Текст книги "Сиракузовы против Лапиных"

Автор книги: Яков Длуголенский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

2. Угрозы Сиракузовых осуществляются

После уроков Михайла Михайлович оставил меня убирать класс, поскольку на перемене я опрокинул урну. То, что это не я один её опрокинул, Михайлу Михайловича не интересовало, он просто сказал:

– Лапин, вам сегодня убирать класс.

Но я-то сразу понял, что это ловушка: я буду один убирать класс, а эти Сиракузовы меня чем-нибудь огреют.

Хочу, чтоб меня поняли правильно: я вовсе не думал, что Михайла Михайлович с ними в заговоре или стал вдруг их невольным пособником, но я нутром чувствовал, что это ловушка, и принял свои меры.

Мы с Верой подключили во дворе шланг и выставили брандспойтный наконечник прямо в окно – в класс, так что, если бы Сиракузовы появились, Вера, по моей команде, сразу же могла включить воду и сбить первой же струёй Сиракузовых с ног.

И точно. Они появились ровно через пять минут вместе со шваброй… и Михайлой Михайловичем.

И я сказал:

– Давай!

Их-то и швабру я увидел, а разглядеть Михайлу Михайловича у меня не было времени, потому что Вера включила шланг, а я немедленно направил этот шланг на своих родственников.

Я никогда не думал, что Михайла Михайлович окажется таким проворным и нырнёт за парту быстрее Сиракузовых, но он нырнул и закричал мне оттуда:

– Лапин, перестань обливаться! Это я! Михайла Михайлович!

И я в ужасе отшвырнул от себя брандспойтный наконечник.

Михайла Михайлович вынырнул из-за парты.

– Будешь мыть пол. Всю неделю, – сказал он. – И вы тоже, – добавил он и, не оглядываясь, вышел из класса.

Поделив класс пополам, мы с Сиракузовыми принялись мыть пол. У нас была тряпка, а у них швабра, и поэтому через десять минут они свою половину закончили, а мы с Верой всё ещё мыли и освободились только через час.

А когда освободились, пошли в кино. И хотя мы фильм уже видели, нам нужно было проверить: пустят нас в кино или нет?

В дверях, за барьером, сидела толстая мама-Сиракузова с подвязанным левым глазом – пчела укусила. И всё-таки, хотя один глаз был у неё подвязан, она нас сразу увидела.

– Облили, – сказала она, – облили, а по такой погоде и воспаление лёгких можно получить….

В пустом фойе уже сидели в одних трусах оба Сиракузова: сушились.

Я толкнул Веру вперёд, чтобы она что-нибудь говорила.

– Это получилось случайно, – сказала Вера. – Меня-то там вообще не было: я во дворе стояла…

«Ага, – добавил я мысленно, – со шлангом…»

– Ну, а дальше-то что? – спросила мама-Сиракузова, обрывая двум каким-то приезжим «контрольку»: те прошли в фойе и остановились в изумлении, увидев голых Сиракузовых. – Что дальше-то? Ну, была во дворе…

– Да при чём тут двор? – сказала Вера. – Мы в кино хотим.

Ей было странно, что можно не понимать этого.

– Билеты покупать надо, вот что, – сказала Сиракузова. – Когда зал заполняется, это одно дело, а когда не заполняется, другое… Билеты покупать нужно.

– Значит, для одних нужно, а для других не нужно? – с горечью и обидой сказал я, подразумевая под этим нас и обоих сидящих в фойе Сиракузовых.

– Посмотрите, как он мне грубит, – удивлённо сказала мама-Сиракузова. – Он мне так грубит… Пчёлы тебя никогда не кусали?

Всё мне стало ясно. Мало того, что она в кино нас не пустила, ещё хочет, чтобы нас пчёлы покусали.

«Самое время свет выключать», – подумал я.

– Зря ты ей нагрубил, – сказала Вера. – Может, их в кино пустили, чтобы обсохнуть…

– Пусть дома сохнут.

Мы словно чувствовали спиной обоих Сиракузовых.

– Теперь куда? – спросила Вера.

– На лодочную станцию, – ответил я.

Поскольку Сиракузовы находились в кино, значит, решил я, на лодочной станции нас не утопят.

Раньше, когда мы туда приходили, лодку нам давали, даже не спрашивая, хотим мы этого или не хотим; ясно было: хотим. Теперь же, едва мы приблизились, из-за берега вышел матрос Сёма и, зевнув, сказал:

– Всё, братцы, хана.

На Сёме была матросская тельняшка, полосы на которой шли почему-то вдоль, а не поперёк.

– Что – хана? – пугаясь, спросила Вера.

Мне доподлинно было известно, что она тоже собирается стать матросом и уже заранее изучила многие матросские выражения: например, «амба», «хана».

– А то и хана. Приказ вышел, – пояснил Сёма. – От вашего четвероюродного брата Коли. Лодку детям не давать. От воды держать их подальше.

Что-то внутри у меня дрогнуло, но я как можно спокойнее спросил:

– Приказ-то когда вышел?

– Сегодня. Утром, – уточнил Сёма. – Это, значит, когда вы в школе знаний набирались. Тут-то вас и подловили… – Но, увидев наши горестные лица, добавил: – Мне, конечно, не жаль: катайтесь… Но приказ есть приказ.

Он сказал это таким тоном, что сразу стало ясно: никогда прежде он никаких приказов не получал и теперь, получив, будет за этот приказ держаться.

– Ладно, Сёма, – сказали мы (мы действительно против него ничего не имели) и пошли вдоль берега, где за каждым встречным кустом нам опять чудились довольные физиономии обоих Сиракузовых.

Что ж, поработали они, надо прямо сказать, неплохо. В этом им нужно было отдать должное. Я даже не думал, что они смогут провернуть все свои угрозы за один день.

– В парикмахерскую пойдём? – деловито спросила Вера.

– Нет, – сказал я.

Во-первых, глупо являться в парикмахерскую стриженым, а во-вторых, даже если там ещё не побывали Сиракузовы, тётка Галина, увидав, что стричь нечего, законно скажет:

– А собственно говоря, зачем вы сюда пришли?

И невольно получится, что она заодно с Сиракузовыми. А мне и так было известно, что она подстригла уже и побрила (из-за биты) двух Сиракузовых, одного Каменева и одного Лапина.

Мы остановились посреди улицы, не зная, что делать дальше, и тут увидели знакомую машину: прямо на нас катил на своей «волге» дядя Борис.

– Останавливай его, – сказала Вера.

Я просигналил портфелем, и машина, скрипя и охая, остановилась.

– В чём дело? – высовываясь, спросил дядя Борис. Он был, как всегда, в кожаной тужурке, из-под которой выглядывал белоснежный воротничок; борода дяди Бориса подметала дверцу. – Говорите быстрее: я по вызову. Двойку получили? Поссорились?

– Хуже, – сказала Вера.

– Заговор, – уточнил я, влезая вслед за Верой в машину. – Это всё из-за Сиракузовых…

Вера уже перебралась, стукнувшись коленом о подъёмный винт, на переднее сиденье, и дядя Борис приказал ей потереть ушибленное место. Это была его любимая племянница, и он относился к ней даже лучше, чем ко мне.

– Они нам предъявили ультиматум, – пояснила Вера.

– Из-за палки? – сообразил дядя Борис. – Но ведь с палкой, по-моему, всё выяснено…

– Не всё, – сказала Вера. – И сегодня ультиматум уже начал действовать.

Тогда я, перебивая себя и Веру, объяснил ему, что за ультиматум предъявили нам Сиракузовы и как он уже начал действовать, и что за ультиматум предъявили мы, и почему наш ультиматум всё ещё не может начать действовать.

Дядя Борис вёл машину и, не перебивая, слушал, и мы уже начали думать, что он принимает нашу сторону и, если поднажать немного, поддержит наш ультиматум. То есть мы не надеялись, конечно, что он будет вместе с нами бегать по городу и выискивать, чем бы ещё уязвить Сиракузовых, но, уж во всяком случае, поддержит морально…

– Значит, война… – подъезжая к парикмахерской, сказал дядя Борис.

Машина остановилась.

– Война, – ответила Вера.

– Тогда тридцать семь копеек, – сказал дядя Борис.

– Что? – не понимая, спросила Вера и тоже, как дядя Борис, посмотрела на счётчик: счётчик, верно, показывал тридцать семь копеек.

– С вас тридцать семь копеек, – пояснил дядя Борис. – Вы, извините, воюете, а мне работать надо…

Признаться, такого его участия в нашем общем деле мы не ожидали. Негодуя, мы вышли и достали ему эти тридцать семь копеек. Он взял.

И тут из парикмахерской появилась тётка Галина, махнула нам рукой, на что мы категорически не ответили, села в машину и поехала.

– Пальто покупать поехала, – глядя ей вслед, сказала Вера. – С неё-то он не возьмёт тридцать семь копеек.

– Почему? – спросил я. – С нас-то ведь взял?

– Они, говорят, скоро поженятся, – подумав, пояснила Вера.

– Кто?! – не поверил я.

– Они. Ну, дядя Борис и… тётя Галина.

Это было уже чересчур, это как-то просто не укладывалось! Конечно, дядю Бориса она стригла чаще других, но…

– Брось врать, – сказал я. – Она держит их сторону, а он – нашу…

– Он уже перешёл на их сторону, – сказала Вера.

Она рассматривала своё колено, на котором скоро, вероятно, должен был появиться синяк.

«А ведь верно, – подумал я, – только что мы сами убедились, что он перешёл на их сторону…»

И мне стало грустно за дядю Бориса: мало того, что взял с нас тридцать семь копеек, но ещё и перебежал с этими деньгами на их сторону.

Теперь надо было думать не только о Сиракузовых, но ещё и о том, что делать с дядей Борисом.

3. Вот и мы начинаем действовать

Я пошёл к Ферапонту Григорьевичу и всё рассказал ему про дядю Бориса: мол, в то время, когда мы с Верой не покладая рук боремся за честь нашей фамилии и пытаемся разделаться с Сиракузовыми, дядя Борис вместе с машиной и нашими деньгами переходит на их сторону.

Ферапонт Григорьевич долго смотрел на меня, поражённый, вероятно, такой новостью, а потом сказал:

– Это ничего. Так надо. Так задумано. Мы взорвём Сиракузовых изнутри.

– Чем взорвёте? – ошеломленно спросил я.

– Дядей Борисом. – И, видя, что я ничего не понимаю, добавил: – Должен сказать, в борьбе чаще всего теряют, а мы почему-то, наоборот, приобретаем. Так вот, женившись на тёте Галине, а я полагаю, так оно и будет, он перетащит её на нашу сторону. Вернее, на вашу. Я ведь ни чьей стороне не принадлежу. Затем вдвоём они перетянут к вам Николая. И, таким образом, в ваших руках окажутся и парикмахерская, и лодочная станция… Ясно?

Это был воистину дьявольский план (только бы не прознали о нём Сиракузовы). Я так и сказал об этом Ферапонту Григорьевичу.

– А ты что думал? – улыбнулся он. – Только перетянув их всех на нашу сторону, мы добьёмся мира в нашем доме.

– Конечно, – сказал я, – не будет никакого смысла.

– И тогда мы все с новыми силами будем работать на благо любимого города и за честь нашей общей фамилии.

– Конечно, – сказал я.

И спросил, нельзя ли в первую очередь перетянуть на нашу сторону Михайлу Михайловича: это сулит нам всем неисчислимые выгоды.

– Думаю, из твоего предложения ничего не выйдет, – сказал Ферапонт Григорьевич. – Он учитель и не должен держать чью-либо сторону. А кроме того, он пишет историческую книгу – и ему не до вас…

– Он должен держать нашу сторону, – твёрдо сказал я. – Это ведь я нашёл его в Москве и перетащил в наш город. А если попробовать хитростью?..

– Ты полагаешь, он человек бесхитростный?

– Конечно, – сказал я.

– Сомневаюсь, – сказал Ферапонт Григорьевич.

Тут в магазин ворвались два первоклассника, и наш разговор пришлось прервать.

Дома меня поджидала Вера. Вид у неё был озабоченный, и я сразу понял: что-то случилось.

– Что? – спросил я.

– Меня прикрепили, – сказала Вера.

– К кому? – спросил я.

– К Сиракузовым. С сегодняшнего дня я должна заниматься математикой!..

Вид у неё был отчаянный, и я тоже не знал, что делать.

– Михайла Михайлович не имел права прикреплять тебя! – сказал я. – Ты не из нашего класса! Ты вообще из другого класса! Мы – в пятом, а ты – в шестом!..

– Да, но в прошлом-то году я проходила вашу математику?

И вдруг я ахнул: «А вдруг это тоже задумано? Сначала – они с помощью дополнительных занятий перетащат к себе Веру, а потом и меня?..»

Но вспомнил, что Михайла Михайлович учитель, следовательно, не может держать чью-либо сторону, и немного успокоился. Даже стал думать, какие дополнительные возможности перед нами открываются, если Вера будет заниматься с Сиракузовыми.

То, что она подтянет их, это даже хорошо: двойки, поставленные против фамилии «Сиракузов», чести нам не делают, потому что личное никогда не должно переходить в общественное, а вот если Вера, занимаясь с Сиракузовыми, многое узнает про их планы, это будет не менее важно.

– Вера, – сказал я Вере, – синяк у тебя прошёл?

Мы поглядели: чёрная отметина над коленом была чуть меньше монеты.

– Скажешь, это я тебя стукнул, – сказал я.

– Чем? – спросила Вера.

– Ногой. Что будто бы ты уговаривала меня помириться с Сиракузовыми, то есть сдаться, а я тебя двинул ногой…

– А зачем? – спросила Вера.

– Таким путём ты войдёшь к ним в доверие, узнаешь, где они прячут кресало, а потом, когда надо, взорвёшь изнутри.

– Чем? – спросила Вера.

Я и сам не знал.

– В общем, скажешь, что я боюсь, что они меня утопят. Даже, мол, не хожу в баню. А на кино мне денег не дают. В общем, не сегодня-завтра я запрошу у них мира… Они обязательно поверят и выдадут себя. И ты узнаешь их планы.

В тот же день мой агент Аксель (такова теперь была кличка Веры) пошёл на занятия к Сиракузовым, а я остался дома, радуясь заранее, что теперь Сиракузовы в наших руках…

А если учесть операцию, которую задумал дядя Борис по отношению к тёте Галине, то и вообще скоро все Сиракузовы окажутся в наших руках.

4. Сиракузовы падают, а Вера нанизывает бусы

Увидев, что Аксель приближается, Сиракузовы забаррикадировались в доме. И когда Вера постучалась, они ответили, что их нету.

– Да вот же вы! – сказала Вера. – Я слышу ваши голоса!..

– Это не наши, это потусторонние голоса! – ответили Сиракузовы и захохотали, думая, что ответили они очень остроумно.

Но тут Павел перестал хохотать, так как вспомнил, что впускать Веру всё равно надо: она ведь не в гости пришла, а с официальным заданием, и спросил, нет ли за её спиной меня, Лапина, потому что вместе со мной он её впускать не будет.

– Мы с ним поссорились, – радостно сказала Вера.

Всё начиналось, как я и предполагал.

– Врёшь! – не поверили Сиракузовы.

– Он меня по ноге стукнул, – продолжала Вера. – Я сказала ему, что правда всё равно на стороне Сиракузовых, тогда он меня и стукнул. Прямо по ноге…

– Покажи! – снова не поверили Сиракузовы.

Для этого им пришлось отодвинуть от двери диван, а Вера сунула в образовавшуюся щель ногу.

Синяк был. Это Сиракузовы отчётливо увидели. И хотя обрадовались, что у нас начались уже драки и расслоения, не показали вида и принялись обзывать меня «нехорошим человеком».

– Да если б он меня стукнул, – говорил Павел Сиракузов, – я бы… я бы, не знаю, что с ним сделал!..

– Я бы из него котлету сделал! – сказал другой Сиракузов.

Тут они опять вспомнили про Веру, сказали, что сейчас впустят, но не впустили, так как надумали напоследок проверить её, напугав среднеазиатским пауком каракуртом.

Конечно, настоящего каракурта, который валит с ног лошадь, у них не было. У них был мамин, заводной, которого она выиграла в новогоднюю лотерею, но когда однажды они принесли его в школу, завели, посадили в банку – и он в банке начал шевелиться, в классе поднялась жуткая паника, словно все долгое время жили в Средней Азии и ежедневно встречались с каракуртом.

Так вот, теперь они решили подвесить этого заводного каракурта на гвоздик, притащили стремянку, но ноги у стремянки почему-то разъехались – и Павел Сиракузов вместе с лотерейным пауком шлёпнулся на пол.

Павлу-то ничего не сделалось, но нитка бус, на которой они хотели закрепить каракурта, чтоб он жужжал и шевелился в воздухе, порвалась, и бусины раскатились по всему полу.

– Завал! – поднимаясь, сказал Сиракузов Павел.

Потому что собрать, а тем более снова нанизать все бусы на нитку до прихода мамы не представлялось никакой возможности.

И тут они в третий раз вспомнили про Веру.

– Надо собрать все бусы, – сказали они Вере.

– Это не входит в домашнее задание, – окидывая взглядом объём работы, ответила Вера.

– Мы без тебя сделаем задание! Ты собирай бусы! – обозлились Сиракузовы.

– Тогда дополнительно каждый сделает ещё по четыре примера.

Когда Веру вынуждали, она становилась жутко упрямой.

Сговорились на том, что каждый из Сиракузовых сделает столько примеров, сколько успеет, пока Вера нанижет всю нитку.

Усадив Веру на видное место, так, чтобы можно было все её действия контролировать, быстро она или нормально работает, Сиракузовы приступили к примерам.

– Ты что… ты что делаешь?! – через некоторое время вдруг завопили Сиракузовы. – Ты же… сначала нанизываешь, а потом снова снимаешь! Мы так до утра будем делать примеры!!!

И они решили в гневе отлупить Веру, но тут пришла мама-Сиракузова, увидела, что все работают, и сказала Вере:

– Очень хорошо. Все работают. Все занимаются. Я так и думала, ты на них подействуешь. Труд делает человека человеком. Разве не так? – спросила она Сиракузовых.

– Так, – преданно ответили оба Сиракузова.

«Уж конечно», – подумала Вера.

5. Контурные карты

Нельзя сказать, что Сиракузовы были несмышлеными – и поэтому Вера занималась сними. Они были лодырями. И Вера для них, как сказал Михайла Михайлович, служила своего рода катализатором.

– Когда вы будете проходить химию, – сказал мне Михайла Михайлович, – вы узнаете, что такое катализатор. Если вещество плохо работает, к нему всегда подпускают катализатор – и вещество сразу начинает хорошо работать.

– Значит, это вещество и есть Сиракузовы?

– Именно, – сказал Михайла Михайлович.

И я ещё больше уверился, что он держит ничью сторону (иначе бы он не поставил двойки Сиракузовым и не напустил бы на них катализатор).

Всё изменилось в среду, когда Михайла Михайлович сказал, что нас ожидает новая контрольная – на этот раз по географии – и чтобы к послезавтрему мы принесли контурные карты.

– А где мы их возьмём? – спросили Сиракузовы, потому что, хотя мы всего раз работали с этими картами, Сиракузовы уже заранее их невзлюбили, то есть они говорили, что разведчикам или топографам такие карты нужны, но быть разведчиками или топографами они не собирались: Пётр, например, хотел стать врачом, а Павел – хорошим специалистом по кровельному железу.

– Эти карты вы можете купить в магазине у Ферапонта Григорьевича Каменева, – ответил Михайла Михайлович. – Недавно я покупал. Там ещё есть.

И вытащил из портфеля три штуки, показывая, какие карты должны быть.

– Впрочем, других там нет, – пояснил Михайла Михайлович.

– А с фамилиями писать или без фамилий? – снова спросили Сиракузовы.

– На этот раз с фамилиями, – сердито сказал Михайла Михайлович.

По правде, мне, как и Сиракузовым, тоже не нравились эти карты. Ещё раньше я видел такие у Веры; дают тебе, говорила Вера, листочек бумаги, на котором синим нарисованы какие-то линии, и давай озвучивай: пиши, как какая линия называется Волга, например, или Ока…

Совсем как в опыте с летучими мышами: им тоже завязывают глаза, натягивают в комнате множество верёвочек и смотрят, что из этого выйдет.

После уроков я побежал к Ферапонту Григорьевичу и объяснил ему своё положение: я не хотел, чтоб меня считали летучей мышью, я хотел работать с развязанными глазами.

– Е-рун-да! – сказал Ферапонт Григорьевич. – Кто тебя считает? А если даже и считают? У нас был штурман, так он ориентировался в мореходных картах с завязанными глазами. Потому что знал, что такое карта… – Лицо Ферапонта Григорьевича даже порозовело от удовольствия. – Это мясо, это рыба, это железо, это хлеб жизни, чёрт возьми!

– Ну уж, – сказали.

– Точно, – сказал Ферапонт Григорьевич. – Это я тебе говорю как бывший моряк, ушедший на пенсию. А с тех пор, как я ушёл, карты не стали хуже. Посмотри учебник. Погляди говорящие карты. И тогда с контурными тебе нечего будет делать!..

– Вы думаете? – не очень уверенно спросил я.

– Думаю, – твёрдо ответил Ферапонт Григорьевич.

Тогда я, всё ещё не веря, протянул ему шесть копеек и попросил дать сразу три карты: одну для школы, а две – для дома, для тренировки.

– Вот это другой разговор! – И лицо Ферапонта Григорьевича расплылось в широченной улыбке.

Я никогда ещё не видел, чтобы он так приветливо улыбался. Он даже снял свою морскую фуражку и стал драить козырёк рукавом. А потом снова надел и сунулся под прилавок.

– А то прибежал: мышка… кошка…

Я думал, сейчас он достанет карты, но он там всё шарил и шарил и всё говорил про мышку и кошку, и, по мере того как он шарил, на лице его появилось озабоченное выражение, а потом оно сменилось безграничным удивлением.

– Нет, – наконец сказал он.

И уставился на меня.

– Чего нет? – спросил я.

– Контурных карт!

– А где они?

– Ммм… – сказал Ферапонт Григорьевич, – проклятый склероз… Где-где!.. Скупили! Что ты так смотришь на меня?

Я подумал и убрал свои шесть копеек.

Некоторое время мы молча и с интересом изучали друг друга.

– Следующий! – наконец сказал Ферапонт Григорьевич, хотя никого, кроме меня, в магазине в тот момент не было. – За те же деньги вы, можете купить фирменные карандаши фабрики «Сакко и Ванцетти», – сказал он мне.

И лицо его сразу сделалось не по-родственному официальным.

Пятясь, я покинул магазин. И пришёл в себя только на улице.

«Так, – сказал я, – так… Кто-то скупил… Допустим.

А зачем же он тогда расхваливал эти карты, если заранее знал, что их скупили?»

И тут вдруг отчаянная мысль пришла мне в голову: их не скупили! Они лежали у него там, под прилавком, он только делал вид, что ищет, решив спасти меня и обоих, нелюбимых им, Сиракузовых от верной двойки!

Тёплая волна благодарности затопила меня.

«Какой человек! – думал я. – Верный. Отзывчивый. Настоящий».

Через час по штакетниковому забору, как в старые добрые времена, ударили палкой.

Это были Сиракузовы.

– Купил карты? – сухо и не глядя, спросили они.

– Нет, – сказал я.

– Мы тоже. Под прилавок заглядывал?

– Нет, – сказал я.

– Мы тоже. Но пока молчи. В пятницу Михайла Михайлович сам всё узнает.

И снова мы разошлись во враждебном молчании.