Текст книги "Пиарщики пишут"

Автор книги: Wim Van Drongelen

Андрей Травин

Андрей Травин родился и живет в Москве. C 1994 года по настоящее время – работник Русского Интернета. Номинант нескольких конкурсов русской сетевой литературы Арт-Тенета. Автор одной книги (ABF, 1997) и примерно 250 публикаций в бумажных журналах (плюс такое же количество интернет-публикаций).

Испанский цикл

I. Кадис. Несколько строк на языке суши.

 
Город, не подпускавший близко морских чудовищ,
впускавший цыган, пиратов и танго местного края.
Кадис, имеющий много разных сокровищ, прозвищ —
город, который назвали на языке чаек «Каи».
Песни его приходят к зовущим «спасите души!».
Он их пускает на ветер, как обитателей голубятен…
Я пишу дневники на местном языке суши,
Этот язык гортанен, прост и очень понятен.
Главный старожил здешний – это морской ветер:
несколько тысячелетий изнашивает ступени.
Он уже столько пожил на солнечном белом свете,
что единственный в городе вовсе не ищет тени.
Ангелы и прозрачные птицы делят небеса над собором.
Горлицы и голуби делят полуостров, как кладезь.
Ты ж, словно птица, тоже наполняй свою глотку вздором,
хоть в нем другим понятно будет лишь слово «Кадис».
 
 
Словно из моря на сушу, можно брести в потемках,
а потом очутиться на дивном Береге Света,
чтобы попробовать пяткой береговую кромку
и вдруг почувствовать кожей всю остроту ответов.
Важно, что всем отсюда видится мир просто —
так, как он представляется глядящим с марса матросам.
Как языки в поцелуе – эти бухта и полуостров,
и потому на языке суши обычно не до вопросов.
Их и не вымолвить толком, да и они неуместны.
Звезды для нас не меняются, но становятся четче.
Великолепие сверкания правды прелестно,
также, как море на солнце, не правда ль, Отче?
Чистого сердца достаточно, чтобы разыскать Север.
Чтобы идти против ветра, нужен косой парус.
Чтобы отыскать смыслы, их можно искать в припеве.
Чтобы отплыть до Америки мало посетить Кадис.
 
 
Солнечный город обычно небо не хмурит,
предрекая непоседливым новые повороты.
И буревестник не тратит сил на предсказание бури,
их оставляя только в любимых водоворотах.
Шкот натянут басовой струною над океаном погожим —
так отправлялась, наверно, из порта «Санта-Мария»…
А мы с тобою теперь-то всего лишь можем,
что пить свой кофе в форте Канделария…
Наши жизни до края наполнены лишним уютом,
словно мы рождены были только для философий,
и потому судьба к нам не раз повернется ютом,
что мы сидим на морском берегу, потягивая свой кофе.
Дует, будто сквозняк из дыры в Европе, здесь ветер странствий.
Но даже в таком интересном особом месте
только и можем по существу заявить пространству,
что добровольно и радостно будем вместе.
 
 
Если жить будешь дальше, надувая живот, как парус,
также и ты узнаешь: не лучший подарок – книга…
Та, кто утробой примет здесь океан, как пару,
вряд ли возьмет в подарок вафельницу в виде брига…
Чайки и прозрачные птицы делят небеса над собором.
Если среди них – буревестник, живи это утро, каясь,
а не только, как чайка, наполняй свою глотку вздором,
в котором другим понятно будет лишь слово «Кадис».
Гам и шум океана дуэтом приходят в уши.
Солнце в воде превращается в россыпи белых пятен.
Я пишу тебе строки на местном языке суши,
этот язык, как видишь, очень красив и внятен.
Последнее, что я видел, покидая родимый Каи —
между землей и небом полоску цвета шафрана.
Что это было, нынче уже я, пожалуй, знаю —
незажившая рана, рана от океана.
 

___________________________________________________

Cadiz, Gadir, Gades, Cai – названия Кадиса.

Последнее из перечисленных прозвищ используется местными жителями.

Candelaria – форт при входе в Кадисскую бухту, теперь там кофе и танцы.

II. Соледад и Долорес

 
Ночи те стали снами.
И не встретятся вскоре
женщины с именами
Соледад и Долорес.
 
 
Знал Любовь и Надежду,
и любил Веру прежде,
не Соледад и Долорес —
Одиночество, Горе.
 
 
Где лимонные рощи,
вряд ли девушки слаще,
жизнь, конечно, не проще…
Да и счастье не чаще…
 
 
в тех краях, где с пеленок
называют девчонок —
Соледад и Долорес —
Одиночество, Горе.
 

________________________________________

Soledad (исп.) – одиночество, тоска, уединение. Dolor (исп.) – боль, скорбь, сожаление, раскаяние.

III. Корица и гвоздика

 
Корица, гвоздика —
страстные пряности Юга,
как будто бы звуки цыганской гитары дикой.
Корица, гвоздика.
Как южное солнце, они обжигают и в то же время ласкают.
 
 
Корица, гвоздика.
В то снежное утро, когда я с жизнью расстанусь,
вспомню, наверно, и южную пряность.
Корицу, гвоздику.
 

_________________________________________

Canela y clavo (исп.) – «Корица и гвоздика» – название целого ряда испанских песен.

IV. Сигирийя

 
Как до самых окон
пролилась луна большая
вниз лимонным соком.
 

_________________________________________

Siguiriyas (исп.) – одна из форм фламенко и канте хондо.

V. Севилья в мае

 
А в Севилье сегодня новолуние и новильяда.
В кафе никто не заметит, что луна повернулась задом,
пока насыщаются желтым цветом севильские стены
от вечернего солнца и чуть-чуть от арены…
 

___________________________________________

Novillos (исп.) – новильяда, то есть коррида для бычков моложе трех лет.

 
А в Севилье сегодня новолуние и новильяда,
в кафе никто не заметит, что судьба повернулась задом,
пока насыщаются красным цветом севильские стены
от закатного солнца и чуть-чуть от арены.
 

VI. Мадрид. Лас-Вентас.

 
Вот черный бык после трех атак,
мотнул косматою мордой в пене,
и, как затменье – недобрый знак,
надвинулся в солнечный круг арены.
 
 
Но жизнь быка отлетает прочь.
он платит жизнью и без расплаты.
На шкуре черной, как будто ночь,
алеет кровь, словно цвет заката.
 
 
Но солнце жарит песок в ответ,
быки и кони снуют по кругу.
И в круге первом и тень, и свет,
стараются не мешать друг другу.
 
 
А пасодобль звучит весь день,
и черный бык, и тореро в белом
свою уже удлиняют тень,
чтоб ей свободней покинуть тело.
 
 
И новый бык, что черней, чем мрак,
уже надвинулся с мордой в пене,
сам, как затменье – недобрый знак,
на яркий солнечный круг арены.
 

__________________________________

Plaza de Toros de Las Ventas – арена для боя быков в Мадриде.

Passodobl (исп.) – вообще танец, здесь – музыкальная тема, воинственный, сдержанный ритм которой звучит на корриде.

VII. По дороге в Херес. На границе.

 
Осталось немного
до белых испанских стен:
светлеет дорога
плохой полосы взамен.
Маячит граница,
и виза в моих руках
лежит, как синица,
а самолет – в небесах.
 
 
Пересечь не удастся, похоже,
рубежа лишь условного…
Ах, зачем нам прокрустово ложе
Ах, зачем нам прокрустово ложе
Ах, зачем нам прокрустово ложе
вместо любовного?
 
 
В дозоре не спится:
границы тревожен путь.
Вдвоем не ложиться —
то, значит, и не уснуть.
На этой границе
свободно живут вполне
столь разные птицы,
а журавль – в западне…
 
 
Наши лица становятся строже
от общенья духовного.
Так зачем нам прокрустово ложе
вместо любовного?
 
 
Любой из нас может
дотронуться только вдруг…
Так чувственна кожа
в касаниях наших рук.
И тело гитары
чувствительно, словно плоть,
и сердца удары,
как возгласы «жив Господь!».
 
 
Наши лица становятся строже
от общенья духовного.
Так зачем нам прокрустово ложе
вместо любовного?
 
 
Надежда и вера
приходят с границы снов,
как «дэ-ла-фронтера»
в названиях городов.
Раз я улетаю,
границу беря с собой,
то даже не знаю,
как я возвращусь домой.
 
 
Пересечь не удастся, похоже,
рубежа лишь условного…
Ах, зачем нам прокрустово ложе
Ах, зачем нам прокрустово ложе
Ах, зачем нам прокрустово ложе
 вместо любовного?
 

______________________________

De la frontera (исп.) – дословно «с границы». Приставка «de la frontera» появилась в названиях андалусских городов, которые в былые времена стояли на границе с арабскими владениями, к примеру, Jerez-de-la-Frontera.

VIII. Гранада. На родине поэта.

 
Красные и сухие
дороги Андалусии.
Рядом кресты поставят
умершим из-за Люсии.
 

________________________________

По мотивам стихотворения Гарсия Лорки «De profundis».

IX. Кадис. Квартал Ла-Винья.

 
В час отлива на краю океана лучше, чем в полный штиль,
хоть добавляет соленому ветру свой запах морская гниль.
Так океан, качнувшись на запад, примером напомнит мне:
дескать, делай, как я, чтоб оказаться на другой стороне.
 
 
Будто в лавину, попавшим в Ла-Винью – только горстка камней,
сверху накроет лишь ветром и солнцем, снизу лишь пеною дней.
Но океан, качнувшись на запад, примером укажет мне:
дескать, делай, как я, чтоб оказаться на другой стороне.
 

____________________________________

Barrio de La Vina – самая западная часть Кадиса.

X. Москва. Первая история в ритме танго.

 
Я не могу посмотреть на Москву из ласточкина гнезда,
чтобы увидеть тебя счастливой…
городские волки способны к полету, но не всегда,
а только когда безусловно живы.
 
 
Ты обычно танцуешь хастл, я танцую сальсу,
но мы встречаемся на концертах фламенко.
Чаще
это более уместная территория для тех, кто любит,
потому что настоящее легко сочетается с настоящим.
 
 
Сохранять влюбленность – это внутренняя работа.
Но без капель любовного пота
кто проделывать ее станет?
От нашей взаимности сохранилось дневниковых записей больше,
чем случилось реальных свиданий.
 
 
Волк-одиночка – это красивая фраза,
символ нездешний, как гитара фламенко.
Где в Москве бы повыть? Сразу
такое место отыскать не удалось тут.
И вот только начинаю я лезть на стенку,
кто-нибудь заходит и спрашивает: «Что стряслось-то?»
 
 
А что стряслось? Год разделен на части.
Я по расстрельной статье «нелюбовь» приговорен к высшей мере.
И теперь, обретя большие потери,
как всякий смертник, задумываюсь о счастье.
 
 
Если несколько грамм души ощущаются, как тяжелый камень,
тогда
я зачем-то спешу долюбить драматически и торопливо…
Я не могу посмотреть на Москву из ласточкина гнезда,
чтобы увидеть тебя счастливой…
 
 
Но знаю, что над тобою небо не хмуро.
И пронзительное твое счастье тебя, недотрога,
может даже заставить поверить в Бога,
не только в Амура.
 
 
Я так радуюсь твоему счастью, что не звоню по утрам,
даже тихим
говором опасаясь разбудить лихо…
Вчера ходил с подругой на концерт группы «Выход».
Но не уверен, что это – выход.
 
 
Он лишь в том, чтобы рассказывать истории в ритме танго,
не лезть на стенку,
выходить на охоту в городские чащи…
Мы встречались на концерте фламенко,
где настоящее легко мешается с настоящим.
 

XI. Кадис-Буэнос-Айрес-Москва. Вторая история в ритме танго.

 
В языках, читающихся слева направо,
кисть пишущего совершает круговые движение против часовой стрелки.
Так письменная речь пытается остановить мгновенье,
чтобы подобрать слова для уходящей натуры.
 
 
Поскольку теперь от руки пишут только стихи и открытки,
даже интернет-дневник не способен остановить время.
Не пишущие стихов обречены на пытки
попыток зафиксировать чувства,
надолго остаться с теми,
 
 
кто готов был отправиться с ними вместе
в направленье норд-оста иль зюйд-зюйд-веста…
Им хорошо удается только свернуть от темы
причинных слов и причинного места…
 
 
Некоторые люди не выдерживают долгие чувства.
Некоторые поэты не чувствуют длинных строчек.
Но мне кажется, что танец делают высоким искусством
именно тексты, где перкуссия – вместо точек.
 
 
И я с удовольствием записываю новые строфы.
Так полагается делать, когда нет любви как цели.
Я теперь ежедневно пью очень много кофе
и еще очень много лежу в постели.
 
 
Редкие люди взрослеют душевно красиво.
Тебе удается.
Но до танго ты не повзрослела:
так что слушай мои истории
и будь счастливой.
 
 
Танго – это ведь танец «туда-и-обратно»:
из Кадиса – в Буэнос-Айрес, оттуда – в Париж, вероятно,
так путешествуют в трюмах вина бутыли —
чтоб их однажды в Москве открыли.
 
 
Тысячные купюры трачу, не успев разменять на мелкие.
Губы вместо эпитетов жгут глаголы —
так под звуки танго против часовой стрелки
танцоры движутся по краю танцпола…
 
 
Уходящие налево делают выбор сердцем?
Не всегда! Просто однажды открылась дверца…
И вот уже мой год Волка
преломился напополам, как двустволка…
 
 
…а теперь я пишу в рифму слева направо,
двигая кистью против часовой стрелки,
словно возможно посредством письменной речи
удержать не тебя, но хотя бы время…
 

_____________________________________________

Кадис – родина цыганского танго. Его, как и другие танцы фламенко, танцуют в одиночку. Будучи привезенным в Аргентину, оно видоизменилось и стало тем парным танцем, который мы знаем.

XII. Москва. Последняя история в ритме танго.

 
Танго – это танец на четыре счета:
уно, дос, трес, куатро…
Но в этом начинаешь понимать что-то,
только когда жизнь пересекает экватор.
 
 
Танго – это танец на четыре доли.
У каждого из нас доля своя – все просто!
Но в сильную долю чувствуешь больше боли,
во всяком случае, так бывает у взрослых.
 
 
И уж лучше рассуждать о шагах или ритмах,
потому что тогда нет нужды виновато утверждать,
что я в отличье от танго
не обладаю совершенством квадрата.
 
 
В начале каждой строки писем —
словно скрипичный ключ, твое имя.
И уже, кажется, на четыре такта мыслим, правда,
каждый имеет свое «во имя».
 
 
И вот в ритме танго на счет «четыре»
я говорю, рассчитывая, что услышишь,
как раз о том, что счастье случается в мире,
про «дважды-два» и про «третий лишний»…
 
 
Танго – это танец на четыре счета:
уно, дос, трес, куатро…
Девушку забирает последний по счету…
Четыре истории есть – и хватит.
 

Волк

 
Когда лапы ложатся так мягко на снег,
в нем почти не оставив следов,
это начался бег, что похож на побег
неизведавших страха волков.
 
 
Я бегу чуть касаясь снегов, устремясь,
не затем, чтоб кого-то догнать,
Монотонно и страстно дыша, как молясь.
Это – бег лишь затем, чтоб дышать.
 
 
Ведь уже наступили полярная ночь
да и собственной жизни закат.
И вся поздняя мудрость мне может помочь,
только бросив в побег наугад.
 
 
И пока еще близкой весны не сулит
нам смертельная бледность снегов,
надо мной небо звездами ярко горит
ясно, как смысл жизни волков.
 
 
И в мельканье еловых и собственных лап
наконец замедляется мысль.
И безумного этого бега хотя б
на бегу понимается смысл.
 
 
Когда лапы ложатся так мягко на снег,
в нем почти не оставив следов.
Значит, в новую жизнь может быть лишь побег,
а не тысячи тысяч шагов.
 
 
С легким сердцем почти не оставлю следа
от изящных по насту прыжков.
я сегодня в ночи одинок как звезда,
что горит не в созвездии Псов.
 
 
И вот воздух вдыхая с огромных высот,
словно холод далеких миров,
этот бег превращу я однажды в полет
и совсем не оставлю следов.
 

Север

 
Здесь обжигать одинаково кожу
могут и пламя, и лед.
Только мороз через горло нам все же
душу сильней обожжет.
 
 
Словно горячий чай в кружках иззяблых
души тепло в нас хранят.
Словно свеча в ледяных канделябрах,
в северных скалах закат.
 
 
Всякий бродяга, на cевер шагая,
бродит, как будто вино,
с каждым днем градус широт повышая,
тех, что пьянят нас давно.
 
 
Здесь земли – белые, лица же – черны:
мир этот, как негатив.
Вот он безлюдный, как рай, и просторный.
А я пока еще жив.
 
 
Впрочем, и cмерть в своих белых одеждах
не различить среди льдов.
Но все ж она ожидает здесь прежде
ночи холодной покров.
 
 
Только не скоро подсвечник ледовый
будет, как воск, оплывать.
Над Заполярьем закату багрово
сколько еще догорать?
 

Холодный страх

 
Когда меня холодный страх
взять хочет на испуг.
И, словно трещина во льдах,
чернеет ночь вокруг.
Когда как будто неземной
пейзаж предстанет здесь.
И в снежной пыли лед стеной,
как в лунной пыли весь.
 
 
Ничто не вечно под луной
и даже мерзлота.
Но сколько тянется порой
ночная темнота!
Как на века стоят вдали
холмы снегов за мной.
И многолетний лед земли
уже совсем седой.
 
 
Рассвет иль смерть искать средь туч —
решает каждый сам.
Я жду: когда же первый луч
падет к моим ногам,
тех о прощении моля,
кого в ночи бросал,
кого холодная земля
гнала от белых скал.
 
 
Как и Господь, всех не спасет
божественный восход.
Заставит, как благая цель,
мороз идти вперед.
Пока меня холодный страх
взять хочет на испуг,
и, словно трещина во льдах,
чернеет ночь вокруг.
 

Песня на буддистский мотив

 
Не узнаешь смерти год
даже в «Книге Перемен».
И бессмысленен черед
самому себе измен,
ведь, подобно сатане,
не окажется рогат
Бог, что явно есть во мне
и ни в чем не виноват.
 
 
Не бросай прощальный взгляд.
Смерть куплетом не зови.
Красной прорезью закат,
как у дев Врата Любви.
Для кого-то через них
путь в Небесные Врата,
мне ж лишь собственный мой стих
побывать поможем там.
 
 
Я не тот, кого с ума
ночью сводит небосвод.
Но бездарным задарма
нестерпимо жить и год,
ведь греховные года
даже смерть не зачеркнет.
Только талая вода
память смоет, унесет.
 
 
Не бросай прощальный взгляд,
скорбно сжав свои уста.
Красной прорезью закат,
как у дев Любви Врата.
Может быть, один искус
их коснуться языком,
возвращает к жизни вкус,
только смысл ее не в том.
 
 
Вновь начертится на фон
неба серого холста
профиль голых веток крон
иероглифом с листа.
Только кто же мне прочтет
предначертанность Небес?
Не узнаешь смерти год
даже в «Книге» всех чудес.
 

Мементо-море

 
Есть одно на свете море
под названием Мементо.
И в него впадает Лета,
что приносит прах и пыль.
 
 
И в его зеленых водах
много глючного абсента.
Там бывают быль и небыль,
а сегодня полный штиль.
 
 
Знаешь, здесь такое
очень часто бывает,
длится то полгода, то полчаса…
Если умерли страсти,
то ветра забывают
дуть хотя бы немного
нам в паруса…
 
 
Есть одно Мементо-море,
и его тугие волны
нас еще не раз с тобою
друг над другом вознесут.
 
 
В нем встречаешься на горе
с треугольником любовным,
чья губительность сравнима
с треугольником Бермуд.
 
 
В этом гиблом море
часто водятся спруты
и чудовища разные могут быть.
Лучше помнятся чувства.
А другие минуты
почему-то не жалко совсем забыть.
 
 
В этом очень странном море
под названием Мементо
затонувшие фрегаты
будут век на дне лежать.
Если связаны канаты
были в трудные моменты,
то теперь узлы морские
не удастся развязать.
 
 
В этом гиблом море
часто водятся спруты,
и чудовища разные могут жить.
Лучше помнятся чувства.
А другие минуты
почему-то не жалко совсем забыть.
 

О плотской любви

 
Время любви отсчитывается вот так:
чак-чак, чак-чак.
 
 
Минуты склеены мёдом,
тела сплетенные – пОтом.
Мы помним, откуда родом,
но и на наших широтах
время любви отсчитывается вот так:
чак-чак, чак-чак.
 
 
Вроде бы нашим струнам
звенеть от балтийских бризов.
Мы гадаем по рунам —
не по книгам Хафиза.
Но ходики лежащим вдвоем отсчитывают вот так:
чак-чак, чак-чак.
 
 
Могли бы смотаться в Питер,
зная, что, как ни крути:
любовь – восточный кондитер,
и с места ей не сойти!
Медовый месяц отсчитывают лишь так:
чак-чак, чак-чак.
 

Примечание:

Чак-чак – самая известная сладость татарской кухни. Состоит из мучных овальных палочек, склеенных медово-сахарным сиропом. В русской кухне аналогичная сладость называется "хворост".

Мечтающей о море

 
Корабли, называемые именами звезд,
по ночам бороздят океаны, как небосвод.
И какое-то судно «Вега» во весь свой рост
в удаленном море будет встречать восход.
Паруса покраснеют сначала, как сам Арктур,
и зазолотятся позже, как будто Ра,
а затем побелеют полностью поутру,
словно Вега, в небе виденная вчера…
Даже если из их имен ни одно не знать,
те же звезды будут морю светить всегда…
Ну а если повод найдется кого назвать:
ее звали Лиза, она мне была звезда.
 

Тариф «Летний Unlimited»

 
Я не хочу приближения осени, ибо до фени
мне бабье лето, как им мой куплет – до звезды.
Но мой будильник дает свой звонок к перемене
времени года и жизненной борозды.
 
 
Смены сезона не хочется – лето дороже
золота осени, так потерявшего ныне в цене.
Хочется мне, чтобы раны лечил подорожник —
без старых истин, что вызрели в новом вине.
 
 
Я не хочу приближения осени, ибо в отчизне,
где мною столько бездарно растрачено лет,
даже мой вкус (вроде бы сохранившийся) к жизни
сильно напомнит мой незаработанный хлеб.
 
 
Я не хочу, чтобы осень пришла к нам так скоро.
Лето растягивать в наших несжатых полях – не ахти.
Осень окрасит мой город в цвета светофора,
где на зеленый всё реже удастся пройти.
 
 
Я не хочу приближения осени, ибо нагая
женщина или свобода приятней сто крат.
Ну а прозрачность лесов, где листва облетает,
нам позволяет лишь больше увидеть утрат.
 
 
Мне б, как до вечного лета, прожить до могилы,
чтоб напоследок сказать «ничего не успел!»
и замолчать, почему-то роняя мобилу,
где был оплачен мой летний тариф «беспредел».
 

Сатурн

(на мотив Жоржа Брассанса)

 
Хотя по сведеньям сумбурным
ему подвластны времена,
и назван он людьми Сатурном,
он – разве бог? Он – сатана.
 
 
Идет в любую он погоду.
Его ничем не удивить.
И потому он топчет годы,
не в силах шаг остановить.
 
 
Ему б порою было кстати
оставить стрелки на часах.
Но свой налог на соль мы платим
крупинкой соли в волосах.
 
 
А нежность прежнюю понятно
как раз нам в осень ощущать.
Разлуки время необъятно,
но хочу я тебя обнять.
 
 
Но разделяют наши встречи
уже не время – времена.
Уже другие – наши речи,
хотя всё те же имена.
 
 
Раз эта осень столь прекрасна,
я об одном прошу: забудь
когда-нибудь, Сатурн всевластный,
свои часы перевернуть.
Ведь юным сучкам ежечастным
меня уже не обмануть.
 

* * *

 
Дыханье прерывается вздохом.
Счастье прерывается горем.
«Хорошо» разводится с «Плохо».
Небо не сливается с морем.
 
 
Время течет не плавно,
а в диких ритмах фламенко.
Тени же и подавно
кидаются лезть на стенку.
 
 
Белых полос и черных
границы весьма конкретны.
Пишется блог упорно,
сбивчиво и дискретно…
 
 
Всюду одно из главных
дел вершится без фальши:
жизнь очень-очень плавно
превращается в смерть… и дальше.