Текст книги "Варяги и варяжская Русь. К итогам дискуссии по варяжскому вопросу"

Автор книги: Вячеслав Фомин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 36 страниц)

Хорошо видно, что Иларион и Иаков мних глубже третьего «колена» предков Владимира (отец-дед/бабка) не идут. Тем же правилом руководствовались составители документа, прямо связанного с именем и эпохой Владимира Святославича. Устав князя о десятинах, судах и людях церковных начинается словами: «В имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Се яз, князь великий Василеи, наречаемыи Володимер, сын Святославль, оунук Игорев, блаженыя Ольгы...». Здесь перечень предков Владимира также обрывается на третьем «колене» – на Игоре и Ольге. В уставе Ярослава Мудрого о церковных судах запись такого же рода носит еще более скромный характер: «А се аз, князь великыи Ярослав, сын Володиме-ров...». В подобных памятниках встречаются, конечно, исключения. Так, в уставе новгородского князя Всеволода о церковных судах, людях и мерилах торговых сказано: «Се аз, княсь великыи Всеволод... правноук Игорев и блаженныя прабабы Олгы, нареченыя в святом святемь крещении Елена и матере Володимеровы, нареченнааго в святем крещении Ва-силие...». Такое глубокое «вхождение» в родословную Всеволода Мсти-славича вызвано тем, что приведенный устав был соединен в конце XIII в. с уставом Владимира Святославича. В другом уставе этого князя, данном им купеческой организации церкви Ивана на Опоках (1135-1136), перечень его предшественников не выходит за рамки принятых норм: «Се аз, князь великыи Гавриил, нареченыи Всеволод, самодержець Мстиславець, вноук Володимсров...»164.

Летописный и иной материал за вторую половину ХІ-ХІІІ вв. (зафиксированный в этих же временных рамках) при упоминании старших в роду также соблюдает жесткое правило. Несколько тому примеров приводит Лаврентьевская летопись: 1057 г. – «преставися Вячеслав, сын Ярославль»; 1060 г. – «преставися Игорь, сын Ярославль»; 1076 г. -«преставися Святослав, сын Ярославль»; 1078 г. – «убьен бысть Изяслав, сын Ярославль»; 1093 г. – умер Всеволод, «сын Ярославль, внук Володимер»; 1125 г. – умер Владимир Мономах, «сын благоверна отца Всеволода»; 1174 г. – убит Андрей Боголюбский, «сын великаго князя Георгия, внук Мономаха Володимера»; 1201 г. – упомянут Всеволод Юрьевич, «внук Володимерь Мономаха». В «Поучении» Владимира Мокомаха первой строкой записано: «Аз худый дедом своим Ярославом, благослов-леным, славным, нареченыи в крешении Василий, русьскымь именемь Володимир, отцемь възлюбленымь и матерью своею Мьномахы...». В Первоначальной редакции Жития Александра Невского его автор говорит: «Я, жалкий и многогрешный, недалекий умом, осмеливаюсь описать житие Александра, сына Ярославова, внука Всеволода». НПЛ старшего извода под 1180 г. сообщает о смерти Мстислава Храброго: «Пере-ставися кънязь Мьстислав Ростиславиць, вънук Мьстиславль». В начале «Слова о полку Игореве» читается: «Слово о плъку Игореве, Игоря сына Святъславля, внука Ольгова»165.

В поздних летописях, напротив, очень подробно говорится о предках князей ХІ-ХІІ вв., что, несомненно, было связано с династическими спорами их потомков, а также с явным желанием летописцев разобраться в степени родства героев русской истории того времени. И при этом генеалогической точкой отсчета в основном выступает Владимир Святославич (его дед Игорь «Старый» и отец Святослав в этих перечнях отсутствуют совершенно, словно их и не существовало в истории). Так, в Никоновской летописи названы: под 1067 г. «Всеслав, сын Брячиславль, полот-ский, внук Изеславль, правнук великаго Владимсра»; под 107? и 1073 гг. Изяслав, Святослав, Всеволод «сынове Ярославли, внуци великаго Вла-димера»; под 1078 г. «Изяслав, сын Ярославль, внук великого Владиме-ра»; под 1093 г. «Всеволод, сын Ярославль, внук Владимер»; под 1094 г. «Ростислав, сын Мстиславль, внук Изяславль, правънук Ярославль, праправнук великого Владимера»; под 1096 г. Изяслав, «сын Володимеря Манамаха, внук Всеволож, правнук Ярославль, праправнук великого Владимера»; под 1108 г. «князь великий Святополк, сын Изяславль, внук Ярославль, правнук великого Владимера»; под 1114 и 1125 гг. «Володимер Манамах Всевелож, внук Ярославль, правнук великого Владимера», и т. д. И с каждым поколением этот перечень будет все больше удлиняться. В той же Никоновской летописи, например, читается: под 1270 г., что «преставися князь Василей Александровичь, внук Ярославль, правнук Всеволож, праправнук Юрья Долгорукаго, нрепраправнук Владимера Ма-номаха, пращур Всеволож, прапращур Ярославль, препрапращур великого Владимера»; под 1353 г. «Семен Ивановичь, внук Данилов, правнук, блаженнаго Александра, праправнук Ярославль, препраправнук Всево-ложь, пращур Юрья Долгорукаго, прапращур Владимера Маномаха, препрапращур Всеволожь Ярославича Владимеричя»166.

Приведенный материал показывает, что перечень предков здравствующих и упокоившихся князей, являющийся обязательным атрибутом письменной традиции эпохи Киевской Руси и периода политической раздробленности, не имеет никакого отношения к проблеме начала русской династии. Именно в русле данной традиции рассуждали Иларион и Иаков мних. Поэтому они, даже зная Сказание о призвании варягов, все равно из самых дальних предков Владимира могли назвать только Игоря и Ольгу, хотя те, конечно, не были «вторыми Адамом и Евой» (к тому же князь и княгиня олицетворяют собой Русь языческую и Русь уже начавшую приобщаться к христианству, и приход которой в лоно церкви восторжествует при их внуке Владимире). Поэтому, отсутствие в произведениях названных авторов Рюрика не может служить доказательством как небытия этой личности в нашей истории, так и легендарности Сказания (или его очень позднего «появления на свет»). Вместе с тем, совершенно ничего не значит, с точки зрения начальной точки отсчета родословной русских князей, и тот факт, что Иларион прилагал к Игорю прозвание (эпитет) «Старый». Это подтверждает «Слово о полку Игореве», автор которого, определяя хронологические рамки своего повествования, говорит: «Почнем же, братие, повесть сию от стараго Владимера до нынешняго Игоря». В другом месте он с горечью восклицает, устремляя свой взор на славное прошлое: «О! стонати Руской земли, помянувше пръвую годину и пръвых князей! Того стараго Владимира нельзе бе при-гвоздити к горам Киевским!».

В обоих случаях, как подчеркивает В.И.Стеллецкий, термин «старый» означает «давний и прославленный» (знаменитый, известный всем)» Владимир (под ним обычно понимают Владимира Святославича). «Старым» автор «Слова» называет вместе с тем и Ярослава Мудрого, параллельно именуя его в том же значении как «давный великыи Ярославль». В том же смысловом ряду стоят выражения «старые словеса», «старое время» и, конечно, «минули лета Ярославля»167. Исходя из того, что «Слово о полку Игореве» «старыми» одновременно именует и отца и сына, нельзя, конечно, выводить, что русские конца XII в. родоначальником русских князей в равной степени мыслили то одного, то другого, то обоих сразу. Особое место этих действительно великих людей и великих князей в русской истории, что объясняет постоянную апелляцию к их авторитету на протяжении многих веков наших книжников, выразительно определил на страницах ПВЛ неизвестный летописец. В статье под 1037 г, говоря об Ярославе Мудром, он подчеркивает, что «при семь нача вера хрестьянь-ска плодитися и расширяти, и черноризьцы почаша множитися, и ма-настыреве починаху быти. ... Якоже бо се некто землю разореть, другый же насееть, ини же пожинають и ядять пищю бескудну, тако и сь: отець бо его Володимер землю взора и умягчи, рекше крещеньемь просветив, сь же насея книжными словесы сердца верных людий, а мы пожинаем, ученье приемлюще книжное»168.

То, что Иларион, называя Игоря «старым», не только не думал ставить его первым в ряд русских правителей, но и вообще не касался истоков их генеалогии, видно на примере других источников, дающих очень близкие по смыслу чтения. Так, в «Слове о житии и о преставлении великого князя Дмитрия Ивановича», написанном вскоре после смерти Донского, говорится, что он выступил против Мамая, «акы древний великий князь Ярослав Володимеровичь (здесь и далее курсив мой. -В.Ф.)...»169. В «Сказании о Мамаевом побоище» (Основная редакция XVI в. и ее варианты – Ундольский список второй четверти XVI в. и За-белииский конца XVII в.) отмечено, что по завершению Куликовской битвы князья и воеводы обратились к Дмитрию Ивановичу со следующими словами: «Радуйся, князю нашь, древний Ярослав (великий, древний Ярослав – Забели некий; «другим Ярослав» – Ундольский. – В.Ф.), новый Александр, победитель врагом»170. Перед самим сражением московский князь, как согласно утверждают Основная редакция и ее варианты – Ундольский, Забелинский и Ермолаевский (список конца ХѴП – начала XVIII в.), «въздев руце на небо, нача плакатися, глаголя: «Владыко Господи человеколюбче, молитв ради святых мученик Бориса и Глеба, помози ми, яко же Моисию на Амалика и пръвому Ярославу на Свя-тополъка, и прадеду моему великому князю Александру на хвалящегося короля римъекаго, хотящаго разорити отечьство его»171.

В ряде списков «Сказания о Мамаевом побоище» (Основная редакция, ее Забелинский и Ермолаевский списки, Распространенная редакция, редакции Синопсиса 1680 г. и 1681 г. Пантелеймона Кохановского) Дмитрий Иванович, обращаясь к русским князьям с призывом на борьбу с Мамаем, напомнил им, что все они «гнездо есмя князя Владимера Святославича киевъекого»112. В «Задонщине» дважды подчеркивается, что Дмитрий Иванович и Владимир Андреевич – «внуки святого великаго Владимера Киевского», поминавшие «прадеда своего великого князя Владимера Киевского»173. Но в то же время в ней сказано, что Боян «пояша руским князем славы: первую славу Игорю Рюриковичу, вторую – великому Владимеру Святославичу Киевскому, третью – великому князю Ярославу Володимеровичю»174. В «Слове о житии и преставлении великого князя Дмитрия Ивановича» из князей эпохи Киевской Руси назван опять же только один Владимир: «Сий убо великыи князь Дмитрей родися от благородну и от пречестну родителю, великого князя Ивана Ивановича и матере великыс княгини Александры, внук же бысть князя великого Ивана Даниловича, собирателя Русьской земли, и корени святага и Богом сажденнаго саду отрасль благоплодна и цвет прекрасный царя Владимира, новаго Костянтина, крестившаго Русьскую землю...»175. В Кирилло-Болозерском списке «Задонщины» сказано, что «вещий Боян... пояше славу русскыим княземь: первому князю Рюрику, Игорю Рюриковичу и Святославу Ярославичу (так в тексте. – В.Ф.), Ярославу Володимеровичю...». В Синодальном списке в этой же части читается, что Боян пел славу «первому князю рускому на земли Киевской Рурику, великому князю Володимеру Святославичу, великому князю Ерославу Володимеровичу»176. Книжники позднего времени, рисуя значимость Куликовской битвы, конечно, не могли не апеллировать к прославленным князьям прошлого (причем, к разным), абсолютно при этом не думая о начале правящего дома, как об этом не думал их дальний предшественник Иларион, подчеркивающий значимость обращения Руси к христианству и роль в том Владимира Святославича. Отсутствие «варяжской» версии начала династии киевских князей в «Слове о полку Игореве», видимо, связано с давним противостоянием двух ветвей Ярославова дома, идущим со времени Владимира Мономаха и Олега Святославича, деда Игоря Святославича, центральной фигуры «Слова». Его автор, у которого исследователи отмечают «очевидную» близость к Ольговичам, «глубокую симпатию» к своему герою177, и в центре внимания которого не только он, но вообще все «Ольгово хороброе гнездо...»178, мог, в связи с этим, проигнорировать Сказание о призвании князей и его главного действующего лица Рюрика. А именно Мономаховичами, заключал А.Г.Кузьмин, насаждалась варяжская легенда, и, «похоже, что, кроме них, никто и не выводил свое начало от Рюрика»179.

Нельзя принять и позицию, которую отстаивал Кузьмин как в отношении способа проникновения легенды из Новгорода в Киев, так и времени ее занесения на страницы южнорусской летописи. Как полагал ученый, она могла попасть на юг лишь посредством князей Ростисла-вичей Галицких, потомков Ростислава Владимировича, ставших изгоями после смерти старшего сына Ярослава Мудрого Владимира в Новгороде в 1052 году. Именно они и могли, по его убеждению, хранить новгородские предания, где наличествовало имя Рюрик, среди русских князей впервые появившееся в их семье. Речь идет, следует напомнить, о Рюрике Ростиславиче, умершем молодым в 1092 году. Историк уверен, что с этим именем пришло в Южную Русь Сказание о призвании варягов. Потому он берет начало функционирования имени Рюрик среди южнорусских князей (а это где-то несколько позже середины XI в.) в качестве датирующего признака появления в Киеве и внесения в ПВЛ Сказания. Данный вывод весьма логичен, но он не так безупречен, как это может показаться на первый взгляд. Принимая его во внимание, надо, вместе с тем, задуматься над фактами, не согласующимися с ним. Во-первых, действительно имя Рюрик фиксируется среди потомков родоначальника русского правящего дома очень поздно: лишь в седьмом колене и по линии Владимира Ярославича. Затем оно вновь появляется, кстати, опять же с большим интервалом, но уже среди потомков Всеволода Ярославича. Так был назван сын Ростислава (ум. 1167), внук Мстислава Великого, правнук Владимира Мономаха Рюрик, князь черниговский й великий киевский князь, умерший в 1215 г. Больше это имя никогда не окажется востребованным среди русских князей вообще180 и князей Вяземских, в частности, своим родоначальником считавших именно Рюрика Ростиславича181, но при этом не перестававшего, естественно, быть их предком.

Во-вторых, великий киевский князь Игорь погиб в 945 г. И это имя появляется среди его потомков только в четвертом колене: так был назван один из последних сыновей Ярослава Мудрого Игорь, родившийся в 1036 году182. Естественно, опираясь на этот факт, нельзя утверждать, что предание о Игоре, как родоначальнике киевских князей возникло лишь в 30-х гг. XI в. и примерно в те же годы было занесено на страницы летописи. Затем это имя было дано в шестом колене по линии Святослава Ярославича Игорю Ольговичу (второй сын в семье, ум. 1147) и в седьмом колене Игорю Святославичу (также второй сын в семье, ум. 1202), герою «Слова о полку Игореве». Во всех перечисленных случаях обращает на себя внимание то обстоятельство, что Игорем нарекали в княжеских семьях не первенцев, т.е. потенциальных претендентов на великокняжескую власть, а младших представителей правящих домов.

Также следует сказать, что в именослове южных князей не часто встречается и имя Олег. Олег Вещий умирает в 912 г., следующий носитель этого имени – Олег Древлянский, сын Святослава Игоревича погибает в 977 г. Затем этим именем через много лет будет назван внук Ярослава Мудрого Олег Святославич («Гориславич», ум. 1115). Это же имя будут носить его внук Олег Святославич (ум. 1180) и правНук Олег Святославич (ум. 1204). По каким-то причинам самым популярным в X-ХП вв. было имя Святослав. Первый из носителей этого имени – Святослав Игоревич – погиб в 972 г. Затем так будет назван его старший внук Святослав Владимирович (ум. 1015), затем правнук Святослав Ярославич (ум. 1076), затем два прапраправнука: Святослав Давыдович (ум. 1142) и Святослав Ольгович (ум. 1164), затем два прапрапраправнука: Святослав Владимирович (ум. 1166) и Святослав Всеволодович (ум. 1194), т. е. оно регулярно появлялось вначале через поколение, а потом – уже в каждом поколении.

В-третьих, нельзя, конечно, утверждать, что династия Романовых не ведала о своем родоначальнике Михаиле Федоровиче (ум. 1645), если брать во внимание факт, что имя Михаил будет дано его далекому потомку лишь в 1798 г., т. е. через 153 года после смерти первого Романова и в шестом колене (лишь на одно поколение меньше по сравнению с появлением имени Рюрик среди его возможных потомков). Так своего четвертого сына и десятого ребенка в семье назвал Павел I. Затем это имя будут носить еще три представителя дома Романовых: Михаил Николаевич (1832-1909), четвертый сын и седьмой ребенок (последний) Николая I, Михаил Михайлович (1861-1929), второй сын и третий ребенок Михаила Николаевича, и Михаил Александрович (1878-1918), четвертый сын и пятый ребенок Александра III. Причем, как и в случае с именем Игорь, имя Михаил никогда не давалось наследникам престола, хотя и символизировало собой начало династии. Оно давалось и не второму и не третьему сыну, его носил лишь четвертый сын императора, не имевший даже гипотетических шансов на престол. В силу сказанного, долгое отсутствие имени Рюрик в именослове русских князей не может выступать в качестве датирующего признака занесения варяжской легенды на страницы ПВЛ. Само же объяснение этой ситуации, видимо, связано, как заметил Е.В.Пчелов, с «сакрализацией» имени Рюрик. Как можно думать, по представлениям русского общества Х-ХІ вв., появление имени родоначальника княжеской династии среди его потомков могло замкнуть историю этой династии: она начиналась и заканчивалась одним и тем же именем. Такие опасения были тем более актуальны, что в названное время на Руси, кроме Рюриковичей, имелись другие претенденты на главенство в Русской земле, между которыми шла, как показывает летопись, непрекращающаяся и кровопролитная борьба, счет в которой был открыт Олегом Вещим, убившим Аскольда и Дира.

Глава 6 ВАРЯГИ И СКАНДИНАВЫ НА РУСИ
Часть 1 Принципиальное отличие варягов середины IX – середины X в. от «варягов» конца X столетия

Норманисты, отводя ПВЛ роль лишь иллюстративного материала к своим умозрительным построениям, что, по их мнению, должно придать им вес в глазах читателя (создается полная иллюзия звучания подлинного голоса истории), выставляют ее в качестве непреложного доказательства скандинавского этноса варягов. Как в 1826 г. М.П.Погодин выразил настрой подавляющего большинства ученых России, «решительно можно сказать, что всякий желающий отвергать скандинавское происхождение руссов, должен непременно прежде опровергнуть Нестора...»1. Но это все лишь только слова, ибо полное неведение истории летописания вообще и сложения Начальной летописи в частности, заметил в адрес своих оппонентов А.Г. Кузьмин, «закрывает самую возможность понимания ее текста». Вот почему они не в состоянии увидеть, говорил этот яркий ученый, что «скандинавское происхождение «варягов» не может быть обосновано данными русских летописей. А это в корне подрывает и филологические построения норманистов»2.

В Сказании о призвании варягов норманисты выделяют два момента, которые, как им кажется, четко указывают именно на шведскую природу варягов. Это местоположение их родины «за морем», т. е. якобы в Скандинавии, и помещение летописцем варяжской руси среди скандинавских народов, означающее тем самым, что он причислял ее к их кругу. При этом они закрывают глаза на тот факт, что выражение «за море» летописцами никак не пояснено ни в самом Сказании, ни в других местах летописи, и что во всех случаях родина варягов помешается весьма неопределенно где-то «за морем» («за море» идут с Руси к варягам, «из заморья» идут на Русь от варягов), но при этом не уточняется, конкретно где (известия под 859, 862, 941, 977, 980, 1015, 1018, 1024 гг.)3. В 30-х гг. XI в. (в Лаврентьевской под 1036, в Ипатьевской под 1034 гт.) со страниц ПВЛ исчезают как сами варяги, так и практика их размещения «за морем». Так обстоит ситуация с «заморской родиной» варягов не только в нашем главном источнике по истории Киевской Руси, но и в других летописях, связанных и не связанных с традицией ПВЛ. И все они, в чем-то или даже во многом отличаясь от нее материалом о варягах (датами, полнотой изложения, лишними известиями), также нигде не поясняют летописное «за море».

Видимо, первым в историографии обратил внимание на летописное «за море», задумался над его значением, а затем поставил в связь с определенной территорией норманист Ф.Г. Штрубе де Пирмонт. В своей диссертации, написанной в 1753 г. и опубликованной в 1785 г., ученый в качестве родины варягов назвал Рисаланд (Ризаланд), территорию, простирающуюся от Балтики до Северного Ледовитого океана и Белого моря, и большая часть которой, по его словам, лежала «на той стороне Финского залива и Ладожского озера». В качестве довода в пользу выхода варягов именно из приморских пределов Рисаланда Штрубе указал: «...Известно, что хотя слово море (здесь и далее курсив автора. – В.Ф.) означает точно море собственно так называемое, но наши историки иногда называли сим именем озера и большие заливы». В ходе дискуссии 1749-1750 гг. Г.Ф. Миллер утверждал скандинавский характер руси на том основании, что они пришли «из-за Балтийского моря». В 1773 г. историк, касаясь событий 977 г., заставивших Владимира спешно покинуть Новгород, пояснил, что он ушел «за море к варягам, то есть в Швецию»4. В 1788 и 1795 гг. И.Н.Болтин убеждал, что термин «из заморья» означает «с другой стороны Ладожского озера», именуемого в летописях морем5.

Мнение Миллера о значении летописного «за море» повторил и усилил в 1802 г. А.Л. Шлецер. Усилил тем, что преподнес его уже в качестве аргумента именно в пользу норманства варягов, именно как жесткое указание лишь на Скандинавский полуостров: «Они пришли из заморья (курсив автора. -В.Ф.) у так говорится во всех списках; следственно, из противолежащей Скандинавии»6. Свой вывод он подкреплял еще тем, что, обратившись к работе шведского историка Ю.Тунманна, где тот вслед за своими соотечественниками XVII в. выводил из финского названия Швеции «Ruotzi» («Rotzi») славянскую форму «русь»7, в свою очередь увязал генетически Руотси с Рослагеном, названием части береговой полосы шведской области Упланда, расположенной напротив Финского залива. Только там, по мнению Шлецера, и жили варяги8, только там, следовательно, и находилось «за море» русских летописей. Многие именитые последователи Шлецера, например, Ф. Крузе и М.П. Погодин очень активро использовали его объяснение выражения «за море» в качестве весьма основательного довода в пользу норманства варяжской руси. В 1860 г. филолог Я.К.Грот даже специально пытался доказать, что «за море» может показывать только на живущих «по ту сторону моря», т. е. на противоположном берегу Балтийского моря, в Скандинавии, и ни на кого больше.

В XX в. согласно логике Шлецера рассуждали М.Н.Покровский, В.А.Пархоменко, Р.Ю.Виппер, А.Стендер-Петерсен, Б.А.Рыбаков, польский историк X. Ловмяньский10. Современные норманисты также понимают термин «за море» в буквальном смысле. В 1994 г. Е.А.Мельникова и В.Я.Петрухин увидели в нем указание только на Швецию. В 1996 г. А.С.Демин утверждал, что словосочетание «варязи из заморья» можно рассматривать «как кратчайшую» этническую характеристику, данную летописцем скандинавам. При этом говоря, что для него было важно отметить способ передвижения варягов (или к ним) – «морское плавание»11. Тогда же А.Н.Кирпичников, допуская в какой-то мере более широкое его толкование, чем это принято среди норманистов, сказал, что «для славян адрес «за море» чаще всего означал именно Швецию». Но в 1998 г. И.Н.Данилевский категорично заключил, словно пресекая подобное «вольнодумство», что летописное «за море» «связано исключительно со Скандинавией». В том же году Е.А.Мельникова, отмечая, что об этнической принадлежности Рюрика не говорит ни один из вариантов варяжской легенды, вместе с тем подчеркнула: «Однако упоминание того, что Рюрик приходит по приглашению послов, отправившихся «за море к варягам», достаточно убедительно свидетельствует» о его принадлежности к скандинавам. По ее мнению, выражение «из-за моря» носит в летописи «устойчивый, формулярный характер. Варяг, т. е. попадавший на Русь житель Скандинавских стран, приходит «из-за моря» по определению». В 2002 г. М.Б.Свердлов посчитал, что «за море» конкретно указывает на Бирку, экономический и политический центр Средней Швеции12.

Но имеется и другая точка зрения на значение летописного «за море», ведущая свое начало от антинорманиста В.К.Тредиаковского. В работе, завершенной в 1758 г., он заметил, что «у нас быть за морем и ехать за море не значит проезжать чрез море, но плыть токмо по морю, куда б то ни было в отдаленную страну. Ехать за море у нас, есть и сухим путем ехать от моря в другое государство; так ездили мы за море во Францию, в Италию и в Немецкую землю». В том же ключе толковали рассматриваемый термин антинорманисты XIX в.: О.М.Бодянский (чужая и далекая для русских «сторона», будь «она за морем или нет»), С. Руссов («за граница»), Ю.Венелин («куда бы то ни было»), Д.И.Иловайский (сказочное «из-за тридевяти земель»), Г.А. Немиров («за Сине-море, куда-то далеко...»), Н.П.Загоскин (совершенно неопределенное выражение). В 1913 г. Г.М.Барац, утверждая в русле своего взгляда на природу ПВЛ, что летописное «за море» есть не что иное, как перевод библейского оборота «ewer ha-jam», служащего «для обозначения не непременно заморской страны, а всякого вообще зарубежного края», сказал: «Точно также и по-русски заморье (здесь и далее курсив автора. – В.Ф.) обозначает не исключительно заморскую страну, но вообще чужую сторону, а идти за-море значит: отправиться за границу, в чужие края...»13. Фактически в русле этих рассуждений лежит вывод «ультранорманиста» О.И.Сенков-ского. «За море», отмечал он, нельзя понимать в буквальном смысле, это, на его взгляд, всего лишь «метафора, риторический прием». Норманист В.А.Мошин в 1931 г. повторил мнение Иловайского о «за море» как о сказочном «из-за тридевяти земель»14. В 1923 г. Б.М.Соколов одной строкой отметил неопределенность летописного «за море», а в 1958 и 1978 гг. В.В. Мавродин поставил «за море», как и когда-то Иловайский, в один смысловой ряд с «за тридевяти земель», впрочем, оставив это сопоставление без комментариев. В 1998 г. А.Г.Кузьмин указал, что «мореплаватели ІХ-ХІІ вв. не имели графического изображения» Балтийского моря «и «за морем» для них была любая территория на его побережье»15.

В 1951 г. А.Н.Насонов, говоря о Рогволоде Полоцком, по летописи, пришедшим «из заморья»16, и сопоставив это выражение с равным ему по значению «из-за рубежа», заметил, что он «выйти от балтийских славян... Древние сношения по Зап.-Двине с балтийскими славянами вполне допускают такую возможность». В 2000 г. Ю.Д.Акашев оспорил видение норманистами летописного «за море» как ориентир на Швецию, полагая, что в этом случае*речь идет о южном береге Балтики17. Очевидное значение этого термина несомненно, в связи с чем Е.Классен поставил в 1854 г. совершенно закономерный в таком случае вопрос: «...За морем от Новгорода жили не одни шведы, а многие народы; почему же скандинавоманы берут это обстоятельство в число доводов своих?»18. Но правомерность этого довода можно проверить лишь при обращении к самому широкому кругу источников.

В Лаврентьевском списке в рамках ПВЛ выражение «за море», помимо названных дат, употреблено еще один раз под 1079 г. в сообщении о захвате хазарами в Тмутаракани черниговского князя Олега Святославича. Причем, что важно отметить, оно в этом случае впервые пояснено: «а Олга емше козаре и поточиша и за море Цесарюграду». Под 1226 г., т. е. уже вне пределов ПВЛ, в Лаврентьевской летописи говорится, что «тое же зимы Ярослав, сын Всеволожь, ходи из Новагорода за море на емь», т. е. в земли финнов. Академический список Суздальской летописи, дополняющей собою Лаврентьевскую, содержит статьи, где «за море» хотя и не раскрыто, но о каких территориях идет речь либо можно понять, либо это хорошо известно. Это статья под 1231 г.: «въскоре прибе-гоша немци из замория с житом и с мукою, и сътвориша много добра» (годом раньше в Новгороде разразился массовый голод), статья под 1237 г. – «приидоша в силе велице немци из заморья в Ригу», и статья под 1252 г. – «приде Неврюй, и прогна князя за море»19. В первой из них речь идет о пределах либо Ливонии, либо Западной Европы вообще, но прежде всего о северогерманских территориях и Дании, во второй – только о последних. «За море» статьи под 1252 г., напротив, не вызывает никаких сомнений. По свидетельству многих летописей, великий владимирский князь Андрей Ярославич вынужден был бежать от татар в Швецию: «за море во Свейскую землю»20.

НПЛ обоих изводов, оперируя терминами «за море» и «из заморья», указывает ими, в основном поясняя их при этом, на Готланд (1130, 1391), Данию (1134, 1302), Швецию (1251, 1300, 1339, 1350, 1392), земли финских племен суми и еми (1311, 1318), восточнобалтийские города Ригу, Юрьев, Колывань, на южнобалтийский Любек и другие центры Ганзейского союза, включавшего в себя вендские, вестфальские, нижнесаксонские, прусские и ливонские города (1391). Под 1444 г. в летописи упоминается «князь Грегории из заморья Клевьскыи»21 (германский герцог Герхардт фон Клеве)22. В одной из статей, предшествующих Комиссионному списку НПЛ, под 1155 г. содержится рассказ об Андрее Боголюб-ском, где читается, что его брат Всеволод Большое Гнездо «на третий год приде из замория из Селуня (византийский город Салоники, современная Греция. – В.Ф.)... и седе на великое къняжение, и мсти обиду брата своего Андрееву» его убийцам23. Другие летописи, в том числе и поздние, дают большое количество подобных примеров, свидетельствующих о самом широком географическом диапазоне применения нашими книжниками понятия «за море». Так, посредством его Софийская первая и вторая, Воскресенская, Никоновская, Вологодско-Пермская, Новгородская вторая, Псковская первая и третья летописи, Мазуринский летописец, Рогожский летописец, Летописное сказание Петра Золотарева указывают на Швецию, г. Юрьев, Пруссию, Норвегию, Апеннинский полуостров, западноевропейские центры Ганзейского союза и, в целом, на многие европейские страны, Турцию, Персию, Северное Причерноморье24. В «Летописи Двинской» «за морем» полагаются Англия, Голландия, Испания, Франция, Турция, пределы Западной Европы вообще23. В Новгородской Погодинской и Забелинской летописях под 1709 г. сообщается, что после Полтавской битвы Карл XII «утече за море» вначале в г. Очаков, а затем в «Царьград» (Стамбул)26.

Широко практиковалось использование термина «за море» в актовом материале ХІІ-ХѴІІІ вв., где его так же, как и в летописях, прилагали ко многим центрам балтийского Поморья, Ганзейского союза, а также к Англии, Франции, Нидерландам, в целом, ко всей территории Западной Европы27. В 1712 г. В.Н.Татищев был командирован «за моря капитаном для присмотрения тамошняго военного обхождения». Как известно, будущий историк был направлен из Польши, где квартировался его полк, в германские государства, в которых он посетил Берлин, Дрезден, Бре-славль28. В 1737 г. Канцелярия Академии наук определила: «За моря в Марбух писать на немецком языке к ученикам Михаиле Ломоносову, Дмитрею Виноградову и к Рейзеру с требованием о присылке от них о науках, что обучились и обучаются». В 1761 г. она же приняла решение о «пересылки за море к ученым людям» сочинений М.В.Ломоносова (сам Ломоносов в официальных и личных бумагах за 1750-1760-е гг. довольно часто использовал выражение «за море» в качестве обозначения «заграницы» вообще, а также конкретно Германии)29. Термин «за море» является непременным атрибутом путевых записок русских послов XVI-XVII вв., повестей и, конечно же, былинной поэзии. И этим термином, восходящем к устному народному творчеству, русские люди на протяжении столетий определяли «нахождение земель, стран, народов и городов вне пределов Руси, вне пределов собственно русских земель вообще, независимо от того, располагались ли они действительно за морем или нет» (т. е. он абсолютно тождественен понятиям «за рубеж» и «за граница»), и представлял собой идиому, сродни той, что родилась в советское время, и помещавшую заграницу «за бугром». В связи с чем, летописное «за море», где, как утверждает ПВЛ, жили варяги, в своем чистом виде, без сопроводительных пояснений (этнических, географических и еще каких-то других) не может быть аргументом при любой версии их этноса30. В контексте самой варяжской легенды и последующих известий о варягах, приходящих на Русь «из заморья», оно указывает на балтийское Поморье в целом. И только.