Текст книги "В Москве полночь"

Автор книги: Вячеслав Сухнев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

23

– Пусть любители погреть руки над костром межнациональных конфликтов запомнят: мы никому не позволим оскорблять великую державу и ее армию! – так закончил выступление по первой телевизионной программе Содружества вице-президент.

Жесткое, выдержанное в традициях доброго старого времени, обращение к народам Содружества в течение суток передали трижды. Под аккомпанемент вице-президентского выступления «крокодилы» и «сухари» месили горы ракетами и кассетными бомбами. Труднодоступные базы, оборудованные в пещерах и на больших высотах, вдали от жилья, забрасывали вакуумными гранатами. Вслед за бомбардировочной авиацией над горами шли вертолеты с десантами. С земли их поддерживали мотострелки Дивизии Лопатина.

На чрезвычайном заседании Совета Безопасности рассматривались жалобы Ирана и Турции – боевые действия разворачивались в опасной близости от их границ.

Российский представитель в Совете Безопасности сначала отмалчивался, а потом посоветовал правительствам стран-жалобщиц сначала разобраться со своими курдами, прежде чем указывать великой державе, которую он имеет честь представлять, что ей надлежит делать для обеспечения мира и спокойствия на южных рубежах. Газеты мира тут же обозвали выступление российского представителя «беспрецедентным со времен Хрущева, стучавшего ботинком по трибуне ООН.» Президент США пригрозил затормозить кредиты, направленные России, а президент Франции обратился в Европарламент с требованием приостановить рассмотрение документов о приеме России в Сообщество.

Иностранные корреспонденты обрывали телефоны в российском МИДе, требуя пресс-конференции, на что им отвечали, что начальник Управления печати внезапно заболел, его заместитель в отпуске, а сам министр от встречи с журналистами отказывается, так как занят подготовкой срочного визита президента в Японию.

Через сутки после наступления на базы партизан по той же первой программе Содружества выступил генерал-майор Кулик, назначенный уже командующим группой войск в Шаоне. Почти двухметровый, краснощекий мужик с руками, похожими на тюленьи ласты, давал интервью телевизионщикам под сенью винтов флагманского «крокодила».

– Когда убивают женщин и детей, – веско ронял медвежьим басом генерал с птичьей фамилией, – русский солдат не может остаться равнодушным! Вот таким образом. И я, как русский солдат, ответственно заявляю: больше кровопролития в Шаоне не будет. Вот таким образом.

– Однако, господин генерал, – влез корреспондент грузинского телевидения, – российская армия ведет войну против мужей тех самых женщин, которых вы собираетесь защищать!

– Да, – согласился генерал Кулик. – Кровь льется, даже когда аппендикс отнимают. Однако, думаю, вдов тут будет меньше, чем у вас в Абхазии. Вот таким образом.

Повернулся и поднялся в «крокодил». Картинка дернулась – оператор убегал от винтов.

Седлецкий выключил телевизор и повернулся к Лопатину:

– Зря генерал полез в телекомментаторы… Не его это дело.

Лопатин угрюмо промолчал.

– Мне в город надо, – сказал Седлецкий. – Можно воспользоваться дежурной машиной?

– Берите, – сказал полковник.

И пошел к сейфу. Седлецкий в дверях оглянулся: комдив доставал из сейфа бутылку. Совсем расклеился Константин Иванович. А с виду такой собранный…

Мирзоев, как обычно, дожидался у моста – чтобы не рисоваться в части рядом с Седлецким, который для офицеров дивизии продолжал оставаться представителем Минобороны.

Пока доехали, их несколько раз останавливали патрули десантников, но пропуск коменданта города, который демонстрировал Мирзоев, действовал безотказно. Лишь в одном месте попался патруль самообороны. Пристал с вопросами. Мирзоев тихо сказал на местном языке:

– Отвалите! Русского везу… Сейчас свистнет своих!

– Почему столько патрулей? – удивился Седлецкий.

– Клопы от кипятка куда бегут? – засмеялся Мирзоев. – В другую щель. Мы их в горах ущемляем, а они, значит… Сюда. Вот и ловят.

Их уже ждали в полуразрушенном доме, где окна были занавешены плащ-палаткой. Тускло светила, треща и сыпя искрами, керосиновая коптилка. Седлецкий встал так, чтобы лицо не попадало в колеблющийся круг жидкого света. В комнате, усыпанной битым стеклом и штукатуркой, было двое – худой ополченец и коренастый малый в гражданском.

– Это и есть московский человек? – спросил ополченец у Мирзоева. – Ладно… Скажи ему, что Абдрахман собирается взорвать Кумаринскую плотину.

– Можешь говорить прямо мне, – с некоторой заминкой подбирая слова, произнес Седлецкий. – Зачем Абдрахману плотина?

– Под ней город, – сказал ополченец. – Абдрахман велел передать, что ждет до завтрашнего полдня. Если русские не выпустят его с гидростанции – он взорвет плотину.

– Абдрахман лжец! – накручивая себя, прошипел Седлецкий. – Он обещал сдаться без условий. Я выпросил у русского генерала жизни людей Абдрахмана! Как я посмотрю теперь в глаза генералу? Передай Абдрахману, что он не мужчина.

– Можешь сам это сказать Абдрахману, – чуть поклонился ополченец. – Если, конечно, московский человек, ты тоже мужчина и не боишься назвать в глаза джигита лжецом.

– Я скажу это Абдрахману, – мрачно пообещал Седлецкий. – Обязательно скажу. Перед тем, как расстреляют этого негодяя с раздвоенным змеиным языком.

– Так не годится, господа, – вмешался молчавший до сих пор гражданский. – Вы неправы, уважаемый человек из Москвы. Нельзя рисковать городом, потому что вам не нравится Абдрахман. Он ведь только спасает своих людей. Надо с ним договариваться, уважаемый московский человек.

Седлецкий уже заметил, что в обращении к нему ополченец и гражданский употребляют слово, обозначающее у горцев и «человек» и «гость». Не хватает только крохотной уважительной приставки, которая и придает слову второе значение. Такой вот филологический нюанс.

– Хорошо, – сказал Седлецкий хмуро. – Повтори, чего он хочет.

– Ваши солдаты должны уйти из Кумаринского ущелья и пропустить Абдрахмана в сторону границы, – сказал ополченец.

– А плотина? Она останется заминированной? И потом Абдрахман, отойдя подальше, нажмет такую маленькую штучку… Ты знаешь, что такое радиодетонатор?

– Знаю, – усмехнулся ополченец. – Плотина останется заминированной. Тут русским придется положиться на слово Абдрахмана, уважаемый московский человек, на слово джигита.

– Я ведь знаю не только ваш язык, – сказал Седлецкий высокомерно, – но и ваши обычаи. Мусульманин может нарушить клятву, если дает ее неверному. Аллах прощает даже в том случае, когда мусульманин клянется перед неверным на коране… Поэтому я не верю ни тебе, ни твоему хозяину.

– У меня нет и не было хозяев! – резко сказал ополченец. – Мой командир, мой брат Абдрахман не клялся перед тобой на коране…

– Господа, господа! – снова вмешался гражданский. – Наши переговоры безрезультативно затягиваются. Надо искать выход! Абдрахман не хочет терять людей, а вы не хотите рисковать городом. Так? Давайте искать выход!

– Ладно, – процедил Седлецкий. – Вы же понимаете, что последнее слово не за мной. Предлагаю встретиться здесь снова через два часа. Думаю, смогу уговорить генерала не начинать пока операцию. Согласны?

– Согласны, – с облегчением сказал гражданский. – Через два часа, здесь же. Договорились.

Присутствующие синхронно поднесли к глазам часы. Седлецкому стоило большого труда не фыркнуть, потому что эта сверка часов была совершенно бессмысленным актом, о чем, естественно, не догадывались представители полевого командира Абдрахмана.

– Извините, уважаемый московский гость, – вдруг на хорошем русском языке сказал ополченец. – Правда ли, что кулик – это маленькая птичка, которая живет на болоте?

– Правда, – кивнул Седлецкий.

– Зачем же такие птички летают в наши горы? Их могут заклевать орлы. Пусть птичка кулик побыстрее возвращается в болота…

Теперь ополченец откровенно улыбался. И гражданский, наклонив голову, прятал усмешку.

– У этой птички, – Седлецкий упорно не переходит на русский, – очень длинный нос. Очень длинное шило. Оно может глубоко тебя достать.

Улыбка сбежала с лица ополченца. Нечаянно или намеренно Седлецкий оскорбил его, потому что сказал двусмысленность: шило у горцев имело еще одно – рискованное – значение…

Седлецкий с Мирзоевым, не прощаясь, вышли из руин и двинулись к машине, громко хрустя и топая. Мирзоев взял с переднего сидения сумку и толкнул шофера в плечо. Машина тронулась, рыча и подвывая, а Седлецкий с Виргилием немедленно спрятались в развалинах. Мирзоев достал из сумки очки-насадки, которые они немедленно и напялили. Седлецкий отфокусировал очки и посмотрел вдоль улицы. Ночь мгновенно кончилась. Красноватый, будто на закате, свет заливал руины и пустую дорогу. И в этом свете хорошо было видно, как одна из высоких договаривающихся сторон – ополченец с гражданским – выглядывают из проломленной стены дома, который Седлецкий и Мирзоев только что покинули.

– Турсун, видишь их?

– Конечно. В гражданском – заместитель начальника контрразведки Шаоны. На Дальнем Востоке когда-то служил. На Курилах, если быть точным.

– A-а… Так это Баглоев. Не узнал – у нас в фототеке старые снимки. Ты уверен, что Абдрахман в городе?

– На девяносто девять процентов.

Ополченец и гражданский, посовещавшись, двинулись по улице. Седлецкий приподнялся было, но Мирзоев придержал его. Из-за дома показались еще двое ополченцев. Баглоев помигал фонариком, и ополченцы присоединились к контрразведчику и представителю Абдрахмана. Чуть выждав, Седлецкий и Мирзоев отправились следом за ними. Теперь они шли почти бесшумно, потому что хорошо видели дорогу. Интересное кино, думал Седлецкий, глядя в широкую спину Баглоева. Это называется противостоянием спецслужб… Все смешалось в сумасшедшем доме! Посмотрим, посмотрим, товарищ с Курил, чему ты там научился под боком у самураев… Судя по тому, как беспечно отозвал секрет, научился немногому.

Шли недолго. Ополченец с гражданским юркнули в тенистый переулок и остановились у большого одноэтажного дома за высоким забором. Секрет отстал и затаился на углу. Скрипнула калитка, Баглоев и его спутник скрылись во дворе.

– Знаешь, чей это дом? – тихо засмеялся Мирзоев. – Самиева… Я так и думал – друзья соберутся под одной крышей. Хороший танцор Самиев – и вашим, и нашим за копейку спляшем…

– Но ему, как и всякому плохому танцору, кое-что мешает, – буркнул Седлецкий. – Давай, Турсун, вызывай людей…

Мирзоев достал из сумки радиомаяк и включил. Минут через пять рядом сказали запыхавшимся голосом:

– Ну, как тут, майор?

Седлецкий оглянулся и увидел десантника в очках ночного видения.

– Нормально, – сказал Мирзоев. – Видишь двоих на углу? Надо тихо снять. А потом окружайте дом. Всех, кто выйдет, не трогать. Ориентироваться по свистку. Давай проверим.

Он опять покопался в многоцелевой сумке, достал свисток вроде судейского и дунул. Седлецкий ничего не услышал, но десантник поправил наушники и поморщился:

– Не дуй сильно, майор – оглохнуть можно!

По знаку десантника с двух сторон переулка метнулись белесые силуэты. Сторожевой секрет на углу лишь ногами успел мелькнуть. Дом окружили.

– Покурить бы, – зевнул Мирзоев. – Таблеточку не хочешь, Алексей Дмитриевич?

– Давай, – согласился Седлецкий. – Боюсь, долго нам тут придется заседать.

Он сжевал горьковато-пряную таблетку и через минуту почувствовал, как проходит сонливость и давящая резь в веках.

– А выпить не найдется?

– Найдется, – заверил Мирзоев. – Но после. Внимание!

Калитка в заборе напротив приоткрылась. Сначала выбралось несколько охранников, которые, поозиравшись и обойдя улицу, вернулись во двор. Теперь показался давешний ополченец, уже вооруженный калашником. Затем из калитки вышел Баглоев. Седлецкий напрягся, однако, больше никто не показывался. Минуты текли за минутами, а ополченец с Баглоевым, почти содвинувшись головами, о чем-то болтали. Изредка до Седлецкого доносились обрывки смеха. Так это же они надо мной смеются, вдруг дошло до Седлецкого.

– Интересно, о чем треплются наши друзья? – вздохнул он.

– Ну, если так интересно…

Мирзоев достал короткую трубку с оптическим прицелом и наушниками на длинном проводе. Один дал Седлецкому, а сам начал тщательно целиться трубкой в разговаривающих.

– …и ни одной бабы, представляешь? – сквозь шум и какое-то подвывание услышал Седлецкий слабый голос. – Тогда берем катер – и на Шикотан. Вроде, за свежим хлебом. У них пекарня своя. А там на рыбокомбинатах – одно бабье. Со всего Союза, представляешь?

Бойцы вспоминают минувшие дни, усмехнулся Седлецкий, снимая наушник.

Калитка вновь приоткрылась, и на улицу выбрался толстый, похожий на мешок, человек, которого Седлецкий уже видел у премьер-министра. Самиев… А за председателем милли меджлиса вышел высокий и прямой горец в униформе, увешанный подсумками и гранатами, словно елка игрушками. Он обнялся с Самиевым и потряс руку контрразведчику. Затем Самиев и Баглоев скрылись во дворе. Мирзоев поднес к губам свой беззвучный свисток. Так же беззвучно ринулись от забора светлые тени.

Абдрахмана и его сопровождающего десантники затолкали на углу переулка в БМП. Подошла машина комдива. Седлецкий с Мирзоевым забрались в кабину и сняли очки. Ночь вернулась. Только белесый хвост пыли впереди показывал путь БМП.

Остановились на окраине, у цитадели. Здесь теперь находился штаб командующего группой войск в Шаоне. Пленных провели через неприметную дверь в глухих массивных воротах со стороны гор. Долго спускались куда-то вниз по тускло освещенной лестнице из широченных щербатых тесаных камней. Запахло плесенью. По серым стенам заблестела влага.

Очутились в низком гулком подвале, залитом светом сильных ламп в сетках. Подвал был оборудован как обычная походная канцелярия – раскладные столы и стулья, невысокий металлический ящик-секретер с выдвижными ячейками.

– Откройте ему рот, – показал Седлецкий на Абдрахмана.

Десантник из конвоя дернул лейкопластырь, Абдрахман замычал от боли – часть его замечательных усов осталась на белой клейкой полоске.

– Собаки! – было первым словом Абдрахмана.

– Да ладно тебе, дружище, – вздохнул Седлецкий. – Я же предлагал играть в открытую. А ты захотел вытащить из рукава козырного туза.

Он показал на ополченца:

– Этого пока уведите. И оставьте нас одних…

Остались с глазу на глаз. Седлецкий закурил, сел напротив пленника:

– Ну, Абдрахман, теперь тебя никто не видит. И не слышит. Разыгрывать героя не перед кем. Рассказывай…

Абдрахман молчал, лишь тоска загнанного смотрела из его глаз, похожих на светлые сливы.

– Рассказывай, рассказывай! Где взрывчатка заложена, где посты. Расскажешь ведь?

– Расскажу, – глухо сказал Абдрахман. – Вы все равно выпытаете, я знаю… Уколы, говорят, есть такие.

– Уколы есть, – усмехнулся Седлецкий, – да не про твою честь. Вздорожали медикаменты нынче. Нет, не будет тебе уколов… И бить никто не собирается. Если промолчишь сейчас – завтра выведем на центральную площадь города, соберем женщин и стариков и расскажем, что ты хочешь сделать с Кумаринской плотиной. Народ устал, Абдрахман… Недавно женщины забили камнями снайпера. Не слышал?

– Хорошо, буду говорить, – склонил голову Абдрахман. – Но одна просьба… Уберите этого… моего человека.

– Понимаю, – встал Седлецкий. – Очень хорошо понимаю тебя, Абдрахман.

Слабак, подумал он почему-то с сожалением. Вышел из подвала, взял у Мирзоева пистолет и дважды выстрелил.

– А-а! – громко застонал понятливый Мирзоев.

Седлецкий вернулся к пленнику.

– Карта есть? – угрюмо спросил Абдрахман. – Снимите наручники…

Седлецкий достал ключик и расстелил карту Кумаринского ущелья с частью водохранилища, похожего на кляксу.

– Показывай…

– Сейчас, – пробормотал Абдрахман, растирая крепкие волосатые запястья. – Одну минутку…

Наконец, он поднял голову, и на лице его Седлецкий с тревогой заметил угрюмое торжество.

– Сейчас покажу, где взрывчатка, – сказал Абдрахман, криво улыбаясь.

Теперь Седлецкий увидел в руках пленника колечко с хвостиком – чеку от гранаты. Недоглядели, значит, когда обыскивали… Он в броске залег за металлический секретер, и тут же ударило в уши взрывной волной, завизжали по камню осколки. Седлецкий потряс головой, прогоняя тонкий пилящий звон, и выглянул из-за ящика. Его чуть не стошнило…

Вбежал Мирзоев, помог подняться.

– Пусть тут уберут, – прохрипел Седлецкий. – Потом давай бородатого.

– Может врача позвать, Алексей Дмитриевич? – спросил Мирзоев, смахивая платком с лица Седлецкого глину и кровь. – Кажется, крепко задело.

– Обойдусь, – Седлецкий сел, ноги его не держали, – не до врачей… С плотиной надо разобраться. Налил бы стопарик, ведь обещал.

– Сейчас! – подхватился Мирзоев. – Разбавить?

– Не надо, Турсун… Мне стопарик, а клиенту – укольчик. Хватит шутки шутить, в благородство играть. Прошли рыцарские времена… Тащи бородатого. И обыщи его хорошенько!

Ввели бородатого.

24

С приклеенными усами, с татарской фамилией прибыл Акопов в стольный град Москву. На замызганном, громкоголосом Казанском вокзале, полном попрошаек и проезжих со всего Содружества, он покинул надоевший ашхабадский поезд и нырнул в электричку до Быкова. Время совсем раннее было – шесть утра с небольшим. Поздняя пташка носок прочищает, а ранняя пташка пивко попивает. Выбрал почти пустой вагон, прижал ногой сумку с верной ТОЗовкой и покатил барином в очередную неизвестную даль.

Ехал, любовался в окно с трещинами вздыбленной нескончаемыми стройками Москвой, косился на девушек, резво бегущих по платформам, и расслаблялся. Лишь теперь он мог с уверенностью сказать, что самая трудная и опасная часть командировки – позади. Оставалось сдать отчет. Неплохо было бы приложить к нему выдубленную шкуру того хорька, который пытался завалить его в сурханабадской операции…

Задумавшись, не заметил, как электричка вырвалась из Москвы. А в Люберцах рядом сели два пожилых дачника – с ведрами, лопатами и рюкзаками. К последней надежде своей, к огородам, ехали пенсионеры… А чтобы не скучать в предвкушении грядок и свежего воздуха, завели старинушки беседу о делах давно минувших дней и деяниях нынешних сукиных сынов. Акопов не вслушивался в брюзжание стариков до тех пор, пока не мелькнуло в разговоре знакомое: Сурханабад.

– Вы мне, Семен Пантелеевич, про оппозицию не говорите! – горячился один из пенсионеров – маленький, жилистый, с помидорной лысинкой. – В оппозиции тоже люди. А это, Семен Пантелеевич, работа ЦРУ!

И подолбил, припечатывая слова, кулаком по тощему рюкзаку.

– А то ему больше делать нечего, ЦРУ твоему, – лениво отмахнулся собеседник – мосластый, с бульдожьими складками у рта. – С Америкой мы сейчас друзья-приятели, не разлей вода. Гуманитарную тушенку прут… А в этом Сурханабаде, Петрович, китайцы гадят, либо японцы.

– Странно слышать! – возбужденно завозился на лавке маленький. – Дестабилизация правительства в Сурханабаде китайцам невыгодна – они же торговать с нами собираются.

– С кем, с нами? С Россией, что ли? Тогда японцы шуруют. Не отдали острова – так вот вам, ешьте. А еще они, японцы-то, лицом на наших узбеков больно смахивают. Поэтому японцам проще крутить – нарядился в халат, и вперед. Салям алейкум, и шабаш…

– Я их недавно в Москве видел, – облизнулся маленький. – Очень аккуратные господа.

– Да, так и прут, говорю. Черных-то, с югов, развелось много. Дачи по нашей дороге метут. Миллионы дают, Петрович, миллионы! А мне на мясо не хватает.

Петрович покосился на Акопова и выразительно покашлял. Акопов сделал вид, что его не касается реплика про черных, которые с югов…

– Кстати о дачах, – сказал маленький Петрович. – На днях, говорят, по одной даче тут у нас стреляли из пушки. Вот вам и миллионеры.

– Не из пушки, – веско сказал мосластый Семен Пантелеевич. – Гранату большую кинули, вроде противотанковой. Мне племяш говорил, он в милиции работает.

Акопову нужно было выходить, он двинулся к выходу, переступая через ноги замолчавших дачников. Еле к двери пробился. Что за жизнь – вечно надо драться за место под солнцем…

…Станция осталась позади. Акопов шел знакомой дорогой мимо высоченных заборов, над которыми возвышались старые сосны. Сквозь лохматые кроны проглядывали солидные кирпичные особняки, гаражи и солярии. Когда-то эти райские кущи принадлежали областной партноменклатуре, а теперь их скупили новые воротилы промышленности и финансов.

Тихо было тут, на песчаной дороге с зелеными стрелками опавших хвоинок. Тихо, чисто и хорошо. После спертой атмосферы поезда воздух в дачных сосняках казался неземным. Хоть в одном разбирались прежние хозяева жизни – в экологии. Усы Акопов отодрал и спрятал в сумку. Авось, пригодятся… Визг электричек становился все глуше и глуше, и когда он совсем потерялся в плотной зеленой тишине – открылась дача Степана, стандартный дом за стандартным забором. Рядом с гаражом, правда, в отличие от других участков, стояла небольшая будочка – сторожка. На двери звонок под жестяным колпачком, чтобы не заливало дождем. Пока кнопку нажимал, огляделся. Над забором с тремя рядами колючки Акопов заметил тонкую блескучую проволоку. Сигнализацию провели, так надо понимать. В дверце сторожки открылось откидное окошко – кормушка на тюремном сленге.

Акопов положил в кормушку пароль – рублевую бумажку, которую тут же угребла крепкая рука.

– Как доложить? – спросил молодой густой голос.

– Тевосян. Степан Матвеевич знает.

Через минуту открылась дверь. Акопов шагнул в небольшую клетушку и был тут же неназойливо прижат к стенке. Быстрые руки обежали-охлопали карманы.

– Сумку оставить. Проходите.

На выходе во двор стоял обычный аэрофлотовский «магнит» – устройство для контроля металлов. Акопов шагнул, звоночек брякнул.

– Стоять! – сказали сзади. – Достаньте металлические предметы. Не делайте резких движений!

Сделаешь тут резкое движение, подумал Акопов, роясь в карманах. Сразу получишь очередь в спину. С большим облегчением он достал из шва в куртке кусок заточенной велосипедной спицы с шашечкой – забыл о ней… Подал через плечо.

– Вернитесь…

Звоночек промолчал. Акопов обернулся. Коротко стриженный парень в спортивном костюме, с кобурой на поясе, вежливо улыбался.

– Ну и строгости развели, – тоже улыбнулся Акопов. – Я недавно был – никаких магнитов. Что случилось?

– Степан Матвеевич расскажет… если сочтет нужным, – перестал улыбаться парень.

Акопов двинулся двором, по красной дорожке из керамзита, вдоль строгих клумб с последними отцветающими пионами. Двухэтажная кирпичная дача, увитая зеленым плющом, скрывающим углы и высоту, стояла в глубине двора. Подойдя поближе, Акопов увидел двух мужиков, замешивающих в большом чане цементный раствор. Штабель кирпичей рядом был почат, и от него к даче тянулась полоска рыжего крошева. Ремонт затеяли, подумал Акопов. С крыльца сбежал молодец в спортивном костюме – красное с белым, как и у охранника в сторожке.

– Хозяин внизу, – сказал, не здороваясь. – Велел проводить.

Высокий подвал дачи Степан оборудовал под спортзал. Когда вошел Акопов, хозяин, лежа на мате, громыхал черными шарами тренажера.

– …и сорок восемь, и сорок девять… Все!

Он выскользнул из-под рамы тренажера и встал на четвереньки – полуголый, потный и волосатый, смахивающий на медведя. Парень в красно-белом подал металлические костылики с налокотниками. Степан утвердился на костыликах, разогнулся, почти доставая головой потолок. Обнимаясь, он так даванул спину костыликом, что Акопов поневоле взвыл.

– Гургенчик! – улыбнулся Степан. – Подожди, браток, в душ сбегаю. Пока в холле посиди.

«Побежал» он, больно было глядеть – волоча ноги и кривясь. Акопов по лестнице из подвала поднялся в холл на первом этаже, плюхнулся в покойное широкое кресло у камина. И в который раз подумал, оглядывая владения Степана, о неожиданном вкусе деревенского парня, не видевшего в жизни ничего, кроме родительской избы да государевой казармы.

Скромно был обставлен холл, без наглой роскоши, присущей обычно нуворишам-скоробогатеям. Кресла темной кожи, палас цвета палой листвы, буфет с круглыми окошками-иллюминаторами. Напольная китайская ваза, расписанная черными и золотыми цветами. Две картины в простенках – в рамках простого багета. Даже камин с надраенной решеткой не выглядел символом барства – его топили, грелись у огня, он работал.

Самыми дорогими вещами выглядели японский телевизор с экраном чуть ли не в метр да видеомагнитофон. Но Акопов знал, что каждый из пейзажей на стене – подлинник большого мастера, неправедными путями попавший за рубеж и купленный потом на западном аукционе. «Помру – вернутся государству, – так объяснил Степан когда-то покупку. – Может, хоть немного ему стыдно будет…»

– Задремал? – гулко засмеялся Степан.

Он был теперь в коричневом махровом халате, с гладко причесанными мокрыми волосами.

– Завтракать будем.

Очередной мальчик в красно-белом вкатил столик, сервированный на двоих. Красная икра в хрустале, высокие бокалы с соком, ветчина, сыр, апельсины, распластанные булочки с маслом.

– Тостов не хватает, – плотоядно потер руки Акопов.

– Для тостов вино нужно, – сказал Степан, по складам усаживаясь напротив. – А я с утра вина не пью. И тебе не дам.

– Тосты – это поджаренные хлебцы, – поднял палец Акопов. – Усек? Раз уж на западный манер завтракаешь – нужен поджаренный хлеб.

– Учту, – кивнул Степан. – Мажь нежареный. Икорка свежая, ребята на днях с Сахалина привезли.

Акопов согласен был мазать нежареный – икра так и таяла во рту.

– Извини, что не в столовой, – сказал Степан. – Там ремонт.

– Ты же говорил – дача новая…

– Была новая. А теперь – старая. Позавчера саданули из гранатомета.

– Я про это в электричке слышал. Говорят, из пушки по какой-то даче стреляли.

– Главное, суки, время выбрали… У меня небольшой коктейль намечался. А в последний момент мужики предупредили, что приедут попозже. И в этот момент… Из гранатомета! Ну, не суки? Забросили бабашку, трубу – под забор. И смылись. Ничего, сейчас мои хлопцы концы ищут. Уже нащупали. Разберемся, ничего.

– А куда смотрит доблестная милиция? – спросил Акопов.

– Вот и я про то же у начальника милиции спросил, – вздохнул Степан. – Куда смотришь? Сегодня с гранатометом… А завтра, что – с «Алазанью» ждать? Ну, приехали, иху маму… Главный здешний мент обещал террористов из-под земли найти. А пока пустил для моего спокойствия топтунов вокруг участка. Однако, думаю, не спасут топтуны. Надо соседнюю землю покупать. Того и гляди – в окно нассут!

– Корешуешь, значит, с милицией? – подмигнул Акопов.

– Что значит корешую, Гурген? – чуть обиделся Степан. – На топтунов-то уж я заработал. Знаешь, сколько для района сделал? Кирпичный завод поставил – продукцию отпускаю почти по себестоимости. И только для районных строек. Две голландские сыродельные линии притаранил! Подарил. Сейчас район просит дом престарелых оборудовать. Ну, выделил средства, какие дела. А бухгалтера своего посадил, чтобы старушек не обворовали на этом переоборудовании. А ты говоришь…

– Теперь понятно, зачем тебе аэрофлотовские ворота понадобились, – сказал Акопов.

– А чего там… Аэропорт рядом. Попросил – привезли. Ладно. Как съездил?

– Нормально. Спасибо, Степушка, выручили твои связи. Иначе солоно бы пришлось.

– На здоровье. Ты мажь, мажь! Не последняя.

Ел Степан аккуратно, степенно, по-деревенски подставляя ладонь под кусок. С аппетитом ел, как любой честный труженик, не отягченный угрызениями совести. Позавтракали. Из-за камина выдвинулся мальчик, укатил столик. Взамен принес огромные пепельницы красного стекла и деревянную сигаретницу в виде избушки с встроенной в двери русалкой-зажигалкой.

– На сиську нажми, – посоветовал Степан, глядя, как Акопов мучается с зажигалкой.

– Давно не курил, – пробормотал Акопов, с наслаждением затягиваясь пахучим мятным дымком.

– Значит, нормально съездил, – сказал Степан, тоже закуривая. – Из Ташкента в Сурханабад поездом добирался? Семнадцатого числа?

– Да, – насторожился Акопов. – А что?

– Ага… Значит, это ты узбекскую контрразведку на две головы облегчил. Я так и подумал.

– Вот эта сигаретница, Степа… – пощелкал по избушке Акопов. – Не в стиле она. Не бонтон. Тут нужен обычный лакированный ящичек… Китайский, желательно. Как раз к вазе.

– Ты зубы не заговаривай, не болят! – засмеялся Степан.

– Да я и не заговариваю, – развел руками Акопов. – Просто не могу ничего понять. Узбекскую… Как ты сказал? Контрразведку? Откуда она взялась?

– Такие вопросы я тебе должен задавать. От жизни отстаете вы там, в своем Управлении. Меня бы, что ли, взяли – хоть на полставки.

– Я думал – гебешники. Но тебе откуда известно?

– Работают мужики. И говорят, напрасно ты завалил контриков. Они ведь тебя без задней мысли пасли, просто так. Не хотели эксцессов на территории Узбекистана.

– Да… – протянул Акопов. – Они меня просто так пасли. А кто же просто так явки в городе засветил? Куда ни сунусь – паленым пахнет…

– Тут я ничем помочь не могу. У своего начальства спрашивай, зачем оно тебя на паленые явки посылает.

– Рад бы спросить, – вздохнул Акопов, – да не хочу. Пока не разберусь, соваться на службу не буду. Не нравится мне тамошний сквозняк, Степа, не нравится. Потому к тебе и пришел.

Степан долго думал, потирая виски. Потом сказал:

– Ладно. Не нужны мне ваши тайны – меньше буду знать, дольше проживу. И все же… Давай, в двух словах, без фамилий. Я с лету понимаю, ты знаешь.

Акопов коротко рассказал о ташкентском резиденте и собственных подозрениях.

– Верно мыслишь, – кивнул Степан. – Не из Ташкента пошло. В Москве гадят. И значит, Гурген, влез ты по самые некуда… Теперь понял, почему я в свое время послал родную армию подальше? Вместе с пенсией ее? Между прочим, того самого военкома… Ну, который заявлял, козел, что в Афган меня не направлял… И что обязательств передо мной не имеет! Да, уволили его из рядов нашей славной армии. С треском выгнали. Он отсрочки от призыва устраивал. Конечно, не за спасибо.

– Бог с ним, – поморщился Акопов. – Мне-то что делать?

– Плюнуть надо на державу, раз она позволяет всяким подлецам тебя иметь… Иди ко мне, Гурген! Опять вместе повоюем.

– Может быть, когда-нибудь придется к тебе податься, Степа. Я ведь нанимался работать в порядочном учреждении, а не в бардаке, где каждая сволочь с лампой к заднице лезет… Но сейчас не могу. Слишком много, брат, я на свое дело нервов и крови положил. А теперь – утереться?

Они еще помолчали.

– А сурханабадский прокурор… тоже твоя работа? – вдруг спросил Степан.

– С чего так решил?

– Подумал… – запнулся Степан, – подумал, что мужики тамошние поставили условие: мы тебе помогаем, а ты – нам.

– Нет, прокурор – не моя работа. Кстати, почему – тоже, Степушка?

– Да ладно тебе, – вздохнул Степан. – Газеты читаю. И ящик иногда смотрю.