Текст книги "Храм муз словесных"

Автор книги: Вячеслав Коломинов

Соавторы: Михаил Файнштейн
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

Свою историю имеет и перевод «Славянских древностей» на русский язык. В мае 1836 г. Академия поручила выполнить эту работу сотруднику русского посольства в Вене Г. Т. Меглицкому, который был знаком со многими славянскими учеными. Он содействовал получению Академией ценных изданий из Австрии и Сербии, сообщая в Петербург сведения о состоянии литературы зарубежных славян. Меглицкий согласился выполнить это поручение. Через два года он представил перевод первой части сочинения Шафарика, за что был удостоен денежного вознаграждения [89, с. 221]. Одновременно с этой попыткой были предприняты переводы О. М. Бодянским и П. И. Прейсом. Перевод Бодянского был издан М. П. Погодиным несколькими частями в типографии Московского университета с 1837 по 1848 г. Перевод же Прейса – небольшой отрывок первой главы «Древностей» – был напечатан в «Журнале Министерства народного просвещения» за 1837 г. В письме к Меглицкому Языков писал: «Поелику оно (сочинение. – Авт.) слишком обширно, то она (Академия. – Авт.) положила: не переводить его на русский язык вполне, а дождавшись того времени, когда г. Шафарик издаст все свое сочинение, тогда перевесть оное на русский язык, но только не все, а сделав хорошее извлечение» [89, с. XXXIX].

В соответствии с уставом Академии славянские ученые могли рассчитывать на помощь в своих филологических и исторических изысканиях. Академия выкупала книги славянских ученых и писателей, если они испытывали финансовые затруднения, бесплатно высылала им издания по русской истории и филологии, словари и др. Примером этому может служить переписка Академии с Пресбург-ским славянским обществом. Обращаясь в Петербург, это общество просило помощи в организации исследований славянских языков, литератур и истории. В свою очередь Академия выслала в Пресбург (ныне Братислава) свои издания, а также согласилась приобрести некоторое количество экземпляров книги стихов Коллара «Дочь Славы».

Другим интересным примером «вспомоществования» является посылка в 1840 г. в Прагу для Ганки небольшой типографии с русским шрифтом. Ученому это было необходимо для работы по изданию русской грамматики для чехов.

Тесные отношения поддерживались и с другими учеными, особенно с видным сербским ученым-просветителем Караджичем (1787–1864). Участник сербского восстания 1804–1813 гг. Караджич долгие годы вынужден был жить за границей, главным образом в Вене. Талантливый ученый-самоучка, он собрал и издал большое количество сербских народных песен, словарь и грамматику, описал народные обычаи, создал труды по истории Сербии, Боснии, Черногории. Особенно он известен как реформатор сербского литературного языка и алфавита.

Российская Академия установила научные контакты с Караджичем во время его пребывания в 1818–1819 гг. в Петербурге. Тогда же ученый, вероятно, познакомился с программой славянских исследований Академии. Караджич решил принять посильное участие в этих работах. На протяжении 20—30-х гг. он снабжал библиотеку Российской Академии различными книгами и периодическими изданиями. Среди них были и настоящие редкости – «Служебник» (Венеция, 1519). «Четвероевангелие» (Белград, 1552), «Литургия» (Венеция, 1554). В свою очередь Академия высылала Караджичу русские книги, оказывала финансовую поддержку его изысканиям. В конце 1827-начале 1828 г. Караджич решил совершить путешествие в Сербию, где надеялся собрать материал для своих трудов по филологии, истории, фольклору. В те годы совершить такое путешествие было небезопасно, поэтому ученый обратился за помощью в Академию с просьбой помочь ему получить в Российском посольстве в Вене паспорт. Однако эта просьба показалась подозрительной всесильному шефу жандармов Бенкендорфу, и тот запретил выдачу документа Караджичу. К счастью, это не помешало научным планам сербского ученого. В результате поездки был собран значительный материал. «Народных сербских (геройских) песней я собрал в Сербии вновь довольное число…, также пословиц и около двух тысяч слов, не имеющихся в моем словаре», – сообщал Караджич в Петербург [80, вып. 7, с. 594].

Сбор материала ученый продолжал и в начале 30-х гг. Но отсутствие средств заставило Караджича вновь обратиться за помощью в Российскую Академию. В январе 1835 г. он пишет Шишкову, что хотел бы завершить сбор «драгоценных материалов для сербских грамматики и словаря» и для этого собирается объехать Хорватию, Истрию, Далмацию, Черногорию. По решению Российской Академии Караджичу на это было предоставлено 1080 р.

В 1838 г. Караджич снова обращается за финансовой помощью в Петербург. «Зная беспримерную ревность Вашего превосходительства в содействии успехам славянского просвещения и испытав столько раз опыты вашей отменной благодетельности ко мне, – писал он Шишкову, – питаю себя сладкою надеждою, что и настоящее мое прошение не будет отринуто» [Там же, с. 591]. Караджич просил пособия на издания сербских народных песен, сербского словаря и грамматики, пословиц, сказок, описания нравов и обычаев сербов. Но запрашиваемая сумма была огромна – 19 422 р., и Языков извещал сербского ученого, что «Академия…, рассмотрев список сочинениям, кои вы изготовляете к изданию, нашла, что, за исключением словаря сербского языка, все прочие сочинения не могут принести большой пользы российской словесности», а потому «некоторое вспомоществование» оказывалось только на издание словаря с его «русским переводом» [127, № 46, л. 94]. Но ученый в то время занимался подготовкой издания сербских песен и был вынужден отказаться от «перевода» словаря как работы длительной, многолетней. Позднее, в 1841 г. Академия согласилась выкупить у Караджича 200 экземпляров «Сербских народных песен». Это значительно поддержало бы материальное состояние ученого. Однако министр народного просвещения Уваров не утвердил решения Академии.

Неоднократно оказывал услуги Российской Академии чиновник Департамента народного просвещения, серб по происхождению, Момирович. Обычно он переводил письма, которые направлялись в югославянские земли. В 1839 г. Момирович предложил на рассмотрение академического собрания свое сочинение «История и география Сербии». Собрание рекомендовало предоставить автору на издание 200 р. и напечатать книгу в академической типографии. Выяснилось, однако, что в связи с загруженностью типографии книга Момировича не могла быть напечатана в Российской Академии. Тогда автору было выделено 1600 р. для напечатания 1200 экземпляров книги в другой типографии.

Академия оказала помощь и Гаю (1809–1872). Этот ученый сделал очень многое в общественно-политическом и культурном движении Хорватии и Словении – основал типографии и периодическое издание «Деницу иллирийскую», был одним из учредителей общества «Матицы иллирийской». Во второй половине 30-х гг. деятельность иллирийских культурных обществ была затруднена из-за отрицательного отношения австрийского правительства, а также отсутствия необходимых средств. Пытаясь получить хоть какую-то помощь для оживления деятельности иллирийского культурного движения, Гай предпринял поездку по славянским землям. Но помощь удалось ему найти только в России. Летом 1840 г. ученый прибыл в Петербург и здесь познакомился с деятельностью Российской Академии. Просмотр «Записок» Российской Академии позволил установить, что 13 июля хорватский ученый был на заседании, а на следующем, состоявшемся 20 июля, уже обсуждался вопрос о предоставлении ему помощи. «Непременный секретарь с дозволения г. президента предложил следующее: в прошедшее собрание 13 июля сего года присутствовал с нами… г. Людовит Гай, соплеменник наш из иллирийского города Аграма, известный в словенском ученом мире изданием на иллирийском языке Народных ведомостей и повременного сочинения под названием Денницы. Он имеет ученую степень доктора философии… Гай поддерживает свой язык, поощряя своих соотичей не только говорить на нем, но и учиться оному, и читать книги, писанные на словенском и предпочтительно на русском языке. Для сего Гай стал издавать вышесказанные повременные издания и завел собственную типографию… Стесненное положение г. Людовита Гая требует скорой помощи всего словенского ученого мира. Дело касается до сохранения словенского языка и словесности одного в Иллирии, населенной несколькими миллионами славян. По сему г. президент Академии приказал… предложить собранию… о назначении г. Гаю единовременного воспомоществования» [127, № 45, с. 97]. Академия выделила в помощь иллирийским деятелям 1428 р. Денежная помощь была оказана и сербскому филологу Вунчу.

Здание Российской Академии. С гравюры Гоберта, 1834 г.

В свою очередь эти ученые понимали высокое научное значение исследований Российской Академии, старались оказать носильную помощь в комплектовании библиотеки. Так, в письме президенту Шишкову от 22 октября 1831 г. доктор права Милетич, высоко оценивая покровительство Академии славянским ученым, предлагал свои услуги «в сборе редких книг и рукописей славяносербских» [127, № 37, л. 274]. Ряд интересных изданий был прислан активным членом «Сербской матицы» Павловичем и преподавателем белградской гимназии, издавшим памятники сербской письменности, Тиролем.

Академия организовала и финансировала специальные поездки русских ученых в славянские земли. В 1830 г., как уже было сказано выше, по заданию Академии в Болгарию совершил поездку Венелин, а в 1841 г. была оказана помощь польскому филологу Дубровскому, который благо-дяря этому смог посетить славянские земли Австрии. Субсидировала Академия и поездку по славянским землям Надеждина. После возвращения из ссылки, куда он был отправлен за публикацию «Философических писем» Чаадаева, бывший издатель «Телескопа» в 1838 г. поселился в Одессе. Здесь он принял активное участие в деятельности местного Общества любителей истории и древностей. Особенно интересовало его соотношение русских и других славянских культур, их взаимосвязи, общие истоки. Эти проблемы требовали самого тщательного изучения. Поэтому с ходатайством об оказании помощи ученому в организации поездки по славянским землям обратился в Академию ее член, основатель Одесского общества любителей истории и древностей Княжевич. В ходатайстве подчеркивалось, что история и обычаи славян, особенно южных, имеют много общего с русской культурой. «В их обычаях и преданиях, языке можно отыскать ключ к объяснению многих темных вопросов нашей филологии, грамматики, лексикографии и т. п… Для примера довольно указать на знаменитое, Слово о полку Игореве», драгоценнейший памятник нашей древней поэзии, которого многие неразрешимые места ясны для сербов», – убеждал Академию Княжевич [127, № 45, л. 80].

В свою очередь Надеждин, обращаясь в Российскую Академию за помощью, сообщал, что он с особым вниманием «будет следить и замечать все, что только может иметь отношение к обширным целям… Академии» [там же, л. 93]. По предложению президента Академии, для поездки Надеждину было предоставлено 716 р. серебром. Это путешествие охватило довольно обширную территорию. Надеждин посетил Далмацию, Сербию, Валахию, Венгрию, Молдавию. В этих странствиях его сопровождал Караджич. В представленном в Академию отчете Надеждин писал: «Эти наблюдения довели меня до особенных, совершенно новых заключений, как о месте, которое язык наш занимает в общей системе Славянских языков, так и об особенностях, коими определяется его самостоятельность» [127, № 46, л. 106]. Ученый подчеркивал, что многие его положения о происхождении славян сходятся и со взглядами Шафарика на этот вопрос, что поездка позволила проверить некоторые неясные ранее моменты в развитии истории, этногенезиса славянских народов и что было бы хорошо опубликовать научные результаты командировки, которые он предполагал суммировать в виде исторического и географического комментария к «Слову о полку Игореве». Обращаясь к замечательному памятнику древнерусской литературы, Надеждин пытался выявить его этническую и историко-культурную основу. Он считал, что своими истоками произведение восходит к Галицко-Волынской Руси. Здесь же Надеждин подчеркнул исключительное значение «Слова» не только как памятника русской культуры, но и как одного из стержней общеславянского героического эпоса. Действительно, «Слово о полку Игореве» стало для славянских ученых предметом тщательного исследования. Известно немало переводов этого памятника на польский, чешский, сербский языки, выполненных в 1810 – 1830-е гг. Некоторые из них были присланы в Российскую Академию. Так, в 1820 г. в академической библиотеке появилось исследование польского ученого Раковецкого о «Русской правде». В этом сочинении были и страницы, посвященные «Слову», чешский перевод которого, выполненный в 1821 г. Ганкой, прислал Караджич. В этом же году Академия получила и труд Добров-ского – критический разбор комментариев и перевода на русский язык «Слова», изданный Пожарским.

В свою очередь Российская Академия издавала на русском языке славянские памятники. Например, в «Известиях Российской Академии» за 1820–1821 гг. появились публикации «Краледворской рукописи» и «Суда Любуши». (Позже было доказано, что эти памятники – удачно сочиненная подделка). Сообщалась пространная аннотация исследования Раковецкого о «Русской правде». Так развивались основные направления славянских исследований Российской Академии.

Корреспондентами Академии были не только ученые-славяне. Письма и книги приходили из Франции, Германии, Голландии, Дании, Северной Америки. Одним из первых французских ученых, установивших связь с Российской Академией, стал филолог-любитель Т. де Ла Тур (1743–1800). Жизнь этого человека похожа на легенду. Выходец из старинного бретонского дворянского рода, профессиональный военный, он всей душой принял Великую французскую революцию. Воевал в Савойе, на испанской границе. Отказавшись от генеральского чина, был назначен командующим гренадерским корпусом, который враги прозвали «Адской колопной». Выйдя в 1797 г. в отставку, Т. де Ла Тур вернулся в родную Бретань. И здесь вместе с известным лингвистом Ж. Ле Бригоном продолжил прерванные войной исследования по истории и языку древних кельтов. Но вскоре он опять в рядах армии. Человек исключительной храбрости, Т. де Ла Тур был награжден почетным оружием и званием Первого гренадера Франции. В сражении при Нейбурге (Бавария) он погиб, а впоследствии был похоронен в Национальном Пантеоне.

В своих работах, посвященных изучению древнего населения Бретани – кельтов, Т. де Ла Тур пытался доказать исключительное влияние этого языка на историческое развитие других языков мира. Даже китайский, санскрит и языки индейцев караибов, считал филолог-любитель, произошли от кельтского. Свой труд «Nouvelles recherches sur la langue, I’origine et les antiquites des Bretons» («Исследование о языке, происхождении и древностях бретонцев») (1792) де Ла Тур послал и в Российскую Академию: узнав из газет о работе над словопроизводным словарем в Петербурге, филолог решил, что его исследования окажут помощь в процессе этой работы.

Зарубежных ученых очень интересовали проблемы, которыми занимались в Российской Академии. Поэтому из Петербурга в разные концы света шли журналы и книги, посвященные различным вопросам языкознания и литературоведения. Чаще всего посылались переведенные на немецкий язык «Известия Российской Академии». Основная тема этих статей – этимологические изыскания. Так, в третьем выпуске «Известия…» поместили речь Неедлы, профессора Пражского университета, где он подчеркивал превосходство славянских языков при определении этимологии некоторых сомнительных заимствованных слов. «Известия…» опубликовали также перевод трактата о словопроизводстве члена Французской Академии аббата Морелле. Из публикации читатель мог постигнуть обычные для той поры рассуждения о рождении слова через «внутреннее чувство человека», т. е. звукоподражательно. Методологическое и теоретическое направление всех этих статей должно было показать ученому миру, что в Академии господствуют «разумения отвлеченные о языке».

Необходимо, однако, подчеркнуть, что тематика «Известий Российской Академии» вызывала заметный интерес в среде зарубежных почитателей и последователей старой, «философской» науки о языке. Иногда за границу высылался знаменитый «Словарь Академии Российской». Так, в благодарность за полученный словарь в академическую библиотеку прислал свою «Грамматику русского языка» известный немецкий ученый И. Фатер.

Особую ценность для Академии представляли издания, посвященные прошлому славянских народов. Поэтому с особым интересом на одном из летних заседаний 1835 г. было заслушано письмо, присланное Копенгагенским обществом северных древностей. Общество предприняло издание двух исторических трудов – «Русские древности» и «Американские древности». Комментируя первое издание, датские ученые сообщали, что в книгу вошли мифы, поэтические предания, исторические повествования, относящиеся к связям восточных славян со Скандинавией. Академическое собрание определило – приобрести обе книги. Небольшую, но интересную коллекцию книг прислала в Академию и Нидерландская миссия в России.

Деятельность Российской Академии вызывала большой интерес и в Соединенных Штатах. Тесные отношения установились с Философическим обществом в Филадельфии. Членом-корреспондентом этого общества была избрана Е. Р. Дашкова. А в 1811 г. в Петербург пришло письмо от русского посланника в Вашингтоне А. Я. Дашкова. По просьбе секретаря Философического общества Дж. Вогана, Дашков переслал в Российскую Академию труды этого общества и предлагал посредничество в установлении связей с американскими учеными. В 1829 г. корреспондентом Академии стал другой член этого общества, известный историк и лингвист П. Дюпонсо, которого интересовали исследования русских лингвистов, особенно «Сравнительный словарь всех языков и наречий» Палласа. В Петербурге Дюпонсо поддерживал также тесные научные связи с известным русским историком и филологом Ф. П. Аделунгом. На рубеже 1810—1820-х гг. Аделунг пытался переработать сравнительный словарь Палласа. Для этой цели он продолжил предпринятый еще в 1770—1780-х гг. библиотекарем Петербургской Академии наук И.-Ф. Бакмейстером сбор лингвистического материала. В короткий срок коллекция стала уникальной. Пополнил это редкое собрание целым рядом интереснейших материалов по американским языкам и Дюпонсо. Позднее, в 1830-е гг. коллекция Аделунга была использована при составлении «Сравнительного 200-язычного словаря». В 1839 г. словарь Шишкова был отослан в Америку.

В середине 1841 г. Национальный институт распространения наук в Вашингтоне обратился в Российскую Академию с предложением научного сотрудничества. Директор института прислал в Петербург устав этого общества, чтобы члены Академии «могли узнать об основании и предметах занятий национального института, кои могут быть поводом для будущих сношений» [139, № 11, л. 1–3].

Среди зарубежных почетных членов Академии были не только инославянские ученые. В 1824 г., по предложению президента, почетным членом был избран французский филолог, барон А.-А. Мериан, автор ряда исследований по этимологии. Немногочисленный список зарубежных почетных членов завершил один из замечательных лингвистов своего времени итальянский кардинал Дж. Меццофанти (1774–1843). Обладая феноменальной памятью, этот сын бедного плотника из Болоньи изучил около шестидесяти языков. Упорные занятия самообразованием сделали его одним из самых знаменитых языковедов Европы. Изучение языков стало подлинной страстью Меццофанти. Путешественники, прибывшие в Италию с разных концов света, старались познакомиться с этим человеком, который, по словам современников, особенно «чувствовал музыку языка». К концу жизни он стал хранителем Ватиканской библиотеки, где собрал богатейшую коллекцию книг по лингвистике.

В мае 1839 г. Меццофанти, по предложению президента, был единогласно избран почетным членом Российской Академии. Тогда же академическое собрание удовлетворило просьбу кардинала и выслало ему несколько экземпляров «Известий Российской Академии». (В 1843 г. Меццофанти был избран иностранным членом-корреспондентом и Петербургской Академии наук.)

Российская Академия была известна не только лингвистическими трудами. Собрав в своих стенах писателей и поэтов практически всех литературных направлений, она стала, по определению современников, литературным Парнасом. Имена таких ее членов, как Г. Р. Державин, В. А. Жуковский, Н. М. Карамзин, А. С. Пушкин были известны не только в России, но и за рубежом. Обращение к архивным материалам позволило выявить следующий интересный факт. В начале 1830-х гг. академический переводчик Филистри работал над итало-русским словарем. Ему удалось составить только небольшую часть из 200 слов на букву «А». Словарь был рассчитан исключительно на итальянского читателя, которого в те годы русская литература особенно интересовала. В итальянские государства приходили французские переводы Жуковского, Пушкина, Карамзина. В 1816–1820 гг. в Болонье и Венеции вышли итальянские издания «Истории государства Российского» Карамзина. Особый интерес к России возник в итальянском обществе после восстания на Сенатской площади. Идеалы декабристов были особенно близки деятелям национально-освободительного движения на Аппенинском полуострове. На протяжении 1820-х гг. карбонарии неоднократно поднимали восстания против папских клерикалов, ненавистного ига Габсбургов и неаполитанских Бурбонов, а в 1830-е гг. эту борьбу продолжило общество «Молодая Италия», которое возглавил Дж. Мадзини.

Важной стороной академической деятельности в 1820– 1830-е гг. была подготовка переводов произведений зарубежных авторов и их издание. Это время определялось расцветом романтизма в Западной Европе и России. Романтизм составил целую культурную эпоху, проник во всей сферы жизни – литературу, театр, музыку, науку и воздействовал на вкусы и пристрастия тогдашней русской читающей публики, желавшей видеть в литературе свои чувства и черты, свою собственную жизнь. Самым удивительным является то, что Российская Академия, представленная в ряде исследований в последний период своего существования как «царство сонных академиков», внесла существенный вклад в популяризацию этого литературного направления. Работа над подготовкой к изданию и издание произведений зарубежных романтиков были в те годы явлением поистине радикальным. Вспомним циркуляр от 27 июня 1832 г. министра народного просвещения Уварова, призывавший, в частности, к борьбе против французских романов, «которые по господствующему в них духу и ложным нравственным понятием… не могут доставлять полезного общенародного чтения» [83, с. 403]. Но интерес русского общества к новому литературному направлению Академия игнорировать не могла.

В середине 1832 г. член Российской Академии Л. И. Голенищев-Кутузов обратился в академическое собрание с предложением перевести сочинение швейцарского историка и экономиста С. де Сисмонди «О литературах Южной Европы». Интерес к этому автору, испытавшему влияние немецкого романтизма, академик объяснил тем, что «на российском языке не было сочинения или перевода, доставляющего сведения о словесности на пяти разных языках – в сочинении г. Сисмонди мы находим сведения исторические о начале и постепенных успехах в словесности сих языков, о всех знаменитых и известных писателях в прозе и стихах» [127, № 37, л. 220–220 об.]. Президент поддержал это предложение. Голенищев-Кутузов сообщил, что ему известен «некто», хорошо знающий романские языки и согласившийся сделать пробный перевод некоторых частей книги швейцарского ученого. (По протоколам академических заседаний удалось установить, что переводчиком был «титулярный советник Семейкин»). Через некоторое время в собрание был доставлен небольшой проспект, включивший в себя сонеты Ф. Петрарки, стихи испанцев X. Боскана и Л. Понсе де Леона, несколько образцов поэзии трубадуров. Пример португальской поэзии являло небольшое стихотворение «К лире» уроженца Бразилии К.-М. да Косты (1729–1790).

Были в представленном проекте и обстоятельные сведения об арабской поэзии и философии. «Я желал присовокупить примеры из словесности арабской, которой богатство, красоты необыкновенные и в изданной ныне знаменитым наставником в восточных языках бароном Сильвестром де Саси арабской христоматии и антологии собраны весьма многие извлечения из разных сочинений на арабском языке», – сообщал Голенищев-Кутузов в Академию [там же, л. 412–413]. К сожалению, инициативу его ждала неудача. Работа переводчика растянулась на десять лет и не была завершена. 25 октября 1841 г. Академия произвела с Семейкиным расчет за переведенные «20 3/4 листов» текста.

Академия содействовала знакомству русских читателей с популярнейшим в те годы американским писателем Ф. Купером, издав в 1832 г. его роман «Красный морской разбойник» в переводе А. О. Ишимовой.

Особую известность приобрело в России творчество французских писателей-романтиков. Их произведения читали и обсуждали в литературных салонах, покупали в книжных лавках, о них говорили на пятницах Жуковского, где бывали Пушкин, Вяземский, Крылов, Гоголь. Однако официальное отношение к новой школе французского романа было отрицательным. На произведения этой школы было объявлено гонение, ибо, как посчитали власти, их отличал «развратительный и вредный дух» политических направлений, восторжествовавших после июльской революции 1830 г. Их пресекали административно-цензурными мерами. Конечно, отношение в Российской Академии к новому направлению не было единодушным и однозначным. Так, на заседании 18 января 1836 г. М. Е. Лобанов выступил с официозной речью «О духе словесности, как иностранной, так и отечественной», в которой подверг нападкам французских писателей, в особенности представителей романтизма, пугая академиков «кровавыми явлениями французских революций». Суровый отпор Лобанову дал А. С. Пушкин. В своей статье «Мнение М. Е. Лобанова о духе словесности, как иностранной, так и отечественной», опубликованной в журнале «Современник» (1836, кн. 3), он защищал французскую литературу от нападок и подчеркивал, что русская литература никогда не являлась рассадником произведений, которые вели «к совершенному упадку и нравственность и словесность» и пояснял закономерность интереса к новому литературному направлению.

Учитывая громадный интерес русского общества к французским романтикам, Академия содействовала выпуску произведений О. Бальзака, Ш. Нодье, Д. Жирарден в переводе А. В. Зражевской. Интересна судьба этой женщины. Ее первые литературные опыты были высоко оценены В. А. Жуковским. На протяжении 30—40-х гг. писательница много переводила, писала литературоведческие статьи и печаталась практически во всех литературных журналах Петербурга и Москвы. Совершенно забытым фактом ее биографии является переписка с Бальзаком. В 1848–1849 гг. она пыталась издать собрание своих переводов знаменитого французского писателя. Во время пребывания в Петербурге Бальзак виделся с Зражевской. С конца 1840-х гг. из-за тяжелой болезни писательница отошла от литературной деятельности.

В 1835 г. Зражевская обратилась к президенту Российской Академии с просьбой разрешить напечатать роман Бальзака «Созерцательная жизнь Лудвига Ламберта». Несмотря на исключительную популярность Бальзака в России, ряд его книг был запрещен. Среди них. – входившая в «Мистическую книгу» и «Созерцательная жизнь Лудвига Ламберта». И тем не менее Академия издала переведенную Зражевской книгу. Более того – Шишков помог уладить недоразумения с цензурой. Этот перевод заслужил положительную оценку критики.

Интересен и другой перевод писательницы – «Пустынник Чимборасский, или странствия молодых колумбийцев» (1838). Ее автором был детский писатель Ж.-Б. Шампаньяк (1796–1858), известный под псевдонимами «Мирваль», «Габа», «Шанталь». Книга Мирваля – своеобразное художественно-историческое повествование, которое знакомило читателя с современным положением молодых американских государств, рассказывало об основных событиях войны за независимость патриотов испанских и португальских колоний против колониального гнета своих метрополий. Предлагая читателю много интересных сведений о далеком континенте, «Пустынник Чимборасский» вместе с тем пробуждал симпатии к делу независимости латино-американских республик. Немало теплых строк здесь посвящено и выдающемуся герою – «Освободителю» – Симону Боливару.

Книга Шампаньяка была напечатана в количестве 600 экземпляров по распоряжению непременного секретаря Языкова. Друг Пушкина, известный критик и писатель Плетнев, оценивая перевод и содержание книги, выражал надежду, что «книга эта… поступит в число любимых чтений детского возраста» [122, с. 73].

Русский читатель познакомился и с другими переводами Зражевской, изданными Российской Академией. Это – сочинение Ш. Нодье «Девица де Марсан» (1836) и «Детская библиотека. Леон, молодой гравер. Сочинение девицы Тремадюр» (1839–1840).

В свою очередь Франция 20 —30-х гг. была хорошо знакома с русской литературой. Там печатались переводы Ломоносова, Державина, Батюшкова, Жуковского, Карамзина, Пушкина. Особенно подробную информацию сообщал самый влиятельный и популярный в те годы журнал – «Ревю энсиклопедик». Публиковал свои обзоры о русской литературе и проживавший в Париже библиограф и историк Д. С. Полторацкий. Именно ему французские читатели обязаны своим первым знакомством с произведениями Пушкина.

Исключительный интерес французской общественности к русской литературе, а также к славянским исследователям вообще выразился в том, что в 1840 г. при Парижском университете была учреждена кафедра славянских исследований. Об этом факте Языков 13 июля 1840 г. сообщил академическому собранию.

Итак, мы видим, насколько значителен был международный авторитет Российской Академии. Ее исследования интересовали зарубежных ученых, а она в свою очередь знакомила русское общество с достижениями лингвистической и литературной мысли Запада той поры. Изучение комплексных проблем славистики, существенная помощь многим научным начинаниям ученых из Чехии, Словакии, Сербии, Хорватии сделали Академию ведущим международным всеславянским научным центром.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Два века отделяют нас от времени основания Российской Академии и полтора – с того времени, как она завершила свою деятельность. Пятьдесят восемь лет просуществовал «Российский Парнас». Его возникновение было обусловлено лучшими просветительскими традициями русской культуры, а также требованиями отечественной науки.