Текст книги "Родник"

Автор книги: Яков Тайц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

Двадцать четвёртая глава. «Музей закрыт»

А Владик и Петя всё ещё трудились над макетом. Они спешили: день был на исходе. Да и велик ли он – декабрьский день! Не успеешь оглянуться, а холодное солнце уже ушло куда-то, украшенные ледяными узорами стекла потемнели и со всех сторон надвигаются долгие зимние сумерки.

День был на исходе, но и работа уже приближалась к концу. Уже были прилажены все фигурки, лампочки. Вдоль задней стенки ящика протянулась проводка. Осталось только приделать вилку, чтобы можно было включить панораму в электрическую сеть.

Скоро Петя и это сделал. Ловкие руки у Пети Ерошина! Глядя на его быстрые пальцы, как не вспомнить его маму, Евдокию Прохоровну Ерошину, которая так искусно справляется с сотнями тонких нитей, без конца бегущих с катушек на сновальный вал! Нет, видно Петя удался в мать и тоже когда-нибудь удивит всех своим мастерством.

Не успел он доделать вилку, как Владик выхватил её у него из рук:

– Где тут у вас штепсель?

– Погоди ты, «штепсель»! Сделаешь короткое, вот тебе и будет штепсель. Дай-ка!

Петя отобрал вилку, подошёл к штепселю, включил, и панорама вмиг озарилась волшебным светом. Засветились окошечки в картонной стене, будто окна настоящего дома. Ночное, раскрашенное акварельными красками небо покрылось красным заревом, точно где-то там, вдали, за домами, полыхает пожар. Алые отблески легли на крохотный красный лоскуток, который Владик прикрепил на спичке над баррикадой. Этот лоскуток изображал красный флаг. Владик отстриг его от уголка старого ситцевого галстука – теперь у него новый, сатиновый.

Шнур был длинный. Ребята поставили макет на пол и сами тоже сели на пол, чтобы удобнее было любоваться.

В комнате стало темно, но это было ещё лучше – в полумраке панорама выглядела ещё красивее. Очень красиво падал свет из окошечек на вату, которая лежала под ними, будто снег. Всё было как настоящее, только маленькое.

Владик был рад. После того как долго, упорно над чем-нибудь поработаешь, всегда бывает приятно увидеть, что ты трудился не зря.

– Как считаешь, Петух, понравится? – спросил он.

– А как же! Ещё бы не понравилось! Ведь это прямо как будто настоящий художник делал.

– А примут её там?

– Конечно, примут. Давай скорей отнесём, а то уж поздно.

– Сейчас!

Владик взял кисточку, узенькую полоску бумаги и вывел аккуратными буквами:

«Работа В. Ванькова».

С минуту подумал и прибавил:

«…и П. Ерошина».

Он приклеил этот бумажный лоскуток к передней стенке макета. Потом приятели завернули макет всё в ту же бязевую простынку, оделись, взялись за белые «уши» и осторожно вынесли своё творение на улицу.

Выло темно. Валил густой снег крупными мокрыми хлопьями. Друзья шли не спеша, глядя под ноги, чтобы не поскользнуться. А то ещё упадёшь и, чего доброго, разобьёшь лампочки. А без лампочек панорама никакого вида иметь не будет.

Их быстро занесло снегом…

Петя второпях забыл дома варежки, руки у него зябли.

– Пусти, – сказал Владик, – я один донесу.

– Нет, мы вместе…

– Тогда на вот варежку.

Владик дал ему варежку, и теперь каждый нёс одной рукой узел, а другую руку грел в кармане пальто.

– Скоро будет сбор отряда в музее, – говорил Петя. – И вот все придут, зайдут в музей – и вдруг увидят панораму, а тут подпись: «Работа В. Ванькова и П. Ерошина». Вот здорово будет! А, Владька?

– Конечно! – сказал Владик. – А вдруг дедушке не понравится?

– А почему не понравится? – ответил Петя и снова принялся расписывать, что будет, когда ребята увидят в музее панораму.

Так они добрались до музея. Миновали пустынный дворик, поднялись на крыльцо со старинной железной скобой для обтирания подмёток и вдруг увидели на двери белый картонный плакатик: «Музей закрыт».

– А сегодня что, понедельник? Ну да, по понедельникам музеи закрыты, – сказал Петя.

– Ничего, – отозвался Владик и сдвинул ушанку на затылок. – Я здесь свой человек, мне откроют!

Он позвонил. Старенькая сторожиха Таисия Глебовна открыла дверь:

– Мы что звоните, ребята! Не видите – закрыто.

– Нет, Таисия Глебовна, нам не смотреть, нет! Нам к дедушке. Можно к нему? Он дома?

– Сейчас узнаю.

Старушка шаркающей походкой вошла внутрь жилой половины. Через минуту она вернулась:

– Ступайте. Только разденьтесь, в пальто нельзя.

– Видишь, Петух! – обрадовался Владик. – Я же тебе сказал, что я здесь свой человек.

Они зашли в низенькие, тесные сени, смахнули с себя снег, разделись и прошли к дедушке.

В комнате было тепло – топилась белая кафельная печь. На столе уютно светилась лампа под зелёным стеклянным колпаком. Когда-то такие колпаки были в моде. Дедушка сидел у стола. В его очках дважды отражался зелёный колпак. А Тата устроилась на низенькой скамеечке у печки и, обняв руками колени, смотрела на огонь. Как только ребята вошли, она вскочила:

– Дедушка, дедушка, смотри, кто пришёл!

Дедушка поднялся и, мягко ступая валенками по крашеному полу, подошёл к ребятам:

– Здравствуйте, молодёжь, почтенье! Это Ваньков, знаю. А это кто такой румяный?

– Это со мной, – сказал Владик, – из нашего класса… Петя Ерошин.

– А, Ерошин? Уж не Дуси ли Ерошиной сынок?

– Сынок! – обрадовался Петя. – А разве вы мою маму знаете?

– Как же, девочкой помню. Наша она, пресненская! – с гордостью сказал дедушка. – Зачем пожаловали?

Владик выступил вперёд:

– Помните, вы панораму в музее показывали? И вот я решил тоже сделать такую… для музея. Если только, конечно, вам понравится…

Дедушка вынул из кармана маленькую трубочку и стал её набивать табаком.

– Как? – сказал он, приминая желтоватым большим пальцем табак в трубочке. – Сам сделал?

– Да, вот с ним, – показал Владик на Петю. – Он, знаете, по электричеству прямо профессор.

– Так-так… Ну что ж, показывай, что вы там соорудили.

Владик нагнулся над узлом и принялся разматывать белые «уши». Они туго затянулись и никак не поддавались. Тогда Владик стал действовать зубами. Петя ему помогал. Наконец они кое-как сладили с непокорными углами простынки, размотали их и водрузили макет на стол.

– Можно выключить лампу?

– Отчего ж!

Дедушка потянул провод настольной лампы. Зелёный колпак погас. Красные отблески от печки заиграли на стене и на полу. Петя достал вилку макета и включил её, а Владик сдёрнул с ящика простынку и, запинаясь от волнения, сказал:

– Вот… Называется: «Баррикада на Пресне в пятом году».

Дедушка и Тата молча смотрели на панораму. Дедушка склонил немного голову набок (у него была такая привычка) и долго смотрел на панораму. Он видел баррикаду с красным знаменем, багровое небо, фигурки дружинников и казаков. Возможно, что ему сейчас вспомнился пятый год, свист нагаек, пение марсельезы: «Вставай, подымайся, рабочий народ…»

А Тата сложила руки лодочкой на груди и тихонько охнула:

– Ох, как красиво!

– Отличная работа! – подхватил дедушка.

– Правда? – обрадовался Владик и со счастливой улыбкой оглянулся на Петю. – Правда, ничего получилось?

– Молодцы, прямо художники! – говорил дедушка. – Смотри, Татьяна: и фигурки, и баррикада, и флажок, и лампочки… Видно, с душой сделано, с любовью.

– А лампочки – это Петя, – сказал Владик.

– Проводку – это я, верно, – ткнул себя пальцем в грудь Петя.

А Владик сказал:

– Вот, пожалуйста, если нравится, возьмите её себе, для музея… Пожалуйста!

– Не откажусь! Спасибо! – Дедушка стал разглядывать панораму, осторожно трогая стенки ящика, лампочки, фигурки. – А как бы нам её получше экспонировать, Татьяна? Как по-твоему?

– Давай, дедушка, мы её поставим в главный зал. Знаешь, там, возле витрины с оружием, – сказала Тата.

– Дело, внучка, дело! – Дедушка повернулся к Владику: – Спасибо! Хорошо бы, конечно, для порядка ещё табельки ваши посмотреть.

– Какие табельки? – удивился Владик.

– Обыкновенно какие – школьные, – объяснил дедушка.

– Зачем же? – с тревогой спросил Владик.

Дедушка внимательно посмотрел на Владика, задумался, потом неторопливо прошёлся по комнате и сказал:

– Так ведь люди в музее будут спрашивать: «Чья, мол, панорама? Что за Ваньков такой? За что ему такая честь?» А я скажу: «За то, мол, ему такая честь, что он отличник учёбы, хорошо учится». Вот какое дело. Впрочем, у вас, наверно, табельков-то и нет при себе?

– Нету, – тихо произнёс Владик.

А Петя громко подхватил:

– Нету! Нету при себе!

– Не беда, – решил дедушка. – Дело терпит. Завтра принесёте.

– А это обязательно табельки показывать? – осторожно спросил Владик.

– А почему же не показать? – отозвался дедушка. – Если отметки хорошие, стыдиться нечего. А если плохие…

– А если плохие, тогда что? – спросил Владик.

– Тогда дело худо, – развёл руками дедушка. – Да вам-то что? У вас отметки неважные, что ли?

– Нет, ничего. У меня важные, – сказал Петя.

– А у меня не совсем, – невнятно проговорил Владик.

– Как так? – Дедушка остановился. – Мне же про тебя Тата рассказывала…

– Не знаю, – Владик оглянулся на Тату. – Это всё раньше было. А сейчас…

– А сейчас что же? Тройки, что ли, попадаются?

– Если бы тройки!

– А что же?

– Помалкивай, помалкивай! – зашипел Петя и стал дёргать Владика за рукав.

Но Владик локтем оттолкнул его и признался:

– У меня, по правде сказать, ну… единичка одна есть. Только нечаянная…

– Нечаянная? – Дедушка вынул трубку изо рта. – Это как же так? А? По какому же предмету?

– По… истории… – Владик опустил голову.

– Как же это тебя угораздило? – огорчился дедушка. Он снова прошагал по комнате из угла в угол, потом остановился перед панорамой. – Неладно у нас получается! – Он постучал черенком трубки по краю стола, долго молчал, потом опять потрогал панораму и наконец произнёс: – Не знаю, как мне с вами быть. И обижать вас не хочется, да только похоже, что мне придётся от вашего подарка отказаться. Вот какая штука!

У Владика всё лицо сразу словно опалило огнём. Он почувствовал, что щёки, и уши, и даже нос – всё стало горячим. Он боялся взглянуть на Петю, который тоже стоял весь красный и всё мял и мял в руках бязевую простынку.

Тата кинулась к дедушке:

– Дедушка, не говори так, не отказывайся, дедушка! Ведь они для нас старались, для музея…

Дедушка положил ей руку на плечо:

– Не спорю, Таточка, вижу, что старались. Да что толку? Ведь люди на баррикадах на этих вот, – он показал на панораму, – гибли ради чего? Ради того именно, чтобы вы могли учиться как следует. А вы что же? Единички получать? Нет, внучка, так дело не пойдёт!

Он потянул за провод – вилка выскочила, и панорама погасла.

– Так что вы, художники, забирайте свой подарок – и, как говорится, всего хорошего.

– Дедушка, не надо! – снова стала просить Тата. – Зачем забирать? Ведь они исправят. Вот увидишь… Правда, ты исправишь? Правда, Владик?

Владик молчал. Дедушка сказал:

– Ну что ж, пускай оставляют, ладно. Я её приберу, в уголок поставлю куда-нибудь, а когда исправят, тогда мы её экспонируем. Ладно.

– Владька, давай оставим! Владька! – снова зашипел Петя.

– Чтобы она в тёмном углу стояла?! Не надо! – тоже шопотом отозвался Владик и посмотрел исподлобья на дедушку.

Дедушка прошёл к печке, присел на корточки и помешал в ней кочергой. Оранжевое пламя осветило его крупное морщинистое лицо, седые жёсткие усы, складки на шее. Несколько весёлых, раскалённых угольков выкатилось на пол. Дедушка голой рукой подхватил их и кинул обратно в печь. Потом он поднял голову:

– Вы что, ребятки, ещё здесь? Ведь я вам всё сказал. Да и время уже позднее.

Владик тяжело вздохнул. Он понял, что дедушку уговорить не удастся. Всё ясно: надо забирать панораму.

Не глядя друг на друга, Владик и Петя молча завернули панораму всё в ту же белую простынку, молча завязали углы.

– Пошли, – шопотом сказал Владик.

– Пошли, – отозвался Петя.

Мальчики на цыпочках вышли в сени, оделись, спустились со ступенек и захлопнули за собой дверь, на которой ещё долго качалась маленькая беленькая картонка с надписью: «Музей закрыт».

Двадцать пятая глава. Кира Петровна

В полном молчании ребята шли по Красной Пресне, неся громоздкий, неудобный ящик. Было холодно, руки коченели.

Вдоль всей улицы на высоких столбах сверкали круглые матовые фонари. В их молочно-белом сиянии кружились тёмные против света снежинки. И Владику вспомнилось, как в пионерском лагере по вечерам вокруг ламп точно так же толклись мошкара и мотыльки.

Вдруг Петя фыркнул.

– Свой человек! «Я тут свой человек»! – очень похоже передразнил он Владика. – Видно, какой ты свой человек!

Он дёрнул к себе ящик.

– Не дёргай! – рассердился Владик и рывком потянул панораму к себе. – А то я хуже дёрну… На варежку!

Петя стал натягивать на озябшую руку серую мохнатую варежку.

– А вот кто тебя дёргал за язык говорить про единицу?

Владик приостановился и в упор посмотрел на приятеля:

– А что по-твоему, врать, да?

Поневоле остановился и Петя:

– Не врать, а просто не говорить. Помалкивал бы, и всё.

Владик махнул рукой:

– Да это всё равно что врать!.. Ну, что стал? Пошли.

Они опять зашагали вдоль улицы.

– А потом, – продолжал Владик, – он бы всё равно узнал, ещё хуже было бы.

– А как бы он узнал?

– Так ведь он же просил табельки.

– «Табельки»!.. – с раздражением протянул Петя.

Некоторое время они шли молча, и только слышно было шарканье подшитых валенок по обледенелому тротуару.

Но Петя не умел долго молчать.

– А сердитый какой дед, – снова заговорил он. – Жалко ему выставить макет… Подумаешь, единица… А ему-то что?

Владик не отвечал. Ему вспомнился разговор с Толей Яхонтовым и Митей Журавлёвым, которые уверяли, что его единица касается чуть ли не всей Москвы. И что же, сейчас выходит, будто они правильно говорили: выходит, что чужому дедушке, которого он и видел-то всего несколько раз в жизни, оказывается, есть дело до этой единицы! Чудеса, да и только!

Владик посмотрел на Петю:

– А ты, Петух, ничего не понимаешь!

– Почему? – опешил Петя.

– Потому что дедушка правильно сказал, вот!

– Чем же правильно? Чем?.. Мы для него старались, а он… Что ж тут правильного?

– А то!..

Владик подробно стал пересказывать Пете свой разговор с Толей и Митей. Потом он добавил:

– Всё-таки дедушка верно сказал, что люди воевали ради нас, чтобы мы росли, учились. А мы с тобой что?

– Так ведь единицу не я получил, а ты, – обиделся Петя. – А зачем ты её получил? Кто тебе велел?

Петя замедлил шаг:

– Давай, Владик, отнесём панораму в школу. В пионерской комнате выставим.

– А в музей?

– А в музей не надо.

Владик помолчал:

– Нет уж, Петух, раз решили для музея, значит надо добиться.

Так, с разговорами, они дошли до большого серого дома, в котором с прошлой зимы жил Ваньков.

– Зайдём? – сказал Владик.

– Что ты, поздно! Мама заругает… На, держи. И варежку возьми. А завтра пораньше в школу приходи.

– Зачем?

– Узнаем, что задали. Может, успеем ещё подготовить.

– Чего там успеем, ничего не успеем. Ладно!.. Всего!..

– Пока.

Владик обнял обеими руками громоздкий узел, прижал его к животу и стал тихо-тихо подниматься по лестнице.

На душе у него, как говорится, кошки скребли. Ушёл он рано утром, сказал, что в школу, а сам побежал к Пете, весь день просидел у него, потом ещё пошёл в музей.

А теперь уже ночь. Его, верно, опять по всей Москве ищут.

Он робко, еле-еле прикасаясь к пуговке звонка, позвонил. Тётя Феня открыла дверь.

– Ага, явился!.. – сказала она, вытирая о фартук руки. – Ну уж достанется тебе нынче! Где это ты гулял?

Владик не успел ответить, потому что в коридор сразу же вошла – вернее, не вошла, а вбежала – мама. Она кинулась к Владику. На её лице было столько тревоги и радости, что Владику стало стыдно.

– Наконец-то! Разве так можно? Сам посуди, нехороший ты, – говорила мама, снимая с Владика шапку и расстёгивая ему, как маленькому, тугой крючок на шее. При этом она касалась тёплыми руками его холодного подбородка и щёк, и ему это было очень приятно.

– Пусти, мама, что ты, я сам… я сам… – неловко повторял он и, как обычно, запрыгал, чтобы пальто скорей снялось.

Мама взяла пальто и повесила на вешалку:

– И, главное, в школе не был, вот я почему особенно беспокоилась. Ведь ты утром сказал, что в школу идёшь.

Владик насторожился:

– А ты откуда знаешь про школу?

– Да уж знаю. Вымой руки и садись поешь, непутёвый ты!

Владик с тяжёлым сердцем пошёл в ванную и взял мыло. Мама принесла полотенце.

– Нет, мама, откуда ты знаешь всё-таки? – спросил Владик, засучивая рукава.

– Знаю. Потому что ваша учительница мне сказала.

– Какая учительница? – чуть ли не вскрикнул Владик.

– Ваша классная руководительница – Кира Петровна.

– Кира Петровна? – Розовое круглое мыло выскользнуло из рук и упало в раковину, но Владик не стал его подбирать. – Ты что, мама, в школе была?

– Не я в школе – она здесь была. Да ты потише, пожалуйста, она и сейчас здесь.

– Кто? Кира Петровна?

– Ну да!

Владик растерялся. Этого он никак не ожидал. Он подобрал мыло и принялся молча намыливать озябшие, усталые руки. А мама стала ему рассказывать, что учительница уже давно сидит у них, что они обо всём поговорили и что Кира Петровна ей очень понравилась.

– И про меня говорили? – спросил Владик.

– И про тебя и про всех… Ну, вот что: пойди на кухню, тётя Феня тебя там накормит. А потом зайдёшь, поговорим. Только держись как следует, будь прямым и откровенным, как положено пионеру.

– Ладно, мама.

Владик прошёл на кухню, сел за простой, белый стол, и тётя Феня подала ему полную тарелку темно-красного борща с золотыми кружочками. В середине тарелки, точно скала среди моря, возвышалась аппетитная кость с мясом. Вкусно пахло луком, чем-то жареным.

Владик почувствовал, что он до смерти голоден. Его очень тревожило то, что сейчас ему придётся объясняться с Кирой Петровной. Но недаром говорится: голод – не тётка. На какие-то минуты он забыл обо всём и с жадностью глотал ложку за ложкой, едва успевая вытирать кулаком губы и подбородок. Вот бы всё время так сидеть за столом в просторной, светлой кухне, нюхать вкусный запах жареного лука и ни о чём, ни о чём не думать!

Но скоро обед (или ужин) был закончен. Владик сказал тёте Фене «спасибо», собрался с духом и медленно отворил дверь:

– Можно?

За столом, покрытым ковровой, ворсистой скатертью, сидели мама и Кира Петровна. Владик впервые видел учительницу у себя дома. Она сидела на том месте, где обычно сидит папа. Её красивые светлые волосы блестели под лампой. Овальная брошка на белой кофточке сидела чуть наискось.

– Вот он, беглец, – сказала мама. – Заходи, заходи.

– Здравствуйте, Кира Петровна!

– Здравствуй, Ваньков!

Кира Петровна протянула ему руку. Владик никогда ещё не здоровался с учительницей за руку. Он неуклюже пожал её узкую, тонкую кисть. Он в эту минуту сам себя очень уважал. Шутка ли – с ним здороваются, как со взрослым! «Сейчас она начнёт меня отчитывать», – подумал Владик и прислонился к столу.

Но Кира Петровна ласково спросила:

– Поел? Отлично. Теперь давай поговорим. Скажи мне, Ваньков, только откровенно, почему ты сегодня пропустил школу?

– А мне надо было закончить… одно срочное дело.

– А какое дело? Секрет?

– Нет, ничего не секрет. Вот я сейчас…

Владик побежал к себе, притащил ящик с панорамой и стал его показывать маме и учительнице. Панорама им обеим очень понравилась.

– Это ты для музея сделал? – спросила мама. – Почему же они не взяли её? Плохо вышло, да?

– Нет, не плохо, – обиженно отозвался Владик.

– Тогда почему же?

– Потому что… Ну, всё… всё из-за этой единицы.

– Вот об этом-то я и хотела поговорить с тобой, – сказала Кира Петровна.

Она стала расспрашивать, как это вышло, что он получил единицу. Владик подробно ей рассказал про Тамару Степановну.

Потом она стала расспрашивать про журнал и про испорченную страницу. Тут Владик сразу замолчал, словно воды в рот набрал. Хмуро, исподлобья он поглядывал на Киру Петровну, не отвечая на её расспросы. Да и что он ей мог сказать? Не может же он ей сказать, что это сделал его друг Петя Ерошин! Не может же он выдать товарища!

Кира Петровна долго беседовала с Владиком, долго допытывалась, где правда, но он упрямо отмалчивался. Наконец она поднялась:

– Имей в виду, Ваньков, подозрение падает на тебя.

– Пускай падает…

– Завтра на педсовете будет стоять вопрос о Краснодоне. И похоже, что ты не поедешь.

Владик поднял голову, хотел что-то сказать, по пересилил себя, стиснув зубы, и стал обводить пальцем вышитые на скатерти огромные шёлковые ромашки.

– А мне хочется, чтоб ты поехал, понимаешь! Не верю я, что ты способен на такую гадость, на всякие подчистки. Вот не верю, и всё! – Кира Петровна взяла Владика за руку. – И если ты завтра на педсовете докажешь, что ты тут ни при чём…

– Ты слышишь, Владик? – вмешалась мама. – Ведь это дело серьёзное.

Владик попрежнему молчал и всё быстрей и быстрей водил пальцем по ромашкам.

Кира Петровна взяла свою сумочку, достала беленький платочек – в комнате сразу тонко запахло сиренью, словно весной – и приложила его ко лбу.

– Подумай, Ваньков, подумай. У тебя ещё целая ночь впереди и завтра полдня. – Она спрятала платочек, щёлкнула замком. – Итак, Нина Васильевна, к трём часам в учительской… А ты, упрямая душа, больше не прогуливай, слышишь?

– Слышу, Кира Петровна.

Мама проводила учительницу, пошепталась с ней ещё немного в передней, потом закрыла дверь, вернулась в комнату, подошла к Владику и за подбородок приподняла его голову:

– Ну, сын, что же это с тобой будет, а?

– Ничего не будет, мама, – сказал Владик. – Ничего не будет. Не поеду в Краснодон, и всё. И пускай! И ладно!

Он побежал к себе, лёг и уткнулся носом в подушку. Мама хотела было зайти к нему, но он сказал:

– Не надо, мама. Не надо сейчас!

Мама постояла за дверью и молча пошла к себе.