Текст книги "Чёрная сабля (ЛП)"

Автор книги: Яцек Комуда

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

– Кого там черти принесли?! – раздался изнутри грубый, неприятный голос. – Кто там?

– Гости!

– Какие ещё гости?

– Благородного происхождения, хозяин!

Через мгновение дверь слегка приоткрылась. В щели блеснул свет, и пан Яцек увидел чёрное, расширяющееся воронкой дуло мушкетона.

– Позаботься о наших конях, любезный! – буркнул он, несколько опешив от такого «гостеприимства». В щели над дулом маячило бородатое, мрачное лицо хозяина заведения.

– Сколько вас?

– Двое.

Дверь распахнулась шире, и Дыдыньский обомлел. Корчмарь возвышался над ним на добрые две головы. Широкий в плечах, словно медведь, он напоминал настоящую гору мышц. Глядя на трактирщика, Дыдыньский понял, зачем изобрели тяжёлые мушкеты и короткие ружья для пехоты. Хотя, пожалуй, с этим человеком справился бы разве что фальконет, заряженный доброй картечью. Могучее брюхо трактирщика смахивало на пивную бочку. Обтягивающий его фартук был заляпан чем-то подозрительно напоминающим кровь. От трактирщика исходила такая зловещая аура, что Дыдыньскому почудилось, будто его обдало ледяным холодом.

– Ясек, займись конями... господ! – хозяин произнёс последнее слово с явной издёвкой, хотя, может, Дыдыньскому просто показалось.

– Э-э... Э-э... – раздалось сзади. Мимо корчмаря протиснулся хромой подросток с длинными чёрными волосами. – Э-э...

– А благородных господ прошу внутрь!

Дыдыньский передал поводья слуге. Корчмарь отступил в сторону, пропустил его в сени и указал на открытую дверь. Дыдыньский вошёл в мрачную комнату, освещённую тусклым светом светильника. Сразу бросилась в глаза царящая здесь запущенность. Столы и стойку покрывал толстый слой пыли, по углам свисала паутина. Посуда на прилавке покрылась грязным налётом. Они обменялись с казаком красноречивыми взглядами. Эта корчма с первого взгляда вызывала отвращение. Но за окном лил проливной дождь, а в трубе завывал ветер. В конце концов, он всё же предпочёл эту дыру ночёвке в чистом поле.

– Эй, трактирщик! Подай-ка нам мёду да чего-нибудь пожевать! – буркнул пан Яцек. – Да пошевеливайся, чёрт побери!

– Мёду? Могу и что-нибудь покрепче организовать...

– Ну тогда тащи горилку. Живо согреемся!

– Какую изволите, сударь? – произнёс корчмарь таким зловещим тоном, что Дыдыньский невольно поёжился. – У меня разные сорта имеются...

– И какие же?

– Висельная, колёсная, костяная, черепная, кандальная и палёная. Все по моим фирменным рецептам!

– Хм... Что-то многовато, – озадаченно протянул Савилла. – А что чувствуешь после этой, как её... висельной?

– Каждого над землёй вздёрнет, болтаться начнёшь.

– А колёсная?

– Так переломает, что и дружки домой не дотащат.

– Ну а костяная? – поинтересовался Дыдыньский. – Может, это та чёрная жижа, что из-под земли возле Кросно добывают? Мужики ею оси телег мажут, а бывает, что и пьют. Только от неё загнуться недолго.

– Такая забористая, что от человека одни кости остаются. В Кракове её некромантской кличут. А от черепной у многих башка трещала похлеще, чем с плахи слетевшая.

– Кандальная?

– Эта, – корчмарь слегка усмехнулся, но как-то жутковато, – эта в моей корчме навеки всякого оставит...

Дыдыньский промолчал. Но эти слова ему ой как не понравились.

– Ладно, неси костяную, трактирщик. Хоть кости нам согреет. И мёду к ней.

– Сию минуту!

Корчмарь развернулся и скрылся за дверью. Савилла склонился к уху своего господина.

– Ох, не нравится мне это... – прошептал он. – Этот тип, похоже, тёмная личность...

Дыдыньский кивнул. Толстый трактирщик вновь появился, на сей раз неся под мышкой жбан мёда, а в руке – бурдюк с горилкой. Он поставил на стол две чарки и два стакана, а затем наполнил их.

Они выпили. Горилка оказалась забористой. Она обжигала нёбо. Трудно было понять, подмешано ли в неё что-то. Что-то такое, от чего, как вдруг подумал Дыдыньский, и впрямь от человека одни кости остаются. Кости, зарытые в яме посреди леса...

– Пейте, пейте, господа! – подбадривал шинкарь. Дыдыньский осторожно отведал мёда и замер. В крепком двойняке он учуял какую-то примесь. Вроде корешков или ещё какой-то приправы. Он отставил недопитый стакан. Посмотрел на корчмаря. Тот стоял неподвижно, уставившись на пьющих. Загораживал путь к двери. Дыдыньский пожалел, что оставил пистоль при седле. При себе у него была только сабля. «Трактирщик-то жирный, – подумал он, – небось, неповоротливый... Может, кинжалом?» Однако он опасался, что в случае заварушки холодное оружие может оказаться бесполезным. В конце концов, какой удар нужно нанести, чтобы пробиться через такую тушу жира и мяса?

Он многозначительно подмигнул Савилле. Казак понял намёк, не допил мёд. Увидев это, корчмарь беспокойно заёрзал. Неужто в мёде и впрямь что-то было? Дыдыньский решил не рисковать.

– Давай теперь жратву, хозяин. Что у тебя там на огне?

– Кролик по-палачески, капуста обычная, капуста рубленая с мясом, кролик потрошёный с кашей, колбаса... белая как скелет и колбаса обычная, дичь, ну и дичь по-палачески.

– Эка невидаль?! – удивился Дыдыньский. – Тащи-ка нам этого кролика по-палачески...

Корчмарь неторопливо удалился на кухню. Молодой шляхтич глянул на слугу-казака.

– Держи ухо востро, Савилла. Что-то неладное тут творится.

– Кровь на полу, пан. Гляньте! – прошептал тот в ответ.

Дыдыньский пристальнее вгляделся в пыльные, растрескавшиеся доски. И верно, от стола, за которым они сидели, тянулась к двери цепочка едва заметных бурых пятнышек. Будто там волокли кого-то истекающего кровью. Пан Яцек снова вспомнил о костях, которые они нашли в яме на поляне. Эта корчма ему определённо разонравилась.

– Э-э-э... Э-э-э...

Вошёл Ясек, неся блюдо с жарким. Кролик по-палачески выглядел вполне обычно – зажаренный на вертеле. Однако голову отрубили от туловища и положили чуть поодаль. Дыдыньский попробовал мясо. Оно оказалось отменным, щедро приправленным шафраном и пряностями.

– Э-э-э... Э-э-э...

Шляхтич внимательнее присмотрелся к немому. Когда Ясек открыл рот, Дыдыньский увидел там лишь несколько почерневших зубов и красную пустоту. У слуги не было языка. Скорее всего, его вырвали клещами за какую-то провинность.

– Что, не по нутру вам, сударь?!

Вопрос прозвучал так неожиданно, что Дыдыньский чуть не выронил куриную ножку, которую держал. Корчмарь появился словно из воздуха. Он окинул едоков странным прищуренным взглядом.

– Ясновельможный пан мало мёду отведал! – прогремел хозяин. – А ведь у меня самый лучший во всём Груецком повете! Ясек, подлей господину!

– Э-э-э... Э-э-э...

Дыдыньский, хочешь не хочешь, отхлебнул напитка. В голове снова мелькнуло подозрение, что мёд отравлен. Корчмарь что-то шепнул Ясеку на ухо, и слуга, прихрамывая, вышел.

– Отчего ваш холоп не говорит? – спросил Яцек.

– От рождения немой, – неохотно буркнул корчмарь.

Казак вдруг поднялся.

– Где тут отхожее место?

– В конюшне. Через корчму пройти надобно.

– Выпейте с нами, хозяин! – предложил Дыдыньский, желая отвлечь внимание корчмаря. Казак неторопливо направился к двери. Его движения не выдавали тревоги, но на самом деле он внимательно разглядывал следы разбрызганной крови на полу. Они были слишком явными, чтобы их не заметить. Выйдя из светлицы, казак оказался в коридоре, пересекающем всю корчму от главных ворот до возовни, именуемой станом. Напротив дверей гостевой комнаты находился вход в кухню, а когда он повернулся к конюшне, то справа миновал ещё одну дверь – отворённую и ведущую в каморку, где заметил лавки, покрытые шкурами. Напротив, слева, виднелся вход в какое-то другое помещение. Туда и вёл зловещий след из капель крови. Туда, должно быть, затащили тело...

Савилла осторожно коснулся ручки двери. Нажал, и тут что-то вырвало её из его руки. Дверь резко распахнулась. За ней оказалась, видимо, кладовая – небольшое тёмное помещение, заставленное бочками, мешками, увешанное под потолком окороками и пластами копчёностей. Но на пороге стоял придурковатый Ясек с окровавленным тесаком в руке. Казак замер.

– Э-э-э... Э-э-э...

Молниеносно казак выхватил саблю. Он отступил, но слуга стоял неподвижно. Зато Савилла вдруг почувствовал, что его спина упёрлась во что-то мягкое и пронзительно холодное, нечто, что вовсе не собиралось уступать и оказало сопротивление...

Это был живот корчмаря. Трактирщик стоял прямо за казаком, сжимая в руке окованную дубинку.

– Это ты, сударь, в нужник сюда намылился?

– Обознался я... Ведь он должен быть возле конюшни.

– Эй, корчмарь! Ты не ответил на мой вопрос! – раздался голос Дыдыньского. Молодой шляхтич стоял в дверях светлицы. Его правая рука небрежно лежала на рукояти чёрной гусарской сабли.

– Ответь-ка мне сейчас же, любезный, отчего у тебя такие палаческие яства? Всё с виселицы али из-под топора, как этот кролик...

– Я, сударь, Томаш Воля, и промышляю палаческим ремеслом, – с достоинством ответил шинкарь. – Я старейший субтортор из Равы. И в самой Варшаве головы рубил... Я казака Наливайку на кол сажал, от чего потом предместье Налевки пошло...

Савилла мрачно усмехнулся. Мало того, что странный корчмарь, так ещё и палач... Этого решительно было чересчур для одной ночи.

– Так где ж этот нужник? – спросил он обречённо.

– В конюшне, – огрызнулся корчмарь-палач. – Я ж говорил.

– А мне укажи, где почивать.

– Извольте, сударь. Только не шастайте мне по ночам, коли милость ваша. У меня много, – добавил он тихо, – ох много работёнки...

3. Подозрения

– Мы оба думаем об одном и том же, – проговорил Дыдыньский. Они сидели на лавках в гостевой комнате. На столе горела свеча, отбрасывая на стены причудливые тени. – Что он убивает постояльцев.

– Пока это лишь догадки, – возразил Савилла. – Но что нам делать? Сбежать отсюда и доложить старосте?

– Ты что, рехнулся?! Я, Дыдыньский, первый рубака Саноцкого края, должен удирать от какого-то проходимца, да ещё и палача?!

– Он силён как бык...

– Ну и что? Надо выяснить, кто он такой на самом деле. Ты подслушивал у двери, чем он там занимался?

– Он зашёл в кладовую. Я слышал шаги. А потом что-то происходило внизу, похоже, в подвале. И в кладовую вёл тот самый кровавый след.

Дыдыньский на миг задумался. А затем вдруг замер. Где-то в корчме – непонятно где, но точно здесь – раздался душераздирающий стон. Тихое, похожее на кошачье завывание, которое могло издать только существо, испытывающее невыносимую муку. Это был вопль страдальца. Он стих, но через мгновение повторился.

– Что это?! – едва не вскрикнул Савилла.

– Тс-с-с... – прошипел Дыдыньский. – Неужели жертва корчмаря? Нет, не может быть. Хотя...

Савилла снова припал ухом к двери.

– Хозяин-то, пан, вроде спать пошёл. Я слышал, как он на кухню вернулся. А сейчас кто-то ворота приоткрыл... Кто-то из корчмы вышел.

– Точно? Но кто? Корчмарь?

– Может быть, – Савилла отпрянул от двери. Подошёл к окну и распахнул ставни. Ветер с дождём тут же ворвался в комнату. Пламя свечи заметалось и погасло. Шум ливня усилился. Снаружи бушевала настоящая буря.

– Савилла! – прошептал Дыдыньский. – Иди за ним. В корчме двое: этот палач и Ясек. Выясни, кто вышел. Я попробую пробраться в подвал. Надо разобраться, что здесь, чёрт возьми, творится. Давай, не мешкай!

4. По следу

Дверь в кладовую была на замке. Дыдыньский попытался выломать его, но тот сидел так крепко, что все усилия оказались напрасными. Оставалось только найти ключ. Но где его искать? Наверняка у корчмаря на поясе. Значит, придётся сначала добыть его у этого живодёра.

Он осторожно двинулся на кухню. Замер, услышав оттуда громоподобный храп. Корчмарь спал. Дыдыньский тихонько толкнул дверь. К счастью, она была не заперта. Петли предательски скрипнули.

– Мм... Тяни верёвки, Ясек! – пробормотал во сне корчмарь. – Сильнее, ломай эти кости...

Дыдыньский огляделся. На кухне царил полумрак, лишь тлеющие угли в очаге слабо освещали помещение. Стены были увешаны тесаками, ножами и пучками трав. «Ничего себе коллекция», – подумал Дыдыньский, представив, как корчмарь мог бы их применить, если бы сейчас проснулся.

Шинкарь дрых на лавке, укрывшись медвежьей шкурой. На его мясистой, бугристой руке молодой шляхтич заметил клеймо палача – вытатуированные колесо и виселицу. Дыдыньский поискал глазами связку ключей, которую раньше видел у корчмаря на поясе. Вот она! Висит на крючке на стене, но путь к ней преграждает лавка со спящим.

Он прикинул, как быть. Перешагнуть через лавку? Исключено. Корчмарь был настолько дороден, что Дыдыньский неминуемо оказался бы верхом на его необъятном пузе, будто девка на брюхе своего ухажёра. Как же достать ключи? Перепрыгнуть? Да этот боров тут же проснётся. Шляхтич опустился на четвереньки. К счастью, под лавкой можно было пролезть. Он осторожно подполз к спящему. Пробираясь под корчмарём, Дыдыньский вдруг представил, что будет, если лавка не выдержит. Что ж, даже это лучше, чем палаческий пресс.

– Вытяяягивай жииилы... – промычал мастер заплечных дел. Дыдыньский замер. Придерживая саблю, чтобы не звякнула, он пролез под лавкой. Одним прыжком достиг стены, схватил ключи и...

...палач перевернулся на другой бок. У Дыдыньского ёкнуло сердце. Но корчмарь не проснулся. Он продолжал храпеть. Молодой шляхтич поспешно пролез обратно, а затем на цыпочках выскользнул в тёмный коридор. Сердце колотилось как сумасшедшее.

5. Казак

Казак прильнул к стене. Осторожно подобрался к главным дверям корчмы. Несмотря на морось, он различал размытые силуэты деревьев вокруг постоялого двора. Кто-то брёл к лесу – сгорбленная, едва заметная фигура. На плечах у неё покоилось что-то тяжёлое. Похоже на мешок...

Он бесшумно двинулся следом. Этот человек... кажется, Ясек. Значит, палач остался внутри. Казак с облегчением выдохнул. Он осторожно вошёл в лес. Теперь даже не нужно было петлять. Тропинка, по которой шёл тот человек, вела прямо, как стрела. Но в чаще стояла такая тьма, что он не видел ни зги. Дождь и стекающая с деревьев вода промочили его до костей. Уже через несколько шагов рубаха прилипла к телу.

Казалось, этой прогулке не будет конца. Он уже почти ничего не различал. Казак надеялся, что Ясек не свернул с тропы и не заводит его нарочно в дебри.

Вдруг казак вышел на небольшую поляну. Сквозь переплетённые ветви деревьев сюда пробивалось чуть больше света. В этом тусклом сиянии он заметил на другом конце прогалины чью-то фигуру. Мрачная, высокая, закутанная в тёмный плащ... Савилла выхватил саблю. Стал осторожно приближаться. Ветер всколыхнул ветви, фигура слегка шевельнулась. Она словно поджидала его. Это был не Ясек... Кто-то чужой. Но кто?!

Савилла подкрадывался. Медленно, без резких движений. Незнакомец шевельнулся, похоже, протянул руки, намереваясь схватить его. Тут казак прыгнул и рубанул саблей наотмашь. Промахнулся – клинок рассёк воздух. Но что-то с силой кольнуло его в лоб, царапнуло бритую голову, оставляя влажный след. Это могло быть только лезвие сабли или палаша... Савилла отпрянул, упал и перекатился под ближайшее дерево. Однако незнакомец остался на месте. Казак почувствовал, как тяжёлые капли стекают по лицу. Наверняка кровь... Он осторожно коснулся лба и обомлел. Ни царапины. Вообще ничего. Медленно поднялся, весь перепачканный, подошёл к таинственной фигуре и ткнул саблей. Она прошла насквозь, встретив лишь слабое сопротивление. Он протянул руку и нащупал колючие, острые иголки. Только теперь до него дошло, кто был его «противником» и что он чуть не изрубил можжевельник...

– Чтоб тебя! – выругался он сквозь зубы. Разозлившись, зашагал дальше по тропе. Вскоре деревья снова расступились. Здесь тоже было посветлее, чем в лесу. В слабом сиянии он узнал поляну, где они нашли яму с раздробленными костями. Осторожно заглянув в неё, он заметил на краю насыпи свежие окровавленные берцовые кости... Ясно, что их бросил сюда Ясек.

Он огляделся. Немого слуги нигде не было видно. Казак развернулся и быстрым шагом направился обратно к корчме.

6. Ошибка

Дыдыньский осторожно отпер дверь. Ключ скрежетнул в замке. Яцек тревожно оглянулся, но из кухни по-прежнему доносился мерный храп корчмаря. Он медленно толкнул дверь и, освещая путь факелом, вошёл в кладовую. Та оказалась маленькой, вытянутой, с низким потолком. На стенах висели огромные куски мяса и сала. Кровавый след, по которому он шёл, сворачивал вправо. У самой двери Дыдыньский заметил массивный дубовый пень с воткнутым в него окровавленным топором.

Молодой шляхтич осторожно приблизился к стене. Кровавый след обрывался у небольшого люка в полу. Склонившись над ним, Дыдыньский снова услышал душераздирающий, но тихий вой – стон, который мог вырваться только у человека, подвергнутого жесточайшим мукам. Яцек не знал, что ждёт его внизу. Тела убитых? Расчленённые трупы? Он был уверен лишь в одном – кто-то из жертв ужасного корчмаря всё ещё жив. Нужно спасать. Дыдыньский, разумеется, не рассчитывал найти за потайным люком пленённую девицу, тем более невинную – последних в Речи Посполитой почти не осталось, – но чувствовал, что обязан туда спуститься. Приподняв тяжёлую крышку, он увидел лестницу, ведущую вниз. Яцек осторожно начал спускаться и вскоре оказался перед небольшой запертой дверцей...

– Аууу... Дауууу... – донеслось снизу. Сердце Дыдыньского бешено заколотилось. Он аккуратно отодвинул засов и толкнул дверь...

Комната, в которую он вошёл, напоминала пыточную. На стенах висели связки кнутов, плетей и нагаек. Посреди помещения стояло большое деревянное ложе, рядом – винты, колодки, ремни и палаческие прессы. На почётном месте красовались испанские сапожки, явно не предназначенные для украшения изящных дамских ножек. В углу виднелась клетка со скелетом. Когда Яцек вошёл, стон внезапно оборвался. В щель приоткрытой двери молниеносно выскочила кошка... Дыдыньский растерянно огляделся. Он и подумать не мог, что источником таинственных звуков окажется животное... Заметив на полу следы крови, ведущие в угол, он направился туда... К стене был прислонён окровавленный мешок, набитый чем-то мягким. Дыдыньскому пришла в голову мысль, что там человеческие головы, но, развязав верёвку, он увидел сверху тушку мёртвого кролика, обезглавленного по-палачески. Он схватился за голову. Теперь-то он понял, что произошло чудовищное недоразумение...

– Ты что здесь делаешь, пан?! – прогремел голос, похожий на раскат грома. Дыдыньский обернулся. В дверях пыточной стоял палач с тесаком в руке. Пан Яцек вдруг осознал, что давненько не попадал в такую передрягу.

– Я думал, вор забрался! – рявкнул трактирщик. – Никогда бы не подумал, что шляхтич может вломиться в чужую кладовку и шарить по чужим вещам! И зачем ты, пан, мою кошку Крутицу выпустил?! Теперь она с котятами вернётся!

Дыдыньский молчал. Он попятился, прислонился к ложу пыток, а затем резким движением выхватил саблю.

– Давненько я не рубил шляхетских голов! – прорычал палач.

– Пан, пан, вы где?! – раздался сверху крик Савиллы. Дыдыньский с облегчением вздохнул. На лестнице загрохотали тяжёлые шаги, и за спиной палача возник казак с пистолетами в руках.

– Что ж, хозяин, – пробормотал Дыдыньский. – Похоже, мы малость ошиблись. Прошу прощения. Пожалуй, нам пора поблагодарить за гостеприимство и откланяться.

7. Дыдыньский в замешательстве

Они долго стояли над ямой, найденной в лесу. Дождь уже прекратился. Выглянуло солнце, но утро всё ещё оставалось туманным и зябким. Дыдыньский мрачно уставился под ноги. Его взгляд задержался на валяющихся в грязи костях кроликов, зайцев и крупного скота. Ни одна из них не была человеческой.

– Чёрт побери, Савилла. Как же мы так лопухнулись?

Казак промолчал. Дыдыньский развернул коня и тронулся дальше по дороге. Он надеялся, что вся эта история не разойдётся по округе и не дойдёт до Саноцкой земли. В конце концов, это могло здорово подмочить его репутацию. Он ехал не торопясь, но даже не заметил, как проехал мимо заросшего травой надгробия, притаившегося в густых кустах. Только Савилла приметил маленькую каменную табличку на могиле. Ему едва удалось разобрать полустёртую надпись. Томаш Воля... Да, казаку показалось, что он уже где-то слышал это имя. Вот только вспомнить где – хоть убей не мог...

8. Тайна корчмаря

Ранним вечером палач снова спустился в свой любимый подвал. Он надеялся, что теперь ему не помешает никакой незваный гость. Удобно устроившись у палаческого ложа, он вытащил из окровавленного мешка, из-под мёртвых кроликов, то, что осталось от Хвостика. Бедолага-купец, видать, родился под несчастливой звездой, раз всего два дня назад его угораздило завернуть в эту корчму. Трактирщик внимательно осмотрел кости и печень, а затем потянулся за кинжалом, долотом и молотком. Внутри костей было то, что уже больше ста лет являлось для него самым ценным: костный мозг. Добавленный в алхимический раствор красной тинктуры, он придавал ей невиданную силу. А для палача это означало лишь одно – ещё больше жизни. Да, у трактирщика теперь и впрямь было работы невпроворот...

Слово дворянина

1. Замок скорби

Это были похороны видного дворянина. Сотни мерцающих свечей освещали убранство костёла. Тени скользили вдоль колонн, прятались за пилястрами. Жёлтый свет пламени выхватывал из мрака очертания каменных эпитафий, надгробий и статуй. Он придавал блеск портретам и скульптурам – изображениям гордых мужчин и красивых, величественных женщин; ангелам, опирающимся на алебастровые украшения, и каменным черепам. Освещал барельеф, на котором был изображён шляхтич в жупане с петлицами, подбоченившийся правой рукой. Левую он протягивал смерти, которая как раз приглашала его на танец.

Костёл был полон шляхты, мещан и челяди. Стены, обитые чёрным сукном, глушили эхо. Восемь гайдуков в чёрных жупанах, подпоясанных широкими и тяжелыми кушаками из золотой парчи, несли к алтарю простой деревянный гроб, покрытый красной тканью. По бокам шли члены монастырского братства со свечами в руках. Их головы были скрыты под капюшонами. Они тихо выводили погребальную песнь. Позади следовали слуги в делиях и кафтанах, несущие золотую булаву, конскую сбрую, саблю, калкан[1] и каменный гербовый щит...

Это был простой герб. Подкова и два креста. Любич.

За слугами шествовала толпа шляхты. Сияли бритые головы панов-братьев, смешивались пышные усы, делии и ферязи, волчьи и медвежьи воротники, жёлтые и карминные цвета жупанов.

Двое старых слуг поддерживали молодую женщину в чёрном. Несмотря на траур, она шла к алтарю с прямой спиной. Споткнулась, когда нога попала в щель каменного пола. Один из сопровождающих шляхтичей протянул руку, чтобы помочь, но она отмахнулась резким жестом.

Гроб установили на величественном castrum doloris[2] – на катафалке, украшенном резными головами орлов и волков. Высокие античные колонны возвышались над постаментом, поддерживая арку, затянутую чёрным крепом. Две скульптуры ангелов соприкасались крыльями, а блики от огня свечей мерцали на их лицах.

Когда подул ветер, огоньки свечей заколебались. Взметнулись вверх, и на белой стене тени на мгновение сложились в силуэт встающего на дыбы коня с всадником в развевающемся плаще...

Гайдуки отступили, открывая прибитый к крышке гроба портрет.

Каштелян Лигенза.

Это был надменный шляхтич с длинной седой бородой и глазами, пылающими гневом. Его лицо украшали несколько шрамов, полученных в битве. Даже после смерти он смотрел на мир огненным взором. Никто и ничто не могло укрыться от его внимания.

Члены братства продолжали петь. Их голоса звучали печально и скорбно под высокими сводами. Они затихали постепенно, мягко, пока, наконец, не воцарилась тишина, прерываемая далёким завыванием ветра.

Храп коня, стук копыт!

Один из прислужников испуганно огляделся. Нет, показалось. В костёле стояла тишина.

Перед castrum doloris выступил седой священник.

– Пан каштелян Лигенза!

Ветер завыл вокруг костёла. В боковом нефе грохнули неплотно закрытые ставни.

– Пан каштелян Лигенза, – повторил громко священник, – из праха ты вышел и в прах обратишься. Приходишь к Господу нашему не в кармазиновой делии и не на коне с убранством, не с саблей и в сверкающих доспехах, а нагой и безоружный. Вот завершил ты странствие жизни своей, оставил почести, великолепие и чины. За все грехи ты искупишь вину, а род твой никогда уже к славе не будет призван.

Каменный щит с гербом Любич с грохотом упал на пол. Раскололся на три части; его осколки рассыпались перед castrum doloris. С крышки гроба, с шестиугольного портрета, смотрело на них лицо каштеляна галицкого Януша Лигензы, старосты брацлавского, долинского, контского, дыновского, билгорайского, меречицкого...

Булава с грохотом упала на пол перед гробом. За ней рухнул калкан. Потом железный щит, конская сбруя, палаш, рапира... Высокий гайдук занёс над головой саблю-карабелу. Одним быстрым движением переломил её пополам и швырнул к лику мёртвого каштеляна.

Все молчали. Стояла такая тишина, что было слышно, как потрескивают свечи. Священник отступил от гроба. Огни померкли.

Вдруг раздался стук конских копыт. Грохот приближался, нарастал. Наконец прогремел у самых врат храма. И тогда все медленно, будто во сне, обернулись ко входу.

Между колоннами стоял огромный вороной конь с огненными глазами. На нём восседал могучий всадник в чёрных доспехах и разорванном плаще. В руке он сжимал чёрную саблю.

Всадник тронулся с места. Конь шёл шагом, громко храпел, косился по сторонам и ржал. Подковы мерно били по каменным плитам, вызывая под сводами громовое эхо, заставляя дрожать от ужаса. Никто не смел шевельнуться... Но вот один из гайдуков вздрогнул. Он всматривался во всадника, а рука его сама потянулась к прислонённому к стене полгаку – короткому мушкету...

Конь рванулся вперёд. Ураганным галопом помчался к алтарю, высекая искры подковами. Когда он влетел в освещённую часть храма, на эмалированных доспехах всадника заблистали голубые лилии. Скакун прыгнул к castrum doloris, всадник осадил его перед гробом, привстал в стременах и рубанул по погребальному портрету каштеляна. Удар был страшен. Металлическая пластина[3] с портретом легко оторвалась от крышки гроба и улетела в угол, прямо в зияющую пасть открытого склепа. Всадник обвёл взглядом присутствующих. Никто не видел его лица под тяжёлым забралом немецкого шлема.

– Чёрт! Дьявол! – раздались крики со скамей. – Чёрный всадник!

– Горе нам!

– Хватайте его! Держите!

Грохот выстрелов прокатился громом под сводами храма. В нефах и за скамьями засверкали вспышки пистолетов и самопалов. Пули засвистели вокруг чёрного всадника. Крики и стоны взметнулись под потолок, топот ног смешался с лязгом оружия. От главного нефа уже бежали гайдуки с саблями, челядь с копьями и алебардами. Со стороны часовен загрохотали подкованные сапоги благородных панов-братьев, засверкали обнажённые сабли и палаши. Все, кто мог, бежали к алтарю.

– Окружай его! Взять чёрта! Не щади!

Подбежавший гайдук каштеляна ударил коня протазаном в живот. Вороной взвился на дыбы, развернулся на месте, уходя от атаки. А потом прыгнул вперёд, сбивая противника. Чёрная сабля со свистом опустилась, разрубая первую голову. Конь заржал, а потом бросился в водоворот схватки. Всадник развернул его влево. Молниеносно перевернул клинок лезвием вниз, отбил удар, нацеленный в бок коня, а потом хлестнул противника по шее. Шляхтич в жёлтом жупане захрипел, рухнул на пол прямо под копыта, а конь растоптал его и прыгнул дальше, расшвыривая тех, кто стоял ближе всего.

Чёрный всадник пригнулся к седлу. Он наносил удары со скоростью молнии, с силой грома сея смерть и разрушение. Враги теснились со всех сторон, пытаясь окружить его, прижать к стене, достать остриями рогатин. Но он не подпускал к себе никого. Неуязвимый в доспехах, он нёсся как вихрь по каменным плитам. Молодой служка схватил его за левый наплечник, повис на нём, пытаясь стащить с седла. Но всадник молниеносно ударил саблей из-под мышки и вонзил остриё прямо в сердце.

Другой слуга вскинул аркебузу для выстрела. Чёрный настиг его прежде, чем тот успел опустить курок на полку, и одним быстрым ударом лишил жизни. Падающее ружьё выстрелило в воздух, пуля ушла во мрак, попала в крыло ангела, отколола его и сбросила на пол.

Шляхта, гайдуки и простолюдины разбежались в панике. Чёрный всадник развернулся кругом, в боевом исступлении ища противников. И нашёл! Со стороны часовни на него шёл священник с крестом и кропилом в руке.

– Дух нечистый, дьявол во плоти! Сгинь, пропади!

Священник плеснул во всадника святой водой. В тот же миг вороной конь взвился на дыбы, ударил священника копытами, и тот упал навзничь, ударился головой об узорчатый пилястр, осел на землю. Кровь брызнула на мрамор, на эпитафии и траурные хоругви.

Конь отпрянул, ржа и хрипя. Налетел крупом на гроб, столкнул его с катафалка, сбил свечи, опрокинул их с треском. Лёгкие драпировки и тяжёлый бархат тут же занялись огнём. Пламя взметнулось высоко вверх. Поднялось до самого потолка, загудело...

Всадник направил коня к скамьям. Видно, у него была какая-то тайная цель. В костёле воцарился хаос. Все кричали, бежали или хватались за оружие. Драпировки и обивка разгорались всё ярче.

Чёрный всадник врезался в толпу, с грохотом опрокидывая скамьи. Старый шляхтич направил оружие ему прямо в грудь. Но хоть кремень и высек искру... пистолет не выстрелил! Всадник рубанул саблей, а старик отшатнулся, с криком рухнул в зияющий провал катакомб и покатился по ступеням в глубину склепа.

Огромный скакун прыгнул вперёд, а потом заржал, сдерживаемый твёрдой рукой.

Он остановился перед стройной фигурой в чёрном.

Женщина подняла взгляд. В её глазах сначала был гнев, потом страх, а под конец – ужас. Позади, у алтаря, взметнулось адское пламя. Взвилось высоко, пробралось через окна и жадно охватило крышу апсиды костёла. Огонь распространялся быстро, вздымаясь вверх столбами.

– Пожар! Горим! – раздались крики. Все, кто мог, бросились наутёк. В панике выломали боковые двери. Толпа хлынула к выходу, топча и давя упавших.

Женщина вскрикнула от страха. Обернулась, побежала. Чёрный всадник настиг её в два прыжка. Наклонился в седле, отпустил саблю, повисшую на темляке, схватил беглянку за талию и поднял с земли. Перекинув её через переднюю луку седла, помчался галопом к выходу.

Он был уже близко к дверям, может быть, в шаге от выхода. Позади оставались сумятица и зарево пожара. Впереди – путь к свободе.

Всадник перемахнул через открытые двери и вылетел наружу. Резко осадил коня, так что тот встал на дыбы, заржав. У ворот церковной ограды, преграждая путь, застыл белоснежный жеребец. В гусарском седле восседал шляхтич в высокой шапке и делии, небрежно наброшенной поверх сверкающей кольчуги.