул карту и спрятал за пазуху. Мои сомнения испарились. План был верным. Теперь оставалось только привести его в исполнение.

Я вернулся в поселок, когда уже совсем стемнело. Игнат и Степан ждали меня в каморке. Вид у меня, должно быть, был такой, что они оба вскочили.

– Что случилось, Андрей Петрович? – встревоженно спросил Степан. – На тебе лица нет.

Я молча выложил на стол карту и развернул ее при свете сальной свечи.

– Вот что случилось, – сказал я. – Мы нашли ее.

Они склонились над пергаментом. Игнат, как военный, сразу оценил ее практическую пользу – тайные тропы, пути отхода. Степан же, с его любовью к знакам и символам, впился взглядом в таинственные пометки.

– Что это? – спросил он, указывая на кружок с точкой на краю нашего будущего участка.

– Я не знаю, – ответил я честно. – Но что-то там должно быть, раз отмечено особым знаком.

Я посмотрел на них. На суровое, обветренное лицо солдата и на бледное, интеллигентное лицо писаря.

– Завтра утром подаем в контору нашу челобитную.

Глава 7

Утро встретило поселение стылой серостью. Но для меня оно было наполнено цветом – цветом старой карты, что жгла мне грудь через слой рубахи и тулупа. Мы сидели в моей каморке, ставшей за эти дни штабом нашей маленькой армии. Игнат, неподвижный, как изваяние. Степан, нервно теребивший в руках свое творение – нашу челобитную. Воздух был наэлектризован.

– Значит, так, – начал я, понизив голос до шепота. – Сегодня мы идем не просить. Мы идем ставить капкан.

Я посмотрел на Игната.

– Ты пойдешь со мной. Степан, ты останешься здесь. В канцелярии ты будешь нашим козырем. Поэтому твое появление там раньше времени вызовет подозрения. Ты – наше тайное оружие, и время для твоего удара еще не пришло.

Степан разочарованно, но с пониманием кивнул.

– Игнат, – я повернулся к солдату. – Сегодня у тебя самая сложная роль. Ты должен забыть, что ты унтер-офицер, герой войны и самый опасный человек в этом месте. Сегодня ты – мой телохранитель. Верный, преданный, но… тупой как пробка.

Игнат вскинул на меня свои холодные серые глаза. В них мелькнуло недоумение, переходящее в оскорбленное достоинство.

– Командир… – начал он глухо.

– Это приказ, солдат, – прервал я его, но тут же смягчил тон. – Пойми, Аникеев, к которому мы идем, – это скользкий, трусливый шакал. Он чует силу за версту. Если он увидит рядом со мной тебя – настоящего, с твоим взглядом, с твоей выправкой, – он насторожится. Он начнет искать подвох. Но если он увидит жалкого, разорившегося купчишку, которого охраняет верный, но безмозглый болван, он расслабится. Он почувствует себя хозяином положения, умным и хитрым хищником, который вот-вот обчистит двух деревенских дурней. Нам нужно, чтобы он нас презирал. В этом наша сила.

Я смотрел ему прямо в глаза, и он понял. Понял тактическую глубину этого маскарада. Его лицо разгладилось, на нем снова появилась маска бесстрастного исполнителя.

– Каковы мои действия? – коротко спросил он.

– Стой за моей спиной. Чуть ссутулься. Смотри в пол или на стены, но не на него. Если он к тебе обратится – отвечай односложно. «Так точно», «никак нет». И главное – вид. Сделай вид, что тебе скучно, что ты не понимаешь и половины слов и просто ждешь, когда все это кончится. Сможешь?

Игнат медленно кивнул.

– Будет исполнено.

Я взял из рук Степана бумагу.

– А я… я буду самым жалким человеком, которого этот поселок когда-либо видел.

Мы вышли на улицу. Я намеренно согнулся, втянул голову в плечи. Моя походка из уверенной превратилась в шаркающую. Игнат следовал за мной в двух шагах, и я, даже не оглядываясь, чувствовал, как он меняется. Его пружинистый солдатский шаг сменился тяжелой, неуклюжей поступью. Прямая спина чуть сгорбилась. Он превращался из волка в дворового пса.

Контора Горного ведомства представляла собой небольшой, но крепкий сруб рядом с хоромами приказчика. У дверей никого не было. Внутри, в тесной приемной, за столом сидел молодой писарь и скрипел пером. Он поднял на нас безразличные глаза.

– Чего надобно?

– К господину Аникееву мы, – пролепетал я заискивающим, тонким голосом, который отрепетировал ночью. Я протянул писарю медный пятак. – По делу крайне важному, неотложному.

Писарь смерил меня презрительным взглядом, но монету сцапал с ловкостью фокусника.

– Ждите, – буркнул он и скрылся за дверью.

Ожидание было частью игры. Аникеев заставлял нас ждать, чтобы показать свою значимость. Мы простояли минут десять. Я смиренно переминался с ноги на ногу, Игнат тупо разглядывал паутину в углу. Наконец, дверь отворилась.

– Заходите.

Господин Аникеев оказался именно таким, каким его описывали. Маленький, юркий, с редкими сальными волосенками, прилипшими ко лбу. Одет он был в потертый, но чиновничий мундир. Он сидел за большим столом, заваленным бумагами, и это несоответствие – крошечный человек за огромным столом – делало его похожим на паука в центре паутины. Его глаза, маленькие и острые, как буравчики, впились в меня.

– Кто таков будешь? – проскрипел он. – Что за дело такой важности, что ты отрываешь меня от службы государственной?

Я поклонился так низко, что заныла поясница.

– Простите великодушно, ваше благородие, – зачастил я, теребя в руках шапку. – Андрей Петрович Воронов я, купеческий сын. Погорелец. Всё, всё, что нажито было отцом, в огне сгинуло. – Про себя, чуть не засмеявшись, подумал: куртка замшевая – три, портсигар отечественный… – А что осталось – разбойники на тракте отняли. Вот, на остатки денег человека в охрану себе нанял, – я кивнул за спину, на Игната, который при этих словах тупо моргнул и переступил с ноги на ногу, издав сапогами гулкий скрип.

Аникеев брезгливо поморщился, оглядев Игната, как предмет мебели.

– Короче, Воронов. Денег не дам. Здесь тебе не богадельня.

– Да что вы, ваше благородие, ни в коем случае! – взмолился я. – Не за милостыней пришел, а за возможностью! За последней надеждой! Вот, – я с трепетом положил на край его стола нашу челобитную. – Бумагу вам составил. Прошение.

Аникеев с опаской, двумя пальцами, придвинул к себе лист. Его глаза пробежались по каллиграфическим строчкам Степана. Я видел, как при словах «в крайнем утеснении пребывающий» на его губах появилась самодовольная ухмылка. Он читал дальше, и ухмылка перерастала в откровенное презрение.

– «Лисий хвост»? – он поднял на меня взгляд, в котором смешались удивление и насмешка. – Ты просишь отвод на «Лисий хвост»? Да ты в своем уме, купец? Да там же пустошь! Прохорова артель в прошлом годе все жилы выбрала, одни булыжники остались.

– Знаю, ваше благородие, знаю, – закивал я, как китайский болванчик. – Все знаю. Да только куда мне деваться? На хороший участок у меня денег нет, с артелью сильной не снюхался. А тут – хоть какая-то земелька. Думаю, может, поскребу по сусекам, авось на краюхе старой жилы какая кроха и осталась. На хлеб да на воду хватит – и то слава богу. Руки-то вот они, не барские, работать привыкли.

Аникеев поднял голову, глядя на меня, как на диковинного идиота.

– Да ты там и на воду не наскребешь. А просишь еще и «камень-самоцвет бесполезный»… – он фыркнул. – Что, булыжниками торговать собрался?

– Так то ж для порядку, ваше благородие, – развел я руками. – Чтобы потом лишний раз порог ваш не обивать, не отвлекать от дел государственных. Мало ли, какой камушек красивый попадется, так хоть будет бумага, что он мой, а не казенный.

Он снова впился взглядом в бумагу. Я видел, как его мозг, заточенный на поиск выгоды, лихорадочно работает. Он не видел подвоха. Он видел только дурачка-погорельца, который от отчаяния готов ковыряться в пустой породе. И для него это было идеально. Никакого риска. Никакой упущенной выгоды. Можно даже сделать вид, что он проявляет милость. А за милость, как известно, благодарят.

– Хм-м-м, – протянул он, постукивая пальцем по столу. – Бумага составлена грамотно, не придерешься. Но дело это хлопотное. Заявку регистрировать, в книги вносить, столб заявочный готовить… Казне убыток.

Вот оно. Началось.

Я внутренне напрягся. Клюнуло. Шакал почуял запах крови и теперь кружил, набивая себе цену. Главное – не спугнуть. Не предложить взятку в открытую – это было бы оскорблением его чиновничьей чести и прямой дорогой в карцер. Нужно было разыграть спектакль, где он сам, по своей милости и доброте душевной, согласится помочь несчастному, а деньги… деньги просто материализуются на его столе, как дар небес.

– Убыток? – переспросил я, и в голосе моем зазвенели слезы отчаяния. – Ваше благородие, да как же так… Я же не задарма прошу. Я готов понести все издержки! Вот, у меня тут… что осталось…

Я полез за пазуху, где в тряпице был завернут мой «капитал». Руки мои, совершенно искренне от волнения, слегка дрожали. Я начал развязывать узелок, и в этот момент, «случайно» зацепившись за полу тулупа, выронил его.

Мелочь со звоном рассыпалась по грязным половицам. Несколько медных пятаков и гривенников, тускло блеснувших в полумраке конторы, и одна, единственная, ярко сверкнувшая на фоне грязи серебряная монета. Мой последний рубль.

– Ох, чтоб тебя! Руки-крюки! – вскрикнул я, изображая панику и крайнее смущение. Я тут же бросился на колени, спешно собирая свое сокровище. – Простите, ваше благородие, ради Христа простите! Неуклюжий я, от горя совсем разум потерял…

Аникеев смотрел на эту сцену свысока, с выражением крайнего омерзения на лице. Но я видел, как его маленькие глазки прикипели к серебряной монете. Она лежала чуть поодаль от остальных, прямо у ножки его стола.

Я ползал по полу, сгребая в ладонь медяки. Игнат, мой верный «болван», сделал неуклюжее движение, будто хотел помочь, но я шикнул на него: «Не тронь! Сам!». Он замер, снова уставившись в стену. Идеально.

Я собрал всю медь, до последней копейки. Подполз к столу, чтобы забрать серебряный рубль, но тут же, будто испугавшись близости к чиновничьему сапогу, отпрянул.

– Вот… вот, все, что есть, ваше благородие, – пролепетал я, поднимаясь с колен и протягивая ему горсть меди. – Заплачу, сколько скажете за столб да за бумагу. Не побрезгуйте…

Мой взгляд был умоляющим, полным собачьей преданности и страха. Аникеев скривил губы.

– Убери, – процедил он. – Не пачкай мне стол. Казна медью не принимает.

Он сделал вид, что снова углубился в бумаги, но тут же, вроде нечаянно, наступил своим сапогом на монету. Всё. Капкан захлопнулся.

Наступила тишина. Я стоял, переминаясь с ноги на ногу, и ждал.

– Ладно, – произнес он наконец, не поднимая головы. Голос его волшебным образом смягчился. Исчезла скрипучая враждебность, появилась усталая снисходительность. – Вижу, человек ты и вправду в крайнем положении. А служба наша государева хоть и строга, но и о милосердии забывать не велит.

Он взял в руки мою челобитную.

– Участок пустой, никому не нужный. Вреда казне от того, что ты там будешь ковыряться, никакого. А может, и вправду на хлеб себе наскребешь.

Он взял перо, обмакнул его в чернильницу и размашисто, с затейливым росчерком, вывел на бумаге: «Дозволяется. К исполнению». Затем достал из ящика стола тяжелую печать и с силой вдавил ее в сургуч, который тут же приплавил к бумаге с помощью свечи. Запахло воском и властью.

– Вот, – он протянул мне документ. – Держи, Воронов. И помни доброту мою. Иди, работай. Да не попадайся мне на глаза без дела.

– Ваше благородие! – выдохнул я, и в этот раз мне даже не пришлось играть благодарность. Она была искренней, хоть и направленной не на него, а на собственный, сработавший план. – Да я вам… я за вас… до конца дней своих молиться буду!

Я схватил бумагу, прижал ее к груди, как икону, и, пятясь и кланяясь, двинулся к выходу. Игнат, неуклюже развернувшись, последовал за мной.

Когда дверь за нами захлопнулась, я позволил себе выдохнуть. Мы прошли несколько шагов в тишине. Я чувствовал, как бумага в моих руках, еще теплая от сургуча, пульсирует, как живое сердце. Это был не просто лист пергамента. Это был акт о рождении моего нового мира.

Я остановился, прислонился к стене сруба и развернул документ. Вот она. Подпись. Печать. Неприступная юридическая крепость Степана, освященная алчностью и глупостью Аникеева.

– Получилось, – прошептал я.

Игнат, стоявший рядом, выпрямился. Вся его напускная тупость слетела, как шелуха. Передо мной снова был солдат. Он посмотрел на бумагу в моих руках, потом на меня. В его серых глазах не было радости. Было холодное, трезвое удовлетворение от успешно выполненной боевой задачи.

– Первый рубеж взят, командир, – глухо сказал он.

– Да, Игнат, – я усмехнулся, сворачивая бумагу и пряча ее за пазуху. – Первый рубеж взят. Теперь пора готовиться ко второму.

Я чувствовал ледяное, пьянящее удовлетворение. Я не просто выжил. Я не просто выкрутился. Я начал свою игру. И первый ход в этом уральском гамбите был за мной.

Мы шли из конторы Аникеева, и мир вокруг казался мне оглушительно тихим. Я ожидал погони, криков, чего угодно, но за спиной была лишь тишина кабинета, в котором маленький, скользкий человек только что продал мне моё будущее за один серебряный рубль. Я жадно глотнул холодный, пахнущий дымом и навозом воздух. Это был воздух свободы.

Мы не пошли в кабак праздновать. Праздновать было нечего и не на что. Мы вернулись в мою каморку, где нас ждал Степан. Он вскочил, едва мы переступили порог, его глаза впились в мое лицо, ища ответ. Я молча достал из-за пазухи документ и развернул его на столе.

Подпись. Печать.

Степан выдохнул так, будто из него выпустили воздух. Он осторожно, двумя пальцами, коснулся сургуча, затем провел по размашистому росчерку Аникеева.

– Сработало… – прошептал он. – Черт возьми, сработало! Он подписал!

– Он не просто подписал, – сказал я, забирая бумагу и снова пряча ее. – Он сам, по своей воле, отдал нам ключ. Теперь у нас есть законное право на землю. А это, в здешних краях, дороже золота.

– Но у нас нет ничего, чтобы эту землю обрабатывать, – трезво заметил Игнат, его эйфория от успешной операции уже прошла. – Руками породу не разгребешь.

– Верно, – кивнул я. Я вытряхнул на стол все, что осталось от моих денег после «сделки» с Аникеевым. Горсть медяков. Жалкое зрелище. – Вот наш бюджет.

Степан посмотрел на монеты, и его лицо снова вытянулось.

– На это и бочонка пива не купишь на троих.

– Нам не пиво нужно, – я сгреб монеты и протянул их Игнату. – Это все что у нас сейчас есть. Слушай задачу. Первое: сухари. Много. Насколько хватит. Второе: посуда. Пара котелков, кружки, ложки. Самое дешевое, можно битое, чинить будем сами. И третье, самое главное: инструмент. Топоры, лопаты, кирка, пила, пара хороших ножей.

Игнат взвесил на ладони жалкую горсть меди.

– На это, командир, и одного топора не купишь. Если нового.

– А нам новый и не нужен, – я посмотрел ему прямо в глаза. – Нам нужен рабочий. Иди на толкучку. Ищи пьяниц, которым нужно опохмелиться. Ищи работяг, проигравшихся в карты. Ищи тех, кто готов отдать за бесценок топор, чтобы купить бутылку браги. Торгуйся, как дьявол. Дави, угрожай, если надо. Ты знаешь, как это делать. Мне неважно, как ты это достанешь. Но к вечеру у нас должен быть инструмент.

Игнат кивнул. В его глазах не было сомнения. Была задача. Он спрятал деньги и, не говоря ни слова, вышел.

– А мы что? – спросил Степан, глядя ему вслед.

– А мы, Степан, идем на постоялый двор. Забирать сдачу, – я хитро подмигнул ему. – И обедать. Война войной, а кормить армию нужно.

Хозяин постоялого двора, увидев меня, скривился, но, завидев у меня за спиной посвежевшего и подобревшего на вид Степана, вернул мне остаток серебра без лишних слов. На большую часть этих денег мы позволили себе по тарелке горячих щей и по куску хлеба. А после обеда я оставил Степана отдыхать и набираться сил, а сам направился к тому месту у частокола, где обычно стояли староверы.

Елизар был там. Он продавал какому-то старателю пучок сушеных трав. Увидев меня, Елизар закончил торг и отошел в сторону, поджидая. Его внучка, теперь уже без платка, заплетала косу. Здоровая, румяная. Мое сердце наполнилось теплом, не имеющим ничего общего с расчетом и планами.