Текст книги "В Москве полночь"

Автор книги: Вячеслав Сухнев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)

9

В медленном, горячем и вонючем поезде Акопов осознал, как легко работается дома. Не надо было напрягаться, вспоминая слова совсем чужого языка. Не надо было постоянно помнить о чужих обычаях. В Бахрейне, например, он однажды из-за этих обычаев чуть не сгорел. Обратился на улице к женщине с каким-то нормальным вопросом. Нормальным для московской улицы. Женщина-то была одета совсем по-европейски. Но на Акопове был клетчатый палестинский бурнус. А борода подстрижена в кружок, как у шейха из пустыни. И его приставания к незнакомой женщине, пусть и не с праздным вопросом, оценивались однозначно.

Здесь в поезде не надо напрягаться. Ехали они с Юсупом и Назаром в разных концах плацкартного вагона, не поддерживая, так сказать, даже визуального знакомства. Рядом с Акоповым расположился небольшой табор среднеазиатских цыган-люли. Глава семейства, пожилой добродушный пузанок с усами раджи, едва поезд тронулся, пристал к Акопову с предложением скрасить дорогу бутылочкой сладкого вина. Покочевряжившись из вежливости, Акопов принял предложение. Хоть и удивился: цыгане с чужими не пьют. Значит, меняются обычаи… Хозяйка проворно достала по первому знаку мужа лепешки, зелень, холодное мясо, конфеты. Цыганята завертелись и зажужжали вокруг конфет. Мать цыкнула – ребятня исчезла.

Разговаривали Акопов с хлебосольным цыганом на том узбекско-таджикском смешанном наречии, который обжил хребты Зеравшана и Байсунтау и который понимают все от Нукуса до Хорога. Цыган плакался, что старший брат зажал «жигуль». Покупали его вскладчину, теперь он брату не нужен, поскольку тот недавно приобрел волгу.

– Совсем бандит! – стучал цыган по столу черным пухлым кулаком. – А у меня семья, сам видишь. Старший уже большой – на чем мальчику ездить?

И Акопов тоже плакался – на нехорошего начальника, настоящего бая, который не дает продохнуть, загонял по командировкам. Никак не хватает времени закончить строительство дома. И денег не хватает. Хоть и хороший навар получается у экспедитора, но что с того навара остается… Сам знаешь – тому дай, этому сунь. С удовольствием импровизировал Акопов, с деталями. Так они плакались друг другу, пока не опустела бутылочка, пока не закружили вокруг поезда вечереющие предгорья с размазанными пятнами солнечных ожогов по склонам.

Наконец, сморило цыгана. Акопов пошел умываться в залитый водой туалет с незакрывающейся дверью. Умылся и увидел у двери Юсупа. Тот лениво обмахивался журналом «Муштум», сложенным вдвое. Сигнал тревоги. Акопов сразу подобрался. Вышел в тамбур и обнаружил Назара.

– Двадцать шестое место, – сказал Назар.

Из расписания поезд давно выбился, и теперь Акопов даже приблизительно не мог представить, где они находятся. Вокруг поезда медленно вращалась выжженная солнцем полупустыня с редкими желто-зелеными зарослями верблюжьей колючки. Ее сладковатый запах, долетающий в раскрытые окна, не мог перешибить едкий дух старого, полного людей, вагона. От горизонта накатывала волна тьмы – ночь наступала быстро.

– Когда ближайшая станция? – спросил Акопов у проводника, пожилого таджика в мятой черной форме.

– Минут через двадцать, – сказал проводник, почесывая живот и зевая. – А может, через сорок. Если тебе, друг, бутылка нужна, то и станция ни к чему. Обратись только к дядюшке Расулу. У него все есть.

– А кто такой Расул?

– Я, кто же еще…

Так… Засветился Акопов с цыганом, на весь вагон засветился. Вот уже и бутылку предлагают. Нормально. Повесив на шею скрученное полотенце, Акопов, не торопясь, пошел по вагону. От полноты чувств принялся напевать старинный танцевальный мотив «Тановар». Его режиссер Гайдай в свое время для комедии приспособил. «Если б я был султан, я бы имел трех жен!» Напевал Акопов и весьма благожелательно разглядывал пассажиров. Земляков искал, надо понимать, этот невысокий симпатичный шерабадец. Когда подвыпьешь, охота с земляками покалякать. Нашел Акопов земляка. Правда, не совсем своего…

На двадцать шестом месте сидел молодой узбек. Светлый и легкий, как у Акопова, облегал его костюм – мечта провинциала. Образ дополняли желтые сандалии на босу ногу и небрежно брошенный в сетку над головой портфель из тисненой кожи. Бухгалтер, наверное. Или учитель. Плечи, однако, были широковаты для труженика умственного труда. А может, труженик в свободное от труда время занимался курашом – любимой борьбой узбекской молодежи…

Юноша в светлом костюме равнодушно посмотрел на Акопова и отвернулся. Чуть-чуть торопливее, чем нужно, отвернулся. И веки у него дрогнули. И в лице что-то изменилось. Такое происходит, когда человек, ведущий наружное наблюдение, не научился до конца контролировать свои эмоции, сталкиваясь с «объектом» лоб в лоб.

По этим мелким деталям, совершенно недоступным вниманию нормального человека, Акопов понял: не зря засекли ребята этого бухгалтера. Или учителя. Неважно. А важно, что он из госбезопасности. Из конкурирующей, стало быть, фирмы, как бы она теперь ни называлась в «независимых» государствах. Гебешников в Управлении не любили. За непрофессионализм, за мелкие цели и задачи, за кумовство в руководстве.

Однако гебешники в наружку поодиночке не ходят. Парами любят гулять. И второго Акопов вычислил. Выглядел тот обычной русской швалью. Этакий европейский люмпен, присохший к Средней Азии: пропотевшая распашонка, расстегнутая до пупа, сиротские серенькие штанцы и босоножки-вьетнамки. Такие болтаются по всем рынкам и чайханам, шакалят возле рыночных воротил, пьют зеленый чай с тем же удовольствием, что и водку, спят с любой более-менее раскрепощенной женщиной Востока. Курят анашу и носят при себе узбекский широкий нож-пичак. Привычка к азиатскому быту не мешает им презирать местный язык и традиции.

Такой, значит, по-научному говоря, имидж… Акопов сфотографировал русского взглядом и залег на верхнюю полку. До места назначения оставалось часов шесть, и за это время надо придумать, как избавиться от гебешников. Если они сами вышли на Акопова, то их пора уважать. А если группу подставили? Вполне могло случиться, что задание Акопова являлось маскировкой другой, более масштабной, акции. Пока ГБ будет пасти Акопова, кто-то без помех отработает свое.

С другой стороны, думал Акопов, крайне нерационально использовать его группу в качестве подсадной утки. Специалистов, подобных Акопову, в Управлении лелеют и холят. Да и любого просто так не сдают. Значит, протечка наверху? Такого Акопов не помнил… Но если учесть невероятный бардак, творящийся вокруг, бардак, который не обошел и Управление… Все может быть. Но Акопов привык выполнять задания, сроду хлеб не ел даром. Значит, задание – вот что основное. Как там советовал Рахмат: души сомнения? Задушим, будьте благонадежны. А потом разберемся, откуда протекло.

Он сразу успокоился, едва принял решение. Совсем стемнело. Редкие далекие огни мелькали в окне. Цыганята угомонились. Глава семейства похрапывал на нижней полке, разметавшись от жары. Лишь цыганка, пристроившись напротив мужа, отгоняла от его лица вездесущих мух пестрым платком.

Акопов спрыгнул в проход, покачался и побрел в тамбур. Русский встрепенулся и проводил его взглядом. Трехгранным ключом Акопов закрыл дверь на переходную площадку в соседний вагон, а наружную, наоборот, открыл.

Когда он вернулся, пьяная дурацкая улыбка застыла на его лице. Хватаясь за чьи-то ноги, опираясь на полки, он поковылял вперед, пока не добрался до двадцать шестого места. Икнул и наступил на ногу молодому человеку в светлом костюме.

– Извините, пожалуйста, – пробормотал.

У молодого человека в глазах мелькнуло изумление.

– Ничего, – поморщился он. – Бывает…

– Нечаянно! – с пьяным упорством сказал Акопов. – Просто сильно качает.

Завертевшись, он рухнул на колени молодому человеку.

– Нечаянно, – повторил Акопов и убрался в проход.

Пистолет гебешника уже лежал в его кармане. Все так же улыбаясь и мурлыча под нос «Тановар», он дошел, до русского, коротавшего время над газетой с грудой костей и корок. Акопов снова не вписался в проход. Объедки посыпались на пол.

– Ты что делаешь? – зашипел русский.

– Да я тебя… – с пьяной обидой сказал Акопов и на плохом русском языке кратко изложил перспективу дальнейших отношений с представителем старшего народа-брата.

Русский полыхнул глазами и схватил Акопова за шиворот. Со своего места сорвался гебешник в светлом костюме, Растерянно шаря под полой. Заверещали женщины. Поднялись Юсуп с Назаром, но Акопов взглядом приказал им не вмешиваться. Через секунду русский выволок Акопова в тамбур и прижал к стенке возле угольного ящика. Молодой человек в светлом костюме показал вагону красное удостоверение:

– Мы из милиции! Оставайтесь на местах.

Дверь за собой он захлопнул и повернулся к Акопову:

– Ну, закончим игры, дорогой друг?

Спросил по-русски. И Акопов ему ответил по-русски:

– Закончим, дорогой друг. С удовольствием.

Стрелял он сквозь карман. Спустил трупы под откос.

Брызги крови вытер собственным пиджаком, а потом выбросил его вместе с пистолетом гебешника в гудящую тьму. Закрыл дверь. Рванул рубашку на груди, мазнул по угольному ящику ладонью, провел по лицу. В таком виде и заявился в вагон:

– Вай, люди!

– Чего орешь? – высунулся проводник. – Выпил – спи!

– Ограбили! – продолжал орать Акопов. – Говорят, сволочи, из милиции, а сами пиджак с деньгами сняли и выпрыгнули!

– Так тебе и надо, – вздохнул проводник. – Меньше пей в другой раз.

– Как же я домой поеду? – завопил с новой силой Акопов, размазывая по лицу грязные слезы. – Всю выручку отняли, всю выручку! Три ковра ручной работы! Вай-дод!

– Значит, давно за тобой наблюдали, – сказал проводник. – Может, с самого рынка. Теперь сходить придется. Скоро станция.

– Зачем сходить? – продолжал убиваться Акопов. – Мне домой надо, дети ждут…

Вокруг него собралось полвагона.

– В милицию на станции заяви, – объяснил проводник. – Недалеко ведь отъехали, может, поймают.

– Спасибо, надоумил! – полез к проводнику с объятьями Акопов. – Ух, если поймают… Собственными руками!

– Собирай вещи, батыр, – отпихнул его проводник.

Акопов вытащил из-под полки с цыганятами тяжелую сумку – приметную, из красного кожемита, и пошлепал, тихо завывая и мотая головой, к выходу. В окнах уже мелькали редкие станционные фонари.

В крохотном зальце вокзала он наклонился на секунду над сумкой – и появились у Акопова пышные усы. Еще секунда – и темная рубашка сменила прежнюю, разорванную у ворота. Красная оболочка сумки полетела в мусорный бачок. Таблеточку горькую пожевал, отшибая винный запах. Совсем другой человек явился к готовому тронуться поезду – аккуратный, собранный, деловой. Поднялся в купейный вагон, показал билет.

– А я на ваше место… подсадил, – повинился проводник. – Вы же от самого Ташкента не показывались!

– Не суетись, брат, – подмигнул Акопов. – В другом вагоне с друзьями засиделся. Согласен на любое свободное место.

Так еще лучше. Если, предположив невероятное, люди из ГБ знают о его купейном билете, то не сразу доберутся. Впрочем, подумал Акопов, шагая за проводником, у него только и осталось забавы – предполагать невероятное…

Через час, когда вагон давно спал, он вышел в тамбур.

Здесь опять каменно маячил Назар.

– Все тихо?

– Тихо. Пожалели тебя и успокоились.

– Как вы засекли соседей?

– Они сели в последний момент. До самого отхода поезда болтались в Ташкенте на перроне. Видно, опасались, что ты на ходу спрыгнешь. Потом пошли с двух концов вагона. Явно искали. Увидели тебя – расслабились. А до этого немножко нервничали. И вообще…

– Вот именно, вообще… – вздохнул Акопов. – Теперь видишь, до чего нервозность доводит? Нет соображений – как они на меня вышли?

– Сдал кто-то, какие еще соображения, – невозмутимо сказал Назар. – Других соображений нет.

– Верно. Сдали. Но почему только меня?

– Потому что нас с Юсупом готовили отдельно. Потому что мы подключились только в Ташкенте. Следовательно, сдали высоко – в Москве.

– Умница, – потрепал напарника по плечу Акопов.

– Ты их… совсем? – неуверенно спросил Назар.

– Другого выхода не было, – помрачнел Акопов. – Отрываться приходилось с гарантией. В кошки-мышки играть некогда.

– Понимаю, – тихо сказал Назар, отвернувшись к окну. – И все же…

– Не думай об этом, – мягко сказал Акопов. – Такая работа. И мы, и соседи по нормальным законам не живем… Мы над законом. Или за ним. Точнее, вне закона. В нашем деле неприменимы категории «плохо» или «хорошо». «Нужно» или «не нужно»! Вот и все. У Киплинга, не помню в какой вещи, есть прекрасная мысль, хорошо иллюстрирующая нашу ситуацию… Имейте в виду, мол, что в маленьком, скрытом от мира обществе, где нет общественного мнения, все законы смягчаются. Почти дословно.

Они долго молчали.

– Любишь Киплинга? – наконец, спросил Назар.

– Нет… Плохой писатель. И совершенно не знает Восток. Я его перечитал, представь себе, после Афгана… Ладно. Разбежались. А Юсупу передай – сходим в Джетыкургане. Боюсь, на конечной остановке уже будут дожидаться.

– Они могут дожидаться и в Джетыкургане, – резонно заметил Назар. – И на любой другой станции.

– Сходим в Джетыкургане, – повторил Акопов. – Раздельно. Идем на рейсовый автобус или на такси. Визуальная сигнализация прежняя. Ну, ни пуха, ни пера, как говорят старшие братья.

– Ни два пера, ни три пера! – невесело хохотнул Назар.

– Грубо, грубо! – поморщился Акопов. – Будь тоньше…

10

– В Москве полночь, – сказал приятный женский голос в крохотном приемничке над головой Юрика. – Передаем последние известия. Сегодня на центральной площади Чор-Минор продолжалась сидячая голодовка оппозиции…

– С жиру бесятся, – прокомментировал Юрик это сообщение. – Я там в армии служил. Шашлыки – во! Сожрешь палочку – и целый день свободен. Яблоки – вот такие, с кулак, во рту тают. А про виноград вообще молчу – ведрами его ели. Обжираловки на каждом углу. А теперь, значит, голодают. Похавали шашлыка, закусили виноградом – и голодают. Еще похавали – и опять голодают.

На улице дождь лупил. Вода, подсвеченная красноватыми светильниками бара, стекала по окну, забранному толстой чугунной решеткой. На решетку присобачили кашпо с вьющимися цветами. Уютно здесь было. Стойка, высокие табуреты и панели по стенам обтягивал кожзаменитель песочного цвета. Шкафчики и полки сияли никелем, граненым мороженым стеклом. А Юрик в темно-вишневом смокинге, при черной бабочке, с тореадорскими баками и усами в ниточку смотрелся картинкой.

Народ разошелся. Только в углу за столиком попивала коктейли пара «голубых», нежно угощая друг друга солеными орешками. Да еще рядом с Толмачевым у стойки маялся пожилой носатый субъект в тесноватой молодежной курточке.

– Их бы к нам, в Москву, – сказал Юрик, дыша в бокал и яростно полируя его полотенцем. – Мне-то хорошо – не заработаю, так украду. А вот соседи, пенсионеры… Оба воевали, а потом строили светлое будущее… Они последний хрен без соли доедают. Эти бастовать или голодовать не пойдут – по дороге кончатся.

– Брат у меня там, – сказал носатый, глядя в рюмку. – Родной брат… Давно ему говорю, идиоту: мотай со своих гребанных югов! Мотай! Зарежут козла… Ну, вот он и досиделся… Квартиру не поменяешь – нет ушибленных, а бросить жалко. Да, зажали нашего русачка, вусмерть зажали. Как вы полагаете, уважаемый, этот бардак долго протянется?

Толмачев, бездумно выбирая с блюдца орешки, ничего не ответил.

– Вусмерть зажали… Зелеными флагами машут. Независимость… Вы там, случайно, не были?

Отмалчиваться было неудобно, и Толмачев нехотя ответил:

– Нет. Не пришлось.

Хотя мог бы рассказать и о площади Чор-Минор, и о самом городе, где эта площадь находилась – о прекрасном и нежном городе, который недаром назвали Парижем Средней Азии. Месяц назад Толмачев ездил туда в командировку. Местные товарищи попросили разобраться с крупной партией отравляющих веществ, захваченных на базе одной тергруппы. Крепко там всполошились – думали, что у них под носом действует неконтролируемый канал. То ли из Афганистана, то ли из Китая. Неделю Толмачев трудился, как пчелка, над анализами, спектрограммами и образцами. И успокоил товарищей, доказал, что сильнодействующее ОВ, ни в каких каталогах не обозначенное, – родное, сработанное в кустарных условиях, чуть ли не в кастрюле-скороварке.

Судя по остаткам некоторых реагентов, каталитический процесс был организован так, что ОВ готовилось при нормальной комнатной температуре и без сложного возгонного оборудования. Сырьем, как выяснилось, служил тез-юган из семейства зонтичных, обильно растущий на окрестных альпийских лугах. Вещество на основе тез-югана вызывало сильнейшие ожоги кожи, слизистой и дыхательных путей. Умная голова работала, профессионально восхитился тогда Толмачев. Я бы, мол, этой голове патент выдал на изобретение. Выдадим, мрачно пообещали местные коллеги. Найдем и выдадим. А потом оторвем эту умную голову.

Кстати, недавний визит грабителей в квартиру Толмачева связан был, весьма похоже, с его командировкой в среднеазиатский Париж. Юношей, бросивших отмычку в замке, оперативники разыскали чуть ли не в тот же вечер… Грабители все и рассказали. Нанял их представительный мужик в светлой тачке. Сказал, что хозяина квартиры несколько дней не будет дома. Что хозяин, мол, украл у него интимную тетрадь. То есть, дневник. И хочет шантажировать. За дневник обещал деньги. Разрешил взять в квартире все, что приглянется. И отмычками снабдил. Нанимателя оперативники не схватили. Тот попросил грабителей, если нормально войдут в квартиру, посигналить светом на кухне. Сигнала не дождался и, конечно же, слинял.

Когда грабители описали, какой дневник они собирались искать в квартире, Толмачев изумился. Речь шла о коричневой тетрадке большого формата, куда он иногда выписывал некоторые цитатки из реферативных химических журналов в научно-технической публичке на Кузнецком мосту. Ничего ведь целенаправленно не срисовывал. Только для общего кругозора, чтобы от прогресса не отставать. Младший научный сотрудник с дипломом химика-технолога имеет полное право расширять кругозор. Только никто не давал права хмырю в светлой тачке совать нос в чужие тетрадки…

– …в шестьдесят девятом, как раз после землетрясения, – продолжал бубнить рядом носатый, – «Пахтакор» ихний проиграл с крупным счетом. Чуть ли не «Спартаку». Местные и оборзели. Начали русских обижать. Там все были русские – и хохлы, и евреи… Ну, мы на другой день, аккурат в обед, пошли по городу. Как увидим тюбетейку – трах! И в арык. Пусть охолонет. Что вы думаете? Больше никаких выступлений. Одна интернациональная дружба.

– Да, холодный арык сильно укрепляет уважение, – заметил Толмачев, знаком попросив Юрика налить еще.

– Очень сильно, – покивал носатый. – Никаких больше выступлений. Представляете? А теперь армию раздевают. Армию! Я согласен – можно прижать к ногтю меня, делового. Переморщусь и в Польшу свалю. Там не хуже. Но – армию! Матка боска…

– А что вы в Ташкенте делали? – спросил Толмачев.

– Химичил, – сказал носатый. – Доматывал без конвоя первый срок, героическим трудом смывал вину перед народом.

Он допил рюмку, положил на стойку несколько смятых долларовых бумажек:

– Хватит, хозяин?

– Вполне! – Юрик смел бумажки в ящик под стойкой. – Заходите, всегда рады.

– Обязательно, – поднялся носатый. – Оревуар, мужики…

И поплелся к выходу, безуспешно пытаясь стянуть на пузе узкую курточку на молниях и заклепках.

– Закрываться, что ли? – вздохнул Юрик, посмотрев на часы. – Больше никого не будет, погода не в кайф. Налить?

– Достаточно на сегодня, – сказал Толмачев.

– Угощаю, – сказал Юрик, лихо булькая в две рюмки. – Японский виски. Вчера ящик привезли.

– Ну, если японский… – заколебался Толмачев.

Выпить не успели. Дверь с рыком распахнулась, и в бар ввалилась шумная компания – длинноволосые молодые люди, обряженные в тщательно продуманную рвань, девушки в блеклых балахонистых плащах и старичок с тугими яблочными щечками, в безупречной жемчужной тройке. Молодежь еще, видать, только разгуливалась, в полный торчок входила, а старичку уже было море по колено. Он с порога полез ко всем целоваться – с Юриком, с Толмачевым и «голубых» не пропустил.

– Всех! – фальцетом закричал старичок, широко разевая рот с фарфоровыми зубами. – Всех! Пьем за Альбиноса!

– Простите, – наклонился через стойку Юрик. – Закрываемся скоро, Сергей Михайлович. – Так что извольте, ваше степенство, сначала за выпивку заплатить. Чтобы, значит, без прошлых эксцессов.

– Обижаешь, Юрик! – закричал старичок, вытаскивая тугую пачку денег.

Через минуту общество пило, пело и плясало. Шум стоял, как в бане в час пик.

– Что это за кузнечик? – крикнул Толмачев Юрику.

– Сергей Михайлович? Лошадник, герой скачек… Круто гуляет. И всегда норовит насвинячить. Хоть бы скорей упился…

Одна из девушек в балахоне повисла на Толмачеве, в уголок потащила, за отдельный столик. Сказать, что Толмачев сопротивлялся, значило бы сильно погрешить против истины… А когда уселся в уголке, под тусклым розовым фонариком, расхотелось ему веселиться, потому что девушка исчезла, а он оказался в компании двух лбов с крысиными хвостиками на затылках, в шнурованных стеганых жилетах. Чикаго да и только…

– С вами поговорить хотят, – сказал один из лбов в ухо Толмачеву. – Не желаете с нами пройти?

– Не желаю, – вздохнул Толмачев. – Но выбора у меня, как понимаю, нет.

– Точно, – сказал лоб. – Нет выбора. Поднимаемся и тихонько линяем. И улыбаемся!

– А расплатиться? – полез в карман Толмачев.

– Дед заплатит, – кивнул на старичка лоб.

Однако Толмачев уже успел включить радиомаячок, вшитый в подкладку. Поднялись. Один юноша Толмачева за талию прихватил, совсем по-приятельски, и замурлыкал бессвязно. Выходя на лестницу, Толмачев покосился на шумный и дымный зальчик бара. «Голубые» поднимались из-за стола.

Ресторан внизу уже закрыли, мордатый швейцар в небольшой гардеробной зевал так, словно хотел проглотить два ряда вешалок.

– Михайлыч надолго загудел? – спросил он у Толмачева и кивнул вверх, на дверь бара.

– Наверное, надолго, – сказал Толмачев. – Так что спи спокойно, дружище.

На улице лбы подхватили Толмачева под руки и потащили в ночь, через лужи. Рыкнул мотор, тормознула рядом вместительная иностранная тачка. Толмачева запихнули на заднее сидение, лбы уселись с двух сторон. Тачка рванула с места, и в последний момент Толмачев заметил, как под козырек ресторана торопливо выскочили «голубые». Потоп, к лицу прижали тряпку с сильным эфирным запахом, и Толмачев почти мгновенно уснул.

Очнулся от того, что машина стояла. Впереди, в свете фар, фигура в блестящем дождевике открывала решетчатые ворота. Голова разламывалась, и Толмачев против воли застонал.

– Потерпи, – миролюбиво сказал один из лбов. – Отходняк всегда такой – ломовой. Сейчас попьешь – все пройдет.

Ворота раскрылись, машина въехала в темный, густо заросший кустарником, двор.

– Где мы, если не секрет? – спросил Толмачев.

– Далеко… Километров сто от Москвы. Вываливайся – ждут!

Через узкую веранду они вошли в обычную дачную хижину – две небольшие комнаты, крутая деревянная лестница на чердак, разнокалиберная мебель, лампа под старинным розовым абажуром. С хлипкого дивана поднялся сухопарый мужчина лет пятидесяти. Лицо невыразительное, как стершаяся монета.

– Благополучно доехали? – спросил.

– Вроде, нормально, – пожал широченными плечами один из сопровождающих, – Тачку меняли, как было велено. Мимо гаишников проехали без задержки. Раз пять останавливались, осматривались. Никто не нагонял.

– Свободны, – сказал сухопарый. – Посидите на веранде. И не расслабляйтесь. От Николая Андреевича можно всяческих сюрпризов ожидать. Можно ведь, Николай Андреевич?

– Куда мне, – отмахнулся Толмачев. – К тому же голова болит – просто разламывается. Вы что, не могли пригласить более безболезненным способом?

– Могли, – усмехнулся сухопарый. – Но в Москве много любопытных на постах ГАИ. Вы бы еще начали шуметь… А так – все нормально, везут ребята пьяного приятеля.

Он протянул Толмачеву бокал с желтоватой жидкостью и запахом апельсина. Толмачев выпил и через минуту почувствовал, что боль проходит.

– Поговорим? – спросил сухопарый.

– Поговорим, – согласился Толмачев. – Но мы в неравном положении. Вы меня знаете, а я вас – нет.

– Зовите Иваном Ивановичем. Нормальное имя.

Сухопарый походил по тесной комнате, посмотрел в мокрое окно.

– Отвратительная погода, – сказал, передернувшись. – На юге сейчас чудесно – тепло, сухо, гранат вовсю цветет. А что вы на юге делали, Николай Андреевич?

– Работал… Что еще делать в командировке. Ну, пиво иногда ходил пить. Только там оно плохое. Вода, по-моему, слишком минерализованная. Такая на пиво не годится. Вот в Моравии, например…

– Вы ведь химик, Николай Андреевич, – перебил его сухопарый Иван Иванович, – и очень хороший химик. Во всяком случае так отзываются ваши друзья.

– Друзей, обсуждающих с вами мои способности, не имею, – ухмыльнулся Толмачев. – Боюсь, вам подбросили дохлую утку.

– А, бросьте, – поморщился сухопарый. – Я знаю, в какой группе, в каком отделе вы работаете. Могу назвать непосредственного начальника.

– В таком случае, вы слишком много знаете. Не боитесь?

– Боюсь. Поэтому не хочу терять время. Как химик вы должны знать, что такое психотропные средства.

– Знаю, – кивнул Толмачев. – Большая гадость, доложу…

– Чтобы не прибегать к этой гадости, давайте договоримся: вы откровенно, совершенно добровольно, рассказываете, чем занимались в командировке. Рассказ мы запишем. Не для шантажа, помилуй Бог! Просто, чтобы вы не побежали, раскаявшись, к Василию Николаевичу… Итак, вы расскажете о командировке – и мы отвезем вас домой. А через пару дней ждем подробного анализа того самогона, с которым вы работали на юге. С формулами, разумеется, с предложениями по технологии.

– Так это вы посылали ко мне домой пацанов – тетрадочку взять? Примитив, извините. Разве стал бы я в тетрадочку рабочие заделы вносить!

– Примитив, каюсь, – согласился Иван Иванович. – Однако и этот вариант надо было до конца отработать. Мальчиков-то взяли, а? Я их потом через милицию искал. А они, значит, у вас.

– А почему не дождались своих мальчиков? – откровенно засмеялся Толмачев. – И вы бы сейчас у нас сидели!

– Хватит! – нахмурился сухопарый. – В тот раз вы меня переиграли. Совершенно случайно. Но теперь не паясничайте… Понадобится – я выбью из вас формулы и технологию. Если поможете с ОВ – озолочу. Появился хороший рынок сбыта, сами знаете. Грех не воспользоваться ситуацией.

– Рынок сбыта, – задумчиво повторил Толмачев. – Одному удивляюсь: отчего вы так уверены, что вас и на этот раз не переиграли?

– Не надо так хорошо думать о родном управлении, – поморщился сухопарый. – Везде люди работают, не волшебники. Люди! А люди иногда и мне помогают – по-людски. Мы все просчитали, пасли вас несколько дней.

– Ладно, – сдался Толмачев. – Дам вам интервью.

Иван Иванович отвернулся к шкафчику, достал диктофон. А когда вновь повернулся, в дверях стояла пара «голубых» и с брезгливым интересом разглядывала хозяина дачи.

– А где ребята? – спросил у них Толмачев. – Обходительные такие, просто удивительно…

– Спят ребята, – сказал один из «голубых», подходя с наручниками к Ивану Ивановичу. – Очень крепко спят.

Они отъехали от дачи довольно далеко, когда сквозь дождливую мглу сзади полыхнуло зарево.

– Хорошо горит, – сказал «голубой» на заднем сидении. – Дерево, что вы хотите…

– Слушайте, мужики, – вздохнул Иван Иванович. – А вам не противно было целоваться на людях? Меня бы стошнило.

– Противно, – сказал водитель. – Больше под такой крышей работать не соглашусь. Но тебе, милок, лучше заткнуться с вопросами, пока по рогам не получил при попытке к бегству.