Текст книги "Сиракузовы против Лапиных"

Автор книги: Яков Длуголенский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

13. Жизнь и приключения Ферапонта Григорьевича (в очень коротком изложении)

Уже с порога я объявил ему, что мне всё про него известно.

– Ну, не всё, положим, – сказал Ферапонт Григорьевич, но я видел, как он смутился.

– У нас нет семейного склепа, – сказал я.

– Нет, – сказал он.

– И умирать вы тоже не собирались…

– Не собирался, – сказал он.

– Зачем же тогда…

– Виноват, – сказал Ферапонт Григорьевич и ещё раз, подумав, сказал: – Виноват.

И тогда я заявил, что мне и другое известно: что он был мужем тётки Розы: тётка Роза сама это подтвердила.

– Да, – чуть помедлив, сказал Ферапонт Григорьевич, – был, был. Отрицать бессмысленно. Это случилось весной тысяча девятьсот сорок седьмого года в Мурманске. Тётка Роза жила в гостинице, а я ходил в рейс к банке Лафонтена и только-только вернулся…

– Зачем?

– Зачем вернулся? Вероятно, за тем, чтобы познакомиться с тёткой Розой… – Ферапонт Григорьевич извиняюще улыбнулся.

– А до этого? – Я твёрдо решил выяснить сегодня всю правду, а до тех пор не выпускать Ферапонта Григорьевича из своих рук: слишком долго они все водили меня за нос.

– А до этого, с твоего разрешения, я ловил селёдку и был свободным человеком.

Он крутнул глобус, который стоял у него на прилавке, и ткнул пальцем:

– Вот здесь.

Судя по всему, банка Лафонтена находилась в Норвежском море, далеко от Монетки.

– Что тебя ещё интересует? – спросил он. – Говори сейчас – я люблю… э-э… любознательных людей.

– Что было дальше, – сказал я.

– А дальше… или я приезжал к ней в отпуск, или она приезжала в отпуск ко мне. Видишь ли, каждый из нас не хотел бросать свою работу. Я не хотел бросать свою – у банки Лафонтена, а она свою – в Монетке.

– Значит, она жила здесь, а вы там? – спросил я.

– Хорошо подмечено, – сказал Ферапонт Григорьевич, – именно так оно и было: она здесь, а я там… – Тут он вдруг оживился. – Но мы подошли к самому главному. Осенью пятьдесят пятого года я, образно говоря, потерпел кораблекрушение и наши встречи с тётей Розой пришлось прервать…

Я сразу обмяк, потому что никто ещё у нас в Монетке не терпел кораблекрушений, и с гордостью посмотрел на морскую фуражку Ферапонта Григорьевича, с которой он не расставался даже в магазине, а он снова крутнул глобус и сказал:

– Вот здесь…

И я снова увидел банку Лафонтена.

Это было странно, потому что банка Лафонтена, судя по всему, была довольно обжитым районом и не очень-то просто было потерпеть там кораблекрушение. По словам того же Ферапонта Григорьевича, там ловили рыбу норвежцы, датчане, поляки, мы, короче – все.

– Это кажущееся противоречие, – выслушав мои замечания, сказал Ферапонт Григорьевич, – и я тебе сейчас объясню. Но давай условимся заранее: ни Сиракузовым-младшим, ни Вере, ни вообще никому ты не скажешь ни слова. Так самому тебе будет лучше… – И он испытующе поглядел на меня.

– А тётке Розе? – спросил я.

– Ей можно. Она знает. – Ферапонт Григорьевич почему-то кивнул и погладил глобус. – Так вот, будем говорить друг с другом, как взрослые люди… Ты ведь знаешь, что в последние годы мировой улов трески стал катастрофически падать?

Я не знал этого, но на всякий случай сказал, что да, знаю.

– Тогда-то заинтересованные страны и решили выяснить, куда она исчезает. – Ферапонт Григорьевич посмотрел на меня.

– И выяснили? – спросил я.

– Нет. Хотя, на мой взгляд, и выяснять тут нечего: треску едят. Вот она куда исчезает! – Итак хлопнул ладонью по прилавку, что глобус качнулся. – Иногда эти учёные ведут себя просто странно, а? Как ты думаешь?

– И я так думаю, – сказал я. – Сами, наверное, едят треску, а потом спрашивают, куда она исчезает!

– Верно, чёрт возьми, – сказал Ферапонт Григорьевич и с интересом посмотрел на меня. – Но в районе банки Лафонтена она по-прежнему хорошо ловилась. Во всяком случае, до того рокового дня. Так вот. В тот день я уронил в море свои часы. И с этого момента как рукой сняло: сколько мы ни забрасывали тралы – тралы каждый раз приходили пустыми. Это могло означать только одно…

– Что трески нет? – спросил я.

– Точно, – ответил Ферапонт Григорьевич. – И тогда мы отправились искать другое место… И тут кок попросил меня принести ему из каюты чемоданчик с бульонными кубиками. Была ночь, Алёша. Как сейчас помню. Я забрал чемоданчик, и когда направлялся обратно, меня смыло волной за борт. И менее чем через час я снова оказался… у банки Лафонтена! Можешь представить себе мой ужас?

– Могу, – сказал я.

Ферапонт Григорьевич вздохнул, видимо заново переживая все эти события, а потом сказал:

– Не думаю, что кок послал меня за этими кубиками специально. Он же не думал, что налетит волна…

Я заверил Ферапонта Григорьевича, что тоже не думаю, что кок сделал это специально.

– Но погоди, – сказал Ферапонт Григорьевич, – самое удивительное было дальше: на банке я увидел норвежца… с моими часами!

– Которые вы обронили в море?! – Я ахнул.

– Вот именно! Оказывается, норвежец выловил их своим тралом. А потом и его смыло в воду. Так вдвоём мы оказались на необитаемом острове.

Ферапонт Григорьевич сделал паузу, а я счёл нужным сказать:

– Необитаемых островов нету. А те, которые были, их давно заселили.

– Да? Ты так думаешь? – Ферапонт Григорьевич с сожалением посмотрел на меня. – Ты рассуждаешь совсем как тётя Роза. Она тоже считает, что их давно заселили. Она полагает, что наша замечательная архитектура шагнула и на необитаемые острова… – Он вытащил из кармана газету и подал мне: – На вот, читай. В разделе «Обо всём понемногу»…

Я взял газету и почти сразу же увидел маленькую заметку под названием «Необитаемые острова». В заметке говорилось, что некая западная фирма произвела учёт необитаемым островам и их оказалось более полутора тысяч. А поскольку все они никому не принадлежали, фирма объявила их своею собственностью и теперь предлагает любому желающему приобрести по сходной цене любой из необитаемых островов.

– Теперь ты понял? – спросил Ферапонт Григорьевич.

– Понял, – смущённо сказал я.

Но Ферапонт Григорьевич сделал вид, что не заметил моего смущения.

– Мы отвлеклись от главного, – сказал он. – Теперь можешь себе представить, как я был рад, что, во-первых, нашлись мои часы, а во-вторых, что я не один на этом необитаемом острове! К тому же в руках у меня был годовой запас бульонных кубиков. Можешь представить себе мою радость?

– Могу, – сказал я.

– А у норвежца, кроме часов… моих часов, ничего не было. Но мы не унывали, хотя, признаться, было от чего. Во-первых, никто не знал, куда мы делись: ни у нас не знали, ни у него в Норвегии. Во-вторых, треска в нашем районе не ловилась. Следовательно, когда появится ближайшее судно, было неизвестно. Вполне вероятно, нам предстояло пробыть на этой банке всю жизнь!.. – Тут Ферапонт Григорьевич замолчал и задумался.

Я не хотел перебивать его.

– Но самое ужасное, я это сразу понял, что я скажу тёте Розе? В общем, ничего, кроме трёх дюжин пустых бутылок, мы на этой банке не нашли. Но и этого было достаточно. Мы разделили бутылки поровну и немедленно стали посылать в разные концы бутылочную почту: он своей невесте Ингрид – так её звали, а я – тёте Розе. Как сейчас помню то первое своё письмо… Я в нём передавал всем своим друзьям и знакомым приветы… жаль, что в то время ты ещё не родился… – Ферапонт Григорьевич посмотрел в потолок, словно там читал все эти свои приветы, и начал с чувством декламировать: – «Дорогая Роза, посылаю с оказией эту маленькую весточку. Не надеюсь, что она дойдёт до тебя, но если дойдёт, многое станет для тебя ясным…» В общем, это было хорошее письмо. Думаю, оно у тёти Розы сохранилось…

– Значит, это письмо дошло до неё? – замирая, спросил я.

– Думаю, что дошло, а вот за другие – не ручаюсь.

– А сколько вы пробыли на том острове?

– Не на острове, а на банке, – сказал Ферапонт Григорьевич и посмотрел на меня. – Год. Но она не верит, что я там был. Она считает, что я пропадал неизвестно где. Но если так, чем же она может объяснить мое годичное молчание?

– А бутылочную почту? – сказал я.

– Верно, – сказал Ферапонт Григорьевич. – У меня, кстати, сохранилась марка… И я сейчас подарю её тебе…

Марка Необитаемого острова?!

Он порылся у себя в записной книжке и протянул маленький квадратик обыкновенной бумаги. Без сомнения, это была марка. Только не зарегистрированная ни одним каталогом. На марке был изображён остров в виде тарелки, на тарелке сидели два бородатых человека, а вокруг плавали почтовые бутылки. Сверху по-латыни было написано: «ЛАФОНТЕНЫ», внизу по-русски: «БЕСПЛАТНО».

– Если была почта, значит, должна быть и марка, – сказал Ферапонт Григорьевич.

И я, пряча в карман марку, подумал, как несправедлива к нему тётя Роза. И если я найду у неё то письмо, я постараюсь, чтоб она к этому факту отнеслась по-другому.

– О жизни на самом Лафонтене я расскажу тебе в другой раз, – сказал Ферапонт Григорьевич. – Сам понимаешь, как нелегко даются воспоминания…

– Но скажите: вы оба остались живы? – невольно вырвалось у меня.

– Оба. И я, и Рассмусен, так звали норвежца… – И Ферапонт Григорьевич очень ласково потрепал меня по голове.

Я почему-то вспомнил о пропавшем кресале и хотел спросить у Ферапонта Григорьевича, как, мол, подействовать на Сиракузовых, чтоб они его вернули, но передумал спрашивать, так как он мог решить, что я на Сиракузовых жалуюсь.

Вернувшись домой, я внимательно прочитал в географической энциклопедии о банке Лафонтена. Банка была. Но оказалась вовсе не островом. Чтобы она оказалась островом и Ферапонт Григорьевич, свесив ноги, мог сидеть на ней, надо было откачать метров пятьдесят морской воды над этой банкой, только тогда бы она появилась на поверхности океана и стала островом. А вообще банка – это часть морского дна, которая представляет опасность для судоходства и в районе которой богато ловится рыба.

Я с негодованием понял, что Ферапонт Григорьевич нахально обманул меня. И ещё понял: не надо лезть с расспросами, когда тебя не спрашивают. И спасибо, что он предупредил не говорить ничего Сиракузовым: уж они бы обсмеяли и его, и меня.

14. Городки

Но пора вернуться к нашей ссоре с Сиракузовыми.

В субботу за деревянным домом Сиракузовых между Лапиными и Сиракузовыми, как всегда, проводились соревнования по городкам.

За команду Сиракузовых выступали: сам начальник милиции (в своей команде – забойщик номер один, но против наших забойщиков ему не могла помочь даже его кизиловая палка), его жена – старшая билетёрша местного кинотеатра, учитель географии, истории и математики Михайла Михайлович, работник сферы обслуживания тётка Галина и её сын – председатель городского спорткомитета Николай.

Если обратить внимание на подбор игроков команды Сиракузовых, перед вами окажется сплав молодости и опыта. Скажем, если две биты, пущенные верной рукой старшей билетёрши местного кинотеатра, не достигали цели, ошибку игрока номер два всегда мог исправить игрок номер три – Михайла Михайлович; если же и он ошибался, то, обозвав его мазилой, на кон выходила тётка Галина или Бронислава, и уж все огрехи Галины или Брониславы исправлял их другой родственник, председатель нашего горспорткомитета Коля (Николай).

У нас же в команде выступали: мой отец (в его отсутствие – я), Вера, Наташа, разумеется, тётка Роза и, разумеется, шофёр Монеткинского таксомоторного парка дядя Борис (у него была палка не из кизила, а из боярышника, что значительно хуже, но именно он-то и был настоящим забойщиком номер один, хотя и выступал в нашей команде под номером пять).

Как видите, самая сложная задача стояла перед дядей Борисом: всё то, что не доделывали мой отец или я и наши женщины-мазилы, должен был одним ударом доделать дядя Борис.

Задача поистине сложная и по плечу только выдающемуся мастеру, а дядя Борис, к сожалению, таким мастером не был.

И вот команды выстроились перед «городом» (Сиракузовы в белой форме, Лапины в красной), по сигналу капитанов дружно прокричали «физкульт-привет!» и «физкульт-ура!», после чего начали усиленно пожимать друг другу руки.

Здесь последнее слово опять же принадлежало дяде Борису. Человек крепкий, он так пожал им всем руки, что тётка Галина, например, долго трясла потом онемевшими пальцами и никак не могла взять биту и даже забыла сказать своему Коле: «А ну, сынуля, врежь!»

Увидев такое, болельщики Пётр и Павел немедленно засвистели и обозвали нашу команду жуликами и даже бросили в нас шишками, и одна шишка попала Вере почти в глаз. Но мы сказали, раз они не могут выдержать нашего дружеского пожатия, пусть выставляют других игроков. А что касается шишки, то они за это ещё ответят.

Но тут судья Ферапонт Григорьевич кинул жребий, все столпились, выясняя, кому начинать; выяснили, и Ферапонт Григорьевич пошёл устанавливать в «городе» первую фигуру, и тут дядя Борис хватился, что его боярышниковой биты нет.

– Я положил биту под куст, – сказал дядя Борис. – Вот сюда…

Все, начиная с Сиракузова-старшего, обошли указанный куст и убедились, что биты нет.

«Украли!» – хотел сказать я, но тут увидел обоих Сиракузовых, которые ползли вместе с Верой вдоль канавы, и скорее побежал к ним, чтобы они чего-нибудь не нашли без меня.

– Разве это игра? – с горечью сказал я тётке Розе, пробегая мимо. – Жульничество одно. Сиракузовым надо засчитать поражение. Это произошло на их поле…

Я думал, Ферапонт Григорьевич и тётка Роза, которые стояли рядом, тоже кинутся на поиски. Но они не кинулись.

– Ты знаешь, – сказала тётка Роза, указывая в мою пробегающую спину, – он вписал тебя в свою контрольную, у Михайлы могли быть большие неприятности.

Ферапонт Григорьевич охнул, потому что ничего не знал ещё о контрольной, и сразу вспомнил, наверное, генеалогическое дерево, семейный склеп и годичное проживание на банке Лафонтена и сказал, что это его вина. Не специальная, но вина.

– Ты по-прежнему остался невозможным человеком, – сказала тётя Роза.

Ферапонт Григорьевич хотел на всякий случай возразить, но понял, что возражать, собственно, нечего.

И тут откуда-то издали послышался сердитый голос тётки Галины (я бы сказал, простуженный голос, словно она долго-долго пела в хоре, а теперь перестала петь).

Она сказала, что если уж милиция найти биту не может, то и она не может, и что её участие в поисках на этом кончилось, так как, обшаривая траву, она порезала палец. Но того, кто найдёт эту злополучную биту, она будет стричь и брить бесплатно.

Ферапонт Григорьевич, дядя Борис и Сиракузов-старший, которые, сидя на месте, давали всем руководящие указания, заинтересованно вскинули головы.

– А если найдёт не один, а два человека? – спросил дядя Борис.

– Значит, обоих буду стричь и брить бесплатно…

– Вот вы всех до чего довели, – сказал я Сиракузовым-младшим. – Они уже собираются брить и стричь друг друга бесплатно. Им-то это, конечно, ничего, а тётку Галину за это уволят из парикмахерской.

– Мы довели?! – Даже если они и брали эту биту, теперь уже искренне верили, что не брали. – Она их будет стричь дома.

Вот какие жуткие люди были эти Сиракузовы!

15. Городки (окончание)

И дядя Борис, и Ферапонт Григорьевич, и сам Сиракузов-старший понимали, что спрятали биту младшие Сиракузовы. Вот только зачем они её спрятали – было непонятно, а далеко от дома они её унести не могли.

И ещё они понимали, что главное – усыпить бдительность Сиракузовых-младших, а уж потом они сами покажут, где бита.

Всё дальнейшее было разработано дядей Борисом, Ферапонтом Григорьевичем и Сиракузовым-старшим.

Хотя видимых усилий по розыску биты не было предпринято, однако через полчаса дядя Борис мне радостно сказал:

– Нашли!

– Где нашли? – спросил я.

– Как и ожидалось, у Сиракузовых в доме.

– В шкафу, что ли?

– Наверно, в шкафу.

Услышав такое, Сиракузовы-младшие, которые сидели за забором, немедленно бросились к себе домой.

– Нашли, – спотыкаясь от волнения, говорил Сиракузов Павел. – Я говорил, палку не в шкаф надо было прятать…

– А может, не нашли? Может, это они так говорят?

– Хе-хе-хе, побежали, голубчики, – сказал им вслед дядя Борис.

– Побежали, – сказал я.

– А палку-то ведь не нашли, – сказал вдруг дядя Борис.

– Как – не нашли?!

– А сейчас они сами покажут, где она… – И довольный дядя Борис дёрнул себя за бороду.

И точно. Вот как это было.

Когда Пётр и Павел вошли в комнату, Сиракузов-старший как ни в чём не бывало лежал на диване с газетой: задрёмывал.

Они повертелись в отдалении. Он не заговаривал с ними, и это было самое неприятное.

Минут через десять они убедились, что он задремал.

– Сейчас проверим, нашли они её или не нашли, – сказал Сиракузов Павел и на цыпочках пошёл к платяному шкафу, где была спрятана палка, чтобы вытащить её, если она там, и незаметно подбросить под любой куст, и тогда всем станет ясно, что они к ней даже не притрагивались. Он тихонько открыл дверцу, и палка, стоявшая торчком, повалилась прямо на него.

– Ни с места, – услышал он с дивана голос Сиракузова-старшего.

Пётр, не выдержав напряжения, заикал.

– Когда вам давали такие имена – «Пётр» и «Павел», – поднимаясь с дивана, сказал Сиракузов-старший, – имелись в виду два апостола, которые, по убеждению вашей бабушки, были глубоко честными людьми. Одному из них даже доверили ключи от рая. Что касается меня, то я бы не доверил вам ключей от дровяного сарая…

Не дослушав, оба Сиракузова сорвались с места и выскочили за дверь.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

1. Сиракузовы против Лапиных

Хотя мотивы поступка обоих Сиракузовых были признаны в конце концов удовлетворительными (им не нравилось, как наши пожимают их игрокам руки), мы не могли простить их. Хватит! Во-первых, куда они дели наше кресало, во-вторых, зачем они позорят наши фамилии с помощью стихов Тютчева. А теперь ещё – бита.

Мы сказали, что наш дом объявляет войну их дому и что не наша команда жулики, а их команда сплошные жулики, и пусть они теперь попросят сыграть с ними в городки.

– А мы и просить не будем, – сказали Сиракузовы из-за своей стороны штакетникового забора. – Это вы у нас всегда всё просите…

– Что мы у вас просим? – сказала Вера и плюнула в их сторону, то есть как будто бы в их сторону, а на самом деле ни в кого не попала.

Тогда Сиракузовы отошли немного и начали совещаться.

– А вдруг они нашего Кирюшу украдут? – сказала Вера.

Но я за Кирюшу не беспокоился, я думал другое: что они предпримут непосредственно против нас?

И они предприняли.

К забору с белым платком в руках подошёл Сиракузов Павел.

– Я могу поговорить с вашим командиром? – спросил он.

– Можете, – сказала ему Вера.

Она сообразила уже, что наступил исторический момент, и что Павел Сиракузов уже не Павел, а враждебный нам парламентёр, и что ко всему происходящему она, Вера, имеет теперь прямое отношение.

– Или у вас нет командира? – издевательски спросил Павел.

Пётр в отдалении строгал перочинным ножом дубину.

– У нас есть командир, – сказал я.

И не торопясь подошёл к забору. То есть не просто не торопясь подошёл, а пощипал ещё по пути рябину, сорвал прут и сшиб им несколько лопухов, а уж потом подошёл.

– Ультиматум, – не глядя на меня, сказал Сиракузов.

Я, будто бы удивлённо, поднял брови.

– На лодочную станцию советуем не ходить, – сказал Павел.

Я ещё более удивлённо поднял брови.

– Утопим, – сказал Павел. – Тебя утопим, а она, – он кивнул на Веру, – пусть живёт. Про кино говорить?

– Говори, – сказал я.

– Билеты вам в кино придётся покупать теперь, вот что, – сказал Павел. – И дальше: стричь мы вас тоже не будем. Волосами обрастёте. Ей-то, конечно, ничего, – он снова кивнул на Веру, – а тебя в класс не пустят…

Я молчал, думая, что ему на всё это ответить.

– И на второй год, если удастся, оставим, – продолжал Павел. – Если, конечно, дядя Михаил уговорит директора…

Вера хотела плюнуть, но не плюнула, потому что от возмущения комок застрял у неё в горле.

– Какой будет ваш ультиматум? – Он хотел вытереть нос своим белым платком, но вовремя вспомнил, что белый платок теперь тоже принадлежит к ультиматуму.

Я всё ещё ничего не мог придумать. Их козыри были значительно выше, а грозить им, что наш Кирюша будет воровать их куриц, было смешно, потому что Кирюша, всем известно, боялся куриц, да и не хотелось впутывать его в это дело: ещё неизвестно, чем оно кончится.

И тут вмешалась Вера. Она подошла вплотную к забору и, глядя в упор на Сиракузова своими кошачьими глазами, сказала:

– А мы вашу милицию и ваше кино без света оставим!

И тут только я радостно вспомнил, что мы же владеем электростанцией!

– Парикмахерскую тоже, – поспешно сказал я. – Посмотрим тогда, как ваша тётка Галина будет работать без света! Одну сторону головы подстрижёт, а другую нет!..

И мы с Верой принялись хохотать, а парламентёр побледнел.

– А у вас родители в отпуске! – немедленно закричал другой Сиракузов. – Без них вы со светом ничего не сделаете!..

– Сделаем, – сказала Вера. – А если кто-нибудь из вас сломает ногу, лучше пусть в травматологический пункт не ходит…

Услышав это, оба Сиракузова ещё больше побледнели, наверное, решили теперь лучше смотреть себе под ноги.

– Дом ваш мы тоже снесём, – продолжала Вера. – Только попросим об этом тётю Розу.

– А дядя Борис… – начал я и понял сразу, что зря начал.

– Мы у вашего шофёра дяди Бориса права отберём! – заорали оба Сиракузова.

Тогда мы с Верой молча повернулись и пошли.

Война была объявлена. И теперь стоило подумать, что нам дальше делать. Потому что ни один из планов, которыми мы грозили, осуществить, к сожалению, не могли. В этом была наша слабость, и мы понимали это.

– Эх, – сказал я Вере, – какие плохие люди! А ещё наши братья. Только позорят свою фамилию!..

– Да какие они нам братья? – сразу сказала Вера. – Троюродные. Почти что никто.

И мы ещё раз подумали, как это хорошо вышло, что они вовремя себя разоблачили, показали всем окружающим, какая она есть – наша родня.

И мы решили на следующий же день проверить, начали ли Сиракузовы осуществлять свои угрозы или нет.