Текст книги "Одиссея поневоле
(Необыкновенные приключения индейца Диего на островах моря-океана и в королевствах Кастильском и Арагонском)"
Автор книги: Яков Свет
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)
Пели птицы на разные голоса, цвели деревья, и весь этот архипелаг был подобен райскому саду. Садом Королевы назвал его адмирал, быть может полагая, что ее высочество может украсить собой и земной, и небесный рай.
С правого борта был берег Кубы. Там не раз высаживались моряки, и их неизменно сопровождал Диего. Обжигал ноги белый песок пляжа, такой же белый и такой же горячий, как родные пески в Бухте Четырех Ветров. Узкие тропы вели в лес, но это был странный лес с колючими зарослями, лишь кое-где попадались очень высокие и тонкие пальмы с длинными бледно-зелеными листьями.
– Спрашивай, где Катай, спрашивай, материк или остров эта Куба, – такие наказы что ни день давал Диего адмирал.
Однако с здешними индейцами объясняться было нелегко. Они никак не могли взять в толк, чего же от них хочет странный человек, который говорит на языке нормальных людей, но задает бессмысленные вопросы.
Кубинцы знали: живут они на большой земле, и казалось им, что в целом свете нет страны столь обширной. Их ответы убеждали адмирала, что он следует вдоль берегов необъятного Азиатского материка.
Так шли корабли много дней. А потом начались мели, и флотилия вошла в молочно-белые воды. Именно здесь Диего совершил великое открытие. И открыл он не новую землю, а вещего пророка, кубинского Иезекиля.
Все историки великих походов адмирала моря-океана писали об этом открытии. Они считали его одним из достопамятнейших событий кубинской Одиссеи прославленного мореплавателя.
Диего отыскал этого пророка в тихом селении, лежащем на берегу молочного моря. Отыскал и привел к адмиралу. Пророк был стар и мудр. И, беседуя с адмиралом, он дал ему совет: не причинять зла тем, кто тебе его не причиняет. Только в этом случае душа твоя попадет на том свете в светлую обитель, где царят мир, покой и радость.
«Все это, – писал Бартоломе Лас-Касас, – адмирал уразумел со слов индейцев, которых он вез с собой, а особенно из объяснений Диего Колона – индейца, крещеного в свое время в Кастилии и ныне сопровождавшего адмирала». А дон Андрес, говоря о встрече с кубинским пророком, подчеркнул, что Диего, передавая адмиралу вещие слова, проявил себя как «человек смышленый».
И вполне возможно, что устами пророка говорил сам Диего. Ведь от всей души он желал добра адмиралу и счастья своим землякам. Адмирал был глух к призывам Диего, но он невольно прислушался к ним, когда хитроумный сын Острова Людей вложил их в уста кубинского пророка.
Покинув селение пророка, адмирал двинулся дальше на запад. Слева оставался большой остров с высокими соснами, справа тянулся берег Кубы. Конца ему не было. Диего дознался, что по крайней мере сорок дней надо идти до края кубинской земли. Сорок дней на каноэ. У адмирала, однако, был свой счет, и он перевел в уме эти лодочные дни на дни корабельные. Сорок корабельных дней – это две тысячи миль.
А между тем корабли находились против острова Пинос, а по правому борту плыл к востоку низкий берег Кубы, омываемый водами мелкого залива Батабано. В полутора днях пути лежала западная оконечность Кубы – мыс Сан-Антонио. Не очень широкий пролив отделял этот мыс от полуострова Юкатана, земли весьма далекой от Катая и Великой Татарии.
К счастью для себя, адмирал этого не знал. Но глухие сомнения не давали ему покоя, и, чтобы заглушить их и убедить мир, что Куба не остров, он принял изумительное решение.
Ведал во флотилии чернильными делами скромный писарь, он же нотариус Фернан Перес де Луна. Адмирал вызвал его в свою рубку и помахал перед его носом большим листом бумаги.
– Это, дон Фернан, – заявил адмирал, – очень важный документ. Своей рукой составил я свидетельство, правдивое и точное. Суть его такова: Куба, вдоль берега коей пройдено было нынче 333 лиги, не остров, а материк. Вы соберете у всех командиров и матросов подписи под этим свидетельством и подлинность его заверите своей собственной подписью.
– Простите, ваша милость, – пробормотал нотариус. – Мне не совсем понятно, с какой целью…
– До чего же вы бестолковы, дон Фернан, – процедил сквозь зубы адмирал. – Младенцу ясно: врагов у меня, что песчинок в этих ампольетах. – Он указал на большие песочные часы и, передавая бумагу в руки нотариуса, добавил: – Голос недругов моих доходит до их высочеств. Пусть же королева и король убедятся: сто моих соратников, сто лучших моряков Кастилии единодушно свидетельствуют, что прав я. Да, чуть не забыл: мало кто из них обучен грамоте. Будет много крестиков, а крестики, что кошки в ночную пору, все одинаковы. Извольте поэтому против каждого креста проставить имя.
И вот заверенное по всем правилам свидетельство возвращается к адмиралу. Адмирал прячет его в большую шкатулку, углы ее обиты светлой медью, – такие шкатулки в Кастилии называются arcos de tres llaves – ковчежцами о трех ключах, – и бесценный документ запирается на три замка.
Кто посмеет теперь усомниться в словах адмирала, кто осмелится утверждать, что Куба – остров!
Стало быть, можно возвращаться на Эспаньолу. Ведь плыть дальше нельзя: корабли дают течь, такелаж износился, команды устали. Спору нет. Великого хана найти не удалось. Но путь к нему проведан, в том нет и не может быть никаких сомнений.
Курс на восток!
Все довольны, все ликуют. Доволен адмирал: доказано, что Куба – материк, довольны матросы: наконец-то взят курс на восток, наконец-то его милость решил возвратиться восвояси.
20 августа, на сто семнадцатый день плавания, снова побывав на Ямайке, флотилия вошла в воды Эспаньолы, а 29 сентября корабли, обойдя остров с юга, отдали якорь в гавани Изабеллы. Злосчастной Изабеллы, которая ждет не дождется, чтобы обрушить на адмирала сквернейшие вести…
Бегство на Итаку
«Ягодки впереди». Так возвестил в свое время дон Алонсо де Охеда. И его пророчество сбылось. Пока адмирал искал между Ямайкой и Кубой Великого хана, они, эти ягодки, созрели на Эспаньоле.
Знатный кавалер дон Педро Маргарит бросил свое войско и своих Канарских собак и бежал в Изабеллу. Там. он не задержался. В гавань пришли корабли с провиантом из Кадиса. Они разгрузились и отправились обратно в Кастилию. На одном из них пристроился доблестный арагонский рыцарь.
Волки, лишившись вожака, разбрелись куда глаза глядят. Но из крепости они уходили не в одиночку. Урок форта Навидад пошел на пользу. Небольшие своры головорезов гуляли по острову. Зарево пожаров занялось над Эспаньолой.
Разумеется, и Охеда не сидел сложа руки. В долине Вега-Реаль он приказал утопить в реке три сотни пленников. В Сибао он и одноглазый дон Хоакин обертывали женщин и детей соломенными жгутами, а затем поджигали эти живые факелы. Канарские псы выслеживали беглецов в лесах и горах. Сам Охеда сбился со счета, прикидывая, скольких язычников растерзали эти псы-людоеды.
Да, ягодки созрели к возвращению адмирала.
Сразу же после прибытия в Изабеллу адмирал слег. Пять месяцев пролежал он в своем сыром доме, вторая зима была такая же мокрая, как и первая.
Доктор Диего Альварес Чанка был сведущим лекарем. Но он успешно лечил лишь кастильские недуги: чахотку, водянку, запоры, прострелы. Как подступиться к здешним болезням, он не знал. И быть может, отдал бы богу душу адмирал, если бы не пришел на помощь доктору Чанке ученик великого Гуаяры.
Желтоголовый, Родриго и Обмани-Смерть под надзором Диего собирали в ближних лесах целебные травы. Настаивал и варил их Диего, он же давал настои и отвары адмиралу.
На смену девяносто четвертому году пришел девяносто пятый. В январе адмиралу стало легче, в феврале он уже свободно ходил по дому, в начале марта доктор Чанка разрешил ему прогулки по грязному пустырю, который примыкал к адмиральской резиденции и почему-то назывался садом.
9 марта, в канун дня сорока мучеников, адмирал созвал большой совет. Диего к мужам этого совета не был причислен, но он сидел в соседней комнате, а стены в доме были тонкие.
Маленький рыцарь доложил совету о своих успешных походах.
– Я усмирил, – с гордостью заявил он, – три провинции. Там нынче тихо и спокойно. – Он весело улыбнулся, очень уж хотелось ему добавить, что спокойно там, как в могиле. – Я выжег змеиные гнезда, я истребил мятежников. Однако в земле Магуане и в провинции Магуа язычники бунтуют, и их предводитель касик Каонабо собрал немалое войско. У меня осталось триста десять человек, со столь малыми силами пускаться в новые походы рискованно…
Затем взяли слово другие капитаны, и все они хвалились своими подвигами и требовали решительных мер для обуздания мятежников.
Адмирал говорил последним:
– Я прибыл сюда, дабы ввести в лоно истинной веры здешних индейцев и спасти их души. Так действовать повелела мне наша королева. Но ее высочество неоднократно наказывала мне: «Не забывайте, казна нуждается в золоте, а золота в Индиях много. Добыть его ваш долг». Но как исполнить веление ее высочества, если этот остров ввергнут в смуту, если индейцы от нас бегут и против нас бунтуют. Знаю, во многом виноваты мы сами, но перед короной Кастилии я в неоплатном долгу.
Святой троицей клянусь, не желал и не желаю я обнажать меч. Однако выхода у меня нет. Я обязан погасить пламя мятежа. И я поведу всех, кто способен держать в руках оружие, в Магуану и умиротворю бунтарей.
На следующий день, а был это день сорока мучеников, адмирал долго гулял по своему «саду». Часов в шесть вечера он вернулся в дом. В семь Диего обычно приносил свой чудодейственный отвар. В семь он не явился, не пришел и в восемь. Адмирал приказал разыскать его.
Обычно Диего ждать себя не заставлял, но на этот раз Обмани-Смерть и Желтоголовый дозваться его не смогли.
Обеспокоенный адмирал распорядился во что бы то ни стало найти Диего. Осмотрели все селение, прочесали с фонарем опушку леса, но Диего и след простыл. Не объявился он и назавтра. А два дня спустя Желтоголовый заметил у изножия адмиральской постели клочок бумаги. Вероятно, он прикреплен был к стене и сорвался с гвоздя вчера или позавчера: бумажку успели изрядно затоптать.
Крупными буквами на этом клочке выведено было четыре слова; «Не могу. Ухожу. Прощайте».
– Не ищите его, – сказал адмирал, расправляя примятый край бумажки. – Видит бог, он прав.
Всю ночь адмирал провел без сна. Обмани-Смерть – а он этой ночью дежурил у порога адмиральского покоя – слышал, как многократно адмирал повторял одни и те же слова: mea culpa, mea maxima culpa[26]26
Моя вина, моя великая вина (латин.).
[Закрыть].
Диего не вернулся.
Ночное небо ясно, и Полярная звезда мигает над горизонтом в четырех пальцах от опрокинутого ковша Большой Медведицы. Легкий ялик скользит под парусом, ветер дует с запада, и ялик курсом бейдевинд идет на северо-запад. Там, в теплом море, за грядой больших и малых островов, дремлет в полуночной мгле Остров Людей – Гуанахани.
В ялике тыква с водой, корзинки с бататами и лепешками кассавы, окорок, связка бус и мешок, в котором нежно позванивают кастильские колокольчики. Бусы – для Каоны, колокольчики – для детей из рода Гуабины.
В ялике свисток, карты, растрепанный томик кастильской грамматики Антонио Лебрихи, циркуль, аркебуз, дюжина ножей, пять железных топоров, медный кухонный котелок. Это все – для себя и для ближайших друзей, в первую очередь для великого вождя Гуабины.
Море спокойно, но не спокойна душа. Не так уж трудно похитить ялик и тайком погрузить в него разные разности. Куда труднее бежать от самого себя. Ведь человек, ловко управляющийся с косым латинским парусом, сидит у руля в полосатом толедского сукна камзоле, по-кастильски думает о звездах, ветрах и течениях, читает карту и ест трианский окорок, уже не тот Ягуа, который два с половиной года назад встречал белокрылые корабли у Бухты Тишины.
На его подошвах испанская земля, а это не только земля боцмана Чачу или дона Алонсо де Охеды. Это земля дона Луиса. Часть его сердца осталась там, в селении Лос-Паласиос, в Севилье, в Барселоне, и никогда не сможет он забыть оливковых рощ и лимонных садов Андалузии, перезвона соборных колоколов, широкого Гвадалквивира, печальных кастильских песен, пыльных кастильских дорог.
Адмирал… Великая душа, светлый разум у этого избранника христианских богов. Но до смерти жаль его, ведь он пленник собственных страстей, и рано или поздно исчадия Мабуйи, которые его окружают, доведут его до большой беды.
И еще: есть ли здесь, в Индиях, такой уголок, где до конца своих дней ты смог бы прожить, ничего больше не ведая о людях из стран Восхода?
Сегодня ты бежал от них, сегодня ты нашел приют на Острове Людей, но завтра белозубый рыцарь Охеда отыщет твое убежище, и над Бухтой Четырех Ветров запылает пламя, а желтые Канарские собаки будут в клочья рвать твоих братьев и сестер.
Спасешь ли ты свой народ от христиан? Вряд ли. Ведь Остров Людей беззащитен и на Острове Людей не знают, на что способны бледнолицые.
Парус заполоскало, и Диего уклонился под ветер. Ялик, рассекая острым носом тугую волну, резво помчался в ночь к далекой Итаке, которая успела позабыть своего Одиссея.
Итака встречает Одиссея
Жив он; и много везет на своем корабле к вам сокровищ,
Собранных им от различных народов; но спутников верных
Всех он утратил…
Одиссея
С вечера Гуаяра собрался на рыбную ловлю в Бухте Тишины. Шел он туда неохотно. Мало радости ставить невод и верши, коли Мабуйя посылает с тобой злоязычную Каону, бывшую невесту Гуакана младшего, а от нее отвязаться никак невозможно. Да, прошли те счастливые времена, когда великий жрец ходил в море один, когда рыба сама шла в сети – ее не отпугивали крикливые духи, которые сидят в Каониной глотке.
Супруги вышли в путь на заре. Миновав Озеро Духов, они углубились в лес, по едва заметной тропе пересекли густую чащу, выбрались на опушку и спустились к берегу.
Дул ветер, крепкий ветер со стороны восхода, и море злобно ворчало у белых скал, а скалы плевались сердитыми брызгами.
Гуаяра говорит:
– Ветер больно силен. Ловля плохая.
– Гуаяра – ленивый чурбан, Гуаяра – трус. Мне стыдно. Не за него, а за себя. Позор жить с таким мужем.
Великий жрец покорно вошел в воду и подогнал каноэ к берегу. Погрузили невод. Каона взмахнула гребками, и лодка нехотя тронулась в путь.
Каона Вторая гневалась. Ей не по душе было бурное море, она знала, что Гуаяра прав: «При таком ветре безумие идти на лов, но надо же показать этому мудрецу, кто хозяин в его доме».
Каона Первая все утро возилась с маленьким Ягуа. Третий год пошел ее сыну. Сыну, который никогда не видел отца. Каона учила малыша выкапывать ямки острым коа. Внук старого Гуакана вчера принес пять маленьких коа и дал их Ягуа. Внук старого Гуакана часто, пожалуй слишком часто, навещает этот каней. Злые языки плетут невесть что, но Каона пока не собирается замуж. Нет, она ни на что не смеет надеяться: тридцать лун прошло с тех пор, как бледнолицые увезли Ягуа. Гуабина давно перестал его ждать, он как-то сказал:
– Мальцу нужен отец. Гуаканов внук – рыболов хоть куда, и руки у него ловкие.
Гуабина желает Каоне добра, но ей кажется, что только вчера всадила она топор в акулу, которая едва не погубила Ягуа.
– Не обижай любимую собаку нашего старшего сына, – сказала она в то утро.
Нет собаки, нет большого Ягуа, но есть сын. Вот он стоит рядом. Лобастый мальчишка, руки у него в земле, одно коа он уже успел сломать. Гуабина не позабыл о бледнолицых пришельцах, но думает о них все реже и реже. Три луны назад люди с соседнего острова сказали, будто где-то в полдневной стороне объявилось много больших белокрылых каноэ. Должно быть, так оно и есть. Однако пока что добрые духи берегут Остров Людей: на острове живут, как жили до прихода бледнолицых.
А вот будут ли жить так завтра? Стоит ли, однако, растравлять душу и гадать о том, что случится в будущем? Пришла пора сажать маис, надо вывести на кануко людей. Маловато рыбы, но с рыбой придется подождать, море неспокойное. В селении, хвала тем же добрым духам, тишь да гладь. Гуакан-младший угомонился, старого Гуакана недавно отправили в страну Коаиваи. Плохо обстоит дело с Гуаярой. Жрецам нельзя брать жен в свое бохио. Духи отворачиваются от таких жрецов, они любят одиноких волшебников. И вообще этот Гуаяра дурной человек. По его вине мы потеряли Ягуа. Потеряли навсегда.
Грести против ветра трудно. Гуаяра сменяет Каону. Каона сменяет Гуаяру, у обоих стонут плечи и руки, а толку мало.
Каноэ пляшет на пенистых гребнях и едва-едва подвигается вперед. И невод пуст.
На море не очень плотный туман, солнце просвечивает через него, но оно очень тусклое и ленивое.
– Гляди, – Каона толкает Гуаяру гребком. – О Мабуйя!
Со стороны восхода идет белокрылое каноэ. Гуаяра протирает глаза, но видение не исчезает, оно приближается и очень быстро, попутный ветер гонит его к берегу.
Тридцать лун назад на рассвете Гуаяра в этих же местах увидел нечто подобное. Но тогда было три белокрылых каноэ, больших и высоких, а сейчас в сторону заката мчится одно каноэ, и оно маленькое и низкое.
У Гуаяры глаза не очень зоркие, но Каона уже успела разглядеть, что в белокрылом каноэ сидит чужеземец. Плечи и грудь у него прикрыты полосатой тряпкой.
И вдруг Каона вскрикивает. Пронзительно, жалобно, отчаянно. Гуаяра напрягает зрение и видит: под белым крылом стоит Ягуа. Да, сомнения нет, это он, племянник Гуабины, ученик великого Гуаяры. Гуаяра шепчет заклятия, Гуаяра делает магические знаки пальцами правой руки, но призрак не желает рассеяться.
Ягуа или его тень, сбежавшая из страны Коаиваи, проносится мимо, он что-то кричит Гуаяре и Каоне. Мгновение – и он исчезает в тумане.
Ветер восточный. Диего на ветре огибает с юга Остров Людей. Уверенно ведет он ялик вдоль западного берега, стороной обходит рифы у входа в Бухту Четырех Ветров и причаливает к берегу как раз в том месте, где некогда высадился на гуанаханийскую сушу адмирал моря-океана.
В бухту сбегается весь остров. Неожиданного пришельца ощупывают со всех сторон: неужто добрые духи вернули Ягуа, неужто жив он и невредим? Даже Гуабина тянет его за волосы, расчесанные на кастильский манер. А Каона Первая и единственная говорит:
– Смотри, вот он, наш старший… гляди – у него твой лоб, твои глаза, твои уши.
Одиссей вернулся на Итаку.
Гибель Илиона
Одиссей вернулся на Итаку. К родному очагу. К Пенелопе. К своим землякам – мореходам, рыбакам, пахарям, волопасам. Счастливый конец повести о хождении странника по морю.
Можно и эту повесть завершить отрадно и счастливо. Стоит только оборвать ее на этом месте. Но как ни велик подобный соблазн, сделать это невозможно. Нашей Одиссее уготован скорбный финал «Илиады».
От Итаки, хвала богам Олимпа, было далеко до Илиона. Но Гуанахани лежал у берегов Нового Света, на большой морской дороге, ведущей туда из Европы. На дороге, которую проложили кастильские данайцы. На дороге в новую Трою, судьба же ее была злее и горше судьбы Приамова града.
…Шел 1507 год. За пятнадцать лет многое изменилось в подлунном мире. Пожалуй, никогда еще до этого река истории не мчалась в будущее с такой бешеной скоростью. В 1498 году, спустя шесть лет после открытия первой земли Нового Света, обретен был новый путь в Индию. Суровый капитан Васко да Гама привел свои корабли в Малабар, португальские рыцари удачи подобрались к воротам Дальней Азии.
Море-океан пересекали флотилии белокрылых кораблей. Адмирал открыл берега великого материка – Южной Америки. Адмирал вернулся на Эспаньолу. Адмирала сместили и доставили в цепях в Кастилию. С адмирала (так приказала королева) цепи сняли, но послали его не на Эспаньолу, а в новое плавание. Адмирал открыл страну Гондурас и Панамский перешеек. Адмирал вернулся в Кастилию, умирающая королева о нем не вспомнила. И адмирал скончался.
Его высочество король Фердинанд пребывал в добром здравии, равно как и верный слуга короны дон Хуан де Фонсека. Он был уже не архидиаконом, а епископом и по-прежнему ведал всеми заморскими делами.
Дела же эти шли прекрасно. Открыто было множество больших и малых островов, и хоть пока не оправдались надежды на обретение несметных залежей золота, но земли в Индиях оказались богатыми и за море удалось сплавить немало беспокойных искателей лучшей доли, а от этого безопаснее стали кастильские дороги да и казне была польза: пятую часть добычи урывала она у лихих переселенцев.
Индейцев вешали, сжигали на кострах, травили собаками. Индейцы гибли на плантациях, гибли в золотых рудниках. На Эспаньоле их осталось мало, но эти Индии не имели ни конца ни края и индейцев было великое множество.
Бездонная трясина давным-давно съела былую резиденцию адмирала – горе-городок Изабеллу. Новая столица Индий – Санто-Доминго лежала на юге острова Эспаньолы, в том месте, где в море впадает капризная река Осама. Столица была молода и прекрасна. Прекрасна по замыслу. На плане, старательно расчерченном, украшенном ангельскими ликами и геральдическими фигурами, широкие улицы пересекались под прямыми углами, просторные площади вписывались в строгую сеть, здесь и там чернели квадраты грядущих церквей, дворцов, кафедрального собора, тюрьмы.
В натуру геометрическую фантазию воплотить не успели. За недосугом, да и не хватало рабочих рук. Добрые христиане не желали мараться в известке и набивать мозоли, а индейцев извели под корень. На грязных, заросших буйными травами пустырях, словно грибы после дождя, вспучились землянки, шалаши, глинобитный собор едва успели подвести под соломенную крышу, дворцов же в городе не было. Его милость дон Николас де Овандо, командор ордена Алькантары и правитель Индий, обитал в подслеповатом каземате, который приличия ради величался замком. Впрочем, тюрьму все же выстроили. Без нее никак нельзя было обойтись.
Ночью по городу никто не ходил. Ночь была во власти мародеров, по утрам же альгвазилы дона Николаса вылавливали в мутных водах Осамы мертвые тела. Без исповеди, без покаяния отходили в лучший мир жертвы ночных разбоев. С ножом в спине, с разбитым теменем, удавкой на шее.
«Пегий Конь» стоял впритык к гаванским складам. «Конь» по щиколотку погрузился в жирную хлябь, шаткие мостки вели к двери, прорубленной в щелистой дощатой стене. Надвигалась воскресная ночь, чрево «Коня» бурлило, рябой кабатчик сбивался с ног, гася неутомимую жажду клиентов. Ближе к стойке разместилась небольшая и на диво тихая компания. Пять кавалеров, у одного из них – был он главарем этой пятерки – левый глаз прикрывала черная повязка.
Человек, ради которого собралась эта компания, запаздывал. Он пришел незадолго до полуночи. Пришел один и, направляясь к поджидавшим его людям, сказал кабатчику:
– За углом мертвое тело. Какой-то пес хотел пырнуть меня ножом. Убери падаль, стражники начали обход, тебе и без них забот хватает.
Его хорошо знали, этого маленького человека в берете, надвинутом на правую бровь. И он знал многих и многим дарил улыбки. Кто знает, улыбаются ли волки, но если улыбаются то именно так дерзко и белозубо.
Да, не только «Пегий Конь», но и вся Эспаньола отлично знала дона Алонсо де Охеду. Помнили и его походы в Сибао, тогда с ним стремя в стремя скакал дон Хоакин – одноглазый кавалер с черной повязкой. Помнили и другое. В девяносто девятом году Охеда снарядил несколько кораблей и по следам адмирала отправился в дальнее плавание. Он открыл страну Венесуэлу и привез оттуда жемчуг и золото.
Затем исчез, говорили, будто кто-то видел его в Севилье, а сейчас опять появился на Эспаньоле. Делать ему здесь вроде как бы и нечего: остров покорен, земли розданы достойным христианам, индейцев осталось мало, да и что с них взять, коли душу из них трясут уже шестнадцатый год.
«Пегий Конь» затих. Все навострили уши: ведь неспроста пожаловал сюда в ночную пору дон Алонсо, любопытно, о чем он будет говорить с доном Хоакином и его дружками.
Однако маленький рыцарь молчал. Прихлебывая ядреное винцо, он слушал своих собутыльников. А их речи соседям были неинтересны. Всем приелись вечные жалобы на собачью заморскую жизнь. Землю дали, дали и язычников, голов по тридцать на каждого поселенца, а что толку, если эти нехристи дохнут, как мухи. Еще годика три-четыре назад можно было пригнать в Санто-Доминго сколько угодно индейцев из дальних областей, но сейчас и там их нет, а плантации не расчищены, работать на них некому, в кошельке пусто, и вообще эти Индии не для белых людей.
– Клянусь честным крестом, – очень тихо проговорил дон Алонсо, – мне приелись эти бабьи причитания. Рыцаря кормит меч, и я через дона Хоакина еще позавчера вам предложил: идите со мной в Дарьен. Места там неведомые, индейцы непуганные, золото мы отыщем. Ежели повезет, а мне везет всегда, через год вернемся в Санто-Доминго, и тогда нам море будет по колено.
«Пегий Конь» встрепенулся. Хоть едва прошелестели слова маленького рыцаря, но кое-что дошло сперва до ближних, а затем и до дальних столов.
– Дарьен, Дарьен. Он собирается в Дарьен. Он вербует охотников…
Завсегдатаи «Пегого Коня» сорвались с места, они вплотную обступили стол, за которым вел беседу дон Алонсо.
А маленький рыцарь встал, лениво потянулся и торжественно сказал:
– Сеньоры, благодарю за внимание, признателен за добрые намерения. Вижу, всем вам не терпится разузнать, куда я отправляюсь, и предложить мне свои услуги. Но вы мне не нужны. И прошу вас не мешать моей беседе.
Он улыбнулся, выхватил из ножен шпагу и вонзил ее в столешницу. Все молча глядели на эту длинную шпагу, следили за упругими колебаниями блестящего клинка. Все тише и медленнее раскачивалась шпага и редел людской круг. Молча возвращались добрые христиане на свои места.
Дон Алонсо сел:
– Мне не нужны эти подонки, мне нужны вы. Все пятеро. На вас я могу положиться, с вами я съел не одну фанегу соли. – Он чуточку помедлил и добавил: – Ну, а затем напомню вам слова покойного адмирала, да ниспошлет ему господь небесное вице-королевство, коли их высочества отобрали у него земное: золото – это совершенство, золото способно вводить наши души в рай.
Одноглазый Хоакин не без труда освободил шпагу дона Алонсо и протянул ее хозяину.
– Что и говорить, – проворчал дон Хоакин, – ваше предложение заманчиво: мы обнищали, мы обносились, мы забыли, какого цвета золото. И все же мы вынуждены отказаться. А почему, я вам отвечу как на духу. Мы все чистокровные идальго, но не первенцы, а младшие сыновья наших отцов. Нашим старшим братьям рано или поздно достанется клочок земли на родине. Нам – никогда. А мы сызмальства страдали по своей земле, нам и во сне и наяву грезились собственные поместья. Здесь мы их получили, и теперь синица в руках нам дороже журавля в небе. Достать бы нам индейцев, а о золоте мы и не помышляем. В Дарьене мы людей не раздобудем, и Дарьен поэтому не про нас.
– Жаль, – проговорил дон Алонсо, – очень жаль. Наши пути расходятся. На прощание я дам вам совет, и, клянусь честным крестом, совет этот неплохой. На Эспаньоле индейцы перевелись, это правда, но их полным-полно на Лукайских островах. И живут там мирные христиане, и о нас они знают меньше, чем мы о московитах или татарах. До островов этих неделя пути. Фрахтуйте корабль, и с богом в путь-дорогу. Да поскорее, не век же будут жить как у Христа за пазухой эти язычники. Живой товар здесь нужен многим…
Так, в один из воскресных дней осени 1507 года в корчме «Пегий Конь» предприимчивым и скорым на руку колонистам была подана мысль о походе на Лукайские острова. Ни слова не было сказано об Острове Людей, собеседники не помнили, что Гуанахани был первой землей, открытой великим адмиралом. Но остров этот был Лукайским, и отныне судьба его висела на волоске.
Сто пятьдесят лун – двенадцать с половиной лет – прошло с того дня, когда Диего отдал якорь в Бухте Четырех Ветров. На Острове Людей шум времени едва слышен, река истории течет медленно, она не знает ни крутых перепадов, ни бурных стремнин. Сто пятьдесят лун – это треть срока, отпущенного одному поколению. Младенцы становятся отроками, седеют зрелые мужи, в страну Коаиваи уходят глубокие старцы. Но по-прежнему в назначенное время сажают юкку и бататы, по-прежнему в тех же водах ловят макрель и тунцов, по-прежнему созывают вожди старейшин, чтобы обсудить на батее очередные дела.
Хвала светлым духам, остров живет в мире, воевать не с кем, длинноволосые карибы тихо сидят на своих полуденных землях, о бледнолицых лучше не думать, не стоит придавать значение тревожным слухам и внимать призывам и пророчествам Того, Кто Ел Хлеб Бледнолицых.
Страна Восхода смутила его душу. Он стал не таким, как все прочие Люди Острова. Вечно его одолевают заботы о послезавтрашнем дне, он нетерпелив, он все стремится сделать не так, как это делалось испокон веков, он знает то, чего не следует знать, и докучает старейшинам своими советами. Как убедить этих беспечных слепцов, что беда надвигается на остров и что каждый день, прожитый в бездумной дреме, приближает час гибели. Железный топор мгновенно перерубает тростниковое копье-макану, но он застревает в крепкой связке макан. На Острове Людей по кастильскому счету пятьсот пятьдесят мужей, способных владеть оружием. Легче легкого изготовить гибкие луки, стянуть их тугой тетивой, напоить стрелы смертоносным соком дерева хикако, соорудить крепости в Бухте Игуаны и в Бухте Четырех Ветров, спрятать в дальних пещерах всевозможную снедь, собрать в укромных местах целые флотилии быстроходных каноэ.
Обо всем этом Диего говорит без устали. Его выслушивают, его хлопают по спине, ему улыбаются, но вооружить он смог лишь семнадцать юношей, а запасы на случай войны заготовили только двое островитян: сам Диего и Гуаяра, великий жрец.
Нет пророка в своем отечестве, тем более нет его в своем доме. Проказник Мабуйя некогда привел Каону Вторую в каней великого жреца, и с тех пор не Гуаяра, а тень его беседовала с духами. Тень тощая и пугливая, а радея богам, она то и дело опасливо оглядывалась на грозную Каону. Безвозвратно прошли те времена, когда душа великого жреца воспаряла ввысь, вдохновленная горьким дымом кохибы. Нынче она уже не плясала на небесном батее и хозяин ее служил высшим силам без былого вдохновения. Лениво перекатывались камешки в его погремушке-мараке, прохудились священные барабаны, кисли в грязных горшках целебные настои.
Строго-настрого запрещалось Гуаяре всякое общение с Диего. «Или я, или он» – так сказала вторая Каона, а слово ее – закон. Однако тайком великий жрец встречался со своим бывшим учеником. О чем они говорили, ведомо было лишь духам, и только они знали, что Гуаяра поил Диеговы стрелы смертоносным ядом, плел тетиву для луков и таскал юкку и сушеные плоды в какие-то пещеры.
Гуабина поседел, годы согнули его спину. Много раз расспрашивал он Диего о бледнолицых и о Стране Восхода – Кастилии. Нельзя передать даже самому близкому родичу свои глаза и свои уши: не все, далеко не все понимал Гуабина, слушая Диего. Да и как понять непонятное. Зачем, скажем, поклоняются бледнолицые мертвому богу Христу, почему они так непоседливы и суетливы, так коварны и злобны. Всего у них вдоволь, но по какой-то причине они воюют со своими соседями и нет мира у них дома. Богу строят они канеи величиной с гору, в этих канеях поклоняются каменным земи. Их касики живут в огромных бохио, и в них топчется множество бездельников, которые не сеют и не собирают жатву, не ловят рыбу и не строят хижины, но зато едят и пьют за пятерых.
