Текст книги "Родник"

Автор книги: Яков Тайц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 11 страниц)

Двадцать шестая глава. Педсовет

Когда бывал педсовет, вся школа словно подтягивалась.

Сегодня педсовет – и нянечки старательнее подметают классы и коридор.

Сегодня педсовет – и мальчики тише сидят на уроках.

Сегодня педсовет – и директор дольше засиживается у себя в кабинете, готовясь к выступлению…

Педсовет начался сразу после уроков. Школа опустела. Опустел и пятый «Б». Кто пошёл домой, а кто отправился в пионерскую, на совет отряда. Там собрались Толя Яхонтов, Митя Журавлёв, Игорёк Резапкин, Сева Болотин… Пришёл и вожатый Лёва Шумской. История с журналом взбудоражила весь отряд.

Лёва яростно дёргал себя за пышный чуб и, по привычке привставая на цыпочки, говорил:

– Вся беда в том, что наш отряд плохо объединён, вот что.

– Почему плохо? – вскочил Толя. – Мы учимся вместе, в одном классе, в одном отряде…

– Мало этого, мало! – шумел Лёва, всё сильнее дёргая свой чуб, словно хотел его совсем оторвать. – Надо вам крепче спаяться, чтобы не было «отдельных».

– Каких таких «отдельных»? – спросил Митя.

– Бывают такие ребята, особняком держатся. Вот я таких и называю «отдельные». И, конечно, испортить журнал мог только «отдельный». А когда вы все, так сказать, крепче спаяетесь…

– А кто ж это у нас «отдельный», кто? – закричал Игорёк.

– Есть такие.

– Нет у нас таких!

Спор в пионерской разгорелся не на шутку.

А в пустом пятом «Б» в это время сидели два ученика – Владик Ваньков и Петя Ерошин.

Петя собрался было после уроков идти домой. Он вышел в коридор вместе со всеми и стал ждать своего приятеля. Но Владик не выходил. Тогда Петя вернулся в опустевший класс. Владик, подперев голову кулаком, одиноко сидел в углу за партой.

– Ты что, Владька, почему сидишь? Пойдём.

Владик не отвечал.

Петя потряс его за плечо:

– Владька, ты что, не слышишь?

Владик рывком обернулся:

– Что тебе надо?

– Пойдём домой.

– Не пойду.

– Почему?

– Так.

– Тогда и я не пойду, – сказал Петя. – Ты так, и я так.

Он сел рядом с Ваньковым. Владик стал его выталкивать. Старенькая парта так и затрещала. Тут открылась дверь, и в класс вошёл… папа Владика – Сергей Сергеевич Ваньков.

Владик не поверил своим глазам. Уж очень странно было видеть рослого, грузного папу в классе, возле чёрной доски с плохо стёртыми меловыми линиями, возле шатких школьных счётов и низеньких парт. Здесь папа казался выше и крупнее, чем дома, он выглядел прямо как великан. Владик подбежал к нему:

– Папа, папа, почему ты? Я думал, мама придёт.

Папа поздоровался с Петей Ерошиным и прошёл к партам. На нём был чёрный костюм, который он надевал только в самых торжественных случаях, на груди топорщился новый галстук. У папы был очень парадный вид.

Он хотел было сесть за первую парту, но никак не мог втиснуться в промежуток между сиденьем и крышкой. Петя принёс ему учительский стул.

– Спасибо, – сказал папа и повернулся к сыну: – Мне мама всё рассказала, и я решил сам присутствовать. Вот, отпросился с работы, сказал, что по важному делу. – Папа посмотрел на часы: – Когда сказали – к трём? Скоро три. Пойдём, что ли?

– Пойдём.

Они пошли по школьному коридору – папа, Владик и Петя Ерошин.

– А ты куда? – спросил Владик. – Тебя не вызывали.

– Пускай! – отозвался Петя.

Они подошли к учительской. Там уже собирались педагоги.

Пришла Анна Арсентьевна, пришёл Игнатий Игнатьевич и сразу же стал длинными пальцами мять тонкую папироску. Вошла Тамара Степановна и села, строго поблёскивая очками на тихого Абросима Кузьмича.

Наискось от Тамары Степановны уселся Антон. Рядом с ним – Кира Петровна.

Педагоги прибывали один за другим. Это были люди, которые все свои силы отдавали школе. Целый день, с самого раннего утра, они занимались со своими учениками, терпеливо объясняя, спрашивая, диктуя. После уроков они обычно задерживались в школе на совещаниях, на собраниях, для проверки тетрадей, для беседы с родителями.

По вечерам – в театре ли, на концерте, в гостях ли – они большей частью думали о своих учениках.

И сейчас, сидя в учительской за длинным, крытым зелёной материей столом, они вполголоса беседовали всё о том же: об учениках, уроках, отметках…

Вдруг, опираясь на палку, в учительскую вошла закутанная в тёплый шерстяной платок учительница. Когда она размотала платок, все с удивлением увидели, что это Елена Ивановна.

Педагоги кинулись к ней. Кто принимал её белый шерстяной, покрытый снежком платок, кто подавал ей стул, кто стал растирать сё озябшие морщинистые руки с голубыми прожилками.

– Елена Ивановна, да как же вы? С больными ногами! Да ещё в такой мороз!

Елена Ивановна выпуклыми глазами оглядывала учительскую:

– Вот… притащилась всё-таки… Соскучилась я по вас, товарищи, по учительской этой, по школе…

– Зачем же вы, ведь вам тяжело, – говорила Кира Петровна, растирая руки старой учительницы.

– Не зря молвится: дурная голова ногам покоя не даёт, – пошутила Елена Ивановна, поглядывая на всех ещё совсем по-молодому блестевшими глазами. Она была рада, что снова находится в своей родной школе. – Дошли до меня нехорошие слухи о моём классе. Хочу сама всё толком разобрать.

Она села рядом с Кирой Петровной. Старая учительница и молодая принялись с жаром беседовать о своём пятом «Б»: кто как успевает, кто как себя ведёт и как это вышло с журналом.

Папа Владика подошёл к учительской и осторожно приоткрыл дверь.

Елена Ивановна подняла голову, узнала его и тихо сказала:

– Кируша, это, кажется, отец нашего Ванькова. Подойдите к нему.

Кира Петровна вышла в коридор:

– Вы вместо Нины Васильевны? Очень рада познакомиться. Подождите, пожалуйста, мы вас вызовем. Владик, посади папу. – Она вернулась в учительскую.

А Владик с папой сели на стулья и стали ждать. Сидел с ними и Петя Ерошин.

– А ты что сидишь? – спросил Владик.

– А тебе что? Хочу – и сижу.

Вдруг они разом встали и поклонились. По коридору, с папкой подмышкой, не спеша шёл директор. Он кивнул головой и прошёл в учительскую. Дверь за ним закрылась. Егор Николаевич сел на председательское место, положил перед собой папку и постучал карандашом по зелёной материи:

– Заседание педагогического совета объявляю открытым. Слово имеет Анна Арсентьевна.

Егор Николаевич положил карандаш, облокотился на стол и принялся поглаживать и пощипывать свой подбородок, словно проверял, чисто ли его побрили.

Анна Арсентьевна, заглядывая в тетрадку, начала рассказывать об итогах второй четверти. О пятом «Б» она сказала, что класс в целом стал за последнее время лучше учиться. Тут все оглянулись на Киру Петровну. Она смущённо опустила голову и стала поправлять свои светлые волосы.

Потом перешли к вопросу о поездке в Краснодон. Егор Николаевич сказал, что пока не выяснится история с испорченной страницей, ребятам ехать нельзя. Классный журнал, сказал он, – это государственный документ, и класс должен быть наказан.

– А чем же виноват весь класс, – сказала с места Кира Петровна, – если это совершил кто-то один!

– В том-то и дело, Кира Петровна, – сказал директор, – что класс отвечает за всё, что в нём происходит. Класс должен быть единым организмом. Конечно, конкретного виновника мы, само собой, должны найти и наказать. – Он взмахнул карандашиком. – Кстати, предоставляю вам слово, как руководителю класса.

Кира Петровна поднялась. Сначала она опустила руки, потом хотела их поднять и приложить к пылающему лицу, чтобы хоть немного остудить горячие щёки, но на виду у всех она не решилась этого сделать и ухватилась за край стола.

– Товарищи… – начала она, в волнении раскачиваясь над столом. – Я беседовала с классом, беседовала с Ваньковым… – Она посмотрела на Елену Ивановну, которая кивала седой головой после каждого слова молодой учительницы. – Может быть, я ещё плохо знаю своих учеников, но мне кажется, что никто из них не способен на такой проступок.

– Это не проступок, а преступление! – поправила Тамара Степановна, протирая очки.

– Ну да, то-есть… я так и хотела сказать, – поправилась Кира Петровна. – Конечно, мы можем подозревать Ванькова, которому вы, Тамара Степановна, по-моему, несколько поспешно поставили единицу…

– Я знаю, что делаю! – отрезала Тамара Степановна.

– Спокойно, спокойно! – постучал директор карандашиком.

В учительской сгущались ранние декабрьские сумерки. Егор Николаевич показал Антону на выключатель. Старший пионервожатый поднялся, повернул кнопку и включил сильную, стосвечовую лампу. Яркий свет заполнил учительскую. Кира Петровна от неожиданности зажмурилась и замолчала.

Егор Николаевич смотрел на неё, не зная, будет ли она продолжать. Она сказала:

– Может быть, пригласить отца Ванькова, поскольку подозрение падает на его сына?

– А он здесь? Давайте, давайте! – сказал директор.

Через минуту в учительскую вошёл Сергей Сергеевич. Он поклонился и сел.

– Мы… – обратился к нему Егор Николаевич.

Но тут раздался громкий стук в дверь.

Егор Николаевич поморщился: он не любил, когда мешали работе педсовета.

– Извините! – Он оглянулся на дверь: – Кто там?

Все обернулись. Высокие белые двери медленно отворились. На пороге показался ученик. Он был красен. Багровые уши его как-то уж очень заметно торчали. Учителя тотчас узнали его. Директор тоже его узнал.

– Ерошин, – сказал он, – сейчас у нас педсовет. Так что ты, дружок, не мешай, придёшь попозже.

Но Ерошин не уходил. Он посмотрел на сидевших за длинным столом учителей и неуверенно сказал:

– Егор Николаевич! Я – Если можно, я сейчас…

– Почему, собственно, такая срочность? – спросил Егор Николаевич.

Тут Петя высоко вскинул голову, уверенным шагом подошёл к столу, поднял руку и громко сказал:

– Это я там, в журнале, кляксу эту стирал. Вот! А Ваньков тут ни при чём.

– Ты?.. – Директор откинулся на спинку стула, как бы желая получше разглядеть Ерошина.

– Ага, – отвечал Петя. – Потому что я думал сначала закорючку приделать… Только я ее не приделал, нет…

– Закорючку? Какую закорючку? – оторопел Егор Николаевич.

– Ну, простую. Чтобы четвёрку сделать. Чтобы Ваньков тоже с нами поехал. Только я, но правде, её не сделал. Вы не думайте… А просто клякса сама нечаянно села…

В учительской поднялся шум.

Все одновременно заговорили. Многие педагоги встали. Кира Петровна поднялась и шагнула к Ерошину. Антон засмеялся и стал хлопать себя по острым коленкам. Елена Ивановна оглядывалась на Тамару Степановну и тихонько повторяла про себя:

«Ну и Петя! Ну и закорючка!»

Когда все немного успокоились, Егор Николаевич велел Ерошину рассказать подробно, как было дело.

Петя во всём повинился и без утайки всё рассказал.

– Хорошо, Ерошин, учтём твоё чистосердечное признание, – сказал Егор Николаевич, – а сейчас подожди в коридоре.

Петя вышел. Педсовет продолжался. Слово взяла Кира Петровна. На душе у неё сразу стало легко, словно гора с плеч свалилась.

– Товарищи, я думаю, сейчас, когда всё выяснилось, не следует отменять поездку в Краснодон. Нам только надо решить, как быть с Ерошиным и Ваньковым. Мне кажется, их надо простить. Проступок Пети не так уж велик. Тем более, что он признался. И Ванькова тоже не следует лишать поездки.

Тут во весь свой могучий рост поднялся Сергей Сергеевич. То застёгивая, то расстёгивая среднюю пуговицу нового пиджака, он заговорил:

– Товарищи педагоги, что касается моего сына, то я, как отец, обещаю, что буду влиять на него в нужном направлении.

– А вот мы его самого спросим, – сказал Егор Николаевич. – Антон Иванович, позовите Ванькова.

Антон с готовностью, чуть ли не бегом кинулся за Владиком.

И вот Владик вошёл в учительскую. В коридоре он уже, конечно, успел обо всём поговорить с Петей. Его узкие тёмные глаза сияли.

Он шагнул к столу и сбивчиво заговорил:

– Я, я всё понимаю. И я обещаю… от моей единицы даже духу не останется! – Неожиданно он повернулся к учительнице истории и громко сказал: – Спрашивайте, Тамара Степановна, хоть сейчас спрашивайте!

Все невольно рассмеялись. Даже строгая Тамара Степановна улыбнулась:

– Ишь, какой храбрый! Сейчас не сейчас, но завтра спрошу обязательно.

– Значит, договорились, – сказал Егор Николаевич. – Так и зафиксируем.

И когда счастливый Владик Ваньков со своим в эту минуту не менее счастливым папой вышел из учительской, Егор Николаевич посмотрел им вслед и сказал:

– Как такого золотого парня не пустить! Пусть едет. Только ехать надо, я думаю, не сейчас, когда мороз, а весной. Правильно, товарищи?

– Правильно, Егор Николаевич.

Так и решили. И это решение Анна Арсентьевна записала своим мелким, бисерным почерком в толстую книгу «Протоколов заседаний педагогического совета школы имени Пятого года».

Двадцать седьмая глава. Необычный сбор

Теперь осталось досказать немногое.

Через несколько дней все ребята из пятого «Б» после школы собрались у старинных тесовых ворот с вывеской:

МУЗЕЙ ИМЕНИ ПЯТОГО ГОДА

Филиал Музея Революции

Сегодня наконец здесь, в музее, состоится сбор, посвящённый пятому году.

На сбор пришла и Кира Петровна в своём длинном пальто и мерлушковой шапочке, сдвинутой набок. Пришёл и старший пионервожатый Антон.

Сначала все долго ждали на дворе, потому что в музее было много, народу. Стоял мягкий зимний день. Кругом толсто лежал снег. Было тихо, звуки как будто тонули в снегу.

Ребята от нечего делать кидались снежками, барахтались, возились. Всем было весело, все от души смеялись, когда снежок попадал кому-нибудь в спину.

Но вот на крыльцо вышла Таисия Глебовна и спросила:

– Где тут экскурсия из школы имени Пятого года?

– Это мы… здесь… – зашумели мальчики.

– Заходите!

– Почему экскурсия, – спросил Коська, – когда у нас ведь сбор!

– Всё равно. Сбор с экскурсией, понятно? – объяснил ему Толя. – Заходи!

Мальчики один за другим поднимались на ветхое крыльцо, проходили в тесные сени, раздевались и сдавали пальто гардеробщице.

– Я думал, музей – это большое… – разочарованно протянул Лёня Горшков. – Что ж они, не могли под музей побольше дом построить?

– Чудак ты! – отозвался Владик, разматывая колючий шерстяной шарф. – Что ж ты думаешь, зря в этом доме музей сделали! Ведь самый домик – это тоже экспонат.

– Экспонат? – с уважением повторил Лёня и покосился на Владика. – А что это такое – экспонат?

– Ну вот, всё тебе объясняй! Сейчас сам всё узнаешь.

Мальчики прошли в первую комнату, которая важно называлась «зал номер один», и сгрудились в кучу у стены. Они вертели во все стороны головами, разглядывая рисунки и фотографии, и шопотом переговаривались:

– Гляди, а вот Ленин!

– А рядом с ним Сталин сидит.

– Я знаю: это в Горках снимали…

– А это Пресня, какой она была раньше.

– Интересно! Да?

– Тише.

– Да ты сам тише!

Все перешёптывались, дёргая друг друга и озираясь по сторонам. Владик молча стоял в сторонке. Сейчас его панорама могла бы тоже стоять здесь, среди других экспонатов.

Он тяжело вздохнул и оглянулся на Петю. Петя весело разговаривал с Костей. Нет, Петя, видно, не так сильно всё переживает. Видно, у него характер полегче. И Владик снова вздохнул…

Наконец к мальчикам вышел директор музея. Разглаживая седые усы, он сказал:

– Значит, это ребята из школы имени Пятого года? Очень приятно! Сейчас мы с вами пройдёмся по залам. Но сначала разберёмся, почему музей помещается именно в этом доме.

Директор взял длинную деревянную указку, положил её на плечо и сказал:

– Да потому, что именно здесь, в этом доме, тридцать три года тому назад, в октябре семнадцатого года, помещались районный комитет партии и революционный комитет Пресни. Посмотрите, вот в этой комнате всё осталось в точности, как было тогда.

Он показал указкой на открытую дверь. В проходе от косяка к косяку был протянут толстый шнур из малинового плюша.

Ребята, теснясь перед дверью, стали заглядывать в комнату. Они увидели простой стол, лавки вдоль стола, серые стены…

И все сразу словно перенеслись на тридцать три года назад, в тысяча девятьсот семнадцатый год, когда рабочая Москва снова поднялась против царя и фабрикантов. Здесь, за этим простым желтоватым столом, сидели большевики Красной Пресни – здесь они советовались, куда посылать отряды, как воевать с юнкерами…

Ребята долго смотрели на серые стены. Потом старенький директор музея – дедушка, как называл его Владик – повёл их по комнатам.

Привычными движениями водя указкой вдоль стен и щитов, он рассказывал, как родилась партия большевиков, как она учила бороться, как она помогла народу победить в октябре семнадцатого года.

– Вот первый номер нашей большевистской газеты «Искра», – показал дедушка на пожелтевшую газету под стеклом. – Вот листовки, которые мы выпускали в пятом году. Вот картина – наши пресненские ткачихи выходят навстречу царским войскам с красным полотнищем, а на нём написано: «Солдаты, не стреляйте в нас!» Вот студент Николай Шмидт, которого полиция замучила в тюрьме. А вот это, ребятки, я сам, подростком. Только я тогда не мог учиться, как вы сейчас…

– Где, где вы? – зашумели ребята.

Все сбились в кучу перед старинной фотографией.

– Неужели это вы?.. Вот здорово!..

Пионеры смотрели то на дедушку, то на большеглазого оборванного паренька в папахе.

Но дедушка уже перешёл к застеклённому шкафу. Пятый «Б» гурьбой двинулся за ним.

– А вот здесь, на этой витрине, ребятки, вы видите оружие, которое было у дружинников в 1905 году. Видите, это наганы. Это самодельные бомбы… А вот кинжал. Мы такие из напильников делали. Кстати, нашёл его ваш ученик Ваньков.

– Где, где? – опять зашумели мальчики, протискиваясь поближе к витрине.

Каждому хотелось получше разглядеть находку Ванькова.

Все прижимали носы к стеклу, за которым лежал ржавый кинжал и белела бумажная полоска: «Нашёл пионер В. Ваньков».

– Это мы… это мы вместе, – сказал Петя Ерошин.

– А где же сам Ваньков? – спросил директор. – Что-то я его не вижу.

Ваньков, который стоял сзади всех, решил не отзываться, но Толя Яхонтов поднял руку и сказал:

– Здесь он, здесь!

– Где же? Ваньков! – позвал дедушка.

Все стали оглядываться, все расступились, и Владик вдруг очутился на самом виду. Дедушка опустил указку:

– Может, это и неудобно при всех, однако я спрошу: как там дела у тебя, в табельке-то?

Владик сильно покраснел и сказал:

– Сейчас ничего… хорошо. Что было, того нет!

– Так-то лучше. – Дедушка постучал указкой об пол. – Ты на меня не серчай, что я, мол, вмешиваюсь не в своё дело. Ведь это, я считаю, наше общее дело. Ради того-то мы здесь и дрались. – Дедушка посмотрел на мальчиков из-под седых бровей. – Верно, ребятки? Понятно это вам?

– Понятно! – отозвался за всех Толя Яхонтов.

– Хорошо. Тогда давайте все одеваться.

Ребята удивились. Однако все вышли в сени и стали в тесноте одеваться.

Оделся и дедушка и скоро вышел к мальчикам в длинном сером пальто с барашковым воротником. Он взял толстую палку, вышел во двор и позвал:

– Ну-ка, пятый «Б», за мной!

Дедушка зашагал не по-стариковски быстро. Ребята с трудом поспевали за ним. Они вереницей растянулись вдоль улицы. Сзади всех шла Кира Петровна. Она следила за порядком в шеренгах.

Да, это был действительно необычный сбор! Дедушка повёл ребят по Дружинниковской улице к Детскому парку. Там он миновал открытые ворота и зашагал по заснеженным аллеям. Пионеры, вожатые и Кира Петровна послушно шли за ним.

Он провёл их мимо памятника Пятому году, мимо бронзового Павлика Морозова, мимо посаженных весной тоненьких липок и топольков, занесённых сейчас снегом, и забрался вглубь парка. Там он толкнул скрипучую калитку и вышел на покрытый снегом обширный пустырь. А за ним и весь отряд очутился на пустыре.

Владику это место было знакомо. Кругом росли старые вязы, с криком носились чёрные, точно уголь, вороны. Когда они садились на ветки, сверху неслышно падали хлопья снега.

Сбоку извивалась узкая скользкая тропинка. Дедушка оглянулся, махнул рукой и стал, опираясь на палку, спускаться по тропинке. Ребята длинной цепочкой, весело перекликаясь, начали спускаться вслед за ним.

Вдруг дедушка поднял палку:

– Ну-ка, потише, ребятки!

Все умолкли. И сразу же в наступившей тишине стало слышно негромкое, нежное журчанье. Всем показалось, будто наступила весна, потому что только весной, когда бегут ручьи, мы слышим такое пение воды.

– Слышите? – тихо спросил дедушка.

– Слышим…

– Поглядите! – Дедушка показал палкой.

И тут все увидели, что в сторонке из-под толстого, рыхлого, ещё не слежавшегося снега пробивается тоненькая, прозрачная струйка и не торопясь сбегает куда-то вниз по ветхому, замшелому деревянному жёлобу.

Мальчики молча смотрели на бегущую по снегу серебристую струйку. Дедушка тоже долго смотрел на неё, потом повернул к ребятам своё покрасневшее на холоде лицо и сказал:

– Вот видите, ребятки, это наш краснопресненский родник. Это, я считаю, филиал нашего музея. Здесь, у этого родника, дружинники сорок пять лет назад перевязывали свои раны. Здесь мы утоляли жажду во время боя… Тогда я был совсем молодой. С той поры всё вокруг переменилось. Родину нашу не узнать. Могучей мы стали державой. Все народы с надеждой смотрят на нас. Почему? Да потому, ребятки, что мы несём народам мир. А родник этот наш всё течёт себе и течёт и никогда не иссякнет!

Дедушка замолчал и немножко нагнул голову, как бы прислушиваясь к песенке родника.

– Как же это вода в нём не замерзает? – удивился Игорёк. – Ведь мороз всё-таки.

– А потому, что она всё бежит и бежит, вот мороз её никак и не ухватит! – объяснил дедушка.

– Откуда же там всё время вода берётся? – спросил Лёня. – Там что, водопровод, что ли, устроен?

Тут Кира Петровна не выдержала:

– Лёня, как же тебе не стыдно! Ведь мы это проходили. Ну-ка, кто вспомнит?

Она оглянулась. И тут, неожиданно для всех, пожалуй даже и для самого себя, поднял руку в серой мохнатой варежке Владик Ваньков:

– Можно мне?

Он шагнул вперёд, подошёл к самому краю родника и уверенно заговорил:

– Значит так, подземные воды… Подземные воды просачиваются сквозь водопроницаемые пласты. Поэтому они очень бывают чистые… И доходят до водоупорного пласта. Там, где водоупорный пласт выходит на поверхность, – там подземная вода вытекает наружу. Образуется источник. Можно ещё назвать родник, или ключ…

– Правильно, Ваньков, молодец! – обрадовалась Кира Петровна и снова обернулась. – Ну-ка, кто дополнит? – спросила она, точь-в-точь как у себя в классе.

– Можно я, Кира Петровна? – тотчас же раздался голос Пети Ерошина. – Я знаю… Вот из этих ключей образуются ручьи, из ручьёв речки, речки вливаются в большие реки, вот как Волга например, а реки текут в моря и океаны, вот! – И Петя развел руками, словно хотел показать огромность океанов.

Дедушка слушал и кивал головой:

– Так, так, сынок. Верно ты сказал. Вот так же и наше рабочее дело, дело нашей партии, дело Сталина… Началось с небольшого, а теперь… Ого! – Дедушка взмахнул палкой. – Океан! – Он улыбнулся и посмотрел на Киру Петровну: – Я вижу, они у вас учёные!

– А как же, – откликнулась Кира Петровна, – стараемся!

– Так-то оно лучше. – Дедушка повернулся к Владику, который всё ещё стоял впереди всех: – Вот что, друг: завтра принеси-ка мне свой макет. Сработано на совесть, ничего не скажешь!

Владик весь вспыхнул от радости. Его узкие глаза заблестели, заискрились. Он оглянулся на Петю и, запинаясь, заговорил:

– Ой, ладно… спасибо!.. Ладно, принесём… Мы ещё сегодня принесём…

Он опустил глаза и стал пристально смотреть на тоненькую, прозрачную струйку, которая всё текла и текла, распевая наперекор зиме, наперекор холоду и снегу ясную песенку весны…

* * *

На следующий день Владик и Петя притащили свою панораму в музей, и дедушка выставил её в главном зале на самом видном месте. Теперь каждый желающий может полюбоваться панорамой «Баррикада на Пресне в пятом году. Работа В. Ванькова и П. Ерошина».

А весной весь пятый «Б» поехал в город Краснодон. Вместе с отрядом, по просьбе дедушки, поехала и девочка с толстыми русыми косами и не то серыми, не то голубыми глазами – Тата Винокур.

Поезд шёл на юг, кругом таял снег, повсюду бежали ручьи, и казалось, будто везде, куда ни посмотришь, бьют живые, говорливые, неиссякаемые родники…