Текст книги "Два шага маятника"

Автор книги: Вячеслав Пальман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

ГЛАВА ШЕСТАЯ
Заманчивые перспективы. Признание Ласкара Долли. Вечернее свидание со старым другом

Между тем у Карела дело серьезно продвинулось вперед.

Пока его брат болел и не выходил из дома, Карел и Полина каждый день приходили к нему, но ни о чем не рассказывали. И только когда Ласкар поднялся и пришел в лабораторию, биолог положил перед ним листы, исписанные множеством цифр.

– Это анализы, – сказал он. – В них я усматриваю повторение Зорькиных данных.

Он помог брату разобраться в цифрах. Действительно, там было много сходного. Карел стоял за спиной, победоносно улыбаясь.

– Не спеши с выводами, – сказал Ласкар. – Необходимо много раз проверить.

– Уже третий раз повторяем, дорогой мой. И все то же. Как видишь, мы не торопимся, но и не склонны долго засиживаться на месте. Теперь – только вперед и вперед!

– Куда это вперед?

– Вперед-назад… Понимаешь, – сказал он голосом, полным надежды, – белковые молекулы крови у подопытных животных повысили оптическую активность. Мы с Полиной попробовали уточнить атомный состав гемоглобина и даже сумели сделать макет этой сложной молекулы. И знаешь, что получилось? После длительного опыта с облучением все атомы на месте, в центре, как всегда, атом железа и вся огромная гроздь нигде не изменена, но в одном случае молекула выглядела совершенно иначе: она была как бы перевернута.

– Не понимаю, – чистосердечно признался Ласкар.

– Мы видели ее как бы отраженной в зеркале. Все на месте и все не так, все как раз наоборот.

– Это, конечно, интересно, но я не вижу ничего особенного.

– Зато я кое-что вижу, Ласкар. Да знаешь ли ты, что если созданная нами картина не случайность, если организм будет построен из перевернутых молекул, то и все процессы в нем неминуемо должны пойти в другом направлении.

– Ты шутишь? – сказал Ласкар, чувствуя, что все происходящее скатывается уже в область фантастики.

– Это не случайность, а результат задуманного.

– Уточни, Карел. Чего вы хотели?

– Помнишь, я томил тебя тайной, намекая на особую значимость проекта? Так вот, теперь уже ясно, что есть возможность повернуть жизнь вспять. Все, что ни делалось в организме до нашего вмешательства, должно произойти еще раз, только в обратном направлении.

– Рост, развитие?

– Все-все. От конца до начала.

Ласкар лишь на мгновение представил себе такую возможность. Непостижимо! Он предполагал многое, только не это.

– Что ты скажешь?

Ласкар поднялся и молча прошелся по кабинету.

– Что я скажу? Вы с Полиной просто сумасшедшие.

Карел снисходительно улыбнулся.

– Я понимаю тебя. Не сразу можно поверить.

– То, что я слышу, лежит за пределами материализма.

– Противоречие чисто внешнее. Вспомни антимир, его возможности. Наконец, законы микромира. Это вы, физики, открыли биологам таинственную область. Теперь самое время войти в нее нам, изучающим жизнь!

– Невероятно, Карел!

– Зато крайне заманчиво. Проблема доказывает безграничные возможности науки и человечества.

– А смерть?

– Мы ее не исключаем. По пусть человек управляет смертью. Его разум способен и на это.

Ласкар ушел от брата в состоянии крайней запутанности. Он не сразу пошел домой, а еще долго бродил по улицам города, сидел в одиночестве на глухой аллее парка, опять ходил и все пытался домыслить, понять, сделать идею приемлемой для ума.

Он отлично помнил странные недомолвки в разговоре с братом несколько месяцев назад. Карел уже тогда, наверное, обдумывал свой смелый шаг в науке – повернуть жизнь вспять. Не продлить, ибо продление жизни почти всегда достигается за счет ее последнего, самого печального этапа – за счет старости; не отодвинуть смерть на десяток-другой лет, а именно повернуть вспять, дать возможность организму пройти весь уже известный путь еще раз, вернуть зрелость, юность, детство. Две жизни вместо одной! Принести человеку радость возвращения к молодости, о которой люди всегда вспоминают, как о самой чудесной поре своей жизни. Ведь одно сознание, что ты движешься не к старости и смерти, а к молодости и счастью, – какое это, наверное, ни с чем не сравнимое, великолепное чувство!..

Надо только представить себе человека, который, дожив до шестидесяти или семидесяти лет, останавливается на вершине своей жизни и оглядывается назад! Отсюда хорошо видна пройденная дорога, неровности и ухабы на ней, все светлые и темные горизонты по сторонам, все прошлые опасности и взлеты, ошибки и достижения. Старый человек может только вспомнить перипетии своей жизни да с грустной улыбкой осознать, что тогда-то и тогда-то он допустил ошибку, а с тем-то и с тем-то обошелся не так, как должно, отчего и жизнь его прошла не столь умно и хорошо, как ему хотелось бы. От непоправимости содеянного в памяти остается только грусть и сожаление. Что может сделать человек, остановившись на пороге своей смерти? Вздыхать о несбывшемся?

Ну, а если человек обретет вдруг невозможное, если он остановится на вершине своего жизненного холма и посмотрит на пройденный путь для того, чтобы решить, как ему снова, еще раз идти по этому пути, – что возникнет тогда в его радостно ожившей душе, как поступит он?

Неужели, получив путевку еще на одну жизнь, он снова начнет повторять уже совершенные ошибки?

Неужели осмелится подстерегать неосторожных и доверчивых, разбивать чужое счастье и совершать вольные или невольные подлости, которые слишком часто входят в нашу жизнь, как репей в одежду прохожего? Если так, то незачем даровать человеку такое счастье, он просто не достоин его.

Но Ласкар, как и большинство людей, не верил в безысходность. Более того, он верил в человечность, в добрые наклонности людей, в их тягу к совершенству, которая характерна для мыслящих существ. А если это так, то вторая жизнь, уже осмысленная заранее, неизбежно должна оказаться во много раз красивее, лучше, умней, гуманней, чем однажды уже прожитая.

Кто захочет повторить нелепые ошибки, через которые прошел сам и пронес память о них до преклонного возраста? Кому придет в голову совершить второй раз несправедливый акт, воспоминание о котором потом всю жизнь гложет совесть? Что заставит человека снова пройти мимо друга, которому он в свое время не подал руки помощи? И чей государственный ум, переживший хотя бы одну войну, не восстанет против повторения всеобщей беды? Разве в самой возможности прожить жизнь еще раз не заложен призыв к совершенству, к возрождению чистоты отношений и гордость за то, что ты живешь, наслаждаешься возможностью дышать, петь песни и видеть зеленую планету нашу, освещенную великолепным солнцем?

Чем больше он думал обо всем этом, тем больше боялся, что это только утопия, только светлая надежда – не больше. И все-таки…

Неужели им суждено сбросить темное покрывало с лица Великой Тайны?..

Глубокой ночью Ласкар вернулся домой, совершенно расстроенный и уставший, словно отработав тяжелую неделю. Размышляя о словах Карела, обдумывая их и так, и этак, он, наконец, забрался в такие дебри философии и фантастики, что насилу выбрался из них. Но даже немного успокоившись, он все еще чувствовал, что смотрит на окружающее как бы со стороны и не участвует в суетной жизни, что шумела и грохотала вокруг него. И это состояние, совершенно новое для физика, было для него и приятным и страшным, словно ему уже дана была власть распоряжаться судьбой людей, государств и народов.

Через несколько минут вошла Памела.

– Что с вами? – спросила она озабоченно. – Вы расстроены?

– Я скорее подавлен.

– Вы были в лаборатории?

Он кивнул.

– У них неудача?

– Неудача только разжигает брата. А вот перспективы, которые открылись перед ним… Они пугают меня.

– Это интересно, – сказала она и, подвинув кресло ближе к Долли, уселась в ожидании. Она даже улыбнулась, а щеки ее зарозовели.

Физик колебался только секунду.

– Понимаете, Карел экспериментально доказал возможность повернуть жизненные процессы вспять… Ну, как бы это попроще выразиться… От старения организмов к их омоложению, что ли. И хотя подобный процесс на первый взгляд кажется фантастическим, его можно организовать.

Памела сидела тихо и слушала очень внимательно. Ее волнение выдавал лишь румянец да учащенное дыхание, которое она сдерживала. Ни словом, ни жестом не отозвалась она на сенсационное признание Ласкара. И эта твердость делала ей честь. Выскажи она удивление, любопытство, может быть, Ласкар и замкнулся бы, решив, что не следует посвящать в сокровенные дела лаборатории чужих. Но она так непосредственно, так просто слушала его, не спуская загоревшихся глаз с его лица, что он, начав рассказ, не мог остановиться.

И вдруг Памела сказала:

– Довольно, Ласкар Долли, обо всем этом не следует рассказывать. Нельзя!

Ласкар запнулся на полуслове. Подумав, сказал:

– Вы правы. Не следует. Но вам-то, Памела…

– Я чужой человек.

И тогда он сказал тихо, но внятно:

– Ошибаетесь. Вы не чужой человек. Для меня вы совсем не чужая. Разве вы этого не замечаете, Памела?

Он подошел к ней и взял за руку. Памела сидела, опустив голову. Он не видел ее лица, ее глаз. Он не знал, что делать, стоял, боясь каким-нибудь неловким словом или жестом спугнуть напряженную тишину или обидеть Памелу.

Она не отнимала своей руки. И вдруг подняла голову, посмотрела на Ласкара и прижала его теплую руку к своей щеке. В глазах ее заблестели слезы.

– Памела… – тихо сказал он.

– Не надо. – Она поднялась. – Не надо, Ласкар.

И обойдя его, быстро вышла из комнаты.

Это был первый случай за весь курс лечения, когда доктор Памела Гривс пропустила время процедуры для больного.

Она так и не появилась в этот день.

Но скучать Ласкару не пришлось.

Раздался звонок, хлопнула дверь, и приятный баритон известил хозяина о приходе Ганса Хеллера.

Хеллер заметил, что Долли рассеян, что его обязанность как гостя и друга расшевелить физика, и поэтому предложил прогуляться и поужинать в ресторане.

– Как ты на это смотришь, старина? Пригласим Памелу, позвоним Карелу и его супруге и устроим отличный ужин, а?

Ласкар кивнул довольно безразлично. Хеллер уселся поближе к телефону и позвонил Карелу. Биолог поблагодарил и… отказался: очень занят.

– Черт возьми! – Хеллер с сердцем бросил трубку. – Хорошо, тогда мы втроем…

Комната Памелы оказалась закрытой. На стук никто не ответил. Совсем обескураженный, Хеллер пробормотал:

– Это уж слишком!

Когда мужчины выходили из дома, служанка окликнула хозяина. Он извинился перед гостем и вернулся.

– Что такое?

Служанка показала на дверь Памелы. Половинка была чуть приоткрыта. Доктор Гривс стояла за дверью.

– Я не хочу идти, – тихо сказала она. – Пожалуйста, будьте осторожны с Хеллером, я вас прошу.

Когда Ласкар вернулся, Хеллер сразу заметил, что друг его повеселел. Он даже чуть-чуть улыбался.

– Что там? – довольно бесцеремонно на правах старого приятеля спросил Хеллер.

– Домашние дела, – безразлично ответил Долли.

В ресторане Хеллер развернулся. Он взял руководство в свои руки, заказал отличный ужин с вином. Когда Ласкар заметил, что Памела Гривс категорически запретила ему вино, Хеллер рассмеялся:

– Отменяю это запрещение на правах старшего. Рюмка-другая выдержанной мадеры бодрит, старина. Помнишь, как мы в Гейдельберге, а? Тогда никто из нас не думал о сердце. Горели. Жили. Мечтали. Вот было время! Было, было… Все было и прошло. И знаешь, как один день. Жизнь слишком коротка. Может быть, поэтому я и взялся за гериатрию. Да, пожалуй, только поэтому. Хочется помочь людям преодолеть старость. Благородное дело. Ты как находишь?

Довольно непринужденно и легко Хеллер перевел разговор в нужное русло. Ласкар слушал его с некоторой завистью. Ведь почти одногодок, а сколько в нем еще экспрессии, жажды к жизни. Он деятелен, подвижен и даже внешне выглядит значительно моложе своих лет. И помимо всего – завидная целеустремленность. Сразу – о том, что его интересует. Не мое здоровье, из-за которого он, якобы, приехал; и уж, конечно, не желание погулять по городу, который, оказывается, очень любезен сердцу Хеллера, а жгучее любопытство к работам Карела – вот что привело Хеллера в Санта-Рок, вот о чем он будет говорить весь вечер и пытаться выудить нужные факты и сведения!

Ласкар не ошибся.

Когда они выпили и поели, Хеллер отодвинул тарелки, облокотился на стол и громко начал жаловаться на Карела.

– Ты понимаешь, он словно боится меня, избегает встреч и совместной работы. Я до сих пор не знаю, чем он фактически занимается. Или у него какая-то дьявольская секретная цель, или он вообще ничего не делает и не хочет признаться в этом. Ты-то хоть в курсе событий, Ласкар?

– Преувеличиваешь, Ганс, – спокойно и ласково ответил Долли. – Мой брат никогда не отличался особой общительностью во всем, что касалось его работы. Если что и попадало в журналы и газеты, то скорее всего не благодаря ему, а вопреки. Переделать его характер нам не под силу. Но от меня он ничего не скрывает, я все знаю.

– Тогда скажи…

– Изволь. Он занят вопросами наследственности.

– А точнее?

– Пробует перестроить цепочки хромосом и добиться увеличения рождаемости. Опыты на кроликах.

– Это я уже слышал.

– От кого? – вдруг спросил Ласкар.

Хеллер замялся. Глаза его забегали.

– А, вспомнил! Мне говорил один коллега из журнала «Наука», Фрей Капала, ты его не знаешь. Очень осведомленный биолог.

Ласкар облегченно вздохнул. Памела тут ни при чем.

– Но какое отношение имеют опыты Карела к геронтологии? – Хеллер вспомнил при этом письмо Памелы Гривс. В нем ведь ясно говорилось, что лаборатория работает над проблемой борьбы со старостью.

– Это уж ты спроси у него самого, – засмеялся Ласкар. – В дебри биологии я не иду. Пас… Слишком сложно для физика.

– Однако твоя позиция не мешает Карелу пользоваться твоими же знаниями как физика…

– О, ты и это знаешь?

– Слышал.

– Уточни.

– Ты конструируешь машины для Карела.

– Ну, какой пустяк, дружище! Небольшое расчетное устройство-и все. Я сделаю его для кого угодно.

– Зачем Карелу кибернетическая машина?

– Подсчеты какие-то… – Ласкар снова насторожился.

Хеллер вдруг круто переменил разговор. Спросил с холодной расчетливостью финансиста:

– Откуда у Карела средства? Если он занимается теоретическими исследованиями и не дает никаких препаратов или рекомендаций для клиник – он неминуемо прогорит. Я знаю по собственному опыту, как трудно, почти невозможно вести исследования без дотаций со стороны.

– Я ему даю деньги.

– Ты так богат?

– А ты?

Хеллер колебался лишь одно мгновение. Откинувшись на спинку стула, сказал сытым, довольным голосом:

– С тех пор, как моя фирма начала выпускать препараты для лечения старости, и не ощущаю недостатка в средствах. Кроме того, вклад моей жены… Если помнишь, мадам Хеллер происходит из богатой и старой клерикальной семьи. Так что можешь считать меня миллионером. Недалеко от правды.

Ласкар с любопытством слушал друга. Он не знал за ним такого качества, как хвастовство. Это была новая, благоприобретенная черта характера.

А Хеллер продолжал:

– Боюсь, что и твоих средств Карелу хватит ненадолго. Ты согласен?

– Это правда. – Ласкар уже понял, куда опять приведет их разговор о богатых и бедных.

Хеллер быстро сказал, повторяя то, что уже было один раз:

– Вот что получается… Есть на свете две лаборатории, которые делают одну и ту же работу. Одна торгует и процветает. Другая занимается проблемами глубокого значения, так сказать, чистой теорией и остро нуждается в средствах, хотя руководит этой лабораторией в общем-то очень одаренный человек, Карел Долли, брат моего друга…

Он замолчал, налил полные бокалы.

– Что дальше? – спросил Ласкар.

– Давай выпьем, – просто и дружески предложил Хеллер.

– За что?

– За общность цели.

– Ты опять?

– Экий ты… коротко говоря, я предлагаю объединить наши лаборатории и создать единую фирму Хеллер-Долли. Нет, даже лучше так: Карел Долли – Ганс Хеллер. Деньги и талант. Общность теории и практики. Как ты на это смотришь?

Ласкар поставил свой бокал. Он улыбался. Он смотрел теперь на Хеллера, как учитель на проказливого ученика.

– Итак? – Хеллер все еще надеялся.

– Я уже говорил тебе. Пустое дело, Ганс. Зачем такие хлопоты?

– Я верю в Карела. Мои дела идут хорошо, но я в тупике. У меня нет перспективы, Ласкар. А настоящий ученый и бизнесмен должен смотреть в будущее и притом очень далеко вперед. Если мы будем вместе, то выиграем оба: я получу перспективу. Карел – деньги для широких опытов. Выиграет, конечно, и наука. Разве не так?

– Может быть, ты и прав.

– Тогда за чем дело стало?

– Карел не согласился, он знает.

– Почему?

– Он не переносит филантропии. Он слишком любит науку, чтобы отдать ее для коммерции. Он ученый, Хеллер, вот в чем дело.

– Я надеюсь, что с твоей помощью…

– В этом я не сумею помочь тебе. В чем другом…

– Жаль. Очень жаль. – Хеллер вздохнул и поник. Они так и не выпили за единение. Оно не состоялось.

После такого объяснения им обоим стало скучно. Вечер казался испорченным безнадежно. Но Хеллер не хотел признать себя побежденным. Он вспомнил о Памеле. В конце концов, троянский конь за воротами осажденного города, он уже действует. И Хеллер заговорил о Памеле.

Но едва он сказал о докторе несколько добрых слов, как Ласкар перебил его.

– Где ты нашел ее? – спросил он, оживившись.

– О, это давняя история! Памела работает у меня уже семь лет. Да. около того. Отличный доктор, эндокринолог. У нее по работе была когда-то крупная неприятность. Шеф клиники, где вела практику доктор Гривс, поручил ей испытание одного препарата. Памела не знала, что это за препарат, а он еще не прошел необходимые исследования, ну и… В общем, случилось непоправимое, доктору Гривс как исполнителю грозила тюрьма. Я тогда был председателем комиссии, разобрался в этой гнусной истории, пожалел молодого врача и дал заключение в ее пользу.

– А ее шеф?

– Он тоже отделался простым испугом. Торопился к славе… Памела Гривс, разумеется, не осталась в клинике, я пригласил ее к себе. Вот и все.

– Все?

– Абсолютно. Пожалуйста, избавь меня от подозрений на этот счет. Хеллер верен супружеской чести. Хотя тебе, – он засмеялся, – хотя тебе, как холостяку, и трудно понять, как это можно устоять перед обаянием молодости и красоты.

Они поговорили еще о новостях в науке, вспомнили некоторых своих товарищей и наконец поднялись. Ганс Хеллер больше не говорил о своем предложении. Не получилось – и не надо. Обидно, конечно. Такое заманчивое предложение!..

– Ты еще побудешь в Санта-Роке? – спросил Долли.

– Несколько дней. Хочу проехать вдоль берега моря, отдохнуть. А потом мы с тобой поговорим о курсе лечения, выясним результаты. Может быть, доктору Гривс и пора заканчивать. Ведь ее ждет своя работа в лаборатории.

Лицо Ласкара Долли потемнело.

Хеллер заметил и это.

Потом, когда он шел в свою гостиницу, хитрая улыбка то и дело возникала на его губах. Не все еще потеряно! Далеко не все.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ
В лаборатории Карела. Сложные отношения врача и больного. Признание Памелы Гривс

Большие и гулкие комнаты лаборатории вдруг стали тесны. Вдоль стен установили огромные шкафы электронных приборов, от них протянулись толстые, гибкие кабели разных цветов. Тишина кабинетов часто нарушалась низким и протяжным гулом работающих машин.

Карел Долли и его сотрудники стали частыми гостями в атомном центре Силурии. Иногда они проводили возле большого синхрофазотрона целые сутки. Сеансы включения, когда в круглом помещении центра вспыхивают красные лампы и воют сирены, проводили специально для биологов. У выходного отверстия круглого магнита можно было видеть клетки с белыми морскими свинками и кроликами. Разогнанные до невероятных скоростей частицы – невидимые, бесшумные и активные-молнией выплескивались из-под заслонки магнита и пронзали живое тело подопытных животных. Их бережно везли в лабораторию, чтобы продолжать опыты, которые теперь шли один за другим. Испытывались сотни вариантов, изучались тысячи комбинаций с применением физических воздействий, химии и особых условий среды.

Потом, когда лаборатория приобрела излучатели, помощь из атомного центра стала требоваться реже. Свинцовые контейнеры огромного веса заняли еще одну комнату. В этих темных, неподъемных ящиках хранились источники жесткого излучения…

Полина Долли была душой и зачинателем всех опытов, связанных с сильным воздействием на организм. В ее задачу входило осуществление первого этапа эксперимента: подвести организм на грань жизни и смерти, удержать жизнь на остром, как лезвие бритвы, порожке, которым жизнь кончалась. На этом этане вступал в действие механизм сильной встряски. Карел Долли принимал от жены эстафету и умелой рукой вел опыт дальше.

Работа была очень напряженной, она требовала от биологов постоянного внимания. Они не могли уйти из лаборатории даже на час-другой. Квартира Карела и Полины пустовала, более двух недель биологи жили в маленьком кабинете Карела – рядом с главным залом. Карел распорядился ввести охрану. Когда Ганс Хеллер решил без приглашения явиться сюда, его встретил привратник и, решительно загородив дверь, сказал:

– Карантин по поводу чумы, сударь.

– Какой еще чумы?

– Неприятная история, сударь. Среди животных, купленных для вивария, попалась больная свинка. Вспыхнула эпидемия. Лаборатория закрыта по этому поводу на две недели.

– А люди? Карел Долли? – гость все-таки отошел от дверей.

– Они, конечно, здесь. Заперты без права общения. Если угодно, вы можете им позвонить, сударь. Телефон действует.

Но на звонки отвечал все тот же привратник. У него был только один ответ:

– Подойти не может. К сожалению, очень занят. Звоните позже.

Маленький коллектив в самом деле был заперт, но по своей воле. Всем хотелось довести эксперимент до конца. Биологи и лаборанты работали даже глубокой ночью. Зашторенные окна не пропускали света на улицу. Лишь в большой сад, прилегающий к дому с другой стороны, свет лился далеко за полночь. Сотрудники Карела Долли иногда выходили в этот зеленый уголок, чтобы подышать свежим воздухом, послушать шелест ночного ветра в живой листве каштанов и маслины.

Помощник Долли биолог Данц – молодой человек, очень похожий лицом и фигурой на своего руководителя, – работал над сборкой важнейшего элемента – большого прибора, который Полина шутя назвала как-то «человеческой купелью». Название всем понравилось. Купель еще не испытали, но с ее работой Полина и Карел связывали много своих надежд.

Белый массивный аппарат монтировался в отдельной комнате, совершенно еще пустой. По замыслу Карела, в этой комнате – сердце лаборатории – кроме купели, нужно было установить электронное устройство, над которым сейчас работал Ласкар Долли. Связанные воедино, эти два аппарата – творение изощренного человеческого ума – должны были осуществить главное воздействие на расстроенный, подведенный к грани жизни организм.

Работа над купелью контролировалась по часам п минутам. Данц не отступал от графика. Он был настойчив и энергичен.

Работа над электронным устройством шла намного медленнее.

В этом было повинно здоровье Ласкара.

Болезнь играла с ним, как кошка с мышкой.

Вспышки жизненной силы сменялись периодами упадка, от которых было рукой подать до опасных приступов сердечной слабости. Памела Гривс, стоящая между Ласкаром и его болезнью, часто не знала, что и делать дальше. Препараты Хеллера пока что не действовали, в лучшем случае они выводили больного на короткое время из опасности, но потом все начиналось сначала. Временами она была в отчаянии и плакала, запершись у себя в комнате.

К больному она выходила по-прежнему спокойной; на лице ее застывала уверенность в себе. Подавляя жалость, Памела говорила с больным спокойно, как будто ее ничего не волновало. Ей удавалось обмануть Ласкара. Но себя-то она обмануть не могла…

Все больше и больше привязывалась она к одинокому человеку. Вероятно, она полюбила его. Но такова уж сила характера у много переживших людей: ни Ласкар, ни Памела не выдавали своих чувств. Они оба боялись сказать нежные слова, которые рождались где-то в душе. Боялись быть непонятыми, смешными.

В поисках путей к улучшению здоровья Ласкара Памела решила запретить больному работу, умственный груд. Всякий раз, появляясь в кабинете физика, она придирчиво оглядывала письменный стол.

– Это что? – строго спрашивала, подымая пачку листов с расчетами.

Ласкар смущался.

– Так, некоторые мысли и взгляды физика.

– Но я вам запретила… – Она была готова заплакать.

– Знаете, доктор, не могу… Ну как лежать без дела?

– Читайте, пойте, смейтесь… У вас пианино, играйте, наконец.

Он виновато отводил глаза.

– Не могу. Не получается. Все это не может занять и отвлечь.

– Тогда я прикажу убрать стол.

Он пугался.

– Даю слово…

В другой раз она не находила листков на столе и требовала показать ей, что скрывается в ящиках. Ласкар протягивал ключи. Листки оказывались там. Новые. Со следами работы.

Он признался:

– Обязан сделать, понимаете? Это важное устройство для Карела. Без него станет работа – та самая работа, о которой я вам говорил. А ведь с ней связано многое, очень многое.

Памела недоверчиво смотрела на него.

– Не верите? Откройте левый ящик. Видите схему? И пояснения к ней? Это техническое изложение всего эксперимента, сделанное рукой Карела. И в нем сердцевина – купель и электроника. Моя обязанность. Не сумею сделать – вся работа Карела будет под угрозой. А ведь и для него, и для меня это стало целью жизни.

Так, сама того не желая, Памела получила доступ к тайне, которую с величайшей строгостью сохранял от чужих взоров Карел Долли.

Но это не обрадовало ее. Вот если бы эту схему увидел Ганс Хеллер! Но он ее не увидит, хотя посылая к Ласкару доктора Гривс, браварский биолог и говорил ей, что необходимо смотреть и видеть все, что делается у конкурентов. Поначалу Памела Гривс так и поступала: смотрела, узнавала, сообщала. Достаточно напомнить первое письмо, посланное через пастора Ликора. Об этом письме теперь не хотелось думать: стыдно. Роль доктора и роль шпионки. Стыдно и гадко!

Хеллер при недавней встрече с ней говорил не только о ходе лечения и о здоровье своего друга Ласкара. Он опять-таки пытался направить врача на разведку. Вздыхал, скорбно покачивал головой, туманно намекая на опасность конкуренции со стороны силурийских биологов, расспрашивал, что делают братья Долли, негодовал по поводу их скрытности. Она молчала. Тогда Хеллер спросил:

– Как относится к вам Ласкар?

Памела пожала плечами:

– Он внимателен, учтив.

– И все? – глаза Хеллера лукаво блеснули.

– Не забывайтесь, шеф! – гордо сказала она.– Это оскорбительно.

– Прошу прощения. Но будет лучше, Памела, если вы расположите его к себе.

Она порывисто встала. Хеллер тоже поднялся.

– Я не имею в виду дурное… Он так одинок, и это обстоятельство осложняет его болезнь. Друг ему нужен, просто друг, понимаете? Лучшее лекарство…

Хеллер и не подозревал, как близок к истине. Друг… И без рекомендации шефа она поняла, что Ласкару нужно. И что ей самой нужно. Об этом Хеллеру знать уж вовсе не положено, и он никогда не узнает. Памела чувствовала расположение Долли, она не знала, что ей делать с собой, вот в чем была сложность положения. И в такой обстановке она должна шпионить? Ласкар доверчив, он открыл ей все, что тщательно сокрыто от других и особенно от Хеллера. Так можно ли сделать подлое человеку, который дорог тебе?

Надо быть чудовищем…

В тот день, когда Памела узнала о существовании технической схемы опыта – описании всего обширного эксперимента, который давно уже проводится в биологической лаборатории Карела Долли, она сказала своему пациенту:

Знаете что, Ласкар. Идемте гулять.

Он сразу повеселел, произнес:

– Я покажу вам свой город, море…

Они гуляли сперва понемногу, потом целыми часами. Памела брала его под руку и слушала, слушала рассказ, который, казалось, не имеет конца. Сперва это был рассказ о городе, об улицах, по которым они шли, о домах и дворцах Санта-Рок – древнейшего города на континенте, – о море, ласково омывающем песчаную кромку бухты, о горах по ту сторону обширного города. Потом он заговорил о себе, и трудная жизнь его вызвала в сердце женщины и жалость, и гордость за него одновременно. Ведь и у нее жизнь была не сладкой, в чем-то она сходна с пережитым у Ласкара.

Не удержавшись, рассказала и она. Не все, но главное. И после этих прогулок они стали еще ближе друг другу, как будто впустили к себе в дом, куда долго никого не впускали.

В одну из прогулок они оказались недалеко от лаборатории, и Ласкар предложил Памеле зайти, посмотреть.

Привратник открыл дверь и задержал взгляд на Памеле. Но не пустить спутницу Ласкара он не решился.

– Ты?! – спросил Карел удивленно, и снова Памела поймала на себе настороженный, испытующий взгляд – совсем, как у сторожа при входе. Она поняла, что биолог не доверяет ей, а может быть, и боится. Если бы сказать ему, что она знает о схеме…

Карел провел их в кабинет, потом быстро, как очень занятый экскурсовод, – по лабораториям. Вид у него делался все более и более недовольным. Он явно сердился на брата – зачем привел чужого человека.

Памела успела заметить сложные приборы, массу клеток с животными. Она уловила ту атмосферу напряженной деловитости, которая царила здесь, и профессиональное любопытство уже загорелось в ней. Вот где поработать бы! Так все это непохоже на аптечную обстановку в лаборатории Хеллера, где нет ничего нового, и все известно до мельчайших подробностей.

У приборов работала Полина. Увидев гостей, она устало улыбнулась и тыльной стороной руки откинула со лба волосы.

Памела не видела ее с той поры, когда они встретились на аэродроме. Молодая женщина за это время похудела, показалась очень серьезной. Или это усталость, результат постоянного напряжения…

– Извините, я не могу оторваться, – сказала она. – Важная операция.

Под рукой у нее лежало распластанное тело кролика. К открытой груди, где виднелось вздрагивающее сердце, тянулись провода датчиков. На темном экране осциллографа бежали зеленые строчки импульсов.

– Вот, – сказал Карел, когда они остановились возле купели. Данц с засученными рукавами халата стоял перед снятой стенкой. Сотню сверкающих деталей опутывала паутина проводов. Ученый улыбнулся Ласкару, с интересом посмотрел на его спутницу. Гости здесь бывали не часто.

– Понимаю, – сказал Ласкар. – Данц, вы опередили меня. У вас почти все готово, а для моего устройства даже основы нет, один пустой угол. Сдаюсь.

– Нет, шеф, сдаваться не надо. Вы догоните, ведь мы знаем, как вы можете работать.

– Смотрите, Памела, – сказал Ласкар. – А вы еще ругали меня…

– Вижу и понимаю, – спокойно произнесла Памела. – Пусть меня простит Карел, но здоровье моего пациента…

– Мы не торопим его, – сказал Карел. – Он сам…