Текст книги "Золотая лихорадка. Урал. 19 век (СИ)"

Автор книги: Ян Громов

Соавторы: Ник Тарасов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 15 страниц)

Глава 22

Мы уходили в ночь, как волки уходят с зарезанной овцой. За спинами – тяжёлые мешки с золотом Рябова, впереди – два дня изматывающего пути через враждебную тайгу. Воздух, даже здесь, в нескольких верстах от разгромленного прииска, всё ещё пах гарью. Это был запах нашей победы. Запах войны.

Мы шли молча. Адреналин от ночной вылазки уступал место свинцовой усталости. Ноги гудели, плечи ломило от веса мешков и оружия. Каждый из нас понимал: это был лишь первый удар. Болезненный, унизительный для Рябова, но не смертельный. Он залижет раны, соберёт новую свору и ударит в ответ. Ещё яростнее, ещё беспощаднее.

Внезапно Елизар, наш безмолвный лесной дух, шедший впереди, остановился на тропе и поднял руку, призывая к тишине. Его жест, резкий и властный, мгновенно вернул всех из полудремы усталости в состояние боевой готовности. Мы замерли, превратившись в тени. В ночном лесу любой звук мог означать смерть.

– Что там, отец? – беззвучно приблизившись, прошептал я.

Старовер стоял, опираясь на свой посох, и смотрел куда-то вбок от тропы, туда, где сквозь густые ели виднелась тёмная, маслянистая полоса воды. Он не ответил сразу, лишь наклонил голову, прислушиваясь к ночи.

– Слышишь, Андрей Петрович? – наконец проговорил он. – Река. Та самая, что все прииски Рябова поит.

Я вслушался. Монотонный шум текущей воды, который до этого был лишь фоном, теперь обрёл детали. В нём действительно слышалось что-то необычное – словно глухие, ритмичные удары сердца гиганта.

– Плотина там стоит, – Елизар потёр седую бороду, и в его выцветших глазах появился задумчивый, хитрый огонёк. – Старая ещё, при прежних хозяевах строенная. Рябов её чинил, укреплял, инженера из города выписывал. Без неё все его прииски вниз по течению – как без рук. Вода-то вся оттуда идёт. И на промывку, и на быт, и на что хошь.

В моей голове будто вспыхнула молния, осветив новую, дерзкую до безумия схему. Я уставился на старика, а в мозгу уже проносились варианты, расчёты, риски. Это был шанс. Шанс, который выпал прямо сейчас.

– Далеко она?

– Час ходу. Может, полтора, – старовер кивнул в сторону реки. – Если напрямую через лес резать.

– Игнат, – я повернулся к нему, и мой бывший унтер-офицер, увидев выражение моего лица, понял всё без слов. Его собственное лицо окаменело.

– Нет, командир, – он решительно покачал головой, его голос был тихим, но твёрдым, как сталь. – Мы на ногах больше суток. Люди вымотаны до предела. Мы несём золото. Целое состояние. Наша задача – донести его до лагеря и самим добраться живыми. Любая задержка, любой лишний шаг – это риск, на который мы не имеем права.

Он был прав. Абсолютно прав с точки зрения военной тактики и здравого смысла. Мы выполнили задачу, взяли добычу, нужно было отходить, растворяться в ночи. Но я видел ситуацию иначе. Мой мозг из XXI века, привыкший к другим категориям, кричал, что сейчас нельзя останавливаться. Мы сейчас были как боксёр, нанёсший сокрушительный удар. Противник качается, он оглушён, дезориентирован. И вот сейчас, пока он не пришёл в себя, нужен второй удар. Короткий, точный, в солнечное сплетение. Чтобы свалить наповал.

– Мы отрезали ему палец, Игнат, – возразил я, стараясь говорить так же спокойно. – А нужно бить в сердце. Этот прииск – мелочь, царапина. Завтра он пригонит туда новых работяг с новым инструментом. А вот главный его прииск, тот, что кормит всю его свору, – он работает. И пока он работает, Рябов будет на коне.

– Елизар, – я вновь повернулся к старообрядцу. – Если эту плотину… повредить. Что будет?

Он прищурился, соображая.

– Повредить-то можно по-разному. Если так, чтоб насовсем – взорвать, скажем, – то Рябову полгода восстанавливать. Но шуму будет – на весь уезд. А если… – он замолчал, его взгляд стал отсутствующим, он явно прикидывал что-то в уме. – А если хитро сделать… Подрубить опоры. Не все, а те, что главные. Чтобы при малой воде, сейчас, она держала. А когда воды станет больше…

– Сама рухнет, – закончил я за него.

– Сама, – кивнул Елизар. – Как от старости. Или от сильного ливня. Рябов и доказать не сможет, что её кто порушил.

– А когда воды-то больше станет, отец? – с надеждой спросил я. – Не весеннего же паводка нам ждать⁈

Елизар впервые за всё время нашего знакомства открыто улыбнулся одними глазами и кивнул в сторону вершин, скрытых ночной мглой. Я посмотрел, но кроме темноты ничего не увидел.

– И что там, Елизар?

– Ветер поменялся, не чуешь? С верховьев тянет. И звёзд там не видно. Тучи. В верховье реки дождь пойдёт вот-вот. Сильный. Я по запаху слышу. И к утру воды будет в два, а то и в три раза больше. Как раз хватит, чтобы помочь брёвнам устать.

Игнат тяжело вздохнул. Он понял, что я уже принял решение.

– Это авантюра, командир. Большой риск. Если нас застукают на плотине… Это не прииск с тремя охранниками. Это стратегический объект. Там может быть серьёзная охрана.

– Не застукают, – отрезал я. – Сейчас глубокая ночь. На том прииске, что мы разгромили, – паника. Рябов узнает о нападении не раньше утра. И все его силы будут брошены на погоню за нами, на поиски золота. Ему и в голову не придёт, что мы в этот момент будем рушить опоры его плотины. У нас есть окно. Несколько часов. Елизар, ты можешь довести нас до этой плотины так, как ты говорил – напрямую? Чтобы обойти все тропы и возможные дозоры?

– Могу, – просто ответил старик.

– Тогда идём. Игнат, ты с волками и золотом идете к лагерю. Дорогу помнишь?

Он кивнул.

– Хорошо. А мы сделаем Рябову ещё один сюрприз. Кремень – ты с нами.

Игнат хмыкнул, но в его глазах появился знакомый хищный огонёк.

– Ну раз так… Удачи тебе, командир. Будем ждать тебя.

Волки коротко кивнули. Мешки с золотом перекочевали на плечи тех, кто уходил. Игнат встал во главе отряда.

Нас осталось трое. Старовер повёл нас не по тропе, а напрямик. Шли молча, быстро. Усталость отступила, её место заняло напряжённое возбуждение. Шум реки нарастал.

Плотина появилась внезапно. Мы вышли на скалистый уступ, и передо мной открылась картина, от которой перехватило дыхание. Внизу, зажатая между двумя скалами, чернела старая плотина. Она была сложена из огромных, потемневших от времени брёвен. Вода бурлила, ударяясь о них, и этот глухой, мерный рокот наполнял ночной воздух.

– Вот она, – прошептал Елизар. – Рябов её три года назад чинил. Инженера даже из города выписывал. Без неё все его прииски вниз по течению – мертвы.

Я медленно изучал конструкцию. Мой мозг, привыкший к анализу технических систем, быстро вычленил слабые места. Всю нагрузку несли шесть центральных опор – толстенные стволы лиственницы. Если убрать их или хотя бы критически ослабить…

– Кремень, есть топор?

– Есть, – он похлопал по топору за поясом.

– Нам нужно аккуратно перерубить. Желательно тихо.

Мы натянули верёвку от берега до ближайшей центральной опоры. Я, взяв топор, первым полез в воду. Ледяная, горная вода обожгла тело, течение норовило сбить с ног. Добравшись до опоры, я обнял её, чувствуя под щекой шершавую, холодную кору.

Дерево было твёрдым, как камень. Топор кое-как вгрызался в бревно. Пот смешивался с ледяными брызгами.

– Меняемся, командир! – через десять минут крикнул Кремень. – Ты же посинел уже!

Я и не заметил, как начал замерзать. Руки онемели, зубы выбивали дробь. Я передал топор ему и выбрался на берег. Мы менялись, работая как проклятые, сцепив зубы, стараясь рубить как можно тише. Елизар сидел на берегу, грея у маленького, бездымного костра воду в котелке, чтобы мы могли отогреться.

К рассвету мы подрубили первую опору почти до середины, так, что не видно было с берега, но изнутри зияла белая рана, уходящая в самое сердце ствола.

– Не успеем вторую, командир, – Игнат показал на восток, где небо начинало сереть. – Светает. А вода уже прибывает.

Он был прав. Уровень воды незаметно поднялся.

– Тогда делаем по-другому, – я огляделся. – Вон та опора, справа. Видите, она уже подгнившая снизу? Рябов её новыми подпорками укрепил. Мы эти подпорки уберём. А саму опору подрубим несильно. Когда центральная рухнет, вся нагрузка пойдёт на неё. И она не выдержит.

Мы быстро выбили новые подпорки, а трухлявую опору подрубили по диагонали. Когда мы закончили, небо на востоке уже розовело.

– Всё, – сказал я, выбираясь на берег в последний раз. – Уходим. Быстро.

Мы свернули верёвку и затоптали следы. Елизар вывел нас обратно на скалистый уступ, откуда открывался вид на ущелье. Мы залегли, закутавшись во всё, что у нас было, и ждали.

Солнце вставало. Тайга просыпалась. Вершины были затянуты густыми черными тучами – там явно шел дождь. Вместе с рассветом начала прибывать вода. Я видел, как её уровень у плотины стал медленно подниматься. Напор на плотину возрастал. Вдруг я услышал низкий, протяжный гул. Будто стонал гигантский зверь. Это гудела плотина.

– Сейчас… – прошептал Кремень.

Сначала послышался треск. Сухой, резкий, как выстрел. Подрубленное бревно не выдержало. Потом то, где мы убрали подпорки. А за ним стали рушиться остальные один за другим.

И плотина рухнула.

Она не взорвалась. Она сложилась, как карточный домик. С оглушительным рёвом и треском вековые брёвна ломались, и стена воды, копившаяся всю ночь, хлынула в узкое ущелье. Это был водяной таран. Десятки, сотни тонн воды, несущиеся с бешеной скоростью, сметая всё на своём пути. Мы не видели прииска Рябова, но мы слышали его. Даже отсюда, за несколько вёрст, до нас донёсся отдалённый гул и треск.

Мы смотрели на дело рук своих, и на наших лицах было мрачное, суровое удовлетворение. Мы не просто ограбили его. Мы вырвали его жало.

– Теперь он взбесится, – тихо сказал Елизар.

– Пусть, – ответил я. – Может какое-то время не до нас будет. Пора домой.

Мы вернулись в лагерь к следующему дню. Усталые, грязные, но с чувством исполненного долга. Нас встретили как героев.

* * *

(флешбэк)

Копыта вороного коня выбивали бешеную, рваную дробь по раскисшей от недавних дождей дороге. Грязь летела из-под них комьями, пачкая дорогое сукно моего кафтана, но мне было плевать. Внутри меня всё клокотало, как в котле, готовом взорваться. Ярость, холодная, унизительная, жгла внутренности похуже дешёвой водки.

В город! Живо! Гонца от Аникеева я получил час назад. Загнанная лошадь, перепуганный до смерти мальчишка-посыльный… «Комиссия, Гаврила Никитич! Из самой Перми! По нашу душу!»

По нашу… По мою! Это по мою душу они приехали! И я знал, чьих это рук дело. Знал, кто дёрнул за эту ниточку. Тот же, кто перед этим перерезал мне сухожилия.

Воронов.

Это имя билось в висках вместе с цокотом копыт. Воронов. Воронов. Воронов. Колдун. Выскочка. Ничтожество, посмевшее поднять руку на меня, Гаврилу Рябова, хозяина этих мест.

* * *

Первая весть пришла с разгромленного северного прииска. Прибежал один из уцелевших работяг, трясущийся, с безумными глазами. Рассказал про ночных теней, про беззвучно перерезанные глотки охраны, про главаря в маске, который швырнул им кошель с серебром и предложил убираться. А потом – огонь и треск ломаемого инструмента.

Я слушал его, и кровь стыла в жилах. Не от страха – от ярости. Так дерзко, так нагло! Это был не просто разбой. Это была пощёчина. Публичная. Звонкая.

– Хромой! – рявкнул я, и мой верный пёс, прихрамывая, тут же возник на пороге. – Собери людей. Двадцать лучших. Найти их. Всех до единого. Притащить ко мне. Живыми или мёртвыми – всё равно.

А через два дня, когда отряд Хромого уже прочёсывал тайгу, прискакал второй гонец. С главного прииска. Бледный, заикающийся, он лепетал что-то несусветное.

– Плотину… Гаврила Никитич… её прорвало! Водой всё смыло! Всё! Казарма, шлюзы, инструмент… люди едва спаслись! Говорят, Божья кара…

Я смотрел на него, и в голове впервые за долгие годы воцарилась звенящая пустота. Божья кара… Я, купец первой гильдии, Гаврила Рябов, не верил в Божью кару. Я верил в человеческую подлость. И я понял.

Это не два разных события. Это один удар. Двойной. Сначала он отвлёк моё внимание, бросил моих лучших людей на поиски призраков в тайге. А сам, в это же время, нанёс главный удар. В плотину, которая поила всю мою золотую империю.

Я бросился туда сам. Картина, представшая передо мной, была страшнее любого ночного кошмара. Развороченное ущелье, обломки брёвен, смытые постройки. Всё, что я строил годами, во что вкладывал тысячи, – превратилось в груду мокрого мусора. Инженер, которого я притащил с собой, долго ходил вдоль остатков плотины, щупал, осматривал.

– Что скажешь, Семён Аркадьич? – спросил я, и голос мой был страшен самому себе. – Не выдержала? Старая?

Инженер, маленький, юркий мужичок, боязливо посмотрел на меня.

– Конструкция была надёжная, Гаврила Никитич. С запасом прочности. Да, старая, но вы же её чинили… Я сам расчёты делал. Чтобы так рухнула… нужен был либо чудовищной силы паводок, либо…

– Либо что? – надавил я.

– Либо ей помогли, – прошептал он. – Очень умело помогли. Видите вон тот обломок центральной опоры? Срез… он слишком ровный. Похоже на топор. И сделано хитро. Подрубили изнутри, под водой, чтобы снаружи не видно было. Диверсия, Гаврила Никитич. Чистой воды диверсия.

Диверсия. Он даже слово такое подобрал, чудное, заграничное. Но суть я уловил. Её не просто сломали. Её убили. Тихо, подло, рассчитав каждый шаг.

Я стоял на краю разверзшейся пропасти, и во мне боролись два желания. Первое – собрать всех, до последнего человека, всех триста душ, что на меня работали, вооружить их чем попало, хоть вилами, и пойти на штурм этого «Лисьего хвоста». Сжечь. Сравнять с землёй. Уничтожить этого Воронова, его солдатиков, его колдовские машины. Раздавить, как гниду.

Но второе… второе было холодным, как лёд. Это был страх. Не за свою жизнь, нет. Это был страх иного рода. Страх игрока, который внезапно понял, что против него за столом сидит не сопливый новичок, а шулер гениального уровня.

Он переиграл меня. Он рассчитал всё – и погоду, и время, и мою реакцию. Человек, способный на такое, не будет сидеть в своём остроге и ждать, пока я приду его резать. У него уже готов новый план. Новая ловушка. Новый удар.

Идти на него сейчас, в открытую, – это как сунуть голову в пасть медведю, надеясь, что он подавится. Глупо. Смертельно глупо. Он ждёт этого. Он меня провоцирует.

Хромой вернулся ни с чем. Ни следов, ни зацепок.

И вот теперь – комиссия.

* * *

Я пришпорил коня. Город уже показался впереди грязным, серым пятном.

Комиссия… Анонимная жалоба… Составленная «весьма грамотно». Я нутром чуял, что это тоже его работа. Он бьёт со всех сторон. Силой, хитростью, а теперь – законом. Моим же оружием! Он не просто хочет меня разорить. Он хочет меня уничтожить. Стереть. Занять моё место.

Нет уж, милок. Гаврила Рябов так просто не сдаётся. Ты думаешь, ты умнее всех? Ты думаешь, твои бумажки и твои диверсии меня сломают? Я эту тайгу когтями рвал, когда ты ещё под стол пешком ходил. Я людей в землю закапывал за косой взгляд. Я чиновников покупал пачками, как семечки на базаре.

Ты начал войну, Воронов. Ты её получишь. Только теперь я не буду играть по твоим правилам. Больше никаких наёмников и лобовых атак. Я вырву твою артель с корнем. Я скуплю всех чиновников в этой губернии. Я натравлю на тебя настоящих солдат под предлогом бунта. Я разорю тебя, унижу, а потом приду к тебе лично. И посмотрю в твои колдовские глаза, когда мои люди будут ломать тебе кости. Медленно. По одной.

Ярость уступила место холодной, звенящей решимости. Город приближался. Впереди меня ждал бой. Не с бандитами в лесу, а с господами в мундирах. И я должен был его выиграть. Любой ценой. Потому что проигрыш означал конец. А я ещё не был готов умирать. Я ещё не отомстил.

* * *

Через неделю в мою артель примчался гонец от Степана. Уставший, на взмыленной лошади, он передал мне запечатанный пакет. Я вскрыл его. Внутри, на листе дорогой бумаги, каллиграфическим почерком моего «министра» было выведено донесение.

Новости были ошеломляющими. Илья Гаврилович ему купил дом. Сам же Степан развернул в городе бурную деятельность. Он нанял четырёх толковых парней, которые, по его словам, «готовы за червонец родному отцу в карман залезть». Они сновали по городу, собирая слухи.

Весь город гудел о том, что у купца Рябова большие неприятности. Сначала на один из его дальних приисков напали «лихие люди». Потом, буквально через пару дней, на его главном прииске случилась «божья кара» – прорвало старую плотину, и всё смыло к чертям. Убытки, по слухам, были колоссальные.

Но самое главное было в конце письма.

«Доношу до Вашего сведения, Андрей Петрович, – писал Степан, – что вчера в город прибыла следственная комиссия из самой Перми. По анонимной жалобе на местного урядника и чиновника горной конторы Аникеева. Жалоба, как мне удалось узнать через моих людей, была составлена весьма грамотно и касалась „попустительства разбою и злоупотреблений при распределении казённых земель“. Рябов и Аникеев бегают по городу как ошпаренные. Пытаются „решить вопрос“, но комиссия, похоже, приехала с серьёзными намерениями. Говорят, жалоба ушла не только в Пермь, но и выше, в Петербург».

Я перечитал последние строки несколько раз. Анонимная жалоба. Составленная весьма грамотно. Я посмотрел на подпись Степана и усмехнулся. Мой спившийся писарь не просто выжил. Он нанёс ответный удар. И удар этот был посильнее нашего. Он ударил Рябова не ножом и не водой. Он ударил его законом. Тем самым оружием, которое Рябов считал своим.

Я вышел из конторы. На поляне шёл обычный рабочий день. Стучали топоры, гудел горн, Игнат гонял новобранцев. Моя артель жила своей жизнью, не зная, что где-то далеко, в пыльных кабинетах, решается её судьба.

Я поднял голову к небу. Война перешла в новую фазу. Фазу, где выстрел из штуцера был не так важен, как вовремя поданная и правильно составленная бумага. И в этой войне у меня теперь был свой генерал. Генерал от юриспруденции. Степан Захарович.

Игра становилась всё интереснее.