Текст книги "Неизвестный Кропоткин"

Автор книги: Вячеслав Маркин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 34 страниц)

Этика человечности

Петр Алексеевич всегда помнил, что Михаил Бакунин к концу жизни мечтал написать «Этику».

О взаимоотношениях людей между собой любой мыслящий человек думает всю жизнь. И когда жизнь завершается, возникает потребность подвести итог этим размышлениям, выделить наиболее важное самое существенное в этой жизни.

«Я взялся за этику, потому что считаю эту работу безусловно необходимой, – писал Кропоткин в начале мая 1920 года Александру Атабекяну. – Я знаю, что не книги создают направление, а наоборот. Но я знаю также, что для выработки направлений необходима поддержка книг, выражающих основные мысли… Надо подготовить почву, и раз мой ум меня влечет и в этой области искать новых путей, надо это сделать; хоть наметить пути. Жить мне осталось немного – сердце отрабатывает число биений, на которое оно было способно… Так вот на этику положил теперь я свои силы» *

Когда его спрашивали, не хочет ли он написать этику революционную, он отвечал, что нужна этика «просто человеческая», реалистическая, лишенная мистики, присутствующей во всех религия, общая для всех людей. Кропоткин признавал, что вечные идеалы нравственности нашли наиболее яркое выражение как в учении Христа, так и в буддизме: «Вместо жестоких и мстительных богов, велениям которых должны были покоряться люди, эти две религии выдвинули – в пример людям, а не в устрашение,– идеального богочеловека».

«В словах «не мсти врагам своим» – истинное величие христианства», – писал он в 1920 году, когда в России еще не отбушевала самая беспощадная из всех войн – гражданская.

Принимая христианский идеал нравственности, Кропоткин считал его все-таки недостаточно всеобъемлющим. Поскольку главные нравственные принципы всех религий очень близки, то очевидно, думал он, у них единая основа, общий источник. С позиции естествоиспытателя он видел эту основу в природе.

Кропоткин больше склонялся к философии позитивизма. В работах Огюста Конта, Джона Стюарта Миля и Герберта Спенсера его привлекали идеи синтеза наук на естественнонаучной основе. Но если позитивисты, касаясь этических проблем, не связывали истоки нравственности с природой, то Кропоткин свою концепцию построил целиком на природном фундаменте.

Первый том «Этики» состоит из 13 глав. Три первых – теоретические, остальные – исторические. Первая глава – «Современная потребность в выработке основ нравственности» – начинается с обзора последних достижений естественных наук. Они очень велики: ведь создан целый ряд новых отраслей знаний, а прежне учения о происхождении жизни, о положении человека в мире, о сущности разума измены коренным образом.

И в то же время, замечает автор, не совсем верно было бы говорить, что в всех отраслях наука имеет в XIX веке больше успехов, чем на протяжении прежних веков. И чтобы подтвердить это свое положение, он возвращается на две с половиной тысячи лет назад, ко времени расцвета философии в Древней Греции. Тогда пробуждение ума было столь же могучим, как в XI веке. Здравая философия природы создана именно тогда. И к ней нужно вернуться, чтобы осознать и суметь использовать тот «дерзкий, смелый дух изобретательности», что вызван к жизни недавними успехами наук. А эти успехи привели к резкому росту производительности труда, и появилась возможность заметного увеличения благосостояния народов. С другой стороны, Кропоткин обращает внимание на сделанные в конце XIX столетия открытия в области физики – мира бесконечно малых частиц, взаимодействующих друг с другом и образующих основу всего мироздания, всей Вселенной. Этот принцип Кропоткин переносит на человеческое общество: «Современная наука дала человеку очень ценный урок скромности. Она учит его считать себя лишь бесконечно малой частицей Вселенной. Она выбила его из узкой эгоистической обособленности и рассеяла его самомнение, в силу которого он считал себя центром мироздания…»

Целостность общества определяется взаимодействием многих составляющих его единиц – личностей.

Именно изучение природы, заложившее основы философии, обнимающей жизнь всего мироздания, должно дать естественное объяснение источников нравственного начала личности и указать, «где лежат силы, способные поднимать нравственное чувство для все большей и большей высоты и чистоты».

Вторая глава «Намечающиеся основы новой этики» отвечает на вопрос, что мешает прогрессу нравственности, рассказывает о том, как развивался инстинкт общительности в животном мире и в человеческом обществе, и утверждает в качестве основной, реалистической этики Взаимопомощь, Справедливость, Нравственность.

Именно эта этика призвана совместить два противоположных стремления, присутствующих в каждом человеке – к общительности, с одной стороны, и к становлению и развитию личности, – с другой: «Такое двойственное стремление – отличительная черта жизни вообще. Она всегда присуща ей и составляет одно из основных свойств жизни (один из ее атрибутов), какой бы вид ни принимала жизнь на нашей планете или где бы то ни было». Вместе с тем Кропоткин указывает на одно важнейшее условие современной теории нравственности: «Она не должна сковывать самодеятельности личности, даже ради такой высокой цели, как благо общества или вида».

Здесь замечается существенное отличие этики Кропоткина от той, которую до недавнего времени именовали коммунистической, утверждавшей беспрекословное подчинение личности обществу, сегодняшней жизни высоким целям будущего.

Исследуя происхождение нравственного чувства у человека, Кропоткин ссылается на идеи Дарвина, в книге которого «Происхождение человека» он нашел слова, указывающие на то, что создатель теории «борьбы за существование» рассматривает возникновение нравственности исключительно сточки зрения естествознания, а именно) – из чувства общительности, врожденного и у высших животных и у человека, полученного ими от природы. Дарвин отметил этот особый инстинкт, отличный от других, но мысль свою не развил, и она осталась многими незамеченной.

Происхождение нравственности пытались объяснить древнегреческие философы, средневековые схоласты, лучшие мыслители XVII века в Англии, французские материалисты и энциклопедисты XVIII столетия, позитивисты и эволюционисты столетия минувшего: Сократ, Платон, Аристотель, Эпикур, Коперник, Галилей, Френсис Бэкон, Томас Гоббс, Мишель де Монтель, Адам Смит, Джон Стюарт Милль, Огюст Конт, Чарльз Дарвин… Множество имен, за которыми стоят десятки систем этики, рассмотренных Кропоткиным. «Философия надежды» Жанна Мари Гюйо оказалась ему ближе всего.

В книге «Очерк нравственности без обязательства и без санкции» Гюйо утвердил, что жизни присуще стремление к беспредельному расширению и постоянному развитию; только в этом случае она плодотворна в самоутверждении. Все живое едино, и каждый индивидуум проникается влияниями других, солидарных с ним созданий. «Тяготение чувствований и воль», солидарность ума, взаимная проницаемость сознания объединяет человечество. Поэтому для того, чтобы поступать нравственно, человек не нуждается ни в каком принуждении.

«Мы чувствуем, что у нас больше энергии, чем ее нужно для обыденной жизни, и мы отдаем эту энергию другим: отправляемся в отдаленное путешествие, служим делу просвещения и образования и любому другому общему делу».

В природе человека – расходовать свои силы за пределы личного бытия. Борьба и риск необычайно привлекательны потому как раз, что дают возможность выплеснуть свою жизнь «за край», не спасаясь гибели.

Итак нравственность – внутренняя гармония человеческого существования, в то время как безнравственность – отсутствие этой гармонии, раздвоение, неуравновешенность противоречий.

«Нет никакого сомнения, что наибольшее счастье общества… – первая основа всякой этики». А оно зависит от счастья каждого, и наоборот, счастье каждого не может не быть связано со счастьем всех. Сделав этот вывод, Кропоткин подходит к решению вопроса о совести, который считает очень важным: «Между тем, если нравы создаются историей развития данного общества, то совесть, как я постараюсь доказать, имеет свое происхождение гораздо более глубже в сознании равноправия, которое физиологически развивается в человеке, как и во всех общительных животных…»

Но доказать не пришлось. Рукопись оборвалась на этой фразе в начале февраля 1921 года…

Остались наброски отдельных глав второго тома, по которым можно представить себе содержание всей книги. В основе ее лежит спор Кропоткина с социал-дарвинистами по вопросу об «аморальности природы». Глубоко убежденный в том, что природа нравственна, он именно в ней находил истоки всех самых высоких нравственных устремлений человека. Именно природа на заре человечества дала ему первые уроки нравственности. Последующая эволюция их закрепила. В этом смысле этика Кропоткина может быть названа и натуралистической, элементы которой обнаруживаются еще у Руссо, а потом ук Дарвина и Бюхнера. Эти философы отрицали сверхъестественное происхождение нравственности. С таким же отрицанием выступил и Петр Кропоткин.

Человек порожден природой, неотделим от нее и подчиняется ее законам, в том числе и моральному. А он гласит: для каждого индивидуума злом является то, что препятствует прогрессивному развитию вида, добром – то, что ему способствует. Ну а как Кропоткин установил уже в своих биосоциологических работах, фактором прогрессивного развития в природе оказывается не столько борьба, сколько общительность, взаимная помощь, поддержка, солидарность.

Нравственный закон природы проявляется не в форме абсолютно присущего всем живым существа образа поведения, а как «совет» основанный на длительном опыте, превращающийся в привычку, без которой «никакое общество не могло бы прожить, никакой вид животных не мог бы выжить». Те, кто не следует совету природы, погибают.

Кропоткин признает наличие и противоположных тенденций. Они обусловили «стремление к преобладанию личности над близкими или над многими». Так, наряду с «этикой равноправия и, следовательно взаимного благоволения» существует в человеческом обществе «этика грабежа, насилия и рабства».

Но она, по мнению Кропоткина, не имеет будущего, не может восторжествовать, так как это привело бы к деградации человечества, к его самоуничтожению. Зародившись еще в животном мире, чувство социальной симпатии в человеческом обществе, «постепенно развиваясь вместе с усложнением общественной жизни, становится все более и более разнообразным, разумным и свободным в проявлениях… При помощи разума мы создам из прирожденных нам чувств и сконностей то, что мы называем нравственными понятиями».

То, что это так, подтверждает принцип, общией, по сути, для всех религий и впервые записаны еще за две тысяч лет до новой эры в древнем индийском эпосе «Махабхарата»: «Обращайся с другими так, как хотел бы, чтобы обращались с тобой; относись к соседу так же, как к самому себе». Его Кропоткин провозглашает высшим нравственным правилом (максимой) своей этической системы.

Конечно, известной схематичности у прощения Кропоткину избежать не удалось. Но даже самые строгие критики находили в его «Этике» немало привлекательного.

Этика Кропоткина активна, революционна по своей сути. Она направлена против искажений во взаимоотношениях между людьми, против уродливых форм управления, навязанных государством: «Мы вступаем в борьбу со всем этим грязным потомком обмана, хитрости, эксплуатации, развращения, порока, – со всеми видами неравенства, которые влиты в наши сердца управителями, религиею и законом. Мы объявляем войну их способу действовать, их форме мышления!»

Однако, он призывал к борьбе не с людьми, а лишь с формами общественной жизни, в которые люди оказались вовлеченными. Необычайно доверяя человеку, он как будто даже не замечал таящейся в нем бездны пороков, которую обнажил Достоевский. Совершенно отрицая эффективность наказания за реальные и мнимые проступки, в которых проявляется насилие общества над личностью, Кропоткин признавал неизбежность революционного насилия, хотя и с очень большими ограничениями: он выступал против подавления побежденных революцией классов, против введения диктатуры в какой бы то ни было форме. Да, принудительная эксплуатация – первый шаг революции, без которого она невозможна. Но в т же время он был убежден, что продолжение насилия после победы революции неизбежно приведет к ее гибели. И он не снимал ответственности с лиц, прибегающих к насилию, какими бы высокими целями оно не объяснялось: они должны быть готовы к расплате собственной жизнью. Примером в этом отношении для него был его друзья по кружку «Чайковцев».

Нравственный идеал Кропоткина располагался на двух уровнях. Нижний уровень – справедливость: отношения между людьми строятся на основе свободы, равенства и взаимопомощи. На высший уровень – собственно нравственности – человек понимается, когда мера взаимности превзойдена «без меры и счета», ощущая тем самым высшее счастье.

«Индивидуальность развивается, – писал он в одном из писем Черкизову еще в 1902 году, – только в столкновении со множеством людей, окунаясь в жизни всех близких и мировую – чувствуя, борясь, работая…» 1 необходимо лишь дать личности свободу, самостоятельность, снять с нее давление власти.

1Кропоткин П. А. Этика, т. 1., М., 1922, С. 252.

Чувствуя, борясь, работая… Сам он жил именно так.

Самый последний год

В 1920 году изгнанием Врангеля из Крыма завершилась гражданская война в России. Победу одержали большевики: наиболее радикальное крыло российских социал-демократов, с которыми Кропоткин познакомился в Лондоне почти полтора десятилетия назад. Тогда ему больше всего не понравилось их пренебрежительное отношение к крестьянству, ни и исключительная нетерпимость к иным взглядам, «византийщина». Конечно, их партия оказалась наиболее решительной в ситуации кризиса Временного правительства и сумела захватить власть. Провозглашена социалистическая революция, но курс взят на жесткую диктатуру, предельную концентрацию власти, подавление других, тоже социалистических партий и главное – народной инициативы. Получается, что его прогноз оправдывается. Но экономика страны – в состоянии поной разрухи, более 30 млн ее жителей охвачено голодом. Рабочие бастуют, крестьяне протестуют против гибельной для них системы продразверстки. В конце лета крестьянское восстание, возглавленное эсером А. С. Антоновым, охватило Тамбовскую губернию. На его подавление были брошены войска Красной армии под командованием М. Н. Тухачевского, с артиллерией, танками, самолетами… Война с защитниками царского режима сменилась войной с крестьянской массой, с нардом.

Наметивший было вернуться к естественно-научным исследованиям, разработав в конце 11919 года проспект книги «Озерный и ледниковый период» П. А. Кропоткин счел необходимым продолжить работу над вторым томом «Этики». Ее он признавал особенно важной в сложившейся обстановке. В то же время он участвует в общественной жизни Дмитрова: выступает на уездных съездах кооператоров и учителей, помогает местным краеведам обустраивать городской музей. В выступлении на «съезде учащих» (так он официально называется) в сентябре 1920 года, как и в предыдущем – в августе 1918 года значительное место отведено вообще образовательному значению музеев. Еще в письме сибирским кооператорам в июне 1918 года он вспомнил, как много, ему, начинающему естествоиспытателю, дал небольшой музей при Сибирском отделе Русского географического общества: «учиться геологии и физгеографии во всем Иркутске не было никаких руководств, и я нашел случайно попавшее в Сибирь… наставление по геологии и минералогии «Путешественникам пешком», изданное английским географическим обществом, и в нем были поразительно умные наставления о геологической разведке гениального Дарвина»1.

1Бюл. ВсероС. обществ. комитета по увековечению памяти П. А. Кропоткина. М. 1924, N 1 С. 5-6.

Российские географы предпринимают попытки вовлечь его в научную жизнь. В апреле 1920 года Петр Алексеевич получает от профессора Московского университета М. С. Бондарского приглашение выступить в число преподавателей на кафедре географии, «предоставив право читать любой курс из географии, какой Вам будет угодно избрать. «26 апреля отправлен ответ: «…к сожалению, должен сказать, что мое здоровье – особенно после пережитых двух зим – не позволяет регулярного труда, требуемого профессурой.»2. Приглашение подтвердил академик Д. Н. Анучин, крупнейший российский ученый, по-кропоткински разносторонний (географ, антрополог, этнограф, археолог). И ему 25 мая направлен отказ: «…Конечно, с радостью, хотя бы одни год прочел курс физической географии. Но, увы, ни годы, ни состояние здоровья не позволили бы этого!»1

2РО РГБ, ф. 410, к. 3, ед. хр. 1

1Цит. По Изв. ВГО, т. 100, в. 2, 1968.

Из Петрограда приходил письмо директора только что организованного большого и уникального по своему содержанию Центрального Географического музея В. П. Семенова-Тян-Шанского, сына «патриарха российской географии» Петра Петровича Семенова, под руководством которого работал Кропоткин в Географическом обществе России полвека назад и которых ему хотел передать свой пост секретаря Общества. Вениамин Петрович напомнил, что в раннем детстве, когда Петр Алексеевич был частым гостем в их семье, он много с ним общался. Теперь он сообщил, что музейный Совет постановил присвоить П. А. Кропоткину звание почетного члена Музея. В ответ в месте с благодарностью из Дмитрова от старейшего члена Русского географического общества пришла поддержка смелой «мысли Музея» и пожелание успеха: «Он будет приучать нас смотреть на Земной шар как на живое целое».

Примерно в то же время Петр Алексеевич получил письмо из Швеции, в котором содержалось приглашение от Шведской младосоциалистической партии переехать в их страну, а месте с ним – обращение к правительству Советской России с просьбой не препятствовать его выезду с семьей за границу. Несмотря на то, что Кропоткину жилось тогда очень тяжело (кроме того, что не хватало продовольствия, работать над «Этикой» ему приходилось без библиотеки, машинистки, электричества), его ответ был вполне определенным. Он решительно отказался покинуть Россию, несмотря на то, что за три года пребывания на родине существенно изменил свои взгляды на положение в стране. К середине 1920 г у него сложилось определенно отрицательное отношение к происходящему процессу формирования централизованного государства. Оно изложено им в письме-послании, переданном делегации английских лейбористов, посетивший его в Дмитрове в июне 1920 года.

Делегация из 9 человек была направлена Лейбористской партией Великобритании в Россию с целью определить характер происходивших в ней событий. Ей удалось проехать по стране, посетить горда Поволжья и Центральной России, встретиться с руководителями правящей и оппозиционных партий и с частными лицами, среди которых и был prince Kropotkin, как называли его на Западе в годы эмиграции. Послание (Kropotkin’s Message) в качестве одного из приложений к отчету о поездке было опубликовано в Лондоне в том же 1920году.

Сравнение текста отчета и послания Кропоткина убеждает в том, что именно мнение «дмитровского отшельника» английским лейбористам показалось более всего отвечающим действительному положению дел в России.

«Россия переживает революцию, такой же глубины и такой же важности, – писал Кропоткин, – как Британия в 1639-48 и Франция в 1784-94 гг. Россия продолжила две эти великие революции, но попытка следующего шага с того места, на котором остановилась Великая Французская революция (установление экономического равенства), к несчастью, не удалось». Причина неудачи – установление диктатуры одной партии. Новое централизованное государство «естественным образом, унаследовало все зло» тысячелетия господства в России самодержавия. Кропоткин подчеркивает, что «низвергнуть слабое временное правительство и занять его место было нетрудно», но «к строительству новых форм жизни всесильное централизованное правительство, стремящееся обеспечить каждого жителя ламповыми стеклами и спичками, вместо того, чтобы позволить народу проявить свою инициативу, окажется неспособным» 1.

1«British Labour Delegation to Russie», London, 1920. С. 89-92.

Под послание стоит дата – 10 июня 1920 г. До кончины П. А. Кропоткина осталось 8 месяцев. Именно в этот период произойдет дальнейшее изменение его понимания положения в России.

Оценка положения в стране, которая дана П. А. Кропоткиным в переданном лейбористам послании, развернута в его заметках, датированных 23 ноября того же 1920 года. Это, по-видимому, последняя рукопись Кропоткина, опубликованная под названием «Что же делать?» в 1923 году в берлинском журнале «Рабочий путь» (N 5) как его политическое завещание.

Кропоткин рассматривает революция в Росси как стихийный процесс, подобный землетрясению или тайфуну, «набегающему на берега Восточной Азии». Это – катастрофа, которую подготовили «все предшествовавшие революции…» Этому стихийному движению ничто и никто не может противостоять.

Любопытна также мысль Кропоткина: «В таком положении стоит и правящая сейчас партия. Она уже не правит, ее несет течение, которое она помогла создать, но которое теперь уже в 100 раз сильнее ее». Пять месяцев назад в послании, переданном лейбористам, совершенно определенно говорилось, что именно правящая партия, подавляя инициативу масс и прибегая к командно-бюрократическим методам управления, мешает развитию революции, строительству снизу и т. д.

Он писана ситуация хаоса, в котором должны были возникать признаки самоорганизации. Веривший совсем еще недавно в неизбежность победы местных творческих сил, теперь он убежден в том, что время упущено, остановить стихийное развитие событий оказалось невозможным, и «роковым образом придет реакция». Ее приход абсолютно неизбежен. «Точно так же, как неизбежно углубление поверхности воды позади каждой волны…»

П. А. Кропоткин предсказал наступивший за этим длительный период тоталитаризма («самодержавия в худшем его виде»), хотя он не смог проанализировать два события, пришедшиеся как раз на последние месяцы его жизни и первые – после его кончины. Повстанческое движение крестьян в Тамбовской губернии в 1920-21 гг. и Кронштадский мятеж в марте 1921 года, жестоко подавленные властью, выдвигали требования устранения партийных руководителей из советов, восстановления свободной торговли, отменены продразверстки. Реакция восторжествовала над хаосом революции, уничтожив последние надежды на творчество новых форм жизни.

Кооперация, на которую он так надеялся, к концу года полностью была разгромлена. Даже дмитровских кооператоров и сотрудников краеведческого музея (среди них – Анна Шаховская) в ноябре 1920 года без какой-либо причины арестовали и заключили в Бутырскую тюрьму.

21 декабря Кропоткин отправляет письмо старому другу Вере Николаевне Фигнер, которая интересовалась, сможет ли он приехать в Москву, чтобы прочитать лекцию.

«Насчет моего приезда, – пишет Петр Алексеевич,– должен сказать, что здоровье мое за последнее время так ненадежно, что и думать не могу о поездке. Сердце беспрестанно мучает, и притом должно быть, еще малярия через день. В придачу случились еще невралгии – жестокие каких я не помню с Женевы, больше сорока лет тому назад…

Ну а лекцию – подавно не прочесть! Недавно я говорил на юбилее Дмитровского союза кооператоров. Еле договорил минут 20, с отчаянной болью в сердце…» 1

1ГАРФ, ф. 1129, оп. 2, ед. хр. 173.

На собрании кооператоров, где Кропоткин выступил с речью, которая окажется его последним публичным выступлением, «вышел большевик и спокойно сказал, что это, мол, похороны союза…». Свободно сложившийся союз решено превратить в бюрократическую организацию, в одну из канцелярий губернского продкомитета. Говоря об этом с горечью, Петр Алексеевич вспоминает: «Начиная с 1-го Интернационала (с 1872 г.), мы постоянно боролись против правила социал-демократов: раз не наше – пусть лучше не существует! Таков неизбежный лозунг Государственной революции…». И вот дошло дело до кооператоров. А ведь совсем недавно доказывал он Ленину, насколько важно сохранить эту форму народного творчества. И он вроде бы соглашался, но назвал это все мелочами, пустяками, переключившись на свою главную тему – беспощадной классовой борьбы. В ушах звучал его резкий, напряженный голос:

«Борьба прямая и открытая, борьба до последней капли крови – вот что нам нужно!… от подпольной работы до красного массового террора… до гражданской войны, до войны на всех фронтах, до войны одних против всех…». Вспомнился Петру Алексеевичу человек из далекого прошлого – Сергей Нечаев, иезуитскому катехизису которого пытался противопоставить свою, ненасильственную, программу кружок чайковцев. Всю жизнь разрабатывал он нравственные основы анархизма, а теперь завершает «Этику» – анархическую, а значит общечеловеческую реалистическую, гуманистическую, этику взаимопомощи и солидарности… Но какова будет ее судьба? Ведь Ленин говорил ему: «Только такая борьба увенчается успехом. Все остальные способы, в том числе и анархические, сданы историей в архив, и они никому не нужны, никуда не годятся, никого не привлекаются только разлагают тех, кто так или иначе завлекается на этот старый, избитый путь…» В тот же день им написано последнее его письмо к Ленину, в котором поднимается вопрос о практикуемом ЧК захвате заложников с последующим их расстрелом. Оно было доставлено в Кремль, но никакого ответа не последовало.

Завершался двадцатый год…

В самом начале наступившего 1921 года к постоянно мучавшей болезни сердца добавилось воспаление легких. В. Д. Бонч-Бруевич сообщил об этом Ленину, который распорядился отправить в Дмитров для Кропоткина, специальный поезд с продовольствием с указанием, что он не подлежит осмотру и конфискации, а также лучших врачей во главе с наркомом здравоохранения Н. Я. Семашко и профессором Д. Плетневым. Состоялся консилиум, после чего врачи уехали и с больным остался его друг, врач по специальности, Александр Атабекян. «Известия ВЦИК» стали каждый день публиковать бюллетени о состоянии здоровья больного. 23 января наступило улучшение и появилась надежда на выздоровление. Петр Алексеевич смог заняться корреспонденцией, а в прессу попали его слова: «Меня огорчает, что людям, столь занятым и заваленным работой, пришлось пожертвовать драгоценным для них временем и, быть может, отдыхом… Я не понимаю, от чего меня лечат…» . Но улучшение было недолгим. Через неделю внезапно снова поднялась температура – начался второй этап воспаления.

Теперь с каждым днем ему становилось все хуже. Он надолго терял сознание, периоды просветления становились все короче и короче. В один из таких моментов Петр Алексеевич принялся рассказывать о своей самой большой сибирской экспедиции, и на конверте Общества сближения с Англией начертил свой Олекминско-Витимский маршрут: от лены на Витим, потом на юг, через Мую к Чите. По-видимому, ему вспомнилось наиболее яркое впечатление жизни…

П. А. Кропоткин скончался в ночь на 8 февраля, в 3 часа 10 минут. Через день прибыл специальный поезд, на котором гроб с тело был доставлен в Москву и установлен в Колонном зале Дома Труда (потом – Дом Союзов), в том самом зале Дворянского собрания, где семьдесят лет назад мальчик Петя в восточном костюмчике заснул на коленях российской императрицы и был пожалован монаршей милостью – определен учиться в Пажеский Его Величества корпус…

Совершенно невероятное совпадение отметило столь же невероятные повороты судьбы этого человека. Можно было предположить, что этот мальчик, облагодетельствованный царем, станет крупным государственным деятелям или дипломатом, вполне возможно, писателем или ученым. Но чтобы провожать его в последний путь придет так много людей, позабывших о том, что он князь и рюрикович, и называвших его «товарищ Кропоткин», при том, что он не имел никаких официальных званий и должностей, а к новой власти, отменившей сословные привилегии, находился в оппозиции, – это представить было невозможно.

Три дня шло прощание с покойным в Колонном зале. 13 февраля состоялись похороны. И снова парадокС. Похоронную процессию, растянувшуюся во всю длину Волхонки, Пречистенки, Б. Царицинской (Б. Пироговской), в которой участвовали и представители правящей партии, возглавляли заключенные Бутырской тюрьмы – анархисты. Они отпущены были по просьбе дочери Кропоткина и разрешению, данному Дзержинским и Лениным, только на время похорон своего идейного вдохновителя, под честное слово. К условному часу все они вернулись в тюремные камеры.

И еще один момент, тоже необычный. Когда траурный кортеж подошел к дому Льва Николаевича Толстого на Пречистинке, работники музея вынесли бюст великого писателя, а хор Большого театра исполнил фрагмент православного канона «Вечная память», что было не в новых, советских обычаях.

Более двух часов двигалась траурная процессия к Новодевичьему кладбищу: семикилометровый путь… Был ясный, морозный день, и зимнее солнце освещало заполненные народом улицы, множество красных и черных знамен, десятки венков.

А потом…

Утвердилось посредство насилия и террора на территории Российской империи новое государство, хотя и облаченное поначалу в новые одежды, по сути, не отличавшееся от старого; в нем очень быстро возродились те же бюрократические методы управлением народом. Все это противоречило идеям Кропоткина предостерегавшего от такого развития событий. И тем не менее, его имя не было вычеркнуто из истории страны. Правда, парадоксальным образом сохранилось только имя, а т, что с ним связано, а именно – его идея, предавались забвению. И это, несмотря на достаточное долгое существование Комитета по увековечению памяти П. А. Кропоткина, возглавлявшегося В. Ф. Фигнер и вдовой Петра Алексеевича С. Г. Кропоткиной (почетным председателем), в ведении которого находился мемориальный музей Кропоткина в доме, где он родился, (Кропоткинский переулок, 26).

В начале 30-х годов С. Г. Кропоткина съездила в Лондон и организовала перевозку в Москву остававшегося там архива: он размещен был в музее, который предполагалось превратить в научно-исследовательский центр. Здесь время от времени проходили собрания памяти Кропоткина, но с ограниченным количество участников, да и посещаемость была не очень высокой. Музей часто закрывался по разным причинам.

Хотя формально запретов не было, но неодобрительное отношение власти чувствовалось. А затем, осенью 1930 г., начались аресты членом Кропоткинского комитета и примыкающих к музею активистов. Были арестованы последние остававшиеся на свободе после ряда «чисток» анархисты, и среди них – Алексей Боровой, наиболее яркий представитель индивидуалистического анархизма, высоко образованная многогранная личность, профессор, автор нескольких книг, «оратор милостью божьей», по выражению В. Н. Фигнер.