Текст книги "Сиракузовы против Лапиных"

Автор книги: Яков Длуголенский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

8. Эксперимент

Когда теперь меня спрашивают, зачем я это сделал, неужто хотел подвести своего родственника и учителя Михайлу Михайловича, я отвечаю: нет, не хотел, поскольку перед контрольной сам Михайла Михайлович заявил нам, что тот, кто хочет, может не ставить свою фамилию, поскольку и без фамилий ему всё будет ясно, а во-вторых, он целиком полагается на наши знания, а также на нашу совесть.

Сиракузовы-младшие немедленно закричали, что такого быть не может, что Михайла Михайлович ставит перед нами жуткие условия, что они, мол, от волнения такими почерками напишут, что не только Михайла Михайлович, но и их отец, начальник милиции, ничего не разберёт.

И тут Михайла Михайлович сказал: пожалуйста, это его не пугает. Он разберёт. Не случайно эта работа носит название экспериментальной.

– Пишите, – сказал он нам, – пишите… И посмотрим, поможет ли это вам…

И тогда мы, всё ещё не веря своему счастью, принялись писать.

И вот тут-то я и решил поставить тройную фамилию, и ещё семеро, глядя на меня, решили поставить тоже: кто добавил материнскую, а кто тёткину.

Уж если Михайла Михайлович, рассудили мы, берётся узнать нас без фамилий, то уж с такими фамилиями узнает наверняка.

9. Эксперимент (продолжение)

Вечером, наступив в потёмках на нашего кота Кирюшу, к нам ворвался Михайла Михайлович и начал трясти перед обомлевшей тёткой Розой контрольными работами и спрашивать, есть ли у него ученик Сиракузов-Каменев-Лапин, и сам же себе отвечал: нет, нету, потому что у него есть ученик Лапин, но, оказывается при ближайшем рассмотрении, Лапина у него тоже нет.

«Да вот же, – хотела сказать Вера, – вот он сидит!..»

Но не сказала, так как следом вошли Сиракузовы-младшие и сели аккуратно рядышком, поджидая, когда меня начнут пороть.

Я только увидел их, сразу понял, чего они ждут.

– Вот, полюбуйся! – говорил Михайла Михайлович, потрясая перед тёткой Розой контрольными работами. – И это называется работа на совесть! Этот закоренелый двоечник Кушелев взял себе фамилию русского канцлера Безбородко!.. А этот, с позволения сказать, Лапин… Я почти уверен, Роза, что этому их кто-то научил. Только кто?

– Этому кто тебя научил? – строго спросила меня тётя Роза, которая в отсутствие отца и матери заменяла нам их. – Вера ведь не взяла себе тройную фамилию? Пётр и Павел тоже!

Оба Сиракузова разом кивнули и скорбно уставились на меня.

– У Веры не было контрольной, – сказал я.

– Не было, – подтвердила Вера.

– Она ведь учится не у нас, а в шестом. И потом я не успел ей сказать, что Ферапонт Григорьевич – тоже наш родственник. А Сиракузовы потому не написали, – тут я с удовольствием поглядел в их сторону, – потому не написали, что Ферапонт Григорьевич отодрал их за уши… А за других я не отвечаю.

Оба Сиракузова ещё более скорбно уставились на тётку Розу.

А Михайла Михайлович сказал:

– Ага!.. Всё-таки ветер дует со стороны магазина, – и оживлённо потёр руки. – Так я и думал, Роза. Ты знаешь, я ничего не имею против Каменева. Но всему есть предел. Вот он и он испортили мне контрольную работу!.. Вернее, пытались испортить. Но ни ему, ни ему это оказалось не по силам!..

– Да при чём здесь Каменев?! – удивился я. – Откуда он мог знать про нашу контрольную? Сами говорили: можно писать с фамилиями, можно писать без фамилий, а теперь говорите: кто-то пытался испортить эксперимент!..

– Какой эксперимент? – удивилась тётка Роза.

Михайла Михайлович, как мог, осторожно объяснил ей, что это была не просто работа, а большой сложности психологический эксперимент.

– Тогда, извини, я не понимаю, чего ты хочешь, – сказала тётка Роза. – Ну, не удался эксперимент… Бывает! Но никто после этого не бегает по городу и не ищет без вины виноватых…

Вероятно, этого Михайла Михайлович никак не ожидал. Он думал найти в тётке Розе союзницу, а тут его самого обвиняют, что не удался его собственный эксперимент! Михайла Михайлович открыл было рот, потом закрыл, потом с горечью сказал, что теперь ему многое становится ясно и если плоды его воспитания падали до сих пор на неблагоприятную почву, то это не его вина: такая у него работа, где, кроме горечи и разочарования; он ничего не получает.

– Ну как же… – сказал я, прекрасно помня, как подарили мы ему в прошлом году всем классом портфель, и хотел указать на этот портфель.

– А ты помолчи, – озлился вдруг Михайла Михайлович. – Я не только твой дядя, я ещё и твой учитель! Сиди и осмысливай свою возможную двойку!..

Тут он взял портфель, увидел, как и следовало ожидать, табличку «От благодарных учеников и родителей», оторопело посмотрел на меня и Веру, затем на Сиракузовых и, сопровождаемый ими обоими, молча вышел за дверь.

Я подумал, что теперь он обязательно поставит мне двойку (если уже не поставил). А тут ещё тётка Роза вдруг закричала ему вслед, что это, мол, наше с ней дело и что если кого не устраивает фамилия «Каменев», то её устраивает вполне.

– Да пойми же ты, – всовываясь со двора в окошко, сказал Михайла Михайлович, и его круглое лицо при этом выражало страдание. – Я тоже ничего не имею против твоего Каменева. Но эту работу проверял инспектор. Теперь ты можешь представить, какой у меня был вид?..

Только через несколько дней, успокоившись, Михайла Михайлович рассказал нам, как это было, когда он с неожиданно нагрянувшим инспектором из области проверял наши контрольные работы.

– Ватников-Передельский, – прочитал первую фамилию инспектор.

– Что? – спросил Михайла Михайлович, и на секунду ему стало худо: у него был ученик Ватников, но ученика Передельского у него не было.

– Я говорю: Ватников-Передельский, – повысил голос инспектор.

– Да-да, я слышу, – сказал Михайла Михайлович. – Я просто хочу напомнить, что эта работа экспериментальная: на некоторых будут фамилии, а на некоторых нет…

«Но не двойные ведь!» – сказал сам себе Михайла Михайлович.

– Как это? – не понял инспектор.

– Все построено на доверии, – ответил Михайла Михайлович. – Ведь если вы мне доверяете, а я вам нет, ничего у нас с вами не получится.

– Верно, – сказал инспектор, – не получится…

И достал следующего – Манина-Клевцова.

«Что это?!» – снова увидев двойную фамилию, подумал Михайла Михайлович. И решил держаться до последнего.

– Ошибки есть, – сказал инспектор.

– Есть, – сказал Михайла Михайлович.

Манин-Клевцов получил тройку.

И тут инспектор увидел следующего – Кушелева-Безбородко.

– У этого что, тоже двойная фамилия? – спросил инспектор.

– Тоже, – несчастно сказал Михайла Михайлович.

– Он имеет отношение к царскому министру Кушелеву-Безбородко?

– Нет, – сказал Михайла Михайлович. – Насколько мне известно.

Инспектор хотел пожать плечами, но не пожал, так как обнаружил под работой Кушелева-Безбородко меня: Сиракузова-Каменева-Лапина.

– Милый Михайла Михайлович, – деревянно сказал инспектор. – Я, конечно, понимаю: человек не властен выбирать фамилию. Но у вас тут прямо какие-то итальянцы! Паноптикум. У тех все, правда, тройные фамилии, но у вас…

– Это у испанцев тройные, – несчастно сказал Михайла Михайлович.

Инспектор развёл руками.

И чтобы не попросил он для сверки журнал, потому что видел Михайла Михайлович: в душу инспектора закрадывается сомнение, Михайла Михайлович быстро сказал:

– Если разобраться, у нас тоже есть тройные фамилии. Попадаются. Семёнов-Тян-Шанский, например… или Доливо-Добровский… или Мамин-Сибиряк…

– Ну, хорошо, – задумчиво сказал инспектор. – Знания у них всё же кое-какие есть. Экспериментируйте. Вы – молодой учитель… Столовая у вас до какого часа работает?

…Вернувшись от нас домой, Михайла Михайлович первым делом принялся за свой портфель.

– Чтобы никто не смел попрекать меня, – отдирая металлическую табличку с дарственной надписью, сказал он, – я его выкину… Если человека уважают – пусть не дарят ему об этом таблички… А с получки, – продолжал он, выдёргивая из портфеля заклёпки, – я куплю себе новый…

10. Откуда взялся у нас Михайла Михайлович

Откуда же появился в нашей семье Михайла Михайлович, если он не был ни Сиракузовым, ни Лапиным, а был всего-навсего Зарынкиным?

До своего появления в Монетке он жил и работал в Москве (водил экскурсии в храме Василия Блаженного) и слыхом не слыхивал ничего ни про нас, ни про сиракузовскую сестру Брониславу, шеф-повара городской столовой.

Но два года назад Пётр и Павел Сиракузовы, Бронислава и я поехали в Москву – посмотреть достопримечательности и, если выйдет, купить туфли.

Нам эти туфли даром были не нужны, а нужны были Брониславе: она только закончила своё поварское училище и готовилась к выпускному вечеру.

Сначала мы всё больше ходили друг за другом, но потом освоились.

– Вот что, – сердито сказала Бронислава, которая освоилась первой, – не могу я всё время ходить за вами – так и туфель не достанешь. Идите лучше в храм Василия Блаженного, а я за туфлями побегу…

И побежала.

– Давай, давай, – сказали ей на это Сиракузовы, и мы пошли в храм Василия Блаженного.

Потому что Царь-пушку и Царь-колокол мы уже видели, а храм Блаженного ещё не видели.

Пристроились мы к какой-то экскурсии, и только экскурсовод сказала, когда и зачем храм построили, сколько на нём маковок, какой толщины стены и есть ли подземные ходы, смотрю: нет кого-то из Сиракузовых! Ага, Павла. Их только по рубашкам и различали, в остальном они были похожи. Нам с Петром даже жутко стало: вдруг, думаем, встал на какую-нибудь плиточку, и она вместе с ним в подземелье уехала?!

Стали мы потихоньку простукивать стены и пол. Думаем: услышит Павел – откликнется.

И вдруг появляется этот Зарынкин Михайла Михайлович и спрашивает, что мы тут делаем: если, мол, на память хотим что-нибудь отколупнуть, так этого, мол, нельзя делать, а если вопросы какие-нибудь есть, то, пожалуйста, он на них ответит.

А сам серьёзный такой, но лицо круглое, доброе, и пиджак и брюки на нём хорошие.

– Не, – говорим, – вопросов у нас нет. Сиракузов у нас потерялся. Только экскурсовод сказала про толщину стен и про маковки, так он и потерялся.

– Тогда, – отвечает Михайла Михайлович, – вы его не здесь ищете. Надо его на улице искать.

И точно. Вышли на улицу – бродит наш Сиракузов вокруг храма, маковки считает:

– Одиннадцать, двенадцать…

– Ясно, – говорит Пётр Сиракузов, – этот Михайла Михайлович в детской комнате милиции работает…

– Нет, – сказал Михайла Михайлович, услышав это, – я при храме работаю. А вечерами диплом пишу. А вы в какой класс перешли?

Мы говорим:

– В четвёртый.

– А кто у вас историю преподаёт?

– А учитель физкультуры ее преподаёт. Он у нас многие предметы преподаёт, но с этого года, директор говорил, к нам и другие учителя подъедут.

– Ясно, – чуть подумав, ответил Михайла Михайлович и добавил: – Ясно. Так в какой, говорите, вы деревне живёте?

Мы даже обиделись.

– Не в деревне, а в городе. Монетка называется.

– Как? – переспросил Михайла Михайлович.

– Новгород, – говорим, – знаете?

– Знаю.

– Псков – знаете?

– Знаю.

– А Монетку не знаете?

– По-моему, – осторожно говорит Михайла Михайлович, – тоже знаю. Город с большими традициями. Про него, наверное, в Большой Советской Энциклопедии написано. Там у вас ещё молокозавод есть…

Мы даже обрадовались:

– Есть! И электростанция, и мебельная фабрика, и хлебозавод есть. И ещё пиво варят! Только музея нет. Если бы у нас музей был, мы бы, может, и в Москву не поехали!

И Михайла Михайлович сразу с этим согласился.

Только мы сказали про музей – Брониславу вспомнили, она ведь велела нам из храма никуда не отлучаться. А мы уже через мост перешли и на какую-то улицу свернули.

Объяснили мы Михайле Михайловичу, что не можем из храма никуда отлучаться, и побежали назад. Но ни в храме, ни возле храма Брониславы не было.

– Где же вы договорились с ней встретиться? – тревожно спросил Михайла Михайлович и стал оглядываться, будто в такой толпе мог найти незнакомую ему Брониславу.

– Здесь договорились, – отвечают Сиракузовы.

– А где же она?

– Нет её. Наверно, на вокзале стоит.

– Да почему на вокзале? – удивляется Михайла Михайлович.

– А где же ей ещё стоять? Самолёты в наш город не летают. Значит, на станции стоит. Ждёт.

– А может, она в парикмахерскую или в столовую зашла?

Сиракузовы говорят:

– У неё деньги только на туфли были.

Пошли мы на станцию. Смотрим: и здесь нет Брониславы.

Тогда Михайла Михайлович спрашивает:

– Ваш поезд когда?

Сиракузовы отвечают:

– В семнадцать тридцать. Но мы точно не знаем. Мы сюда со старшим человеком приехали…

– Тогда стойте здесь, – приказал Михайла Михайлович, – а я за билетами пойду. Может, достану дешёвые билеты. Не до утра же мне тут с вами ходить… Да ещё телеграмму из двух слов дам, чтобы встречали вас ваши родители…

Пошёл Михайла Михайлович, а я говорю:

– Ну, будет теперь вашей Брониславе… Нас бросила, а сама за туфлями пошла. А теперь незнакомый человек деньги на нас тратит.

Тогда Павел Сиракузов говорит:

– А может, он нас бесплатно устроит? Как потерявшихся.

– Всё равно, – говорю я, – надо ему тоже сделать какой-нибудь подарок…

Осмотрели мы свои карманы – ничего нету. Тогда решили, что мы ему в другой раз что-нибудь подарим…

Тут возвращается Михайла Михайлович и вздыхает:

– Просто и не знаю, что делать. Никаких удешевлённых билетов нет, а на полные детские у меня не хватает…

– А вы нам один полный детский купите, – предлагают Сиракузовы. – Мы на него втроём поедем.

– Вы что? – изумлённо говорит Михайла Михайлович. – Думайте, что говорите. Вы жизнь ещё только начинаете, а с чего хотите её начать?.. Надо сейчас одному знакомому позвонить, может, он нам добавит…

Достаёт Михайла Михайлович записную книжку, начинает листать с буквы «А».

– Андреева, – говорит, – никогда дома не застанешь, а Борисоглебского в городе нет… Очень может случиться так, что я к вам приеду…

Павел Сиракузов даже побледнел:

– Это зачем?

Подумал, может, на него приедут жаловаться.

Михайла Михайлович говорит:

– Историю или географию преподавать. А если потребуется, то и математику…

– Не приедете, – говорит Павел. – Если б за чем другим – это другое дело, а чтоб ради истории…

– Да господи, – говорит Михайла Михайлович (сразу видно: в храме работает), – да откуда в вас такой голый практицизм?! Откуда такое неверие в бескорыстный и добрый поступок?

Мы говорим:

– Да нет, почему? В поступок, тем более добрый, мы верим.

– Ну тогда и верьте!.. Ага, вот, кажется, нашёл…

И тут, когда Михайла Михайлович сказал, что нашёл подходящий адрес в записной книжке, где можно раздобыть деньги, мы увидели на перроне плачущую Брониславу: она шла в сопровождении милиционера.

– Ну, – сразу сказали Сиракузовы, – улицу, наверное, неправильно перешла…

А Бронислава как закричит:

– Вот они!!!

Михайла Михайлович даже записную книжку чуть не выронил, а все, кто стоял на перроне, обернулись.

Тогда Михайла Михайлович захлопнул свою записную книжку, внимательно посмотрел на Брониславу и сказал:

– Это не вы, это я их нашёл.

А она даже не разговаривает, потому что на ней новые туфли.

– А вы кто? – спрашивает милиционер.

Я говорю:

– Да это ведь Михайла Михайлович, наш учитель истории! А может, географии…

– А-а, – уважительно говорит милиционер.

Но тут эта Бронислава перестаёт плакать и говорит:

– Не слушайте их. Врут они. В их школе историю преподаёт учитель физкультуры. А этого гражданина я не знаю.

Вот до чего дошло! Я бы на месте Михайлы Михайловича никогда бы потом не женился на Брониславе.

– Послушайте, – возмущённо говорит Михайла Михайлович. – Я с вашими ребятами пол рабочего дня потерял. Я должен быть в храме. А вы…

Милиционер говорит:

– Ага. Значит, верующий? Какую же вы после этого, гражданин, можете нашим детям историю преподавать? Странно всё это. Концы с концами не сходятся.

Видим, вдвоём навалились на Михайлу Михайловича. Тогда Сиракузовы говорят:

– Товарищ милиционер, это у неё концы с концами не сходятся. Она думает, что её учитель физкультуры историю знает. Не знает он истории! А вот Михайла Михайлович… Сколько, по-вашему, маковок в храме?

Милиционер говорит:

– Чего?

Тогда Сиракузовы торжественно говорят:

– Скажите ему, Михайла Михайлович!

– Сколько нужно, – отвечает Михайла Михайлович, – столько и есть. – И показывает милиционеру свои документы. – Садитесь, – говорит, – ребята, в поезд. А то он без вас уедет.

Сели мы, взволнованные, в поезд, а Михайла Михайлович с милиционером остался.

– Отпустят его, – говорит Сиракузов Павел.

– Конечно, отпустят. Да только он к нам больше не приедет. А всё из-за тебя, – отвечает Пётр и смотрит на притихшую Брониславу. – Уж лучше бы ты со своими туфлями в Москве осталась.

В общем, изругали мы её крепко и поклялись больше в Москву с собой не брать.

А через пятнадцать дней из Москвы на имя Сиракузовых пришла телеграмма:

«ВСТРЕЧАЙТЕ СЕМНАДЦАТОГО ВАГОН ДЕСЯТЫЙ МИХАЙЛА МИХАЙЛОВИЧ».

– Ну, – сказали Сиракузовы, – ясно: на Брониславу жаловаться едет. А может, историю с географией преподавать.

Вот как появился у нас Михайла Михайлович. Из-за нас, а вовсе не из-за Брониславы, как думают некоторые, в том числе учитель физкультуры.

11. Эксперимент (окончание)

Но я ещё не досказал про эксперимент, который имел довольно удивительное окончание. В тот же день тётка Роза, кормившая нас ужином, вдруг спросила, откуда мы взяли, что Ферапонт Григорьевич Каменев тоже наш родственник. Она бы хотела, чтобы мы просветили её на этот счёт.

Даже Вере всё уже было, наверно, понятно, а тётка Роза всё ещё не понимала.

И тогда я ей объяснил почему: Ферапонт Григорьевич показывал мне генеалогическое дерево.

– Какой породы дерево он тебе показывал? – осведомилась тётка Роза. – Липу? И где он тебе его показывал? В городском саду?

Я подозрительно посмотрел на тётку Розу.

– На бумаге. В своём магазине. И как раз от тебя там отходит ветка, на которой сидит Каменев… – Эта ветка занимала меня больше всего. – Почему?

– Что – почему? Почему отходит ветка или почему на ней сидит Каменев? – Тётка Роза мельком взглянула на меня. – Вот что я тебе скажу, дружок: можно нарисовать сколько угодно веток и посадить туда сколько угодно людей. Этого не отнимешь. Мы дружили с Ферапонтом Григорьевичем – этого тоже не отнимешь.

– Отнимешь – не отнимешь, – сказал я. – Думаешь, я не знаю, почему вы все так к нему относитесь?

– А ну, скажи, – откликнулась тётка Роза, – почему?

– Из-за семейного склепа, – сказал я.

– Из-за чего?! – спросила тётка Роза и изумлённо посмотрела на Веру.

И я понял, что ни она, ни Вера ничего об этом не знают.

– Из-за семейного склепа, – повторил я.

И рассказал им историю, которую поведал мне недавно Ферапонт Григорьевич Каменев.

Этой весной он почувствовал себя не совсем хорошо и, хотя, в общем-то, не собирался умирать, пошёл к нашим выяснить насчёт семейного склепа: возьмут они его туда или не возьмут. Наши не взяли, сославшись на то, что там и так мало места и они это место берегут для своих. Разумеется, после этого Ферапонт Григорьевич умирать раздумал.

Вера немедленно всплакнула, а тётка Роза всплеснула руками.

– У нас нет никакого семейного склепа! Что за человек! Разве можно было любить такого человека?

– Кто? Кого? – поперхнулась Вера.

– Я. Ферапонта Григорьевича.

Вера ойкнула, а тётя Роза продолжала:

– Я заранее знала, что ни ты, ни ты этого не поймете… Ну, а всё остальное… – Она махнула рукой.

– Тётка! – вдруг закричала Вера, потому что внезапно её осенило. – Я давно думала об этом! Он твой муж! У меня только не было фактов! Вернее, был мужем! Но теперь-то…

– Были факты, были, – сказала тётя Роза. – Я ведь тоже ношу его фамилию. Тебе это в голову не приходило?

Вере действительно это в голову не приходило (и мне, кстати, тоже), но на всякий случай я твёрдо решил проверить тётку Розу: есть у нас семейный склеп или нет.

12. Наша бабушка Василиса

Никакого семейного склепа у нас не было. Это я установил точно. Я специально съездил к бабушке Василисе – к той самой, что вела и хранила наши семейные инвентарные книги, и она подтвердила, что хоронили нас где попало.

– Рылом не вышли, – пояснила бабушка.

Про «рыло» – это она сказала по-немецки, так как знала кроме русского ещё два языка – во время войны работала переводчиком в штабе, и в одной из её инвентарных книг хранится фотография, где бабушка допрашивает со строгостью пленного немецкого оберста.

Вообще наша бабушка была довольно энергичным человеком. Так, однажды она заявила нам с Сиракузовыми, что умеет стрелять не хуже нашего, и когда мы усомнились в этом, решительно отсчитала от своей пенсии трёшку, нахлобучила на себя шляпу и сказала:

– Пошли!

И повела нас прямо в тир.

Надо сказать, хозяин тира не был ни Сиракузовым, ни Лапиным, вероятно поэтому ходил всегда мрачный и мы не очень любили бывать у него.

– Винтовку! – решительно входя в тир, сказала бабушка.

И то ли от её командирского голоса, то ли от её сурового вида мрачный служитель тира вдруг вытянулся по стойке смирно, почти строевым шагом прошёл к пирамиде с оружием и, выбрав винтовку, почтительным голосом сказал:

– Лучшая. Центрального боя.

Бабушка привычно взвесила оружие в руке, сдвинула набок шляпу и, сказав нам пренебрежительно: «Смотрите…», – принялась стрелять.

Когда она сбивала, наверно, двадцатый по счёту бомбардировщик, а мы с Сиракузовыми в волнении обступили барьер, она вдруг отложила в сторону оружие, сказала:

– Хватит.

И полезла в сумочку за сигаретой.

Тирщик, за спиной которого висела предупреждающая табличка «Не курить», поднёс бабушке Василисе спичку.

Потом уже, когда, расхрабрившись, мы с Сиракузовыми зашли в тир одни, тирщик совсем не суровым голосом осведомился о здоровье бабушки.

– Ничего, – дипломатично ответили Сиракузовы, так как давно не видели бабушку и не знали, здорова она или нет.

– А диких лошадей она, случаем, не объезжала?

– Нет. А что? – опешив, спросили Сиракузовы.

– Во всяком случае, могла бы, – сам себе сказал тирщик и одобрительно посмотрел на винтовку, из которой в прошлый раз стреляла бабушка.

Сейчас же, угощая меня чаем, бабушка была озабочена не стрельбой и не лошадьми, а совсем другим: пуховыми кроликами, которых она собиралась разводить, и обоями. И то, и другое ей обещал шофёр монеткинского парка – наш дядя Борис.

– Только достанет ли?.. – сказала бабушка.

– А то нет? – сказал я и, вспомнив тирщика, спросил, не объезжала ли она когда диких лошадей.

– Нет. А что? – спросила бабушка.

Я сказал:

– Так просто.

И, поблагодарив за угощение, побыстрее поехал в магазин к Ферапонту Григорьевичу.