Текст книги "Золотая лихорадка. Урал. 19 век (СИ)"

Автор книги: Ян Громов

Соавторы: Ник Тарасов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

Глава 11

Я стоял посреди нашего нового дома. Сруб пах смолой и свежим деревом и он уже жил. В центре, как огромное, теплое сердце, гудела наша печь-голландка, собранная по моим чертежам Егором и Михеем. Она не чадила, не дымила. Весь дым уходил в трубу, а в общем зале было так тепло, что мужики ходили в одних рубахах. На плите, в большом котле, булькала похлебка, распространяя по избе умопомрачительный запах мяса и кореньев. Из духовки тянуло свежеиспеченным хлебом – настоящим, пышным, а не каменными сухарями, к которым все привыкли. А самое главное – по глиняным трубам, скрытым в стенах, тепло расползалось по маленьким комнатам, где у каждого теперь была своя лавка, застеленная сухим лапником.

Мои артельщики, еще недавно похожие на забитых каторжников, сидели за длинным столом, который мы сколотили из толстых досок. Они ели. Ели не торопясь, с достоинством, как люди, знающие, что завтра их снова ждет горячая еда, а не пустые щи. Они смеялись, переговаривались. Петруха, чья нога заживала с поразительной скоростью, уже вовсю травил байки, опираясь на самодельную палку. Это было не просто пристанище. Это была цивилизация. Маленький, но работающий островок XXI века посреди дикого девятнадцатого.

Но, глядя на их сытые, довольные лица, я ощущал не радость, а растущую тревогу. Наш дом был крепостью, но крепость эта стояла на вулкане. Под полом, в тайнике, который знал только я и Игнат, лежало то, что могло как вознести нас до небес, так и сжечь дотла. Золото. Его было уже много. Слишком много для кожаного кисета. Оно лежало мертвым грузом, не работало, но с каждым днем увеличивало риск.

Вечером, когда артель угомонилась, я собрал свой «военный совет» в отдельной комнате, которую мы отвели под контору. Игнат, Степан и Елизар. При свете сальной свечи я высыпал на стол лишь малую часть нашего богатства. Горка золотого песка тускло замерцала, отражая пламя.

– Это красиво, – первым нарушил тишину Степан, задумчиво потирая подбородок. – Но это просто желтый песок, пока мы не превратим его в деньги. А деньги – это мука, это соль, это ружья, в конце концов.

– Верно, – кивнул я. – Нам нужно выходить на рынок. Но делать это нужно осторожно. Как разведка боем.

Я посмотрел на Игната.

– Пойдешь в поселок. Вот, – я отмерил небольшую часть песка, граммов сто, не больше, и ссыпал в кисет. – Продашь это местному скупщику. Не Рябову, найди кого-нибудь помельче. На вырученные деньги купишь все, что сможешь унести: муку, крупу, порох, свинец. Но главное – слушай. Все, что говорят о нас. Нам нужно знать, что зреет в этой паучьей банке.

– Не лучший это путь, Андрей Петрович, – вдруг подал голос Елизар. Его глубоко посаженные глаза серьезно смотрели на меня. – В поселке золото принимают за бесценок. Приказчик с урядником и прочие кровопийцы на том и живут, что старатель из тайги в город с золотом не пойдет. Далеко, опасно. Вот и отдают за полцены, лишь бы на хлеб да на водку хватило. Обдерут твоего солдата как липку.

– Я знаю, отец, – ответил я. – Это не для прибыли. Я хочу, чтобы они увидели, что мы начали продавать золото. Что оно пусть и немного, но появилось у нас. Хочу посмотреть на их реакцию. Игнат, – я снова повернулся к солдату, – твоя задача сильно не торговаться. Отдай за столько, за сколько возьмут. Но запомни лицо скупщика, запомни, как он будет смотреть на песок, что будет говорить. Что будут говорить остальные. И возвращайся как можно быстрее.

Игнат молча кивнул, спрятал кисет и на рассвете растворился в лесу.

Вернулся он к вечеру следующего дня, нагруженный двумя тяжелыми мешками. В них была мука, соль, крупы. И еще он принес то, о чем я просил его отдельно – два старых, но исправных кремнёвых ружья и бочонок пороха. Он вошел в избу, молча свалил мешки на пол и протянул мне маленький кошель с серебром. В нем звенела жалкая горстка монет.

– Как и говорил Елизар, – глухо доложил Игнат, когда мы снова уединились в конторе. – Скупщик, некто Силантий, вертел песок в руках, цокал языком, говорил, что грязный, с примесями. Дал втрое меньше, чем он стоит на самом деле. Но глаза у него горели. Жадные, злые.

– А слухи? – спросил я.

– Слухи есть. Весь поселок гудит. Говорят, ты колдун, что землю видишь насквозь. Что нашел демидовский клад. Рябов, говорят, рвет и мечет. Его артельщики, которых он держит впроголодь, начали роптать. Двое вчера от него сбежали. Ищут дорогу к нам.

Степан, слушавший все это, нервно хмыкнул.

– Клад, говоришь? Колдун? Они скоро на нас охоту объявят, как на нечистую силу.

– Да, так себе новости, – буркнул я.

– Но есть и хорошие. – Игнат выпрямился. – В кабаке я разговорился с одним обозником, что ходит с караванами в губернский город. Он подтвердил – там, в казначействе, за золото дают настоящую цену. Официальную. Почти втрое больше, чем здесь. Но…

– Но туда нужно еще добраться, – закончил я за него. – Три дня пути по тракту, где шалят разбойники. И везти с собой не кисет золота, а в разы больше…

В комнате повисла тишина. Это был риск. Огромный, почти безумный риск. Но и куш был соответствующим. Продать золото по настоящей цене – это значило не просто купить провизию. Это значило получить капитал, который позволит нам перевернуть игру.

– Я пойду, – сказал Игнат. – С ружьем, ночью…

– Нет, – прервал я его. – Ты нам нужен здесь. Ты – наш единственный военный. Если ты уйдешь и они нападут… Пойдет другой человек.

Я посмотрел на Елизара. Старовер сидел, поглаживая свою окладистую бороду, и его лицо было спокойным, как лесное озеро в безветренный день.

– Отец, – обратился я к нему. – Ты знаешь эти леса лучше, чем Рябов свои карманы. Ты знаешь тропы, которых нет ни на одной карте. Ты сможешь дойти до города, минуя тракт и заставы?

Елизар медленно поднял на меня свои глаза.

– Смогу, Андрей Петрович. Наши деды еще от царских слуг этими тропами хаживали. Но одно дело – самому пройти, а другое – с таким грузом. И в городе меня многие знают. Сразу поймут, от кого я пришел. Слух пойдет еще быстрее, чем я обратно вернусь.

– Тут уже как получится, – я хлопнул ладонью по столу. – В конце концов, у нас есть документ на эту землю и мы ничего противозаконного не делаем. А если пойдут на нас силой… что ж – когда-то это всё равно должно случиться…

Решение было принято. Следующие два дня мы готовились. Я отмерил недельную добычу – почти килограмм сияющего песка. Мы упаковали его в двойные кожаные мешки, а затем зашили в простой холщовый куль с мукой. Елизар взял с собой только своего сына, ружье и краюху хлеба.

Провожая их, я чувствовал, как холодеет внутри. Я отправлял старика и парня в пасть льва, доверив им все, что мы заработали потом и кровью.

Неделя их отсутствия была самой длинной в моей жизни. Мы работали, как заведенные, шлюз гремел, стены крепости росли, но все это было механически. Каждую ночь я выходил на крыльцо и смотрел в сторону тракта, вслушиваясь в ночные шорохи. Игнат удвоил посты, наши новые артельщики, Егор и Михей, спали с ружьями в обнимку. Мы ждали. Ждали либо вестей, либо беды.

Елизар с сыном вернулись на восьмой день. Они появились на опушке леса так же внезапно, как и исчезли. Усталые и исхудавшие. За плечом Елизара был пустой мешок из-под муки, а за пазухой – нечто куда более ценное.

В конторе он выложил на стол несколько тяжелых мешочков с серебряными рублями и пачку новеньких, хрустящих ассигнаций. Сумма была ошеломляющей. Она была больше, чем все, что я видел за свою короткую жизнь в этом мире.

– Все, как ты и говорил, Андрей Петрович, – его голос был ровным, но я видел, как блестят его глаза. – В казначействе приняли без звука. Чиновник только головой качал, глядя на чистоту песка. Спросил, не с демидовских ли приисков товар. Я сказал, бог послал.

– А слухи? – спросил я, с трудом отрывая взгляд от денег.

Елизар помрачнел.

– Слухи пошли, едва я на базар зашел за солью. Меня там каждая собака знает. Сразу начали шептаться: «Елизар-кержак в городе! А он ведь у этого, у Воронова теперь живет! Видать, с золотом пришел!». Когда обратно шел, уже в открытую спрашивали, правда ли, что ты нашел жилу, где самородки с кулак величиной.

Степан, пересчитывавший ассигнации, присвистнул.

– Ну, Андрей Петрович, поздравляю. Теперь ты не просто колдун. Теперь ты легенда. А у легенд жизнь, как правило, короткая и яркая.

Он был прав. Наша дерзкая вылазка в губернский город была подобна удару грома в тихий летний день. Мы не просто продали золото. Мы бросили вызов всей системе, выстроенной здесь Рябовым и приказчиком. Мы показали, что можем играть без них. И они этого точно не смогут простить.

Я смотрел на пачки ассигнаций и мешочки с серебром, разложенные на столе. Это был не просто успех. Это был приговор.

– Собирай, Степан, – тихо сказал я. – Веди учет. Каждый рубль, каждая копейка. Это наша казна, наш военный бюджет.

Степан принялся за дело с благоговением ювелира. Игнат и Елизар молча наблюдали.

– Они знают, – глухо произнес Игнат. – Теперь они точно знают. И они придут.

– Значит, нужно будет быть готовыми, – ответил я.

На следующее утро я собрал всю артель в общем зале. Шлюз молчал, топоры не стучали. Люди стояли вдоль стен, переминались с ноги на ногу, с любопытством и тревогой глядя на меня. Они чувствовали, что что-то произошло.

Я вышел в центр избы. Рядом со мной Степан поставил на стол тяжелый деревянный ящик.

– Мужики и дамы, – начал я, подмигнув внучке Елизара, и голос мой гулко разнесся под бревенчатым потолком. – Месяц назад мы пришли на это место. У нас не было ничего, кроме пары ржавых топоров и желания работать на себя, а не на чужого дядю. Мы работали честно. Мы строили дом, мыли золото. Мы не голодали, не болели, не резали друг друга по пьяной лавочке. Каждый из вас вложил в это дело свой труд.

Я сделал паузу, обводя их взглядом. Семён, Тимоха, Петруха, чьи лица из землистых превратились в обветренные и здоровые. Егор и Михей, перебежчики с другого прииска. Сын Елизара, поглядывающий на отца вопросительно.

– Я обещал вам честную долю. Пришло время платить по счетам.

С этими словами я открыл ящик. Внутри, тускло поблескивая в утреннем свете, лежали серебряные рубли. По рядам пронесся сдавленный вздох. Для них, привыкших к ничтожным медным грошам и записям в долговой книге приказчика, это зрелище было сродни чуду.

– Степан, – кивнул я.

Степан, с видом важного казначея, взял в руки ведомость, которую мы составили сегодня утром.

– Артельщик первой категории Семён! – С важным видом зачитал Степан.

Семён, вздрогнув, вышел вперед. Он смотрел на ящик с деньгами с суеверным ужасом, будто это были раскаленные угли.

– За двадцать два отработанных дня, – зачитал Степан, – положено тебе жалованья… два серебряных рубля.

И он протянул Семёну две монеты. Тот взял их так осторожно, словно они могли его обжечь. Повертел в мозолистых пальцах, поднес к глазам. Он не верил.

– Петрович… Андрей Петрович… – пролепетал он, глядя на меня. – Ты не ошибся? Два рубля серебром? За месяц? Да мне приказчик за такое и пяти алтын не писал…

– Я не ошибся, Семён, – ответил я твердо. – Ты заработал их. Своим потом. Это твое.

– Тимоха! – звал Степан. – Два серебряных рубля!

– Петруха! Жалованье за четырнадцать дней, с учетом хвори, – один серебряный рубль!

Каждый, кто выходил вперед, испытывал шок. Они мяли в руках это маленькое, тяжелое серебряное чудо, и я видел, как в их глазах что-то меняется. Это были не просто деньги. Это было зримое, осязаемое доказательство их новой жизни. Доказательство того, что их труд имеет цену. Что они – не рабы, а вольные люди. Особенно радовались живым деньгам Марфа и сын Елизара. Они с явным недоверием смотрели на серебряные кругляши в своих руках.

Когда с рядовыми артельщиками было покончено, я подозвал к себе свой «совет».

– Елизар. За твою мудрость и верность, за твой поход, который сделал нас всех богаче, – я протянул ему несколько хрустящих ассигнаций. – И вот, – я добавил сверху серебряный рубль, – как и всем. На мелкие расходы.

Старик молча принял деньги, поклонился и спрятал за пазуху. Его лицо было непроницаемо, но в глубине глаз я увидел уважение.

– Степан. За твой ум, за твою гениальную бумагу, что дала нам эту землю, за твой порядок в делах.

Степан взял ассигнации дрожащей рукой. Он смотрел на них, и я видел, как в нем борются два человека: старый, спившийся писарь, который тут же променял бы эти бумажки на бочку вина, и новый, возрожденный мастер слова, для которого эти деньги были символом его возвращения к жизни. Второй победил. Он аккуратно сложил ассигнации и убрал во внутренний карман своего сюртука.

– Игнат, – я повернулся к солдату. – За твою верность, за то, что ты – опора нашей крепости.

Я протянул ему его долю. Он взял деньги, не глядя, и так же молча убрал. Для него это не было главной наградой. Его наградой был порядок, строй, командир, которому он служил. Но деньги были частью этого порядка.

Мы вернулись в общий зал.

– А теперь, мужики, – я повысил голос, обращаясь ко всем. – Вы получили свое. Но это только начало. Впереди работы еще больше. И еще больше трудностей. Но теперь вы знаете, за что работаете. За дело!

Артель взорвалась нестройным, радостным гулом. В этот день они работали с утроенной силой. Они не просто отбывали повинность. Они строили свое. Каждый удар топора, каждый камень, уложенный в стену, был вкладом в их собственное будущее.

А я стоял на крыльце и смотрел на этот кипучий муравейник, и тревога в моей душе не утихала. Мы стали слишком заметны. Слишком богаты. Слишком другие. И я знал, что первые гости не заставят себя долго ждать.

Они появились через три дня.

Утром, когда работа была в самом разгаре, наш дозорный, сын Елизара, прибежал с дальнего поста, запыхавшийся и бледный.

– Гости, Андрей Петрович! Верхом! Двое!

Сердце ухнуло и забилось ровнее, холоднее. Началось.

– Всем оставаться на местах! – скомандовал я. – Работаем, как работали. Игнат, Егор, Михей – ко мне. Ружья взять, но на виду не держать.

Через несколько минут из-за поворота тропы показались два всадника. Они ехали неспешно, с той наглой уверенностью, с какой хищник обходит свою территорию. Впереди, на коренастой кобыле, сидел мужик в добротном, но засаленном армяке. Его лицо было непроницаемо. Нога в стремени была вывернута под неестественным углом – он был хром. За ним, на такой же неказистой лошаденке, ехал детина с рябым, одутловатым лицом и маленькими, глубоко посаженными глазками. Я не знал их, но сразу понял – это не старатели. Это псы, спущенные с цепи.

Они остановились у края нашей поляны, не спешиваясь. Хромой смерил взглядом наш лагерь. Я видел, как его глаза скользнули по срубу, по ровным поленницам, по чистоте вокруг. В этом взгляде не было удивления, только холодная оценка. Он ожидал увидеть добычу, а увидел крепость.

Я вышел им навстречу. За моей спиной, в нескольких шагах, беззвучно вырос Игнат. Егор и Михей, работавшие у поленницы, замерли, и я знал, что их руки уже лежат на спрятанных под тулупами ружьях.

– Что-то потеряли, люди добрые? – спросил я ровным, холодным тоном, давая понять, что я здесь хозяин.

Хромой усмехнулся кривым ртом.

– Мы не теряем. Мы находим, – его голос был хриплым, прокуренным. – Гаврила Никитич, хозяин наш, велел проведать соседей. Узнать, как живете-можете. Не обижает ли кто.

Он лгал, и ложь его была тяжелой и липкой, как болотная грязь. Это была не разведка. Это была демонстрация силы.

– Благодарю за заботу, – ответил я так же холодно. – Как видите, не жалуемся.

– Видим, видим, – протянул он, и его глаза впились в меня. – Отстроился ты, Воронов. Не по-людски как-то. Быстро. Будто нечистый помогает. Поговаривают, золото у тебя само в руки прыгает.

– Языки у людей длинные, – парировал я. – А правда в том, что земля здесь скупая. Берем не фартом, а горбом. Порядком да работой.

– Порядком? – он хмыкнул, и в его голосе прозвучала откровенная угроза. Он кивнул на Игната, стоявшего за моей спиной, как скала. – С таким-то вертухаем любой порядок наведешь. Знаем мы таких.

– У меня люди вольные, – отрезал я. – И работают за долю, а не из-под палки.

В этот момент его взгляд зацепился за ручей. Шлюз мы, по моему приказу, остановили и прикрыли лапником, но следы нашей бурной деятельности скрыть было невозможно.

– А это что за хитрость у тебя там? – спросил он, дернув подбородком в сторону оврага.

– Не твоего ума дело, – глухо, как из бочки, произнес Игнат, делая полшага вперед.

Хромой перевел взгляд на Игната, и на мгновение в его глазах блеснул интерес хищника, встретившего равного. Он оценил его рост, плечи, мертвую неподвижность.

– Ты что себе позволяешь, служивый⁈ – рявкнул рябой детина, дернувшись вперед, но Хромой остановил его движением руки.

– Он исполняет мой приказ: посторонним на рабочий участок не заходить. Место опасное. Вдруг оступишься, ногу сломаешь. Вторую. Кто лечить будет? – Я улыбался, но улыбка моя была холоднее льда.

Хромой понял, что к шлюзу ему не подойти. Он снова повернулся ко мне, и в глазах его была нескрываемая злоба.

– Хитришь, Воронов. Ох, хитришь. Думаешь, самый умный? Думаешь, отстроился тут, солдафона нанял и можешь Гавриле Никитичу дорогу переходить?

– Я никому дорогу не перехожу, – ответил я. – Я работаю на своей земле. И никому не мешаю.

– Твоя земля? – он расхохотался, коротким, лающим смехом. – Бумажку у Аникеева за рубль купил и думаешь, хозяином стал? В тайге, Воронов, закон один – право сильного. А сила здесь, на этой речке, всегда была за купцом Рябовым.

Он наклонился в седле, понизив голос до змеиного шипения.

– Хозяин мой предлагает по-хорошему. Продай нам свою диковинку, что в ручье стоит. И участок свой продай. Дадим столько, что до самой Москвы хватит. И уйдешь отсюда. Живым.

– Мой участок не продается, – отчеканил я. – И секретов у меня нет.

Лицо Хромого окаменело.

– Ну, смотри, Воронов. Везение – девка гулящая. Сегодня оно с тобой, а завтра – с другим. Сегодня у тебя дом стоит, а завтра – одни угольки дымятся. Сегодня работники твои здоровы, а завтра – хворь на них нападет. Тайга, она, знаешь ли, большая. Всякое случается.

Это была прямая угроза. Поджог, отрава, убийство из-за угла. Стандартный набор методов решения проблем в этом мире.

– Благодарю за предупреждение, – сказал я, не меняя тона. – Мы люди осторожные. А гостей незваных не любим. Особенно тех, кто приходит с дурными вестями.

– Пожалеешь, Воронов! – выплюнул он. – Слово Рябова – кремень. Он сказал, что твоего здесь не будет – значит, не будет!

Он зло дернул поводья, разворачивая лошадь так резко, что та захрипела. Его рябой напарник бросил на меня злобный взгляд и поспешил за ним.

Я долго смотрел им вслед, пока они не скрылись за деревьями. А потом медленно выдохнул.

– Ну что, командир, – глухо произнес Игнат, подходя ко мне. – Войну объявили.

– Да, – выдохнул я. – Объявили. Время спокойной работы кончилось.

Я обернулся к своему дому, к своей маленькой крепости. Я видел встревоженные лица своих людей, прекративших работу и смотревших на меня. Они все слышали.

– Ну и чего встали⁈ – крикнул я им так громко, чтобы не осталось сомнений в моей уверенности. – Гости уехали! Работаем!

И они, поколебавшись секунду, снова взялись за топоры. Каждый понимал: отсидеться не получится.

Глава 12

Тишина, повисшая после отъезда «гостей», была тяжелее и опаснее, чем любая угроза, высказанная ими вслух. Она была пропитана страхом. Я видел его в глазах своих людей: в том, как Семён сжал топорище до побелевших костяшек, как Петруха зябко поежился, несмотря на то, что на улице было тепло. Они были похожи на стадо, почуявшее волков. Их хрупкий мир, построенный на горячей еде и честном заработке, мог в любой момент рухнуть, сгореть дотла, как и обещали гости.

Мой крик, призывающий к работе, был блефом. Чистым, наглым блефом, рассчитанным на то, чтобы погасить панику. И он сработал. На время. Стук топоров возобновился, но он был другим – нервным, рваным. Люди работали, но уши их были напряжены, а глаза то и дело косились в сторону леса.

Вечером, когда мы собрались в общем зале за ужином, атмосфера была гнетущей. Смех умолк. Все ели молча, и только стук ложек о миски нарушал тишину. Я знал, что должен что-то сделать. Страх – это ржавчина, которая разъедает дисциплину и веру быстрее, чем любая кислота.

– Боитесь? – спросил я громко, откладывая ложку.

Все вздрогнули и подняли на меня глаза.

– А чего не бояться-то, Андрей Петрович? – глухо отозвался Семён. – Рябов – не пьяный мужик в кабаке, языком зря молоть не станет. Сказал «угольки» – значит, будут угольки. У Рябова людей, что собак нерезаных. Придут ночью, подожгут с четырех сторон – и поминай как звали.

– Придут, – согласился я. – Обязательно придут. И что вы предлагаете? Разбежаться? Вернуться в поселок, к Прохору, на колени к приказчику? Снова жрать гнилую капусту и получать запись в долговой книге вместо денег?

Мужики молчали, понурив головы.

– Они думают, что мы – стадо овец, – продолжал я, и голос мой крепчал, наполняясь сталью. – Они думают, что если припугнуть, мы разбежимся, оставив им все, что нажили. Но мы не овцы. Мы – артель. Они придут, чтобы жечь и убивать. А мы их встретим.

Я посмотрел на Игната.

– Солдат, ты знаешь, что такое оборона?

– Так точно, командир, – его голос прозвучал в тишине, как удар в барабан. – Оборона – это подготовка. Это знание местности, это ловушки и пути отхода.

– Вот именно, – кивнул я. – Они ждут, что мы будем сидеть здесь и дрожать от страха. А мы будем готовиться. Начинаем жить по-военному.

На следующее утро я разделил артель. Основная масса продолжала работу на шлюзе и достройке дома – вид кипучей деятельности должен был усыпить бдительность рябовских шпионов. А мой ударный кулак получил другую задачу.

Я отвел в сторону Игната и сына Елизара, Фому – который знал лес не хуже отца.

– Ваша задача – ловушки на подходах, – сказал я им тихо, когда мы скрылись в лесу. – Игнат, твой опыт. Фома, твои глаза и знание троп. Вам нужно предусмотреть все возможные подходы и сделать их непроходимыми для потенциального врага.

Я разложил грубый план местности, который начертил на куске бересты.

– Они не пойдут в лоб. Побоятся наших ружей. Они пойдут ночью, скрытно, с нескольких сторон. Вот, – я указал на самые вероятные пути подхода к нашему лагерю, – здесь, здесь и здесь. Нам нужно превратить эти тропы в ад для любого, кто сунется сюда без приглашения.

Игнат понимающе кивнул.

– «Волчьи ямы», «спотыкачи», сигналки. Я понял, командир.

– Не просто «волчьи ямы», – возразил я. – Нам не нужны трупы. Нам нужны крики. Раненый враг страшнее мертвого. Он кричит, зовет на помощь, сеет панику среди своих. Ямы делайте неглубокие, но с острыми, обожженными кольями на дне, направленными под углом. Не насмерть, а чтобы проткнуть ногу. Петли ставьте не на шею, а на уровне голени, с противовесом. Зацепил – и тебя рывком подбрасывает вверх, подвешивая вниз головой. Шум, крик, полная дезориентация.

Фома, слушавший меня с открытым ртом, восхищенно покачал головой.

– Лихо, Петрович. Прямо как на медведя капканы.

– Именно, – подтвердил я. – Мы и будем охотиться на двуногих медведей. Игнат, обучи Фому и еще кого-то. Егора, например. Вы должны превратить лес вокруг нашего дома в минное поле. Чтобы ни одна мышь не проскочила незамеченной. И еще, – я посмотрел на Игната, – найдите пути отхода. Две, лучше три тропы, по которым мы сможем быстро и незаметно увести людей, если станет совсем жарко.

Пока они превращали лес в смертельную ловушку, я занялся вторым, не менее важным делом. Я подозвал Елизара.

– Отец, нам нужен тайник. Надежный, как сердце матери.

Старовер ничего не ответил, только пристально посмотрел на меня и кивнул. Мы взяли лопаты и ушли в противоположную от лагеря сторону. Елизар вел меня тропами, которых, казалось, не существовало. Мы петляли, пересекали ручьи. Наконец он остановился у подножия старой, вывернутой с корнем сосны. Ее корневище, огромное, переплетенное, как клубок змей, образовало глубокую нишу, скрытую от посторонних глаз.

– Здесь, – коротко сказал он. – Дед мой тут от гонений прятался. Место верное.

Мы копали молча. Под корнями земля была сухой и плотной. Мы вырыли глубокую яму, стенки и дно выложили плоскими камнями и берестой, чтобы защитить от сырости. Получился настоящий сейф.

Той же ночью, когда лагерь спал, мы вдвоем перенесли туда все. Тяжелые мешочки с серебром. Пачки ассигнаций. И главное – наше золото, рассыпанное по кожаным кисетам. Я было задумался о том, что неплохо бы его переплавить, но заниматься подготовительными работами для нагнетания стабильной температуры в более чем тысячу градусов, сейчас было просто некогда.

Ящик, в котором еще вчера лежало целое состояние, теперь был набит обычными камнями.

– Теперь об этом месте знаем только мы с тобой, – сказал я Елизару, когда мы завалили вход в тайник землей и замаскировали его мхом и валежником. – Если со мной что-то случится, ты знаешь, что делать. Это – будущее артели.

Старик положил мне тяжелую руку на плечо.

– С тобой ничего не случится, Андрей Петрович. Бог не выдаст, свинья не съест. А тайну твою я в могилу унесу.

Я вернулся в свою комнату с чувством огромного облегчения. Я разделил риски. Теперь, даже если наш дом сожгут, а нас перебьют, наше богатство не достанется врагу. Оно останется ждать своего часа.

А через два дня случилось то, чего не мог предвидеть никто.

Это был обычный рабочий полдень. Шлюз гудел, артельщики, разделенные на смены, работали уже без прежнего страха. Я стоял у «машины», наблюдая за процессом, когда раздался крик. Но это был не крик боли или страха. Это был сдавленный, изумленный возглас.

– Андрей Петрович! Сюда!

Кричал Михей, молчаливый бывший крепостной. Он стоял у кучи породы, которую только что притащили для загрузки, и смотрел на что-то в своих руках, как на змею.

Я подошел к нему. Вся смена замерла, работа остановилась.

– Что там у тебя? – спросил я.

Михей, не говоря ни слова, протянул мне большой, комковатый булыжник, густо облепленный серой глиной. Но с одного края глина отвалилась, и оттуда, из серой невзрачности камня, на меня смотрел тусклый, жирный, маслянистый блеск.

Сердце пропустило удар.

Я взял камень. Он был неестественно, абсурдно тяжелым для своего размера. Я донес его до бочки с водой и опустил туда. Глина начала медленно расползаться, обнажая то, что скрывалось под ней.

Я вытащил его на свет.

Наступила звенящая тишина. Было слышно, как гудит в ушах.

В моих руках лежал самородок. Он не был похож на ювелирное изделие. Он был похож на застывший кусок расплавленного солнца. Неправильной, комковатой формы, размером с крупное перепелиное яйцо, он весь состоял из чистого, первозданного золота. Он был теплым от солнца, тяжелым, как сама земля, и абсолютно, невероятно реальным.

– Матерь божья… – выдохнул кто-то за моей спиной.

И тишина взорвалась. Это был не крик, а рев. Первобытный, восторженный рев людей, увидевших чудо. Они сгрудились вокруг меня, толкаясь, вытягивая шеи. Они тянули руки, чтобы коснуться, чтобы убедиться, что это не сон, не наваждение.

– Тихо! – рявкнул Игнат, и его голос, как удар кнута, заставил толпу отхлынуть.

Но они не расходились. Они стояли и смотрели на самородок в моих руках, и в их глазах горел огонь. Жадность, восхищение, суеверный ужас, благоговение – все смешалось в этом огне. Я видел, как Семён украдкой крестится, как Петруха шевелит губами, что-то беззвучно шепча. Они смотрели не на меня. Они смотрели на золотого идола, который я держал в руках.

И в этот момент я понял, что этот кусок металла опаснее, чем весь отряд Рябова. Он мог сплотить их, а мог и разорвать артель на части. За такой камень брат пойдет на брата, а сын – на отца. Он мог породить зависть, недоверие, убийство. Я должен был действовать. Немедленно.

– Он тяжелый, – сказал я, и мой спокойный голос прозвучал в наступившей тишине неестественно громко. Я перевел взгляд с самородка на Михея, который все еще стоял, как громом пораженный. – Спасибо, Михей. Ты глазастый.

Я подошел к нему и вложил самородок в его руки. Тот отшатнулся, едва не выронив сокровище.

– Не-не, Петрович, ты что! Это ж общее! – пролепетал он.

– Общее, – согласился я. – Но нашел его ты.

Я повернулся к замершей артели.

– Слушайте все! – я повысил голос так, чтобы слышно было даже на дальнем конце поляны. – Этот самородок – наша общая удача. Он пойдет в казну артели, как и все остальное золото. Но человек, который его нашел, не останется без награды.

Я сделал паузу, ловя на себе десятки жадных, вопрошающих взглядов.

– Любой, кто найдет самородок, получит премию. Лично себе, в руки. Пять процентов от его стоимости.

Снова тишина. Они переваривали. Пять процентов. От стоимости этого монстра. Это были не просто деньги. Это были безумные, немыслимые деньги. Больше, чем они могли заработать за всю свою жизнь.

– Михей, – я снова повернулся к нему. – Когда мы продадим этот камень, ты получишь свою долю. Как и каждый, кто тоже найдет самородок. А пока… – я улыбнулся, – прими поздравления. Ты сегодня стал богатым человеком.

И тут случилось то, чего я не ожидал. Первым к Михею подошел Семён. Он молча, с уважением посмотрел на него, потом на самородок, и хлопнул по плечу.

– Ну, брат, везучий ты.

За ним подошел Тимоха, потом Петруха. Они не смотрели на Михея с завистью. Они смотрели на него с надеждой. Потому что я только что показал им, что на его месте мог оказаться любой из них. Я дал им мечту. Осязаемую, реальную, золотую мечту. Я превратил слепую удачу в законную возможность для каждого.

Рев, который поднялся после этого, был уже другим. Это был не просто восторг от найденного золота. Это был рев преданности. Они орали, хлопали Михея по спине, жали ему руку. Они радовались не только за него. Они радовались за себя, за свою артель, за своего командира, который установил такой справедливый, такой понятный закон.

Я отошел в сторону, оставив их праздновать. Ко мне подошел Игнат.

– Хитро, командир, – глухо сказал он, глядя на ликующую толпу. – Очень хитро. Ты только что купил их всех. С потрохами. За их же собственные деньги.

– Я не купил их, Игнат, – поправил я, глядя на счастливое, растерянное лицо Михея. – Я дал им то, чего у них никогда не было и чего не купишь ни за какие деньги. Справедливость. И надежду.

Праздник был недолгим. Он схлынул, как весенний паводок, оставив после себя гул в ушах и тревожное, илистое чувство на дне души. Я смотрел, как мои артельщики, буквально только что были готовы разорвать друг друга за право коснуться золота, а теперь с братским уважением хлопают по плечу растерянного Михея. Я погасил пожар зависти, залив его бензином надежды.