Текст книги "Два шага маятника"

Автор книги: Вячеслав Пальман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

– Не надо, Памела, – сказал Ласкар.

– Где Карел? – спросила она.

– Он занят работой. Он придет попозже, – ответила Полина и неловко улыбнулась.

Памела вздохнула.

– Я знаю, он не простит меня.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Великое счастье служить людям

Сарджи привел в лабораторию старика.

– Даниэль Монтекки, – представил он гостя.

– У вас историческая фамилия, – заметил Карел, пожимая руку Монтекки.

– Мой дед родился в Венеции. А я три четверти века живу в Санта-Рок. Точнее, в Вилла-Карти, это в двадцати километрах но берегу моря. Вам не приходилось у нас бывать? Нет? Вы многое упустили, сударь.

– Вы рыбак?

– Я фермер, земледелец. У меня поместье.

Он поднял палец и засмеялся. Темное лицо его, изрезанное морщинами, в которых навечно засела земляная пыль, озарилось хитрой улыбкой.

– Поместье, вот так! Я имею рабочих. У меня их семеро. Но мы с ними поменялись ролями. Не я эксплуатирую их, а они меня. Всех нас вместе обирает– прости меня боже! – хозяин земли, церковь и муниципальный совет.

– Даниэль воспитывает трех мальчиков и четырех девочек, – пояснил Сарджи. – Всех подобрал на дороге. Сироты. Он из них сделает самостоятельных и работящих людей.

Монтекки слушал и качал головой.

– Скоро, очень скоро, сударь. Но не скорее, чем я умру. И это меня беспокоит.

– Он один, жена умерла несколько лет назад.

– И вы сами воспитываете семерых? – спросила Полина, с трудом поверив словам Сарджи.

– Так уж получилось, сударыня. Мы не имели своих детей, всю жизнь воспитывали чужих. До войны у нас жили четверо. Два парня погибли, а девочки подросли, вышли замуж и теперь далеко отсюда, од-на с мужем в Австралии, другая уехала в Аргентину. Разлетелись, как птицы. У них свои семьи, свои заботы. Иногда я получаю от них письма. «Папа, дорогой, мы помним тебя». Вот так, только письма. Отличные слова в этих письмах…

– Да-а, – протянул Карел и быстро глянул на Полину. – Трудновато вам, синьор Монтекки.

– А кому легко? Мы выращиваем спаржу и продаем ее, она нас и кормит. По триста, по пятьсот пучков за сезон, – сказал старик с гордостью. – Завидная спаржа, она любит уход, очень любит, никуда не денешься. Но у нас восемь пар рук. Кто разделывает огород, кто носит спаржу на базар, а девочки, конечно, ведут хозяйство. Розе уже тринадцать, она совсем взрослая. Все работают. И только один я сдаю, сильно сдаю, сударь, прямо день ото дня. Не могу нагнуться, да и руки… А как же работать, если руки отказываются служить? Мне не жалко, что жизнь кончается. Всему свой срок. А вот ребят жалко. Куда они без меня? Как цыплята разбегутся. Антон знает…

Он замолчал, вздохнул и с печальным недоумением стал осматривать свои узловатые пальцы, изломанные многолетним трудом. Они напоминали корни какого-то стойкого дерева, только что вырванные из земли.

– Вы верующий? – спросил Карел.

– О да!

– Если мы вернем вам силу и здоровье, не ущемит ли операция ваших чувств?

– Бог дает людям силу и здоровье для добрых дел. И если вы вернете мне здоровье, разве это прогневит небеса? Для блага детей своих…

– А кто же будет?.. – начала было Полина, но Сарджи остановил ее:

– За ребятами посмотрю я. Даниэль – мой старый друг.

– Мы готовы помочь вам, Монтекки, – решительно произнес Карел.

– Благодарю вас, сударь, и вас также, сударыня. – Он встал и поклонился. – За детей вам спасибо. Мне-то самому ничего не надо. Но детям все еще нужен дед Даниэль, который может выращивать отличную спаржу. Спросите на городском рынке, вам все скажут, что самую лучшую спаржу можно купить только у Монтекки из Вилла-Карти. Без меня они не сумеют. Я готов, добрые люди…

Учитель музыки старый скрипач Зуро с трудом носил свое непомерно тяжелое тело. Низенький, круглый, с короткими размашистыми руками, поглядев на которые, нельзя было поверить, что Зуро играл когда-то в оркестре миланской оперы, он ходил из дома в дом, постукивая тяжелой палкой, и всегда что-то напевал, оттопыривая толстые губы. У него было неистребимое желание петь, мелодии непрерывно рождались в музыкальной голове, буквально распирали Зуро, и он тоненько, но довольно приятно напевал их на улице, в кафе, дома, в перерывах между занятиями и даже на занятиях. Поймав чей-нибудь укоризненный взгляд, он испуганно поджимал губы и, оправдываясь, говорил, называя себя в третьем лице:

– Ах, эта музыка! Она измучила старого Зуро. Если бы у него в кармане лежал магнитофон, то Зуро еще до семидесяти годов издал бы полное собрание сочинений своих пьес и песен и был бы страшно богатым человеком. Но вот беда! У него нет магнитофона. И слава богу, что нет, музыки и без него хватает, да еще какой музыки! Не стоит путаться в ногах у классиков, но для себя-то можно, конечно, сочинять…

После этого он снова начинал мурлыкать, сперва тихо, а потом и громче – до новой критической подножки.

– Вы хотите знать, сколько учеников у этого толстяка? – Зуро переспрашивал Ласкара Долли, тыча концом палки себя в живот, обтянутый старым, лоснящимся от времени жилетом. – Он и сам не знает, право, не знает. Трудно сосчитать. Может быть, весь Санта-Рок, если не считать окрестностей. А если с ними… Погодите, сейчас скажу. Сегодня я даю уроки в семи домах. Там есть отличные юнцы, уверяю вас. Из Миши Ясанека выйдет первоклассный музыкант. Как он чувствует ноты!.. Да, так вот, в семи. А завтра в трех. Завтра суббота, и я хотел бы выгадать для себя лишний час, чтобы проиграть одну пьесу. Вот эту – вы не слышали?..

Тут он слегка вытянул губы и минуты две напевал мелодию, не спуская глаз с Ласкара Долли. Закончив мотив, спросил с живейшим интересом:

– Не слышали? Жаль. Думается, хорошая вещь. Впрочем, вы ее и не могли слышать, ведь я ее придумал только вчера. Да, так вот, на следующий день, в воскресенье, я буду снова у семерых, а потом ко мне придут трое. К себе я приглашаю тех, у кого нет инструмента, но зато есть страстное желание научиться музыке. И, конечно, способности. Таких тоже немало, сударь, смею вас уверить, даже больше, чем каких-нибудь иных. У меня четыре скрипки в доме и фисгармония. Если бы вы слышали нашу импровизацию! Когда-нибудь вы услышите и тогда вспомните толстого Зуро! Мы хотели подготовить целый концерт, но здоровье… Ах, господи, эта полнота, этот живот, он убьет меня! Все думают, что Зуро много и хорошо ест, что он подобен Гаргантюа. Поверьте, это не так. Зуро ест очень мало. И теперь, и всю жизнь. Он никогда ие был сибаритом. И не будет. А вот его родители… Они были еще полнее меня и умерли раньше времени, заботливо вложив в своего сына самую заметную наследственную черту. Но кто же ругает усопших?..

Ласкар встретил музыканта в клинике, где он до недавнего времени лечился. Зуро сидел в приемной врача, мрачно улыбался и потихоньку напевал какую-то далеко невеселую песню. Он перехватил любопытный взгляд Ласкара и признался ему, что не в силах сдержать печальную новость:

– Он сказал, что мне надо лежать! Он сказал, – при этом Зуро ткнул палкой в сторону двери докторского кабинета, – он сказал, что если я буду ходить и учить детей, то проживу от силы еще пять месяцев. Почему пять, а не четыре и не шесть? Но он говорил серьезно, сударь, и мне самому кажется, что он ошибается не намного. Пять месяцев, а? Не учить детей? Но у меня одиннадцать несомненно одаренных учеников, а два – так просто вундеркинды. Вы слышали

Робертино Лоретти? Они, право же, не хуже этого выдающегося певца. И вдруг – бросить? Но, к сожалению, доктор говорил серьезно. Не знаю, как можно бросить. Лежать… Странно. Я всю жизнь не лежал, а тут вдруг лежать. Зачем же тогда жить, если не учить?

Ласкар успокоил его и, войдя в кабинет, спросил врача, правда ли, что Зуро…

Обреченный человек. Он надорвал свое сердце. А при его полноте… Да, от силы пять месяцев.

Зуро принадлежал городу, а город принадлежал ему. Санта-Рок по вечерам звучал, как огромный орган. Здесь любили музыку. Едва ли не половина музыкантов города так или иначе были обязаны старому учителю, который ввел их в мир прекрасных звуков или научил любить скрипку, фортепьяно, виолончель. Из Венгрии, Италии, Канады, из Франции и Бразилии выдающиеся музыканты, когда-то мальчишками бегавшие к Зуро брать уроки, писали своему учителю добрые письма, и он отвечал им шутливо и весело, как привык разговаривать со всеми.

Нет, Зуро не может, не должен умереть. С его смертью город и мир потеряли бы слишком много. Он очень нужен людям, потому что учит их прекрасному.

Братья Долли навестили Зуро и предложили ему свою помощь.

Зуро выслушал их и, мрачно усмехнувшись, сказал:

– У меня нечем платить даже аптекарю. Старый скрипач имеет много учеников, но у него совсем нет денег. А ведь вы потребуете немало.

И удивившись их ответу, спросил, все еще не веря:

– Но почему?

Вы нужны людям, – сказал Ласкар.

– Многие нужны людям, но они все же уходят, как ушли от нас Карузо и Страдивари, Шаляпин и Павлова, как ушли Россини и Шопен, Бах и Лист. Это гении-великаны, а что такое Зуро? Дилетант, простой учитель, не больше.

– Такие учителя, вероятно, были и у Карузо, и у Шаляпина.

– Я подумаю, – сказал он, все еще удивленный.

Но не успели братья переступить порог, как услышали взволнованный голос учителя:

– Не уходите, пожалуйста, мне нечего думать. Я просто глуп – и только. Доброта человеческая показалась мне подозрительной. Простите меня. Это все доктор натворил, и я стал хуже относиться к людям вашей профессии. Я с радостью принимаю ваше предложение. Дайте мне два-три дня сроку. Нет-нет, совсем не для раздумий. Я напишу всем своим ученикам письма. Ведь неизбежен перерыв в занятиях. На сколько? Месяц – два? О, это не так уж много. Напишу, что они не увидят меня два месяца, так? А потом мы начнем снова. Доктор из клиники успел отпеть меня. Вы воскресили. Значит, Зуро еще может спеть не одну песню, а?..

Неширокий, удивительно красивый морской залив разделяет город Санта-Рок на две неравные части и глубоко вдается в сушу. По ту сторону залива, за двухкилометровой полосой воды, расположился район заводов. Тысячи людей, издавна живущие на этой стороне, каждое утро устремлялись к паромным перевозам, к лодкам и пароходам, чтобы успеть на работу в свои учреждения, фабрики и конторы. И каждое утро на берегах раздавались проклятия людей, на пути которых улеглась морская преграда.

А по вечерам несправедливые упреки в адрес природы, которая не учла людских причуд, неслись уже с другого берега залива.

Когда кончилась война, и люди и государства немного пришли в себя, жители Санта-Рок, тогда еще подданные Браварии, заговорили о постройке моста через залив. Инженеры неодобрительно покачивали головами, разглядывая полосу глубокой воды, по которой шли высокие корабли, их смущали и крутые берега залива. Но стремление людей к совершенству в конце концов преодолело и страх и трудности. Десятки конструкторов приняли участие в конкурсе на лучший проект огромной переправы. В соревновании талантов победил человек, подавший проект под девизом «Мечта».

В тот день люди, привыкшие к газетам, как к хлебу насущному, развернув листы, увидели на внутренних полосах фотографию будущего моста и вздрогнули от неожиданности и восхищения. Строгий и тонкий, кажется совсем невесомый, перекинулся он на канатной опоре от башни до башни через весь залив. Белые силуэты башен горделиво и прочно стояли на берегах, словно гигантские львы, крепко ухватившие зубами неимоверно тяжелый стан двухъярусного сооружения из железа и стали. Проект казался дерзким. Смелость решения поставила в тупик и дилетантов, и опытных мостостроителей. Мост действительно был похож на мечту.

Рядом с фотографией моста читатели увидели портрет автора смелого проекта. Он смотрел в сторону, немного щурясь, словно не одобряя света, хлынувшего в глаза, и всех этих взглядов, бесцеремонно разглядывающих его. Смуглый, мужественного вида, инженер с худым лицом и большими залысинами на лбу, должно быть, испытал превратности судьбы и прошел нелегкую жизнь, если даже под объективом фотографа не разгладил резких морщин на своем лице.

Подпись гласила: Мигуэль Сантос, испанец по национальности. Эмигрировал в 1936 году, учился в Советской России, архитектор и инженер, 58 лет, одинок, участник войны против гитлеризма, со дня независимости Силурии проживающий в г. Санта-Рок.

Проект был принят. Строительство моста поручили Мигуэлю Сантосу.

Четыре года над заливом днем и ночью вспыхивали белые огни сварки, слышался грохот железа, а по берегам сновали машины и высились леса вокруг строящихся башен. И все тысяча пятьсот дней рядом со строителями находился инженер Сантос. Он похудел, осунулся, но его черные глаза смотрели зорко, в них неугасимо светился страстный огонь, который свойственен людям, фанатически любящим свое дело. Он отдавал творению ума все силы души, все способности.

И вот, наконец «Мечта» стала явью.

Толпы людей собрались на берегах залива. Затаив дыхание, смотрели они на серебристо-серую ленточку, натянутую на огромной высоте над морем. Гордость за человеческий гений наполняла пораженных людей. Мост изумлял легкостью, совершенством простых и строгих форм, в нем были заложены разум и опыт человека, ушедшего далеко вперед по сравнению со своими коллегами по работе. И когда по новому мосту пошел первый поезд, толпа загудела, от криков «ура» вздрогнул воздух, а мост, резонируя, как стальная струна, зазвенел в ответ, будто живой.

В группе высоких гостей, прибывших на торжество открытия моста, стоял Мигуэль Сантос. Худое лицо его странно дергалось.

– Поздравляю вас, инженер, – сказал браварский премьер и поднял рюмку на уровень глаз.

Сантос поклонился и взял с подноса вторую рюмку. Он тоже поднял ее. И все увидели, как дрожит его рука.

Переправа через залив стала повседневностью. Тысячи людей в поездах, машинах, троллейбусах пользовались мостом и привыкли к нему, как привыкают к солнцу, к цветам и зелени, к уюту дома. А о строителе моста забыли, как забывают о хлебопашцах, когда едят хлеб, и о виноделах, когда пьют хорошее вино.

Никто не знал, что Сантос очень нуждался в участии людей. Он заболел. Напряжение многих лет труда, старые раны и контузии сделали его неврастеником. Странная забывчивость заставляла его долго и тупо обдумывать самые простые события и факты. Он уже не мог работать и в шестьдесят лет стал слабым, беспомощным инвалидом.

Но он и в этом положении не забыл свое детище, свой мост, который в газетах долго еще называли восьмым чудом планеты.

Как и в дни строительства, Сантос ежедневно приходил к мосту и, скромно усевшись в каком-нибудь уголке, часами смотрел на гудевший, работающий мост, на людей, поезда и машины, на корабли под мостом, на солнце, играющее в ажурных переплетах. О чем он думал в эти часы?..

Потом выпрямлялся, доставал платок и дрожащей рукой вытирал вспотевшее от напряжения лицо. Вероятно, и теперь он все еще продолжал строить, отдавать приказания, все еще рассчитывал и прикидывал что-то в уме, сопоставляя варианты, и в то же время готов был плакать от жалости к себе: в голове его зрели планы один грандиознее другого, но им – увы! – не суждено было стать реальностью. Силы инженера таяли с каждым днем.

О Мигуэле Сантосе узнал Карел.

Прежде чем познакомиться с ним, Карел Долли собрал самые точные сведения. Образ человека безукоризненной чистоты, который без раздумий отдавал жизнь для счастья людей и увенчал свою жизнь прекраснейшим творением инженерного искусства, – такой образ возник перед Карелом и заставил его еще раз подумать о величин человеческого духа.

Он познакомился с Мигуэлем, подружился. Он узнал, что Сантос продолжает в мыслях своих создавать все новые и новые проекты, что он полон замыслов и идей. В разговоре с биологом Мигуэль признался:

– Руки мои не держат карандаш, мозг отказывается работать, я со страхом думаю о себе: для чего жить дальше?

– Вы сделали много хорошего, Сантос, – сказал ему Карел.

– Нет, мало. Люди достойны большего.

– Вы отдали им жизнь.

– Я убивал на войне.

– Кого вы убивали? Фашистов? Но ведь они покушались на самое существование мира.

Он согласился, что это так. Карел сказал ему:

– Хотите снова быть молодым и деятельным человеком, Мигуэль?

– Кто не хочет! – грустно сказал он.

– Мы вернем вам и молодость, и здоровье.

Сантос с грустным вопросом посмотрел на Карела.

– Не надо этим шутить.

Карел увез его к себе, показал лабораторию, рассказал об опыте над Сарджи, над своим братом, над Зуро и другими.

С той же грустной и недоверчивой улыбкой Сантос дал согласие. Он явился к Полине Долли, ни на минуту не сомневаясь в печальном или в лучшем случае в безрезультатном исходе. Ну и что ж? А зачем такая жизнь?

Когда он очнулся после опыта, то первое, что увидел, была большая цветная фотография моста через залив. Сантос улыбнулся и сказал:

– Я создам лучше, только бы поправиться…

Один за другим старые и больные люди, за плечами которых были добрые дела и долгая трудовая жизнь, уходили из лаборатории Долли, чтобы начать вторую, несколько укороченную, но тем более ценную для них жизнь, в которой они были избавлены от старческих недугов и страшного ожидания смерти.

Связанные честным словом, ни один из них нигде не обмолвился о невероятной перемене в жизни. Лаборатория до сих пор не привлекала болезненного интереса обывателей и продолжала делать в тишине большое дело, раз за разом совершенствуя мастерство во рождения людей.

Антон Сарджи и Ласкар Долли по-прежнему принимали участие в лабораторных экспериментах, внося немалую долю труда в результат деятельности биологов. Почувствовал себя лучше и Даниэль Монтекки. Он пришел домой к Карелу Долли вместе со всеми детьми и принес охапку превосходной свежей спаржи.

– Сударыня, – с достоинством сказал он Полине, – перед вами мои девочки и мальчики. Они пришли поблагодарить вас. – Он растроганно заморгал и обернулся к детям.

– Говорите…

Сыновья и дочери Монтекки застенчиво молчали. Наконец старшая, Роза, сказала:

– Спасибо вам за отца. От всех…

– Мои руки ожили, а спина не так ноет и уже хорошо сгибается, – продолжал старик. – Дети больше не боятся за меня. Так я говорю? – и он снова взглянул на своих воспитанников.

– Так, отец. Вы сделали очень хорошо, – ото-звался один из мальчуганов. – Если вы приедете к нам, сударыня, мы будем очень рады.

Старый учитель Зуро расстался с думами о близкой смерти. Он снова весь день ходил из дома в дом, и там, куда он являлся, тотчас начинала звучать музыка, слышались пение, смех и шутки. Зуро бодро носил по улицам свое тяжелое тело и стучал палкой по асфальту в такт песне; он был вправе считать себя счастливейшим человеком на свете.

Вскоре учитель пришел в гости к Карелу Долли. С самым таинственным видом он отозвал Полину в угол и произнес значительным полушепотом:

– Уважаемый спаситель мой, когда у вас в доме появится маленький, вам не придется искать для него учителя музыки. Толстый старик Зуро сам будет учить малыша. Он уже подобрал для будущего ученика достойную скрипку. Неказиста с виду, но если бы вы знали, как она поет!..

Зуро вынул из-под сюртука изумительную маленькую скрипку, один вид которой сразу вызвал у женщины счастливые слезы.

– Ну, ну, я не рассчитывал на это! Улыбнитесь, Полина, и ни слова никому! Когда-нибудь мы вернемся к нашему разговору и вытащим из футляра эту скрипку уже с пользой, да, с пользой…

Полина растроганно улыбалась. Эти скромные визиты приносили биологам великую радость. Они полезны людям. Полезны!..

И только Мигуэль Саитос пока еще не чувствовал улучшения. Он приходил на прием к биологу угрюмый, сосредоточенный и за все время, пока у него брали кровь для анализов и осматривали, не говорил ни слова. Лицо его нервически подергивалось, а руки мелко и противно дрожали. Он все еще не верил. Ведь его столько лечили! Но он надеялся, как надеются на врачей даже приговоренные к смерти.

Через два месяца архитектор без приглашения вошел в лабораторию и взволнованно сказал:

– Сегодня утром впервые за последние пять лет я взял в руки карандаш. И вот что мне удалось написать…

Сантос протянул клочок бумаги. На нем дрожащими, неровными буквами были нацарапаны почему-то сразу по-силурийски и по-испански слова:

«Начинаю жить. Спасибо».

Биолог прочел эти слова раз, другой, третий. Потом позвал Полину.

– Читай.

Она вспыхнула от радости.

Биолог пожал руку инженеру. Рука почти не дрожала. Но Сантос все еще сомневался. Придет ли полное исцеление? И он оставался предельно серьезным.