Текст книги "Варяги и варяжская Русь. К итогам дискуссии по варяжскому вопросу"

Автор книги: Вячеслав Фомин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 36 страниц)

И нынешние норманисты отмечают кардинальную разницу в поведении викингов и варягов, не придавая тому абсолютно никакого значения. Так, Е.А.Мельникова и В.Я.Петрухин, специально задавшись вопросом, каково было восприятие норманнов на Западе и варягов на Востоке, констатируют, что если для Запада «типичен образ викинга-грабителя», то «в образе варяга на Востоке отсутствуют основные стереотипные характеристики норманна-врага...». Затем Мельникова еще раз отметила, что в археологических материалах «следы борьбы местного населения» с варягами практически не прослеживаются, они «скорее рисуют картину мирного существования...». По заключению А.С.Кана, русская народная традиция сохранила образ варяга, «но отнюдь не врага». То же самое говорит В.В.Мурашова, добавляя, что процесс освоения варягами отдельных частей Руси «в основном был, видимо, мирным...»389. Д.А.Мачинский также признает, что действия варягов «были, по-видимому, менее кровавыми», чем действия норманнов на Западе. А.Н.Кирпичников утверждает, что первые норманны-правители принесли не потрясения, «а мир нескольким поколениям жителей Северной Руси»390. Но такого рода слова нисколько не вяжутся с кровавой историей норманских завоеваний на Западе, где норманны захватывали земли, строили на них крепости и откуда начинали подчинять себе окрестные территории, порабощая его население. Варяги же не ставили крепости на землях славян и не превращали их в своих рабов, а воздвигали крепости лишь по пограничью и защищали Русь от внешнего врага. И в середине IX в., когда норманны, живя грабежом и насилием, наводили ужас на Западную Европу и не играли там «созидательной роли»391, в Восточной Европе варяжская русь мирно включилась в дело создания Древнерусского государства. Это принципиальное различие в поведенческом типе викингов и варягов, как показывает история, весьма устойчивом во времени, не позволяет их смешивать392.

Разговор о норманстве варяжской руси выглядит абсолютно несостоятельным еще и потому, что присутствие руси в Скандинавии, среди скандинавских народов вообще не фиксирует ни один средневековый памятник, ее нет в скандинавском устном народном творчестве, ее нет в исландских сагах, уделявших исключительное внимание скандинавской истории. Как полно выразил такую ситуацию С.Л.Гедеонов, «норманны народ всеизвестный на Западе», но при этом ни до, ни после призвания варягов в западноевропейских источниках нет «и следа русского имени для мнимой шведской Руси». Н.П.Загоскин также отмечал, что западноевропейские хроники, «будучи переполнены рассказами о подвигах норманских дружин в европейских морских побережьях... никогда и нигде (курсив автора. – В.Ф.) не знают норманнов под названием «россов» или «руссов». В 1934 г. прекрасный знаток скандинавских источников и норманист Е.А.Рыдзевская сказала, «что название Русь с норманнами эпохи викингов генетически не связано и что они у себя на родине так не назывались, достаточно убедительно доказывается отсутствием всяких следов этого термина, как своего, в др.-сев. сагах... и особенно в рунических надписях». И тут же она сделала очень важное замечание, особенно актуально звучащее сегодня, когда в науке вновь прописался «ультранор-манизм»: «Что у финнов шведы – Ruotsi, и каково происхождение этого названия – вопрос другой; др.-сев. языку и письменности Русь, во всяком случае, совершенно чужд»393.

Варяжская русь, таким образом, не могла выйти из Скандинавии, выйти оттуда, где, если говорить словами В.В. Мавродина, «никогда не было ни племени «русь», ни области «Русь», что такого скандинавского народа не знают ни один источник, ни устное народное творчество народов европейского севера, ни поэзия скандинавских скальдов. Не так давно известный лингвист О.Н.Трубачсв констатировал, что «затрачено немало труда, но племени Rosy современного и сопоставимого преданию Нестора, в Скандинавии найти не удалось»394. Столкнувшись с этим фактом, норманисты сосредоточили свое внимание на доказательстве якобы скандинавской этимологии имени «Русь» (от финского названия Швеции «Ruotsi»; от скандинавских слов drot – дружина, вождь; roods – гребцы; Roslagen -местность в Швеции), ибо признание скандинавской основы имени «Русь» неизбежно ведет к выводу, как правильно когда-то заметил И.П.Шаскольский, «что Древнерусское государство было названо по имени норманнов, так как оно было создано (курсив автора. -В.Ф.) норманнами» . Советские и современные норманисты видят в имени «Русь» в основном «этносоциальный термин с доминирующим этническим значением», который изначально был самоназванием приплывших на землю западных финнов скандинавов, ставший затем исходным для западнофинского ruot-si/ruootsi, в славянской среде перешедший в «русь». Д.А.Мачинский понимает под «русью» военно-торговые слои сложившегося в кднце VIII -середине IX в. в Приладожье протогосударственного образования, «социально активным началом» которого были скандинавы и куда входили также группы словен и кривичей. В конце IX в. русь оказалась в Среднем Поднепровье, где на рубеже Х-ХІ в. произошло образование «Русской земли» в узком смысле396. Г.С.Лебедев, исходя из теории В.А.Брима о независимом существовании на севере и на юге сходных названий «русь» и «рос» и их последующем слиянии397 (по Лебедеву – в 80-х гг. IX в.), считает, что в 30-40-х гг. IX в. вокруг Киева сложилось государственное образование «Русская земля». Сам же термин «русь» возник в середине VIII в. среди смешанного славяно-финско-скандинавского населения Южного Приладожья, и вскоре стал обозначать восточнославянский военно-торговый дружинный слой, куда входил скандинавский компонент398.

Е.А.Мельникова и В.Я.Петрухин относят возникновение термина Ruotsi в западнофинских языках к ѴІ-ѴІІ вв., а его переход в форму «русь» датируют временем до середины IX века. В территориальном значении это название начинает распространяться с момента захвата Олегом

Киева, а затем было перенесено на древнерусскую народность399. Параллельно с тем они с 1994 г. утверждают, что летописец «различал и противопоставлял «русь» и «варягов» как разновременные волны скандинавских мигрантов, занявших различное положение в древнерусском обществе и государстве». Первых исследователи видят в скандинавской дружине Олега и Игоря, известной как русь, т. е. гребцы, участники похода на судах, ставшей называть варягами своих же соотечественников, что позже приходили «на Русь в качестве воинов-наемников и торговцев, как правило, на короткое время», а затем и все население Скандинавии400. Авторство этой мысли принадлежит Г.Ф.Миллеру, в ходе обсуждения своей диссертации пытавшегося доказать оппонентам, что «у варягов, которые в течение нескольких поколений жили в России, название варяги постепенно вышло из употребления, и его заменило название руссы; в последующие же времена варягами назывались только те, кто вновь прибывал из заморских стран, чтобы сражаться под русскими знаменами», а именно, «наемные воины из датчан, норвежцев и шведов...» .

В отношении объяснения имени «Русь» из «руотси», коим финны называют шведов, А.Г.Кузьмин правомерно задал вопросы, на которые норманизм не способен дать ответа: почему финны и эстонцы Русь называли «Вене», хотя с именем «Русь» они должны были сталкиваться очень часто, а шведов обозначали «Руотси», «не известным германским языкам, а в финских не имеющих подходящего для этноса значения?». Он также справедливо заметил, что «близость звучания «русь» и «руотси» мало что дает: «финны называют эти две страны совершенно разными именами, к тому же равно неизвестными ни в той, ни в другой стране»402. Правота слов ученого особенно видна в свете мнений известных норманистов прошлого и современности. Так, К.Н.Бестужев-Рюмин находил «странным», чтобы скандинавы сами называли себя именем, данным им финнами. «Возможно ли в действительности, – вопрошал Г.В. Вернадский, -что скандинавы, пришедшие на Русь, взяли себе имя в той форме, которая искажена была финнами, встретившимися им на пути?». И если имя «русь» произошло от искаженного финского ruotsi, то как объяснить, завершал историк свою мысль, что это название (в форме «рось») «было известно византийцам задолго до прихода варягов в Новгород?». По словам А.Н.Насонова, полагать, что скандинавы «стали в южной Руси называть сами себя «Русью» потому, что так их называли финны, едва ли кто решится». Польский историк X.Ловмяньский сказал, что лингвисты «превысили границы своих исследовательских возможностей, утверждая, что слово русь должно было непременно произойти из Ruotsi»403.

Несостоятельность мнений о скандинавской этимологии имени «Русь» не устраивает не только историков. На современном уровне развития науки это уже настолько очевидно, что от нее отказались авторитетные зарубежные лингвисты, не сомневающиеся, следует подчеркнуть, в норманстве варягов: швед Ю.Мягисте и немец Г.Шрамм. Последний, «указав на принципиальный характер препятствий, с какими сталкивается скандинавская этимология, даже предложил выбросить ее как слишком обременительный для «норманизма» балласт», творя при этом, что норманская теория «от такой операции только выиграет»404. Наш соотечественник лингвист А.В. Назаренко, видя в варягах скандинавов, своими изысканиями показал, что этноним «русь» появляется в южнонемецких диалектах не позже рубежа ѴІІІ-ІХ вв., «а возможно, – добавляет он, – и много ранее». Этот факт, специально заостряет он внимание, усугубляет трудности в объяснении имени «Русь» от финского Ruotsi. И оригиналом заимствования древневерхненемецкого термина Ruzzi послужила, заключает ученый, славянская форма этнонима, «а не гипотетический скандинаво-язычный прототип *rops-». Говоря о производности Ruzzi от Rut, он допускает, что последний был известен южнонемецким диалектам еще в до-древневерхненемецкую эпоху, уже около 600 года. Опираясь на показания житий Стефана Сурожского и Георгия Амастридского, исследователь констатирует, что «какая-то Русь была известна в Северном Причерноморье на рубеже VIII и IX вв.», т. е. до появления на Среднем Днепре варягов405.

Свои сомнения в правомерности увязывать имя «Русь» со скандинавами выразили другие специалисты, также признающие норманство варягов. Историк А.А.Горский на широком материале продемонстрировал, что аргументация в пользу скандинавской этимологии не представляется убедительной и содержит ряд фактических ошибок. Археолог В.В. Седов доказал, что построение гфрэ> ruotsi > rootsi с историко-археологической точки зрения «никак не оправдано». Если оно действительно представляет собой западнофинское заимствование из древне-германского, то его, подчеркивает ученый, следует отнести ко времени до распада прибалтийско-финской этноязыковой общности, т. е. до ѴІІ-ѴІІІ вв#, когда уже началось становление отдельных западнофинских языков (на чем как раз настаивают Е.А.Мельникова и В.Я.Петрухин). Но археология, напоминает Седов, фиксирует заметное проникновение скандинавов в западно-финские земли только в эпоху викингов, т. е. значительно позже, поэтому рассматриваемое построение не может быть отнесено к первой половине и середине I тысячелетия н. э.406 О.И.Прицак пришел к выводу, что южнонемецкая форма Ruzz– / Ruz имела корень Rut– / Rut-en «из ксльтско-вульгарнолатинского незадолго до 600 г.». Л.В. Милов говорит, что этноним Ruzzi / Ruszi является «просто немецкой латиноязычной транслитерацией древнерусского русьци (русъци)», обозначавшего собой славянский народ или даже примитивное государственное образование в Среднем Поднепровье, зафиксированное «Баварским географом», время создания которого датируется 840-870-ми гг.407

Остается в данном случае добавить, что Г.З.Байер в посмертно изданной статье «Происхождение Руси», рассмотрев все известные на то время свидетельства о руси, признал, что «россы приняли свое название не от скандинавов». От скандинавской природы происхождения имени «Русь» отказываются сейчас и самые активные сторонники норманизма. Так, А.Н. Кирпичников уже говорит, что уверенное соотнесение руси «со скандинавами безоговорочно принять нельзя», и предложил понимать под ними особую группу торговцев, в которой могли быть представители разных этносов: скандинавы, славяне, возможно, финны. «В целом, – заключает ученый, – термин русы имеет не этнический, а если можно так выразиться, геосоциальный смысл»408. Но летопись представляет варяжскую русь не «этносоциальным» или «геосоциальным» термином, а народом, при этом конкретно указывая, в каком районе балтийского Поморья он проживал.

Глава 7 ЭТНОС И РОДИНА ВАРЯЖСКОЙ РУСИ В СВЕТЕ ПОКАЗАНИЙ ИСТОЧНИКОВ
Часть 1 Отечественные и зарубежные письменные источники о родине и этносе варяжской руси

Сводчики ПВЛ, трудившиеся над нею со второй половины X до начала XII в., не касались проблемы этноса и родины варяжской руси, самым деятельным образом участвующей с середины IX столетия в жизни восточных славян. Для них этой проблемы просто не существовало, т. к. они, пояснял И.Е.Забелин, хорошо знали, о ком вели речь, поэтому не считали надобным входить в подробности, в свое время всем известные', и в первую очередь, конечно, тем, кому был адресован их труд. Вместе с тем летопись, хотя нигде прямо не говорит ни о родине варяжской руси, ни о ее языке, в то же время дает исчерпывающую информацию по этим вопросам. В ее недатированной части граница расселения варягов на западе локализуется довольно четко: они сидят, пояснял летописец конца X в.2, по Варяжскому морю «ко въетоку до предела Симова, по томуже морю седять к западу до земле Агнянски...». Норманист М.П.Погодин в свое время установил, что летописец начинал «Симов предел» с Волжской Болгарии, а не с южных берегов Каспийского моря, как это обычно утверждалось в нашей историографии под влиянием византийских хроник3. Земля же «Агнянска» – это не Англия, как ошибочно считают поныне4, а южная часть Ютландского полуострова, на что впервые указали в XIX в. антинорманисты Н.В.Савельев-Ростиславич и И.Е.Забелин5.

Еще И.Н.Болтин, следует заметить, сказал, что «англяне», названные летописью в перечне «варяжских» народов, «занимали те места, где ныне герцогство Шлезвикское, Стормаргия, Вагрия и некоторую часть от герцогства Мекленбургскаго и Лавенбургскаго: и по ныне в герцогстве Шлезвикском одна небольшая область... называется Англен или Анге-лен». Но, по словам историка, летописец говорит не об этих англах, «а о живших в Швеции, в Смаландии и в Скании...»6. Показательно, что норманист В.Томсен, рассматривая приведенный летописный отрывок, также выразил сомнения в привязке «земли Агнянски» к Англии и задавался вопросом: «англичане или англы в Шлезвиге?»7. В юго-восточной части Ютландского полуострова обитали до своего переселения в Британию англо-саксы (отсюда «земля Агнянска» летописи, сохранившаяся в названии нынешней провинция Angeln земли Шлезвиг-Гол штейн ФРГ), с которыми на Балтике долго ассоциировались датчане: даже во времена английского короля Эдуарда Исповедника (1042-1066) названия «англы» и «даны» смешивались, считались чуть ли не тождественными, а мифологическими родоначальниками датчан являются Дан и Ангул8. С англосаксами на востоке соседили «варины», «вары», «вагры», населявшие Вагрию. Именно они, как доказано историком А.Г.Кузьминым, и были собственно варягами. Затем варягами, о чем речь шла выше, стали называть на Руси всю совокупность славянских и славяноязычных народов, проживавших на южном пббережье Балтики от польского Поморья до Вагрии включительно, а еще позднее – многих из западноевропейцев.

Полная ясность обстоит в ПВЛ и с языком варягов. Летопись, рассказывая об основании ими в Северо-Западной Руси городов, носящих, на чем справедливо акцентирует внимание А.Г.Кузьмин9, исключительно славянские названия – Новгород, Белоозеро, Изборск, тем самым говорит, что языком их общения был именно славянский, а не какой-то иной язык. Комментатор Сказания о славянской грамоте, привлеченного киевским летописцем в конце X в.10 и помещенного в ПВЛ под 6406 г., словами, что «словеньскый язык и рускый одно есть...», «настойчиво подчеркивает славянское происхождение руси...»11. В НПЛ младшего извода под 854 г. читается, что «новгородстии людие до днешняго дни от рода варяжьска», т. е. «от рода варяжьска» происходит, как отмечает А.П.Сахаров, «не верхушка, не дружина, а именно «людье» – все новгородское население родственно варягам-руси»12. По мнению И.Е.Забелина и А.Г.Кузьмина, новгородцы, относя себя к потомкам варягов Рюрика, считали их славяноязычными13. Фраза, что «новгородстии людие до днешняго дни от рода варяжьска», дана новгородским летописцем, как он сам же подчеркивает, применительно к своему времени («до днешняго дни»), что указывает на начало XII, либо на вторую четверть XIII в.14, и здесь, конечно, нет и речи о том, что, как полагают норманисты, новгородцы «от рода шведского», якобы являясь потомками «засадного», по характеристике А.А.Молчанова, норманского корпуса, до начала XI в. расквартированного на постоянной основе в Новгороде15.

Политическая раздробленность русских земель резко сузила горизонты видения летописцами как настоящего, так и прошлого, и во многих случаях была «разорвана и связь времен»16. В результате чего разговор о варягах, ушедших в небытие вместе с Киевской Русью, потерял былую актуальность, а память о них начинает постепенно ослабевать. Серьезную проверку на прочность ей пришлось выдержать в страшный период нашествия и владычества монголов, но при этом она не сотрется вовсе.

Процессы образования централизованного государства, подъем национального самосознания наших предков, устремленного в будущее, но произрастающего на осмыслении пройденного ими пути, вызвали у летописцев закономерное обращение к истокам своей государственности, у которых стояли варяги. Будучи хранителями и сберегателями исторической памяти народа, в принципиальных вопросах которой, по их понятиям, не должно быть белых пятен, они напомнили соотечественникам родину варяжской руси – южное побережье Балтийского моря.

Впервые эта территория была названа в «августианской» легенде, повествующей, как «воевода новгородскы» Гостомысл перед своей кончиной созвал сограждан и сказал им: «Съвет даю вам, да послете в Прусскую землю мудра мужа и призовите князя от тамо сущих родов римска царя Августа рода». Они же шедше в Прусскую землю и обретошя там некоего князя имянем Рюрика, сущя от рода римска царя Августа...»'7. Считается, что в основе легенды лежит «Послание Спиридона-Саввы», созданное, по И.Н.Жданову, в последнем десятилетии XV или в начале XVI в., по С.В.Думину и А.А.Турилову на рубеже этих столетий, по Р.П.Дмитриевой и А.Л.Гуревичу в 10-х – начале 20-х гг. XVI века. Я.С.Лурье полагает, что уроженец Твери и бывший митрополит Литвы Спиридон-Савва переписал рассказ о происхождении владимирских и тверских князей из какого-то тверского сборника, составленного в первой половине XV в., когда шла феодальная война в рамках московского правящего дома и когда тверской великий князь Борис Александрович выдвигал свои претензии на общерусскую власть18. Ныне больше принята точка зрения Дмитриевой, согласно которой «Послание» было написано по заказу правительственных кругов Василия III между 1511-1521 пѵ, а первая редакция официального «Сказания», вобравшая в себя основные идеи «Послания», относится к периоду до 1533 года. В 1984 г. исследовательница уточнила, что первая редакция была составлена не позднее 1527 г.19 «Сказание о князьях владимирских» И.П.Еремин датировал второй половиной XV в. (не ранее 1480 г.)20. Имеются факты, подтверждающие это мнение и показывающие, что «Сказание» бытовало в указанное Ереминым время. Только исключительно под его влиянием в некоторые общерусские летописные своды конца XV – начала XVI в. были внесены изменения в той части ПВЛ, где говорится о расселении славян и где появляется фигура Гостомысла. Так, в сокращенных летописных сводах 1493 и 1495 гг., сводах 1497 и 1518 гг. сообщается, что «словене же пришедше с Дуная, седоша около озера Ильмеря и прозвашася своим именем, и сделаша град, и нарекоша и Новъград, и посади-ша и старейшину Гостомысла»21.

Появление «августианской» легенды было продиктовано притязаниями России на равное место среди европейских держав. Но равность им вытекала из равности исторического начала, поэтому родословная московских великих князей была возведена, что тогда было в порядке вещей, к Августу «кесарю», наиболее почитаемому европейскими монархами из всех правителей древности. По причине того, объясняют наши книжники, что «при нем бысть... Рожество Господа Бога и Спаса нашего Исуса Христа», в связи с чем и династия Рюриковичей «не худа же рода бяху и не незнаема, но паче преименита и славна римскаго кесаря Августа...»22. К тому же в лице Августа, отмечал И.Н.Жданов, «сходилось все величие былого, от него же разошлась власть и сила по отдельным странам; ставленники Августа сели и в Египте, и в Сирии, и на берегах Истра, и там, где обитают угры, и на побережье Вислы». Как подчеркивает СВ. Перевезенцев, «удревление генеалогии московских государей на максимально возможный срок позволяло рассматривать историю самой России как часть общемировой истории, в которой Россия занимает самое достойное место»23. Естественно было ожидать, что русские книжники, установив «родство» Рюрика с римским императором, связали бы его, как это проделали, например, молдаване и литовцы с родоначальниками своих династий, непосредствен но с самим Римом. Но наши мыслители, отступив от принятых канонов, вывели Рюрика не из Рима, не из Италии, а с Южной Балтики, которая во времена могущества «вечного города» находилась далеко на периферии мировой истории и ничем в ней не отметилась.

И назвать летописцев в качестве родины Рюрика именно Южную Балтику, игнорируя тем самым наиболее престижные, по понятиям того времени, территории для корней правящих домов, могла заставить только традиция, освященная временем и имеющая широкое распространение. С.А.Гедеонов видел в «августианской» легенде общенародное предание о южнобалтийском происхождении варяжской династии, говоря при этом, что «не от сказки об Августе и Прусе родилось предание о поморской отчизне варяжских князей, а наоборот». Р.П.Дмитриева допускала мысль, что при ее создании могли быть использованы «какие-то устные легенды». А.Г.Кузьмин связывает истоки «августианской» легенды с Южной Балтикой, указывая, что в ее пределах «очень рано существовали предания, увязывавшие основание разных городов Юлием Августом», например, знаменитого Волина в устье Одера. Уточнив затем, что она зародилась в Понеменье, где, согласно источникам, существовала «Черная (т. е. Чермная – красная) Русь». В представлении о выходе Рюрика с южного берега Балтики, в целом резюмирует историк, «можно увидеть отражение еще живой традиции»24. Обращает на себя внимание тот факт, что «Сказание», давая информацию о родине варягов, персонифицированных Рюриком, ни словом не обмолвилось о его этносе. Это молчание весьма красноречиво, и оно показывает, что в те годы никто не сомневался в славянском происхождении и Рюрика, и варягов. Тема их языковой и этнической принадлежности будет прямо затронута в восточ нославянских источниках лишь двести лет спустя – во второй половине XVII века.

По мнению А.Л.Гольдберга, несмотря на сюжетное сходство эпизода приглашения Рюрика з наряжской и «августианской» легендах, в последнюю «был вложен игой смысл: старое предание, связывавшее род Рюриковичей с некогда могущественными, но давно сошедшими со сцены варягами, было заменено новой легендой, удачно вводившей Русь в круг мировых держав». Такой взгляд, резко противопоставляющий эти два памятника, проистекает лишь из допуска, что варяги были норманнами. Как полагал М.А.Алпатов, в «августианской» легенде преднамеренно была произведена смена этноса первых русских князей, в результате чего они из шведов были превращены в пруссов или же в римлян25. Но вывод Рюрика «от рода римска царя Августа» никак не был связан с этнической атрибуцией варягов. Это хорошо видно хотя бы из латинского перевода «Родословия великих князей русских» (изданного в 1576 г. в Кельне под названием «Краткая генеалогия великих князей Московских, извлеченная из их собственных рукописных летописей»26) для ознакомления с ним западноевропейцев, где читается, что «приде на Русь из немец, из прус, муж честен от рода римска царя Августа кесаря, имя ему князь Рюрик»27. Совершенно очевидно, что русские той поры не считали Рюрика одновременно и немцем, и пруссом, и римлянином, и что его немецко-прусско-римское обрамление не является этническим индикатором, а указывает лишь на выход варяжского князя из пределов Западной Европы, но не на его принадлежность к какому-то конкретному народу28. «От рода римска царя Августа» – это, по сути, та же регалия царского достоинства, что и «дары Мономаха», и которая, в связи с пресечением корня Ивана Грозного, по наследству перешла Василию Шуйскому, а затем Романовым29. Причем, последние вообще не имели к Рюриковичам никакого отношения.

И антагонизма между легендами, конечно, нет, как и нет противопоставления «варяжского» начала предков правящей династии «римскому». В связи с чем распространение «Сказания» в историографии не привело к угасанию в ней традиции ПВЛ, и варяжскую легенду продолжают вносить в летописи либо в первозданном виде30, либо пропитанную мотивами «августианской» легенды (Рюрик «иже прииде из варяг в великий Новъград со двема братома своими и с роды своими, иже бе от племени Прусова... Прус же брат... бысть римского кесаря Августа», или «идоша за море к варягом и пруси, иже сице звахуся варязи»)31, либо оба рассказа мирно соседствуют на страницах одной и той же летописи32. Сами Рюриковичи, говоря о своих корнях и выводя себя «от рода римска царя Августа», ни в коей мере не отказывались от своего варяжского начала. Так, в одной из рукописей XVI в. читаются две приписки царевича Ивана, сына Ивана Грозного: «Списано бысть сие многогрешным Иваном русином, родом от племени варяска, колена Августова» и «приписано бысть сие... Иваном... колена Августова, от племени варяжского, родом русина...»33. Пройдет не так уж много времени, и «римская» версия начала русского правящего дома, выполнив задачу, поставленную перед ней потребностями российской государственности, сойдет на нет. Так, например, в Синопсисе (1674) о связи Рюрика с Прусом и Августом уже не сказано ни слова. Ее слабый отзвук можно услышать лишь во фразе, что Владимир Святославич «от корня Августа цесаря римского». В Иоакимовской летописи (1740-е гг.) нет уже и того, что читается в Синопсисе34.

В XVI в. «Сказание о князьях владимирских» становится выразителем государственных интересов России в ее внутри– и внешнеполитической деятельности35, и мыслью о южнобалтийской родине Рюрика проникнуты многие памятники того времени. Продолжает она громко звучать в следующем веке, в веке начала нового периода в русской истории, времени серьезных потрясений России и основательных изменений в ее экономической и общественно-политической жизни, что опять же заставляло наших мыслителей всматриваться в прошлое своего Отечества, искать там ответы на злобу дня, заглядывать в день грядущий. Их приемы исторического изучения уже были настолько высоки, что XVII столетие признано в науке качественно новым этапом в русской историографии36. Южную Балтику как родину варягов называет «Хронограф» С. Кубасова (1626 г.), согласно которому «по скончании же Гостомыслове» за Рюриком «послаша в варяги в Прускую землю...»37. Тот же адрес дает «Повесть о происхождении славян и начале Российского государства», созданная в середине XVII в. и отразившаяся во многих летописных сводах38. Ее авторы направляют новгородских послов «в Прусскую землю», «в Прусскую и в Варяжскую землю», «в Прускую Варяжскую землю»39.

Именно о южнобалтийских и именно о славянских истоках руси утверждают памятники, возникшие в середине и в третьей четверти XVII в. в Малороссии. Так, Бело-Церковский универсал Богдана Хмельницкого (28 мая 1648 г.) констатирует, что руссы «из Русий, от помория Балтий-скаго альбо Немецкаго...»40. Далее он говорит о неком князе, под предводительством которого древние руссы взяли Рим и четырнадцать лет им обладали. Канцелярист Войска Запорожского С.В.Величко в 1720 г. в своем «Сказании о войне козацкой з поляками» передал слова «Универсала» о родине руссов в несколько иной редакции: «...руссов з Ругии от помория Балтицкого албо Немецкого...». Назвал он и имя предводителя руссов – «Одонацера»41, т. е. Одоакра, в 476 г. свергшего последнего императора Западноримской империи и в течение тринадцати лет владевшего Северной Италией. После четырехлетней борьбы (489-493) он был убит вождем остготов Теодорихом. Историк VI в. Иордан причисляет Одоакра к ругам-русам («genere Rogus»42), а в позднем средневековье он герой именно западнославянских исторических сказаний, где именуется «славянским» князем, но чаще всего «русским» (польский историк XV в. Я.Длугош называл Одоакра «русином»43) или «ругским» князем, герулом с острова Рюген44 (Южная Балтика), известного по источникам еще как Русия (Russia), Ругия (Rugia), Рутения (Ruthenia), Руйяна (Rojna). Именно два первых названия, надо заметить, зафиксированы в «Универсале» и труде Величко.

Память об Одоакре, а, следовательно, память о его русской, южнобалтийской родине, сохранялась не только в южнорусских землях, но и в пределах Северо-Западной Руси. Косвенным тому подтверждением является «Повесть о взятии Царырада фрягамн», читаемая в НПЛ под 1204 г., и где в числе руководителей Четвертого крестового похода назван Бонифаций, маркиз Монферратский: «Маркое от Рима, в граде Бьрне, идежс жил поганыы злыи Дедрик». О Теодорихе (Тедрике), резиденция которого находилась в Вероне, именовавшейся у германских народов Берном, в Новгороде, самим своим началом обязанным варяжской руси, помнили по пришествию более семи столетий после гибели «русского» Одоакра. Причем помнили, указывает А.Г.Кузьмин, «как о заклятом враге Руси». И новгородскому читателю XIII в. его имя было известно настолько, что им можно было пояснять, подмечает исследователь и такую еще немаловажную деталь, даже географические ориентиры (Берн). При этом Кузьмин выражает уверенность, что новгородский летописец ХШ в. «помнил» о событиях V века явно опираясь на устную традицию, может быть уже записанную к этому времени... и она оказывается достоверней весьма разноречивых записей об этнической принадлежности Одоакра»45.