Текст книги "Одиссея поневоле
(Необыкновенные приключения индейца Диего на островах моря-океана и в королевствах Кастильском и Арагонском)"
Автор книги: Яков Свет
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)
ДАЛЕКО ОТ ИТАКИ
(Испанские скитания)
Где-нибудь, бездной морской окруженный, на волнообъятном
Острове заперт, живой он иль, может быть, страждет в неволе
Хищников диких, насильственно им овладевших.
Одиссея
В воротах Кастилии
Сорок морских ворот ведут в страну Кастилию. Широких и узких, распахнутых настежь и почти наглухо закрытых. Ворот бискайских, астурийских, галисийских, андалузских…
Прекрасен кантабрийский Неаполь – Сан-Себастьян, чарует глаз белокаменный Кадис. Но не очень лестное мнение о Кастилии остается у чужеземца, который вступает в Кастилию через ее палосские ворота.
Реки-сестры Одьель и Рио-Тинто, слив в низовьях свои воды, прорываются к морю через низкие песчаные гряды. По краям этих гряд унылые дюны, голые или в струпьях чертополоха.
Места здесь скудные, и пусть уныла эта палосская земля, однако у тех, кто родился на берегах Одьеля и Рио-Тинто, от запахов вереска, прелой травы и влажного песка замирают сердца.
– Гляди-ка, Обмани-Смерть, не мыс ли это Умбрия? Ну да, этот утиный нос ни с чем не спутаешь! Кто у руля? Сеньорпералонсо? Прекрасно! Уж он-то проведет судно в Рио-Тинто с закрытыми глазами. Молодец, взял влево, теперь отмель Сальтес нам не страшна!
Все столпились на носу, корма безлюдна, все смотрят вперед, никто не оглядывается назад. Только у Педро Желтоголового голова вертится во все стороны, любопытен он, как сорока.
– «Пинта»! Смотрите, «Пинта» идет за нами!
Право же, спятил на радостях этот юнец. Откуда «Пинте» взяться, если потерялась она в азорских водах и не было ее в Лиссабоне?
Все давно отмолились за упокой двадцати шести утопленников, и адмирал простил покойному Мартину Алонсо его грехи.
«Пинта»? Да, и вправду, это она! В полумиле от «Ниньи» за ее кормой идет корабль Мартина Алонсо. На левом берегу показался монастырь Рабида, от него до Палоса ровно три мили.
Палос! Двести двадцать пять дней назад адмирал вышел из этой гавани и взял курс на земли Индий. Девяносто безумцев покинуло кастильские берега, чтобы найти гибель в море-океане. Отцы, матери, жены, братья и сестры палосских моряков Колумбовой флотилии молили господа о чуде. И чудо свершилось. К дощатому причалу подходит «Нинья», за ней следует «Пинта».
Но еще до того как «Пинта» подошла к причалу, Мартин Алонсо Пинсон приказал спустить на воду лодку и незаметно пристал к берегу. И через несколько дней он умер[17]17
Умер 20 марта 1493 года, через пять дней после прибытия в Палос. Увы, неизвестна судьба индейских пленников Мартина Алонсо Пинсона. Во всяком случае ни один из них не вернулся на родину.
[Закрыть]. И никто не узнает, какие тайны он открыл на исповеди, каким образом объяснил, почему дважды бросил адмирала.
Пленники-индейцы сошли на кастильскую землю. Девять выходцев из Нового Света, сбившись в кучку, стояли на палосской пристани и с тоской глядели в сторону заката. Стояли у ворот Кастилии, на чужой земле Чужого Света.
Севильский триумф
31 марта 1493 года адмирал выехал в Севилью. Его сопровождали двенадцать спутников: шесть белых христиан и шесть индейцев-язычников.
Девять пленников привез адмирал в Палос, и трое из них – два кариба и смертельно больной Санчо – остались в этом городе. В Барселону, ко двору их высочеств, взяты были Диего, Гуакагана, кариб Бехечо, Пако, Пеле и Алонсо. Накануне в Триане, заречном пригороде Севильи, адмирал утвердил порядок процессии.
«Король» Гуаканагари загодя обеспечил адмиральский кортеж необходимым реквизитом. Все шесть индейцев получили золотые маски-гуаясы и великолепные пояса-себы. Пришлось слегка ощипать попугаев и украсить головы пленников пышными перьями. А для своих пернатых любимцев Обмани-Смерть раздобыл в Триане прекрасные клетки. Осталось только восемь попугаев, скитания по морям и землям даром и для них не прошли. Вид у них был унылый.
Адмирал, возглавляя процессию, ехал на белом коне. На нем были алый плащ и алая шляпа со страусовыми перьями. Индейцы в масках и в полном праздничном уборе шли вслед за адмиралом, а за ними следовали носильщики с птичьими клетками.
Прекрасна весенняя Севилья, царица кастильских городов. Цвели, роняя нежные лепестки, лимонные, гранатовые, вишневые деревья, цвели яблони и каштаны, цвели весенние розы, и по живому ковру из цветов по узким севильским улицам шла адмиральская процессия к кафедральному собору.
Лукавые обманщицы, эти улицы. Неказисты они с виду: ряды белых стен с окнами-щелями, а то и вовсе без окон, но переступи порог любого дома, и ты уже не в Кастилии, а в Дамаске или в Бухаре.
Двести сорок пять лет назад король Фердинанд III Кастильский штурмом взял Севилью, но ни ему, ни его преемникам так и не удалось вытравить вольный дух мавританских жизнелюбцев.
Как и встарь, в жемчужной пыли фонтанов дремлют севильские патио – внутренние дворики, серебристые ручейки орошают прелестные клумбы и бормочут в канавках, выложенных зелеными, лазурными и золотистыми изразцами.
Упорно трудились завоеватели, разрушая мавританские мечети и перестраивая их в христианские храмы. Но побежденная Севилья завоевала завоевателей. Кастильские зодчие и каменщики вольно или невольно поддавались очарованию басурманского Аль-Андалуса. И смягчались суровые лики церквей и часовен, в строгий канон врывались багдадские мотивы, и дух мавританской Испании оживал в стрельчатых арках, затейливом орнаменте монастырского фасада и в легких витых колоннах церковных галерей.
Обаянию Севильи вряд ли, однако, в этот день поддались шестеро пленников-индейцев.
В те времена, когда Севилья была столицей Бетики, одной из испанских провинций Рима, в Вечном городе нередко устраивались триумфальные шествия. Не по своей воле участвовали в них пленники, взятые с бою на берегах Рейна, Дуная и Евфрата. Они шли в цепях за колесницей триумфатора, шли опустив головы, не глядя на дворцы и храмы Рима, ненавидя и презирая падкую до зрелищ римскую чернь.
А для римского народа эти косматые галлы, британцы или парфяне были варварами, обреченными на подъяремное существование.
Севильский народ не испытывал столь великодержавных эмоций. Но он считал адмиральских пленников дикарями и язычниками и тешил себя редким зрелищем, куда более занятным, чем пляски уличных скоморохов.
А идти было трудно. День выдался жарким, пленники в своих тяжелых масках обливались потом, да к тому же прорези в масках все время съезжали на нос и передвигаться приходилось вслепую.
Но шли они, как подобает идти великим вождям – высоко подняв голову, распрямив плечи, и толпе эти гордые пленники невольно внушали уважение.
Закончилось наконец шествие, в соборе отслужили торжественную мессу, к ней заморские нехристи допущены не были.
Адмирал отправился в свою временную резиденцию – в картезианский монастырь Марии Пещерной, на трианскую сторону. Индейцев и попугаев поместили в пустующем доме у Иконных ворот, в приходе святого Николая.
У входа в этот дом собралась кучка любопытных. И среди них восемнадцатилетний студент из Саламанки Бартоломе Лас-Касас, которому вскоре суждено было стать летописцем века открытий и конкисты, а также великим защитником народов Нового Света…
Дон Андрес знакомится с Диего
В понедельник, 1 апреля, в день Марии Египетской, к адмиралу пришел желанный гость. Это был священник из селеньица Лос-Паласиос, лежащего милях в сорока от Севильи на кадисской дороге. Обыкновенный сельский священник дон Андрес Бернальдес. Во всяком случае по виду он ничем не отличался от всех прочих священников севильской епархии. Был он дороден, слегка лысоват, ходил в рясе из грубого толедского сукна. Волосы его заметно тронула седина.
И все же это был не совсем обыкновенный священник. Сидя в глуши, дон Андрес изо дня в день вел хронику всех замечательных событий. Событий, которые происходили не только в его приходе и даже не только в его епархии.
Опытный лекарь без труда определит признаки чумы, проказы и оспы, но не в его силах спасти пациента от смертельного недуга.
Дон Андрес был великим диагностом, но исцелить свою страну от болезней, более опасных, чем чума и проказа, он не мог. Кое-где на него давно уже посматривали косо, и он скрывал и таил свои наблюдения и свои труды.
Кастилия велика и бездорожна, а негласная деятельность дона Андреса требовала постоянных передвижений. Пусть даже не из Лос-Паласиос в Бургос или Корунью, до которых было добрых семьсот миль. Но хотя бы в Севилью или Кордову.
Доходы сельского священника невелики, особенно если он, радея о благе своей паствы, не стрижет ее догола. Да и, кроме того, быстрые кони положены по церковным правилам лишь епископам.
Поэтому дон Андрес пускался в ближние и дальние путешествия на не очень молодом, но не по летам резвом муле. Он был упрям, но с годами все охотнее и охотнее шел на уступки своему хозяину.
Когда в прошлом году до Лос-Паласиос дошли вести о Колумбовой экспедиции, дон Андрес поспешил в Палос и там подружился с адмиралом моря-океана. И так искренне и горячо он желал адмиралу успеха, что совершенно покорил генуэзского странника.
Теперь адмирал пригласил дона Андреса в Севилью. Адмирал знал: многие в Кастилии, оказывая ему помощь, действуют по расчету, а дон Андрес всегда бескорыстен. И если он порой и докучал адмиралу, выспрашивая его о малейших подробностях подготовки экспедиции, то лишь потому, что желал донести до потомства историю плавания, в счастливый исход которого он свято верил.
Мул сердито топтался у монастырской стены. Прошло три часа, а в торбе, которую ему повесили на шею, уже давно кончился овес.
Хозяин и не думал расставаться с адмиралом. На узких желтых листках хативской бумаги записывал он речи великого странника.
– Ну, кажется, все. – Адмирал кончил и, перебирая четки, погрузился в свои думы.
– Все ли, ваша милость? А индейцы? Что будет с ними дальше?
– Индейцы? Вы, дон Андрес, говорите о моих пленниках? В судьбе их я не волен. Решаю не я, а их высочества. Ну, а как бы вы поступили на моем месте?
– Никак, сеньор адмирал.
– Не понимаю.
– Я вернулся бы в Кастилию без пленников.
– Каюсь, дон Андрес, там, в Индиях, не раз я думал – стоит ли привозить этих индейцев в Кастилию, но я всегда преодолевал подобные сомнения. Провидение указало христианскому миру путь к новым землям, и мы, христиане, должны ими овладеть. Для этого нам понадобятся толмачи и проводники, и они должны быть из индейских земель. А у меня они уже есть.
– У вас ли, сеньор адмирал? Сдается мне, что не у вас, а у их высочеств. А это не одно и то же. Впрочем, неисповедимы помыслы государей наших…
Дон Андрес тяжело вздохнул и сказал:
– Явилась у меня, сеньор адмирал, благая мысль. Ваши индейцы к кастильским порядкам непривычны, и, как знать, не пойдет ли у них голова кругом от всего, что доведется им увидеть в нашей стране. Так не лучше ли было бы объяснить им христианские обычаи. Вам и без того дела много, а я мог бы на досуге кое в чем наставить этих людей. Отпустите их со мной. С месяц побудут индейцы в Лос-Паласиос, и за это время я постараюсь их кое-чему обучить к вящей их пользе.
Адмирал призадумался.
– Что и говорить, мысль эта и в самом деле благая, – сказал он. – Но их высочества приказали мне доставить индейцев в Барселону, и дня через три я туда отправлюсь. Стало быть, сейчас я никак не могу отпустить с вами этих нехристей. Но месяца через полтора-два я, пожалуй, их отдам вам на некоторое время.
– Pax vobiscum[18]18
Мир вам (латин.).
[Закрыть], сеньор адмирал, – проговорил дон Андрес. – Воля их высочеств – закон, но я напомню вам об индейцах, когда вы вернетесь из Барселоны. Дозвольте же мне поглядеть на них.
Обмани-Смерть, принимая священника, по привычке схватился за пуговицу. Хоть уважал он дона Андреса, а все равно от дурного глаза пуговица отлично помогает.
– Эти нехристи, ваше преподобие, – напутствовал он дона Андреса, – народ славный. Только мерзляки они страшные. Так что глоток-другой доброго хереса им не повредит. Кстати, не грех был бы, если ваше преподобие пожаловали бы пинту этого зелья и мне, их хранителю…
Бедная пуговица! И так на одной ниточке держится, а тут, на тебе, еще одну духовную особу нечистый несет в дом у Иконных ворот. Обмани-Смерть неохотно открыл дверь, гость, оттолкнув его плечом, ворвался в дом. На госте была замызганная сутана, перехваченная широким кожаным поясом, за поясом торчала великолепная толедская дага (кинжал у священника – неслыханное это дело!), а обут он был в солдатские сапоги, подбитые звонкими подковками. Шляпа же сидела у него на затылке, как боевой шлем на подгулявшем коннике.
– Ты, что ли, хозяин этого зверинца? – пролаял гость.
– Кого имею честь принимать в доме адмирала моря-океана? – сухо спросил Обмани-Смерть.
– Заруби на своем красном носу, сеньор питух, – отрезал священник, – что адмирал твой здесь такой же хозяин, как король польский. Я – архидиакон кафедрального собора Фонсека. Дон Хуан де Фонсека. Вижу, вижу, тебе, пропойце, это имя ровно ничего не говорит. Ладно. Скоро ты узнаешь меня покороче. Где твои филистимляне? Показывай их да поворачивайся поживее, тюлень. Что? Разрешение адмирала? Знать я не хочу никаких адмиралов! Гляди!
Архидиакон отвернул полу сутаны, запустил руку в кошель, подвязанный к ремешку, на котором держались штаны, и достал свернутую в трубочку грамоту.
«Сим предписывается всем, кто с нижеизложенным ознакомится… оказывать содействие… и препон отнюдь не чинить… архидиакону… Хуану де Фонсеке, к сему вверяется для пользы службы нашей… заморских дел подготовка… Я, Королева. Я, Король… дня года тысяча четыреста девяносто третьего от воплощения Господа нашего Иисуса Христа Искупителя».
– Ясно тебе, увалень? Препон отнюдь не чинить! Ну, долго я буду ждать? Давай сюда своих нехристей! Тьфу, сморчки какие-то. В чем только душа у них держится.
Гость бесцеремонно ощупал руки и ноги пленников, заглянул им в рот и пересчитал зубы.
– Тридцать два! Совсем как у нас! Ну и хлипкие они людишки, эти язычники. Впрочем, ежели торговать ими оптом, то… Однако не твоего ума это дело. На!
Он сунул прямо в губы своего собеседника руку.
– Целуй, целуй, не мне, а сану моему воздаешь должное. Не провожай. Сам найду дорогу.
И архидиакон исчез, как бес при первом крике петуха. Исчез, чтобы во благовремении появиться снова. Очень любопытным деятелем был этот дон Хуан де Фонсека, архидиакон севильского собора. В Кастилии множество соборов, в каждом свой архидиакон. Но из всех соборных архидиаконов только на долю дона Хуана де Фонсеки выпал счастливый жребий – быть главой ведомства заморских предприятий кастильской короны.
От севильского собора два шага до Калье-де-лос-Сьерпес – Змеиной улицы, где жили богатейшие банкиры и купцы андалузской столицы.
Король севильской биржи флорентиец Хуаното Берарди как-то сказал:
– Ее высочество превзошла самого Христа, а дон Хуан де Фонсека превзошел нашу королеву. Сын божий в Канне Галилейской обратил воду в вино, королева же обратила диакона в банкира, а диакон обращает воздух в деньги. Устами месера Хуаното говорила сама истина.
Ее высочество была негласной компаньонкой банкиров Змеиной улицы, а ее наперсником стал архидиакон дон Хуан де Фонсека. У него был тончайший нюх на выгодные сделки, он знал, когда и при каких обстоятельствах надо скупить или спустить с рук хлеб из королевских амбаров, вино из погребов ее высочества.
Королеве нужны деньги? Пятьдесят миллионов мараведи? Деньги будут сегодня к вечеру. И Змеиная улица по просьбе дона Хуана развязывает кошельки, открывает кубышки. Не из любви к нему. Змеиная улица никого не любит. Но ей по душе девиз архибанкира… простите, архидиакона Фонсеки: do ut des – даю, чтобы ты дал.
Королеве нужны корабли? Двадцать каравелл для перевозки войск? Десять гребных судов для зерна и муки? От собора до гавани рукой подать, а в гавани у судовладельцев и капитанов дон Хуан свой человек. И здесь формула do ut des отворяет все двери.
Он был бескорыстным корыстолюбцем, этот дон Хуан де Фонсека. Себя он не обогащал. Довольствовался малым, взяток не брал. Но ведь извлечение денег из воздуха – занятие необычайно азартное и услаждающее душу.
У ее высочества было немало верных рыцарей, подобных дону Хуану. Рыцарей не рыцарских кровей. Судьи, правители канцелярий, сборщики податей, палачи служили ей верой и правдой, их она пестовала и лелеяла…
Адмирал, выслушав донесение Родриго о визите странного гостя, лишь пожал плечами. Не знал он, что скоро, очень скоро придется ему на узкой дорожке встретиться с доном Хуаном де Фонсекой, главой ведомства заморских предприятий их высочеств.
Барселонская идиллия
Путь в Барселону лежал через Кордову, Мурсию, Валенсию и Таррагону. За Мурсией река Сегура стерегла рубежи королевства Арагонского. Стеречь, правда, было нечего. Кастилия состояла с Арагоном в законном браке. Брачный союз почти четверть века назад заключили Изабелла и Фердинанд, и уния эта оказалась весьма прочной.
Но так или иначе дорога пересекала два королевства. И она проходила через самые цветущие их земли, а кортеж великого адмирала передвигался по ней в самое цветущее время года. Ведь недаром с апрельской Испанией сравнивал адмирал райские берега Эспаньолы.
И снова чужая страна. И снова города, люди, лошади, собаки, кошки, ослы, мулы, оливковые рощи, ветряные мельницы, сады, поля, горы, морские берега. И снова толпы зрителей. Слух о проезде адмирала возбудил десять провинций обоих королевств. Из дальних селений, из городов, лежащих за тридевять земель от барселонской дороги, потянулись в Кордову, Мурсию, Валенсию, Таррагону тысячи любопытных. Плотными шпалерами стояли люди вдоль улиц, и в каждом городишке на всем семисотпятидесятимильном пути повторялись картины торжественного маскарада.
Адмирал на белом коне, индейцы в золотых масках, попугаи… Всем пленникам больше всего на свете хотелось забиться в какой-либо тихий уголок, сбросить с себя маскарадные одежды и погрузиться в сон.
Ведь спать приходилось урывками на шумных постоялых дворах, и только одному Пако снились берега Острова Людей. Остальные пленники даже во сне видели орущие толпы бледнолицых зевак, церковные шпили, лошадиные хвосты и бесконечные ленты испанских дорог.
Барселона. Все путалось, сливалось, переплеталось в глазах измученных индейцев. Стены невероятной толщины, башни, и над городом каменная голова горы Монтжуич. Узкие улицы, они уже, чем в Севилье, и толпа здесь другая. Меньше криков, меньше шума, лица хмурые, плечи квадратные, береты надвинуты на лоб. Каталония. Серьезная страна и серьезные люди.
Их высочества – серьезные высочества. И у королевы, и у короля ум ясный, и оба они знают, как наилучшим образом поступать в любом случае. Королева (короля вообще не очень заботили кастильские заморские дела) не слишком надеялась на успех этого заморского предприятия. Но затея адмирала оправдалась. Разумеется, его сообщения нужно проверить, но если он и в самом деле нашел путь в новые земли на пороге Индий, то прежде всего следует подумать, как поскорее прибрать к рукам и этот путь, и эти Индии.
Адмирал… Надлежит его встретить с почетом, воздать ему по заслугам. Утвердить адмиральский и вице-королевский титул и поскорее послать на запад, в новообретенные страны. Этот генуэзец околдован собственными замыслами, он доверчив, он благоговеет перед ее высочеством.
Королева умна, она обаятельна. Очаровать милостивой улыбкой, пленить сладкоречием, внушить пламенные надежды такому человеку, как этот лигуриец, – дело нехитрое.
Церемония приема намечена и утверждена. Открытая эстрада. Три кресла и один табурет. Кресла для их высочеств и для наследного принца дона Хуана. Табурет для адмирала. Милость неслыханная, невероятная. В присутствии их высочеств сидеть дозволено только принцам крови и грандам из самых родовитых фамилий.
Слезы признательности в начале приема, возможно и ближе к концу. Наготове держать соборный хор, прием завершится мощным Те deum laudamus.
Все продумано до последней мелочи. Указано, где стоять индейцам: справа от эстрады, на нижних ее ступеньках.
Королева прозорлива. Эта эстрада, этот табурет, эти слезы, этот благодарственный гимн очаруют не только простодушного лигурийца…
А шестеро пленников стояли у королевской эстрады. Стояли в золотых масках-гуаясах, чресла их были опоясаны роскошными себами из реквизита «короля» Гуаканагари, головы украшены разноцветными перьями, и эти живые образцы несметных сокровищ Нового Света покорно ждали, когда же наконец окончится утомительная церемония и великие касики Кастилии и Арагона прикажут своим старейшинам и своим жрецам разойтись по домам.
Итак, первый акт барселонской идиллии был разыгран блистательно.
