Текст книги "Пиарщики пишут"

Автор книги: Wim Van Drongelen

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

Я затыкаю свой внутренний голос и устремляю взгляд внутрь кафе. За столиками сидит второй курс и судорожно читает кипы лекционных конспектов. Злые, не выспавшиеся бестии, вцепившись в волосы, закидываются кофеиновыми шотами, размахивают телефонами и методичками, устраивая торнадо из листков. Жалкое зрелище. Мне часто рассказывали страшилки на тему того, что третий курс – самый жесткий, наврали, наиболее трудным оказался второй. Эйфория по студенчеству успела рассосаться за первый год, а вот желание забить взросло на алкогольных дрожжах до предела, плюс нагрузка общегуманитарных дисциплин, плюс хвосты, да и предметы какие-то все скучные. В общем – неприятное было время. Как хорошо, что оно прошло и вернется только в сладких ностальгических воспоминаниях где-нибудь в районе кресла стоматолога лет так через двадцать. Кстати о стоматологе, надо бы записаться на прием и отметить это в органайзере, которого у меня нет.

Минут десять жду лифт, изучая расписание грядущих студенческих мероприятий:

1. Посвящение в первокурсники.

(No thanks!) Убогий КВН и другие приключения идолопоклонников Петросяна часть третья. Сущий ад и содомия. Стоит ли говорить, что на свое посвящение в студенты я даже не явился, вместо этого культурно отрывался на концерте Massive Attack, накурившись совершенно дикой травы, которую подогнал Стасик.

2. Лекция Анатолия Вассермана на тему будущего Интернет-блогов. Йоу! Сам Онотоле? Надо бы поприсутствовать (хотя вряд ли).

3. Семинар по трудоустройству в какую-то ОАО (далее неразборчиво). Унылое говно.

Захожу в полупустую аудиторию. На первых рядах канонично сидит обойма хороших девочек, которые уже распечатали добрую половину википедии и приготовили зачетки. Все они похожи друг на друга, как две пары не моих носок. На галерке сидят несколько чуваков с обязательными макбуками на столах. Варианта два: либо выбирают новую тачку от папочки на новый год, либо штудируют ветки пикаповских форумов. Поднимаю взгляд – дежурный кивок головы. Дохожу до середины, где появляются более менее знакомые и приятные лица. Протягиваю руки, подставляю щеки, спрашиваю что-то неважное, отвечаю что-то неинтересное.

Журфак – это то самое место, где напрочь отсутствует однородная масса. Здесь поразительным образом сочетаются синие чулки, которые непонятно как промахнулись мимо филфака и тотальные ленивцы с завышенной самооценкой, которые также промахнулись, только мимо ПТУ или армии. Талантливые неудачники и бездарные поселенцы рублевки. Прямо как в шейкере: горький алкоголь смешивается со сладкими соками. Надо отметить, что на нашем факультете все друг друга ненавидят. Коктейль – «Ненависть» – наш любимый! 50 грамм – злости, 50 – зависти. Девочки ненавидят мальчиков, мальчики ненавидят и хотят трахнуть девочек. Девочки завидуют девочкам. Мальчики – мальчикам. По крайней мере, так мне говорит староста, которая как бы в курсе всех движух и волнений. Я же склоняюсь к тому мнению, что всем друг на друга тотально насрать, потому что каждый понемногу уже пашет (а кто-то уже и по специальности, вроде меня) на благо своей собственной жадности и удовлетворенности, что само по себе нонсенс, потому как истинный журналист никогда не может быть удовлетворен. Но все мы гадкие и недовольные жизнью засранцы. Только и делаем, что создаем информационный мусор, его же стесняемся и над ним же смеемся.

– Кирюша!? Это и правда, ты? – слышу знакомый голос старосты.

– Все автографы исключительно после занятий! – картинно отмахиваюсь руками.

– Что это у тебя с губами? Опять целовался с поклонницами?

Наша староста просто зациклена на теме мифического фан-клуба имени Кирилла Сафронова. Откуда появилась вся эта тема, я так и не понял да и разбираться особо нет желания. Как бы то ни было, Света курит только «Парламент», пьет исключительно кока-колу «лайт» и не выносит суши. У нее красноватые волосы, как сильно разбодяженная кровавая мери, длинные, циркуля образные ноги и бронзовые миндалевидные глаза. Она всегда подозрительно добра ко мне, что наводит меня на странные мысли, ибо испытывать дружеские чувства к такому источнику эгоизма, как я, наверное, невозможно.

Впрочем, я давно вывел формулу дружбы между мужчиной и женщиной: она возможна, но только после того, как оба объекта переболели влюбленностью, причем обязательно в разное время. Зачем-то простили друг друга и продолжают бессмысленно интересоваться делами, миловидно и с усмешкой вспоминать о былом, запивая зеленым чаем. Дарить друг другу идиотские подарки, а в страшнейшем алкогольном бреду ковырять засохшие ранки и еще больше убиваться и еще больше любить, но уже чисто платонически, по-дружески, блять.

Наша со Светой ситуация, к счастью, находится пока что на стадии зародыша.

– Светик, ты же знаешь, что я хочу только тебя, вот и хожу, облизываюсь у тебя под окнами.

– Ничего дорогой, будет и на твоей улице праздник – укоризненно качает своей рыжей головой.

– Где же наша старушка? – поеживаясь, интересуюсь я у остальных участников заседания.

В аудитории холодно и зыбко, а всеобщая атмосфера незаинтересованности только опускает градус еще ниже.

– Сейчас придет, не волнуйся. – Успокаивает меня Юля, томная блондинка с третьим размером груди. – Соскучился что ли?

Я корчу лицо и достаю ноутбук. На кафедре тем временем появляется миниатюрная бабушка с уставшим, но гордым видом. Глубокие морщины изрезали её впалые скулы, в своей темной строгой блузке она похожа на чернослив, чей фиолетовый оттенок на жидких седых волосах только дополняет образ сухофрукта советской закалки. Пока она монотонно вещает основы Конфликтологии, я перекапываю весь Интернет в поисках материалов для моей гениальной, но еще ненаписанной статьи. Полчаса безуспешных попыток почти вгоняют меня в отчаяние, но на шестой странице поисковика я натыкаюсь на едкую и негативную рецензию той самой выставки. Пролистываю вниз, автор – Кирова Марина. Марина? Стоп. Совпадение?

Прочитываю статью, фактически убеждаюсь, нахожу её почту, пишу: «Привет». Ответ приходит в конце пары (God bless Internet!), а к середине второй мы уже добавляем друг друга в друзья. Студенты в аудитории изо всех сил стараются делать вид, что слушают и конспектируют. Должно быть по привычке. Кто-то спит, опустив голову на руки, кто-то пьет чай из отвратительных пластиковых стаканчиков, а я небрежно набираю текст своего отчета и любуюсь её фотографиями. Марина ест рыбу в Норвегии (идеально-ровные зубы), Марина на танцполе (слегка кудрявые волосы разлетаются во все стороны, пропуская свет софитов). Марина лежит в купальнике на белом греческом пляже (кровь оттекает от моей головы куда-то вниз). Марина в строгом офисном прикиде: красные губы, сексуальная оправа очков (сглатываю слюну). Изучаю ее аудиозаписи, нахожу любимые, сыплю глупыми комплиментами, получая в ответ улыбчивые скобки.

«Мне нужен твой телефон».

«Зачем?»

«Для сугубо профессиональных вопросов личного характера».

«Ты не заслужил».

«I will!»

«Меня не интересуют глаголы будущего времени».

«Меня интересует сегодняшний вечер!»

«Я занята»

«Завтрашний!?»

«Я подумаю»

«Ты убиваешь меня!»

«Это необоснованное обвинение».

«Твой телефон нужен для связи с моим адвокатом!»

«Ладно, уговорил))»

* * *

– Стас, куда ты меня везешь? – интересуюсь я, глядя на пролетающую за окном такси Москву. Капли на стекле деформируются от движения, отражая тяжелое осеннее небо, поцарапанное самолетами.

– Тебе понравится, Кирюх, не волнуйся! – самодовольно закуривает чернобровый и чертовски красивый двадцати двух летний писатель, выпуская дым в мою сторону.

Мы лавируем по длинным столичным проспектам, освещенным ядерными фонарями, оставляя за собой едкие выхлопы и звуковую волну пошлейшего шансона.

– Как у тебя дела-то? – пытаюсь перекричать я тяжелый бас коллектива с колоритным названием «Бутырка».

– Сколько в мозги говна по насовано, ну а так ничего нового! – цитирует он в ответ Шнура, оголяя свои острые зубы.

Стас – типичный Интернет-писатель. Встречали когда-нибудь писателей? Замечали, что они всегда «в поиске»? Типа «ищут вдохновения»? Ждут прихода «Музы»? Короче делают все, что угодно, но только не пишут. Вот и Стас уже, который месяц прозябает и бездельничает, а по ночам высасывает «вдохновение» из глупеньких восемнадцати летних муз, которые любят группу Muse. Я люблю Стаса, мы с ним фактически родственные души, люди одного поколения, поколения лентяев и страдающих неудачников. Мы как Beavis and Butt-Head, только тупим уже не в телек, а в Интернет, перестреливаясь свежими демотиваторами и доставляющими видеоклипами. Мы даже познакомились в блоге, посвященном порно. Единственное, что меня выводит из себя в Стасе, так это его мерзкие вставочки типа «Все будет хоккей!» или «Говно вопрос!», которые частенько проскакивают среди дебрей его литературной речи. «Это все пережитки пролетарского происхождения!» – всегда отвечает он мне, осушая очередной бокал, сквозь который его медовые глаза становятся еще пронзительней и искушенней.

Подъехав к неоновой вывеске магазина, я начинаю расплачиваться с круглолицым таксистом, поправляющим свой иконостас на приборной панели. Стас, тем временем, уже складывает стеклянные бутылки в корзину местного супермаркета. С неба стрелами падает мелкий дождь, и картинка вокруг расплывается. Я в очередной раз начинаю бессмысленные поиски причины своего нахождения здесь. Получается я так и не научился плавать. Перейдя рубикон между детством и взрослой жизнью в возрасте двадцати лет, я так и не приспособил свое тело сопротивляться течению. Я ничего не меняю, ни на что не влияю. Я все время тону в потоке, часть которого сам и создаю, барахтаюсь в грязном информационном мейнстриме. Я не хожу на выборы, я даже не управляю автомобилем, предлагая общественному транспорту и такси делать это за меня. «И жизнь его похожа на фруктовый кефир» – это про меня, только с добавлением этилового спирта.

Вспоминаю Марину и немного успокаиваюсь, ее смазанный облик в моей дурной голове, кажется, даже светится ярче, чем все огни этой улицы.

– Вдруг получится? – спрашивает внутренний голос.

– Что получится? – наверное, вслух восклицаю я.

– Прибиться к берегу.

– Ты имеешь в виду влюбиться?

– Почему бы и нет?

– С каких это пор ты записался в оптимисты?

– С тех самых, как ты увидел ее на этой дурацкой выставке!

– И что?

– А то, что если кто-то тебе и подходит, то именно она!

– Я ничего о ней не знаю.

– И не узнаешь, если будешь каждый раз прятаться среди клонированных манекенов topshop.

Я достаю телефон и пишу смс: «Привет!». Кажется, вечность жду ответа, но он не приходит. Из дверей супермаркета гремя бутылками, выходит Стас. Мне становится холодно, но звон стекла, в котором плещется алкогольный Гольфстрим, снова накрывает меня теплой волной и уносит в очередную загульную ночь.

Прямо на лестничной площадке меня встречает какой-то школьник, изо всех сил старающийся казаться взрослым. На нем огромный балахон, мешковатые штаны и массивные кроссовки, на брови плотно натянута бейсболка. Он протягивает мне пластиковую бутылку, наполненную густым дымом, зажимая большим пальцем сакральное отверстие.

– Будешь? – спрашивают меня томатные глаза.

Я отмахиваюсь от этого будущего России и протискиваюсь в квартиру. В помещении редкостный балаган. Людей так много, что все они образовывают какое-то многорукое чудовище, которое одновременно расплескивает по стаканам и полу текилу, страстно целуется, плохо играет в Guitar Hero и извивается в психоделическом танце, словно огромная, ядовитая змея. Из колонок играет что-то невнятное. Мы приземляемся на большой кожаный диван и манерно закуриваем. Напротив нас тоже самое делают три точь-в-точь одинаковые девицы. Все они похотливо забросили ноги на ноги, обтянутые в черные лосины.

– Мальчики, давайте выпьем! А вы уже работаете? А на кого учитесь? – зажужжала прекрасная половина.

– Ну, вот Кирюша у нас создает нематериальные ценности путем шевеления извилин – пускается в витиеватые объяснения Стас.

– Стасик, ну зачем так сложно? Я – журналист. – оправдываюсь, опрокидывая стакан.

Да, да… я именно тот лицемер, кто доносит до ваших красивых головок, что угги – это «вау», винзавод – новая Мекка, фотки на дедушкин зенит – иконы новой религии, а андрогенные мальчики – идеал мужчины. Рупор молодых российских модников, которые не любят свою страну, еще больше ее политику, делают вид, что увлекаются современным искусством, молятся на западные ценности, которые всячески скупают, копируют и опошляют, считают себя высшей расой и перманентно хотят свалить за бугор, где априори прекрасно и чудесно, где нет гопников и нетворческих профессий, где принцессы не какают, а у мальчиков на ноги натянуты исключительно джинсы topman и не пахнут носки. Старбаксландия и вечное лето. Я ваш бездарный проводник туда, в мир иллюзий и потребления, в кафкианский замок, где все доведено до абсурда и возведено в тренд.

– Да ладно? – устремляются удивленные глаза и линзы в мою сторону.

– Угу, а вот мой товарищ – по-братски обнимаю Стаса. – Писатель, самый настоящий!

– Правда? Про что пишешь?

– Исключительно про вас, дорогие девушки! – поднимает он бокал.

– За это и выпьем! – врубаю я капитана очевидность.

– Говно вопрос! – абсолютно лишне добавляет мой приятель.

Дискуссия плавно перетекает в обсуждение татуировок, вместе, с чем начинается их дефиле, в котором, к слову, участвует и Стас, засучив рукава на рубашке, демонстрирует набитую на его предплечьях готическим шрифтом цитату Гёте: «Enjoy when you can, and endure when you must». За неимением оных мне остается тупо сидеть и пить стакан за стаканом, меняя размазанные слайды перед глазами.

Еще более плавно разговор переходит к пиару говно-рассказов Интернет-писателя. Я ловлю момент, пока все внимание переносится на Стаса, лезу в карман пиджака и начинаю снова строчить сообщения Марине. Запомните, никогда не давайте пьяному человеку лезть в анналы своего телефона. Из этих хмельных смс ничего, кроме тупой досады на утро, хорошего не выходит.

«Тут отвратительно!»

Наконец-то приходит ответ:

«Зачем поехал?»

«Я же не знал».

«Марин, я тебе говорил, что ты безумно красивая?»

«Ты пьян?»

«Нет!»

«Так я и поверила))».

«Ну, может чуть-чуть».

«Не переусердствуй».

«Ты уже за меня волнуешься?»

«Разбежался))».

«Это так мило, завтра все в силе?»

«Зависит от твоего завтрашнего состояния».

Лица на противоположной стороне дивана постоянно меняются. Я вкачиваю целые пласты бесполезной информации то одним, то другим, оперируя умными словами, острыми фактами, вставляя известные фамилии, с целью зомбировать ребятишек. Потому как все это школьное сообщество меня немного пугает, прямо как у Томпсона, когда Рауль Дюк, объевшись наркоты, видит в баре огромных динозавров. Глядя на изобилие рюмок, пачек сигарет с выдернутой фольгой и бесконечную нецензурную и бессвязную речь, мне хочется их изолировать, убить, уничтожить, потому что будущее их так же туманно, как содержимое теплых пластиковых бутылок в худых, трясущихся руках. Впрочем, как мы помним, каждое поколение мечтает стать последним, и кто я такой, чтобы учить их жизни? (Точно не самый лучший пример для подражания)

Отбросив к черту чтение морали, я заливаю негодование плохо смешанной (явно в пользу водки) отверткой и отплясываю с подрастающим поколением под Duft Punk. Здравый рассудок постепенно высасывает из меня симпатичная брюнетка со светлым лицом, явно строя из себя персонажа каких-нибудь «Сумерек». Стеклянные глаза полуприкрыты, ногти впиваются в спину. Моя шея пылает засосами, а руки невольно бродят по неположенным местам.

Harder, better, faster, stronger!

Я хочу разглядеть в танцующей массе Стаса, но вместо этого обнаруживаю в руке дополнительный стакан. Бесконечная музыка льется со страничек «Вконтакта», и квартира продолжает ходить ходуном. Между тем меня снова и снова втыкаются красные губы, намазанные блеском. Мне кажется, что вибрирует телефон или это лишь очередное острое колено трется об мой пах? Я делаю большой глоток, и ледяная жидкость сжигает мне горло, словно отрезая мозг от остального тела. Музыка заметно стихает, а пространство комнаты растягивается, и я понимаю, что снова пьян. Я зачем-то беру за руку свою Беллу (имя мне неизвестно) и тащу ее на продрогший балкон. С третьего раза прикуриваю сигарету и облокачиваюсь на перила. Брюнетка делает тоже самое, но облокачивается на меня.

Промозглый воздух делает попытки проветрить мои мозги, но тщетно. Я поднимаю голову на смешение огней и дождя и думаю о том, что этот город совсем обезумел, и я вместе с ним. Слишком много беспорядочного, бесцельного и безыдейного, а главное бессмысленного. Слишком много «без» и слишком мало «тебя». Мне бы убежать отсюда, покаяться, но я продолжаю раздавать сигареты бухим школьникам, забегающим на балкон. (Эй, приятель, ты начинаешь меня пугать, что это за пьяные сентиментальные сопли?)

– Хочешь экстази? – каким-то дьявольским голосом вдруг спрашивает она.

Откуда у тебя взялось экстази, девочка, вам, что его уже на уроки химии поставляют? (Ты все еще удивляешься?) Она облизывает свои острые клыки языком, а мне чудятся маленькие рожки, выступающие из-под ее челки.

Я оглядываюсь на черное, сырое небо, выпускаю облако дыма и автоматически киваю головой, скорее от бессилия, нежели от безысходности. Господи, кто же меня так сильно испортил? Кто забыл вкачать мне ген ответственности?

Мы съедаем по маленькой розовой таблетке и сливаемся в пьяном поцелуе, после которого картинка теряется в черно-белых помехах.

«На ковре из жёлтых листьев в платьице простом»

Я слышу звуки гитары и чье-то хриплое пение.

«Из подаренного ветром крепдешина, танцевала в подворотне осень вальс-бостон»

Открываю слипшиеся глаза: я полулежу, полусижу, прислонившись спиной к старой скамейке, на которой поет бомжеватого вида старик с длинной седой бородой в обнимку со старой, советской гитарой фабрики Володарского.

«Как часто вижу я сон, мой удивительный сон, в котором осень нам танцует вальс-бостон»

Проверяю карманы – на удивление все на месте, зато вот в голове – ни черта. Проклятая амнезия, гребанная квартира, блядский Стас!

«Там листья падают вниз, пластинки крутится диск, не уходи, побудь со мной, ты мой каприз»

Руки трясутся, голова неподъемна – тело ломается напополам. (Сафронов, ты, что наркоту кушал?) Во рту вязкая каша. (Не исключено!) Пиджак испачкан в глине, на брюках прожжённый след в районе ширинки. Вероятно, я похожу на перегной и воняю соответствующе. Я бы не удивился, если меня замел в кучу какой-нибудь таджик с целью поджечь и погреть над костром свои сырые, дырявые кроссовки.

– Где я? – интересуюсь у былинного старца.

В ответ получаю мимо нотное:

«А когда затихли звуки в сумраке ночном, всё имеет свой конец, своё начало»

Оглядываюсь. Патриаршие пруды, окрашенные в оранжево-красные подтёки. Значит до дома всего одна остановка на метро. Вселенная все же иногда бывает благосклонна даже к полным мудакам.

Я пребываю в терминальной стадии похмелья. Это когда тебе настолько хуево, что даже весело. Мое нутро сотрясается в поезде, а глаза направлены в сторону газеты, что читает мужик справа.

«Скорая сбила школьницу, которую до этого сбил пьяный милиционер!»

Я читаю и смеюсь. Грамотный райтер, все как по учебнику. Я ржу во все горло так, что начинаю кашлять. На меня оборачиваются оживленные лица. Как же мы привыкли к насилию, как легко мы сочетаем убийство с докторской колбасой на завтрак. Мы удивляемся дикому смеху, а не ужасным заголовкам газет. А мне действительно смешно. До истерики, до тошноты.

Нервно курю, сидя на ледяном кольце унитаза своей пустой квартиры, и обещаю себе, что это был последний раз, что больше никаких трипов со Стасом, никаких незнакомых балконов, никаких рассветов под Розенбаума.

– Ну-ну. – доносится из изъеденного спиртом желудка.

Я говорю себе, что изменюсь, обязательно изменюсь, глядя на дымящуюся сигарету, словно на свечу в маленьком храме. Эй, вы там внизу? Рогатые черти? Я больше не буду, слышите?! Больше не хочу! Запишите последнюю на мой счет! Докуривая сигарету, пускаюсь в похмельные размышления.

Я часто ловлю себя на мысли, что моя нынешняя жизнь – дерьмо, и почему-то мое прошлое кажется мне невыносимо прекрасным. Память – странная штука, она все покрывает каким-то ностальгическим налетом сладкой тоски, даже все то, что казалось ужасным и отвратительным, вроде первой сессии или несчастной безответной симпатии в детском лагере – все в этой приторной сахарной пудре. И ведь я уверен, что тогда в прошлом также считал свою жизнь никчемной, также переживал, комплексовал и нервничал. Наша память очень похожа на варенье, которое складывается в банки и со временем только засахаривается и порой так сильно, что крышка намертво прилипает, ее невозможно открутить, да уже и не стоит, наверное.

– А много сладкого – вредно! – уныло резюмирую я.

* * *

Итак, у меня сегодня свидание с Мариной. Когда ты последний раз был на настоящем свидании? Когда последний раз ты чувствовал к девушке хоть что-нибудь кроме похоти и безразличия, эстетствующий завсегдатай столичных кафе? Год? Два назад?

Картинка образа четко стоит перед глазами: черт, овальные полоски её бровей, просто как два мостика на спасительный берег, где холмиком выступает ее аккуратненький нос. Острые ногти и мягкий голос – её вольная интерпретация кнута и пряника. Я становлюсь одержим, и от этого мои руки снова бросает в мелкую дрожь. Прямо как у подростка. Я не должен обосраться! Только не в этот раз!

День тянется невозможно долго, растягивая похмельный синдром и перегар. Я полощу рот тремя видами ополаскивателей для десен (медовый, хвойный и мятный), натираю себя «пробуждающими» гелями со всевозможными экстрактами (алое, зеленый чай, лемонграсс), как последняя чокнутая фанатка с подпиской на cosmo. Бреюсь с хирургической точностью, внимательнейшим образом разведаю каждый сантиметр носков. С несвойственной мне дотошностью наглаживаю белую рубашку. Фоном к этой гротескной картинке становится алко-джаз от Billy's Band:

 
«В воскресенье – четверг, в понедельник – среда,
И домой возвращаешься в девять утра…
Полупьяный местами, в остальном пьяный в хлам.
Ты порой – Jonny Walker, а порою – Агдам…».
 

Никак не могу выбрать галстук. Перебираю все варианты, одновременно проверяю твиттер. Останавливаюсь на темно-коричневом шелке. У меня нет права на ошибку. Кремовый тренч, зауженные брюки, замшевые ботинки, завязанные на двойной узел, никаких рисков. Завершает композицию шоколадный шафр в клетку, по-бендеровски накинутый на плечи. Онегин был бы мной доволен: денди может и не лондонский, но московский вполне себе. Растираю парфюм по шее и запястьям, делаю контрольный звонок Марине: через сорок минут на Полянке. Почти успеваю.

Желтые листья прилипли к асфальту, и я лечу по ним, маневрируя меж глубоких луж. Маленькое солнце, прячется за высотки, но уже давно не греет. Несусь, обгоняю застывших людей, подбегаю к дверям книжного магазина и вижу её. Небольшой, хрупкий силуэт на фоне последних бестселлеров.

– Привет, мои ключи утащила собака, прости, что опоздал.

– У тебя нет собаки, у тебя рыбки. – парирует Марина.

– Я решил доехать трамваями, но заблудился в их петлях – делаю глаза кота из Шрека.

– Трамваи не ходят кругами. – начинает она.

– А только от края до края. – заканчиваю.

Она улыбается маленькими ямочками и тонким надломом губ.

Мы идем по Большой полянке, минуя череду заведений, мириады машин, проскакиваем простуженные переулки, в глубине которых прячутся полуподвальные арткафе. Беседа строится вокруг последних прочитанных книг (я наивно козыряю Набоковым, она бьет в наотмашь Солженицыным), перескакивает на работу и перепрыгивает на учебу. Я узнаю, что она учится на пиарщика и пишет для конкурирующего интернет-издания. Общение на одном интеллектуальном уровне заставляет держать себя в тонусе и конструктивно строить речь, однако коньячный отблеск фонарей на ее льняных волосах не оставляет мне не единого шанса. Я несу какую-то банальщину, которыми обычно клею уставших абитуриенток у дверей приемной комиссии.

– Стареешь, чувак.

Как-то незаметно мы попадаем в обыкновенную кофейню, бежевых оттенков, в которых я, кажется, сливаюсь с пространством. Ей нравится обычный, черный кофе без сахара и воротит от корицы. Мы оба курим сигареты, но я чувствую, как от нее веет чем-то иным, отличным от других девушек, с которыми я выпивал тонны кофеина. Она рассказывает о своем детстве, а на фоне шепчет Eric Clapton – Autumn Leaves. Я убаюкиваюсь ее голосом, сливающимся с музыкой, и впадаю в романтический транс. Мне кажется, что люди вокруг смазываются, а свет ламп тускнеет. Мне мерещится, что за окном нет машин, и только падающие осенние листья приводят этот город в движение. Я теряю самообладание, поглаживая ее запястье, и не замечаю назойливость официантки, которая постоянно меняет нашу пепельницу, одну на двоих. Я не верю, что все еще могу быть таким. Боюсь сказать лишнее, переборщить с колкостью фраз. Пытаюсь нивелировать пошлость, снизить цинизм. Мне впервые за долгое время не хочется никуда бежать, сославшись на левую встречу, нет желания схватить телефон, изобразить якобы важный звонок, нет стремления спрятаться за очередной барной стойкой или монитором ноутбука. Почему? Потому что она такая же, как я? Нет, она лучше.

Мы идем по болотной, закрываясь шарфами от ветра, завывающего с набережной. Её рука в кармане моего пальто, моя леденеет на ее пояснице.

Смешные истории и неловкие ситуации, в которые мы попадали, сливаются вместе с паром и слетают с наших губ. Я забываюсь и теряюсь во времени. И нахожу себя около ее подъезда с пылающим от ее поцелуя ртом и только тогда понимаю, что я пропал. Пропал в ней окончательно.

Оживаю от вибрации телефона в кармане. На экране выскакивает изображение Стаса, на котором он сжимает бутылку Джек Дениелс. В темноте подворотни, он похож на Иуду с тридцатью серебряниками. Не сегодня, Стасик. Мне надоело тусить в duty free перед воротами ада! Судорожно отклоняю и направляюсь домой.

Спустя час я дописываю статью, пичкая ее всевозможными эпитетами, сладкими комплиментами и прочими языковыми средствами лестности сверху донизу. Делаю победный глоток молока и нажимаю «отправить». Перед сном я еще долго смотрю на плавающих в аквариуме рыбок. Я люблю их за то, что они молчат, и никогда их не беспокою, но сейчас я нервно долблюсь к ним костяшками пальцев, нуждаясь в совете.

Что мне делать дальше? Куда все это приведет? Девушки говорят, что в такие моменты у них где-то там порхают бабочки. Меня же клюют вороны изнутри, и мне страшно!

Стайка гуппи в панике прячется в густые водоросли.

В первый раз всегда страшно…

* * *

– Сафронов твоя статья, это гениально!

– На меня снизошло вдохновение, Сергей Вениаминович! – свечусь я, набирая смску Марине под столом.

– И ты, Паша, тоже молодец.

– Стараемся! – меня хлопают по плечу.

Мы сидим во Friday’s на новом Арбате, а за окном понедельник и скверно. Должно быть, ноябрьские понедельники и не могут быть иными, однако я пребываю в прекрасном настроении. Нас четверо: счастливый я, заспанный Пашка, довольный Гушман и его похотливая помощница Лера, которую, к слову, хочет вся наша скромная редакция.

– Вы у меня скоро в Питер поедите. – Сообщает нам начальник, попивая апельсиновый сок. – На выставку.

Я чувствую, как внутри начинается знакомое ощущение тяжелого неба и пощечин мокрого ветра в лицо.

– Оу, будем окультуриваться! – восклицает Паша.

– Вы особо губы не раскатывайте, командировочные у нас, ребятки, скромные.

Мы переглядываемся с Пашкой, делая обиженные лица.

– Дайте нам хотя бы Лерочку! – кричим мы хором.

– Обойдетесь. – морщится Гушман.

– Сергей Вениаминович, а кто будет за нами там следить?

– Сами знаете, северная столица крайне сурова к московским алкоголикам и тунеядцам!

Все переводят взгляд на Леру, которая непонимающе хлопает длинными ресницами.

– Ладно, черт с вами.

– Лер, ты сама-то как? Хочешь?

Лера наконец-то врубается в перспективу бесплатного трипа в Питер и подает голос:

– Ой, да эти два балбеса без меня же пропадут! – подмигивает мне Лера.

Мы одобрительно машем гривами, как два придурка из ларца. Компания дружно поднимает чашки и стаканы и чокается.

– Ну решено, в пятницу вечером поедите, детали сообщу позже.

Я выхожу из ресторана и иду вдоль улицы. Порывистый ветер гонит листву и натягивает провода, провисшие над дорогой. Я потихоньку начинаю любить осень. Все же правы были поэты, есть в ней что-то волнительное и в тоже время умиротворенное.

Хочу прикурить, лезу в карман, но рефлекторно достаю телефон:

«Приезжай ко мне».

«Сейчас?».

«Да!»

«Мне надо на работу, Кирилл…»

«Скажись больной».

«Я и так заболела…».

«Как? Чем?».

«Тобой».

«=**».

Пожалуй, это была лучшая неделя за последние несколько лет моей жалкой жизни. Марина взяла больничный и зависла у меня до пятницы. Мы гуляли по городу, фотографируя себя на камеры мобильных телефонов, катались на троллейбусах, разглядывая пассажиров. По очереди готовили завтрак и комментировали блоги. Дни напролет смотрели кино, запивая вином, закусывая сыром.

– Марин, какую пасту ты любишь? – кричал я с кухни.

– Исключительно, copy, Кирюша, тебе ли не знать?

Я ощущал себя героем романтической комедии, полной штампов и красивых декораций. И это были не розовые очки, это просто мир стал розовым.

 
«Pink, it was love at first sight
Yeah, pink when I turn out the light
And pink gets me high as a kite
And I think everything is going to be alright
No matter what we do tonight»
 

Как пел Стивен Тайлер.

Я намазывал свой твиттер сладкими цитатами, словно клубничный джем на приготовленные ею блины. Мы ежедневно штудировали городскую афишу в поисках самых пошлейших комедий и дешевых мелодрам, от которых раньше плевались. Я перестал узнавать себя в зеркале, мешки под глазами исчезли, скулы ныли от постоянной улыбки, сошел на нет мой вечный недовольный прищур. Влюбленность – воистину антипод снобизму.

Мы попали в тот самый период, когда можно находиться в одном помещении сутками и не уставать друг от друга. Заниматься сексом под Queen, а засыпать под баллады Боба Дилана. Негодовать по поводу изменений климата и смеяться над детскими фотографиями.

Мы однозначно влюбились друг в друга, но ни в коем случае не говорили об этом вслух. Мы боялись, мы оба знали, насколько это неподъемные слова для нас, вечно прячущих себя за баррикадами цинизма.

Порой мы даже умудрялись ругаться:

– Понимаешь, жизнь – как черно-белые клавиши фортепиано, сейчас ты жуешь куриные наггетсы, макая в кисло-сладкий соус, а потом бац, и ты уже валяешься под столом, извиваясь в приступах удушья.