Текст книги "Злые вихри"
Автор книги: Всеволод Соловьев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 27 страниц)
IV.
– Я подумала о томъ, какое бы удовольствіе доставлялъ такой вашъ талантъ Софьѣ Михайловнѣ,– сказала дама, опуская свое рукодѣлье и останавливая на Аникѣевѣ ласковый взглядъ большихъ, спокойныхъ глазъ.
– Да, ваше–ство, моя мать очень заботилась о томъ, чтобы я сдѣлалъ изъ моихъ музыкальныхъ способностей все, что можно... вѣдь, это ея наслѣдство,– отвѣтилъ Аникѣевъ.
Онъ уже очнулся отъ припадка вдохновенія и владѣлъ собою. Весь его внутренній міръ, еще за минуту кипѣвшій и наплывавшій: на него со всѣхъ сторонъ, внезапно заснулъ, исчезъ, будто его никогда и не бывало. Только легкое и довольно пріятное утомленіе чувствовалось въ тѣлѣ.
Вспомнилось далекое время, когда мать давала первые уроки музыки, когда онъ такъ любилъ тихими вечерами слушать ея пѣніе. Матери давно нѣтъ, она забыта, а ужъ особенно въ этомъ «большомъ свѣтѣ», гдѣ такъ скоро все забывается. И вотъ ее вспомнили!
Его собесѣдница прочла и почувствовала въ его глазахъ благодарность.
– Софья Михайловна чудесно пѣла,– отозвалась она на эту благодарность.– Я какъ теперь помню... она часто бывала у насъ до своего замужества, когда мы были еще дѣтьми, да и потомъ, пріѣзжая въ Петербургъ... Мы съ сестрой ее очень, очень любили!.. И нельзя было не любить ее... Мы были такъ поражены ея слишкомъ ранней кончиной... Вѣдь, вы не одни? Elle nous parlait de ses enfants...
– У меня есть и братья, и сестры, ваше–ство.
– Гдѣ же они?
– Всѣхъ насъ вырвали изъ родного гнѣзда и разметали по свѣту злью вихри.
– Злые вихри!– тихо повторила она,– Васъ они, должно быть, далеко теперь носили! Нѣсколько лѣтъ не слыхали мы вашего пѣнія...
Аникѣевъ сказалъ сколько, было надо о своихъ далекихъ путешествіяхъ, о своей деревенской жизни. Его слушали съ живымъ интересомъ, глядѣли на него съ очевидной добротой и симпатіей. Наталья Порфирьевна долго не прерывала этой бесѣды и была ею довольна.
Наконецъ, она рѣшила, что ея «артистъ», по крайней мѣрѣ, на сей вечеръ, достаточно реабилитированъ, а потому подошла именно въ то мгновеніе, когда порвалась нить разговора. Аникѣевъ почтительно уступилъ ей свое кресло и, сдѣлавъ нѣсколько шаговъ, оказался рядомъ съ княземъ Вово, который шепнулъ, ему, крѣпко сжавъ его руку.
– Ну, Мишенька, удружилъ! je sms dans les nues! Ужъ какъ ты тамъ себѣ хочешь, а заберусь я къ тебѣ завтра же на весь вечеръ – и пой! Знаешь, что мнѣ сейчасъ одна дама сказала? Отъ такого пѣнія, говоритъ, и святая можетъ стать великой грѣшницей... Угадай кто?
– Это все равно,– улыбаясь, отвѣтилъ Аникѣевъ:– вотъ если бъ она сказала, что великая грѣшница можетъ стать святою – тогда стоило бы еще потрудиться...
– Князь, представь меня, пожалуйста!– любезно произнесъ, проходя, молодой человѣкъ, въ началѣ вечера увѣрявшій Вово, что Аникѣевъ – un homme qu'ou ne connait pas.
Хорошенькій князь повелъ на него своими великолѣпными черными глазами, закусилъ губу и оффиціальнымъ тономъ произнесъ:
– Графъ Ильинскій, о добродѣтеляхъ котораго ты, конечно, много наслышанъ.
Важный молодой человѣкъ чуть-чуть сморщилъ брови, но тутъ же сталъ еще важнѣе.
– Къ несчастію, я о добродѣтеляхъ вспоминаю только Великимъ постомъ, да и то къ вечеру, весь день провозившись съ благотворительницами,– сказалъ онъ, пожимая руку Аникѣева.– Я, увы, всѣмъ въ мірѣ добродѣтелямъ предпочитаю вотъ хоть бы такое удовольствіе, какимъ вы насъ, сегодня подарили, monsieur Аникѣевъ. И особенно великолѣпенъ этотъ призывъ къ наслажденью... все иное – обманъ! oui, c'est èa! но и смѣлы же вы... пропѣть такую вещь въ этой гостиной и, вдобавокъ, постомъ! Если бы вы видѣли, какъ вытянулись нѣкоторыя лица... on а voulu crier au scandale, да Наталья Порфирьевна стала всѣмъ объяснять, что для артистовъ (онъ подчеркнулъ это слово) – законъ не писанъ. Да, жестоко вы съ ней поступили...
Все это графъ Ильинскій проговорилъ съ видомъ полнѣйшаго добродушія и даже наивности.
«Экая дрянь!» подумалъ про него князь Вово.
Аникѣевъ ничего о немъ не подумалъ; но только теперь сталъ вспоминать и соображать, что, вѣдь, дѣйствительно, онъ пѣлъ нѣчто совсѣмъ не подходящее къ мѣсту и времени и что, конечно, поставилъ въ неловкое положеніе любезную и добрую хозяйку. Вѣдь, онъ зналъ, отправляясь сюда, что долженъ будетъ пѣть и даже рѣшилъ спѣть два романса, выборъ которыхъ Наталья Порфирьевна непремѣнно бы одобрила.
Отказать ей онъ не могъ и готовился къ исполненію непріятной для него обязанности. И все шло очень хорошо. Онъ споетъ два романса и потомъ постарается какъ-нибудь незамѣтно, или подъ благовиднымъ предлогомъ, уѣхать пораньше.
Но почемъ же онъ зналъ, что увидитъ здѣсь Алину – и увидитъ «такою»! Прежняго въ немъ нѣтъ, но оно вспомнилось... Онъ ужъ не могъ пѣть приготовленныхъ романсовъ, онъ долженъ былъ пѣть то, что вдругъ наполнило всю его душу и не вылей онъ всего этого въ звуки – онъ бы задохся...
Вотъ и подвелъ Наталью Порфирьевну, да и самъ сдѣлалъ большую неловкость... Хорошо еще, если сочтутъ за. дерзость, за нахальство, за вызовъ, а то, вѣдь, просто: intrus mal élevé – и больше ничего...
Ему стало неловко и противно. Графъ Ильинскій достигъ своей цѣли.
«Поскорѣе бы отсюда! И зачѣмъ только попалъ я сюда!» устало думалъ онъ, почти безсознательно отвѣчая на вопросы своего новаго знакомца.
Но Вово вдругъ повлекъ его куда-то.
– Съ тобой непремѣнно желаетъ познакомиться княжна Хренелева, Ninette... Она премиленькая и преумненькая... совсѣмъ ребенокъ... Говорятъ, этотъ Ильинскій имѣетъ у нея успѣхъ и жениться собирается. Жаль будетъ, она стоитъ чего-нибудь получше...– быстрымъ шопотомъ объяснилъ онъ, подводя Аникѣева къ маленькой, бѣленькой дѣвушкѣ, бывшей на этотъ разъ безъ своей громадной подруги и сидѣвшей въ уютномъ уголкѣ.
– Вотъ вамъ и онъ, получайте съ рукъ на руки!– весело и дружески глядя на нее, проговорилъ Вово и упорхнулъ.
Она поистинѣ была очень мила, эта живая саксонская куколка, со своимъ почти еще дѣтскимъ личикомъ и большими синими глазами, горѣвшими радостью жизни, изумленіемъ и любопытствомъ. Ей недавно исполнилось восемнадцать лѣтъ, и ее только что стали вывозить эту зиму. Она очень смущалась и хотѣла казаться совсѣмъ развязной.
Ея крохотная рука черезчуръ крѣпко сжала руку Аникѣева.
– Я непремѣнно хотѣла вамъ сказать, что никогда не могла себѣ представить ничего такого. Вы какой-то волшебникъ, ваша игра, ваше пѣніе, именно, чудо. Не отвѣчайте... это, вѣдь, не комплиментъ и не похвала; хвалить васъ и дѣлать вамъ комплименты я не имѣю никакого права, и понимаю это. Только я думаю, вы должны знать, какое впечатлѣніе производите, отъ васъ не надо, не должно скрывать этого. И потому я вамъ говорю, что я совсѣмъ какъ-то подавлена и ничего не понимаю. Я знаю только вотъ что: до тѣхъ поръ, какъ вы подошли къ роялю, я была какъ всегда, а съ той минуты, какъ вы отошли отъ него, я стала другая. Не знаю, долго ли останется это такъ; но вы меня и восхитили, и ужаснули, мнѣ хочется и смѣяться, и плакать, и чего то ужасно-ужасно жалко! вотъ!..
– Вы меня смущаете, княжна,– сказалъ Аникѣевъ, любуясь ея оживленнымъ лицомъ и сверкавшими, даже какъ-то жутко сверкавшими глазами: – я вовсе не хотѣлъ производить такого сильнаго впечатлѣнія, такъ потрясать чьи-либо нервы. Я пѣлъ совсѣмъ не то и не такъ, какъ бы слѣдовало, и теперь, послѣ вашихъ словъ, особенно жалѣю объ этомъ.
– Нѣтъ, нѣтъ, не жалѣйте!– быстро и горячо воскликнула княжна.– Вѣдь, такого, можетъ быть, никогда въ жизни больше и не услышишь...
Она остановилась. Она увидѣла свою мать, величественно подходившую къ нимъ съ такимъ лицомъ, которое не предвѣщало ей ничего добраго.
– Maman... monsieur Аникѣевъ...– прошептала бѣдная Ninette, опуская свои внезапно померкшіе глаза.
Княгиня Хренелева, дама еще красивая и такая же бѣлокурая, какъ дочь, только почти на голову выше ее ростомъ, окинула «артиста» холоднымъ, какъ ледъ, взглядомъ и, на его поклонъ, отвѣтила вѣжливымъ наклоненіемъ головы. Лицо ея было серьезно и строго, и очень ясно внушало ему, что между ними нѣтъ и не можетъ быть ничего общаго.
Онъ не, успѣлъ очнуться, какъ обѣ онѣ ужъ исчезли.
– Cousin, вы меня совсѣмъ не узнаете!– разслышалъ онъ за собою рѣзкій, скрипящій голосъ.
Онъ обернулся и увидѣлъ «la bete».
Трудно было и представить себѣ что-нибудь противнѣе этого человѣка. Его лысѣющая голова съ низкомъ и покатымъ лбомъ и съ такими шишками черепа, по которымъ френологъ узналъ бы развитіе самыхъ неблагородныхъ свойствъ, его желтоватые масляные глаза, черезчуръ тонкій носъ, оканчивающійся спускавшимся къ верхней губѣ утолщеніемъ, выдвинутая впередъ челюсть, покрытая рѣденысой и жесткой растительностью, короткое круглое туловище на тоненькихъ ножкахъ, и этотъ скрипящій, рѣзкій голосъ – все было подъ стать одно другому.
– Узнаю, князь,– отвѣтилъ Аникѣевъ:– васъ не узнать трудно, вы все тотъ же.
– Зачѣмъ же измѣняться,– кривя толстыя губы въ улыбку и показывая два ряда слишкомъ ослѣпительныхъ вставныхъ зубовъ, скрипѣлъ князь.– Ну, какъ же я радъ, что вы въ Петербургѣ... Вѣдь, Алина здѣсь, а вы ее и не видѣли... впрочемъ, вы никого не видите... вы въ эмпиреяхъ... ну, а мы всѣ только на васъ и глядѣли... Ахъ, какъ вы поете, mon cher, чортъ возьми, какъ вы поете! Пойдемъ же къ Алинѣ. Она вамъ намылитъ голову за то, что вотъ уже сколько дней въ Петербургѣ, а къ намъ ни ногою! къ роднымъ-то!
Аникѣевъ могъ только съ удивленіемъ глядѣть на него и слушать, едва вѣря своимъ ушамъ: «cousin», «къ роднымъ» откуда подулъ этотъ вѣтеръ?
– Идемъ же!– опять проскрипѣлъ «la bête», беря его подъ руку.
V.
«La belle» встрѣчала его своей самой прелестной и въ то же время нѣсколько загадочной улыбкой, смыслъ которой онъ, такъ хорошо когда-то изучившій это лицо, не могъ теперь разобрать. Ея рука крѣпко сжала, но тотчасъ же, даже слишкомъ поспѣшно, отпустила его руку.
– Пожалуста, будь строже съ твоимъ кузеномъ, Алина; онъ, право, заслушиваетъ отъ тебя примѣрнаго взысканія,– странно осклабляясь, не то любезнымъ, не то насмѣшливымъ тономъ проговорилъ «la bête», и покинулъ ихъ.
Однако, «la belle» очевидно не желала быть строгой. Она глядѣла на Аникѣева грустными и нѣжными глазами, то есть, именно тѣмъ самымъ взглядомъ, которымъ въ прежніе годы ей такъ легко было послать его на какое угодно преступленіе.
– Неужели вы, дѣйствительно, такъ бы и не подошли ко мнѣ, Michel, если бъ я сама не отправила его за вами?– тихо спросила она.
– Конечно!– еще тише отвѣтилъ Аникѣевъ.
– Чѣмъ же я заслужила это? Я отпускала васъ какъ друга... шесть лѣтъ прошло... что же такое случилось за это время? относительно васъ я все та же...
– Вы знали, Алина, что за эти года я два раза былъ въ Петербургѣ...
– Знала, и очень бы хотѣла васъ видѣть... но тогда это было невозможно.
– Ничто не измѣнилось и теперь, развѣ вотъ, что мы встрѣтились здѣсь, что я пѣлъ безнравственную пѣснь и что, несмотря на это, со мною все же милостиво бесѣдовали...
– А хоть-бы и такъ!.. одного желанія слишкомъ мало, надо имѣть хоть самую крохотную возможность... и вотъ я ухватываюсь за первую такую возможность. Вы ничего но понимаете, Michel, не хотите понимать, вы – неисправимый идеалистъ. Ну, и что-жъ? Вамъ тепло, что ли, на свѣтѣ отъ вашего идеализма, котораго, вдобавокъ, никто въ васъ и не признаетъ кромѣ меня? довольны вы жизнью? вы не говорите ужъ, какъ прежде, что жизнь – страданіе?
– Все осталось постарому, только, вѣдь, я если помните, никогда и не ожидалъ никакой перемѣны,– сказалъ Аникѣевъ спокойнымъ равнодушнымъ тономъ.
– Да, но, однако, вы чего-то все ищете, вы бѣгаете за призраками счастья,– говорила она и опять глядѣла на него грустными и нѣжными глазами:– вѣдь, я многое о васъ знаю, я всѣ эти годы старалась какъ можно больше узнавать о васъ...
Онъ хотѣлъ сказать ей, что самое вѣрное средство узнать о немъ было – написать ему, что со дня ихъ разлуки онъ два долгихъ года ждалъ отъ нея письма, клятвенно обѣщаннаго ею. Но онъ не сказалъ ничего этого. И онъ тоже, пока не находилъ на него «припадокъ звуковъ», умѣлъ владѣть собою и не выдавать своихъ чувствъ и мыслей. Только этому онъ и научился какъ слѣдуетъ отъ жизни.
– Вы надолго?– спрашивала Алина.
– Развѣ я когда-нибудь могу отвѣтить на такой вопросъ; я усталъ путешествовать, усталъ скучать въ деревнѣ, пріѣхалъ сюда, взялъ квартиру на годъ, а что будетъ дальше, не знаю.
– Что-жъ, миръ и старая дружба? Пріѣдете? Когда? Будемъ говорить обо всемъ... пріѣзжайте завтра обѣдать, а теперь – отойдите.
Все это было сказано такъ, какъ только можетъ сказать женщина, навѣрное знающая, что ей ни въ чемъ не будетъ отказа.
И отказа не послѣдовало. Онъ отвѣтилъ: «хорошо» – и послушно отошелъ.
Его взглядъ встрѣтился со взглядомъ графа Ильинскаго; но ему некогда было удивляться тому выраженію, съ какимъ глядѣлъ на него этотъ молодой человѣкъ. Притомъ же все это было очень мгновенно: мелькнула и коснулась чуткихъ нервовъ «артиста» направленная на него изъ чужихъ глазъ злоба – и только.
Такое ощущеніе было ему давно и хорошо знакомо; онъ испытывалъ его почти всегда въ людныхъ собраніяхъ, гдѣ приходилось сталкиваться со знакомыми и полузнакомыми. Поэтому онъ и не любилъ большихъ собраній, поэтому многіе и считали его за мрачнаго нелюдима, за человѣка съ тяжелымъ, непріятнымъ характеромъ, и когда кто-нибудь изъ близкихъ его пріятелей увѣрялъ, что онъ въ сущности крайне добръ, способенъ на дѣтскую экспансивность и веселость – этому не хотѣли вѣрить.
Вообще, сталкиваясь съ новыми людьми, онъ почти всегда возбуждалъ къ себѣ внезапную симпатію или антипатію,– средины не бывало. Антипатія оказывалась несравненно чаще, и онъ всякій разъ это безошибочно и болѣзненно чувствовалъ. Но и помимо того, его чуткость, особенно въ тѣ дни, когда онъ былъ «музыкально» настроенъ, до и послѣ «припадка звуковъ», оказывалась совсѣмъ необыкновенной.
Находясь въ театральной или концертной залѣ, въ многолюдномъ обществѣ, онъ очень быстро выходилъ изъ своего обычнаго спокойнаго состоянія, ощущалъ на себѣ вліяніе окружавшей его толпы, превращался въ какую-то губку, невольно вбиравшую въ себя чужія ощущенія.
Такое свойство, особенно съ тѣхъ поръ, какъ онъ его созналъ и даже нерѣдко анализировалъ,– очень быстро его опьяняло, утомляло, доводило до мучительнаго раздраженія. Онъ возвращался домой разбитымъ, съ тяжелой головою, какъ послѣ долгой попойки, и только мало-по-малу приходилъ въ себя, освобождался отъ незримыхъ бактерій, попавшихъ въ него изъ чужихъ организмовъ.
Конечно, онъ никому не разсказывалъ о такихъ своихъ странностяхъ,– вѣдь, и такъ уже многіе, даже иногда самые близкіе ему люди, почему-то склонны были считать его «фокусникомъ» и не довѣрять его искренности, тогда какъ именно искренность, доходившая до наивности, была отъ юныхъ дней его отличительнымъ качествомъ или недостаткомъ...
Не будь Аникѣевъ такъ поглощенъ теперь подробностями своей встрѣчи съ Алиной, онъ больше бы обратилъ вниманія на графа Ильинскаго, такъ какъ давно ему не случалось внезапно, и безо всякаго со своей стороны желанія создать себѣ такого врага. Этотъ важный, изящный молодой человѣкъ съ перваго взгляда почувствовалъ къ разсѣянному «артисту» самую рѣшительную злобу.
Графъ Ильинскій, несмотря на свою молодость,– ему было всего лѣтъ двадцать семь или восемь,– уже начиналъ имѣть въ обществѣ и въ служебномъ мірѣ значеніе, возроставшее съ каждымъ годомъ. О немъ говорили, какъ о человѣкѣ, предназначенномъ для крупной карьеры. Ни способностей, ни знаній, ни трудолюбія у него не было; но за нимъ числились самыя важныя качества: полезное родство и связи, умѣнье красиво говорить пріятнымъ голосомъ, умѣнье устраивать и поддерживать отношенія съ нужными ему людьми, отсутствіе какихъ-либо «нравственныхъ предразсудковъ», всепобѣждающая наглость и, наконецъ, мстительная зависть ко всему, что такъ или иначе, выдѣлялось изъ сѣрой посредственности.
Съ такими качествами ему, конечно, была открыта гладкая, удобная дорога, которая обѣщала привести его очень далеко и высоко.
По своимъ свойствамъ графъ Ильинскій, естественно, оказывался прирожденнымъ врагомъ всего выходящаго изъ узкихъ и строго очерченныхъ рамокъ того круга, гдѣ онъ вращался,– если бы въ его власти было, онъ бы оградилъ этотъ кругъ такой китайской стѣною, черезъ которую не имѣлъ бы доступа даже самый воздухъ.
И вотъ этотъ строжайшій «цензоръ нравовъ», среди своего законнаго общества, да вдобавокъ еще въ гостиной Натальи Порфирьевны, увидѣлъ Аникѣева. Онъ сразу призналъ въ немъ человѣка съ чужой планеты и притомъ почему-то и чѣмъ-то выдающагося. Этого было за глаза достаточно, чтобы заставить его возмутиться. А тутъ еще какая-то, возбудившая въ свое время толки, исторія!
Графъ Ильинскій относился свысока ко всякому искусству и всѣ ихъ считалъ, по меньшей мѣрѣ, безполезными; но все же, послѣ импровизаціи Аникѣева, онъ не могъ не почувствовать огня и силы его оригинальнаго таланта. Тогда въ немъ поднялась обычная зависть, дошедшая до ненависти, когда онъ увидѣлъ вниманіе, оказываемое «артисту»
Но дальше случилось уже совсѣмъ неожиданное. На сцену явилась княжна Ninette. Онъ незамѣтно подслушалъ ея горячія слова, обращенныя къ Аникѣеву, видѣлъ ея возбужденіе и восторгъ, видѣлъ, какими глазами она глядѣла на «волшебника».
Княгиня Хрепелева была недалеко. Онъ поспѣшилъ къ ней и шепнулъ что надо, указавъ на возмутительный tôte-â-tête княжны съ этимъ безнравственнымъ пѣвцомъ и напомнивъ о томъ, кто такое этотъ Аникѣевъ «avec за vilaine histoire».
При этомъ онъ велъ тутъ сложную игру, и обстоятельства складывались для него неожиданно благопріятно. Аникѣевъ оказался его невольнымъ сообщникомъ.
Еще съ прошлой весны графъ Ильинскій ухаживалъ за Ninette, а въ послѣднее время, какъ всѣмъ было отлично извѣстно, состоялъ ея женихомъ, хоть еще и не объявленнымъ. Въ интимномъ кружкѣ Хрепелевыхъ знали, что свадьба будетъ лѣтомъ, что приданое невѣсты уже заказано въ Парижѣ. О томъ, что это, какъ съ той, такъ и съ другой стороны, партія очень подходящая и что молодые люди неравнодушны другъ къ другу,было рѣшено и подписано.
Но вотъ уже больше мѣсяца, какъ въ мысляхъ Ильинскаго произошла рѣшительная перемѣна. Онъ увидѣлъ, что, выбравъ Ninette, чуть было не сдѣлалъ непоправимой ошибки. Любви или чего-либо подобнаго у него не было къ этой прелестной дѣвушкѣ. Сначала, рѣшивъ, что ему слѣдуетъ именно теперь жениться, что пришло время, когда этого требуютъ планы дальнѣйшаго преуспѣянія на житейскомъ поприщѣ, онъ считалъ Ninette самой подходящей невѣстой. Онъ взвѣсилъ ея красоту и юность, цифру ея приданнаго, новыя связи, приносимыя ему этимъ бракомъ,– и всего этого оказалось достаточно.
Сближеніе ихъ, уже въ качествѣ жениха и невѣсты, привело его, однако, къ тревожнымъ вопросамъ. Онъ видѣлъ, что Ninette увлекается имъ больше и больше; но въ то же время, пристально ее разглядывая, подмѣчалъ въ ней нѣкоторыя свойства характера, идущія въ разрѣзъ съ его планами. Несмотря на свою крайнюю юность, маленькая княжна была, какъ говорится, «съ душкомъ», проявляла самостоятельность и упорство.
Главное же – направленіе ея самостоятельности и упорства было отвратительно жениху. Она именно отрицала то, что она признавалъ, и обратно. Она всѣмъ своимъ юнымъ существомъ возмущалась не только китайскими стѣнами, но и менѣе прочными перегородками, отдѣляющими ея ограниченный міръ отъ остального безпредѣльнаго Божьяго міра. Она чувствовала себя въ клѣткѣ и рвалась на просторъ, къ солнцу, хоть и не знала, гдѣ это солнце и какіе пути ведутъ къ нему.
Когда маленькая княжна признала въ себѣ что-то особенное, новое, повлекшее ее къ этому красивому и важному молодому человѣку, о которомъ всѣ отзывались съ такимъ одобреніемъ, когда онъ сдѣлалъ ей предложеніе и родители ея дали свое согласіе, она рѣшила, что очень счастлива. Она вдругъ стала взрослой и получила право громко говорить обо всемъ, о чемъ до сихъ поръ молчала и только про себя думала.
У нея явился слушатель. Кому же ей и говорить все-все, какъ не ему! Онъ долженъ все знать, всѣ ея мысли. А такъ какъ этихъ мыслей, безпорядочныхъ и горячихъ, накопилось много въ быстро работавшей головкѣ, она и говорила, говорила безъ умолку въ тѣ рѣдкіе часы, когда свѣтская жизнь, разгаръ сезона, позволяли имъ оставаться вмѣстѣ подъ надзоромъ княгини или старой англичанки.
Женихъ внимательно слушалъ и съ каждымъ разомъ все больше и больше возмущался направленію мыслей своей невѣсты и несомнѣннымъ признакамъ ея упорства, подмѣченнаго имъ въ разныхъ случаяхъ.
Онъ никакъ не ожидалъ ничего подобнаго. Вѣдь, Хрепелевы совсѣмъ безукоризненно порядочные люди; Ninette, ея двѣ младшія сестры и братъ, хорошенькій пажикъ, воспитываются по самой лучшей программѣ. Откуда же взялось все это? Значитъ, оно сидитъ въ самой природѣ Ninette, значитъ, она, такая изящная и безупречная по внѣшности, въ сущности, нравственный уродъ. Положимъ, она очень молода еще, почти ребенокъ, ее можно вылѣчить... но, вѣдь, это цѣлая возня, и ему вовсе не когда заниматься перевоспитаніемъ жены...
Неизвѣстно, къ какимъ рѣшеніямъ пришелъ бы графъ Ильинскій, еслибы въ свѣтѣ не появилась невѣста, несравненно болѣе выгодная во всѣхъ отношеніяхъ, чѣмъ Ninette, и уже безо всякихъ нравственныхъ недостатковъ, о чемъ она сама и заявляла съ первыхъ же словъ. Такая невѣста появилась – и графъ рѣшилъ, что необходимо спастись отъ Ninette, пока это еще не поздно.
Положеніе его было трудно и щекотливо, требовалось дѣйствовать крайне осторожно, такъ, чтобъ остаться на высотѣ своей репутаціи и даже, по возможности, еще больше ее возвысить въ глазахъ «порядочныхъ» людей.
До сихъ поръ это не удавалось, да и времени было слишкомъ мало.
Сейчасъ же вотъ, вслушиваясь въ «неприличныя и глупыя» слова Ninette, вглядываясь въ выраженіе ея глазъ, устремленныхъ на Аникѣева, графъ почувствовалъ, что рѣшительный мигъ насталъ и что надо ковать желѣзо, пока оно горячо.
Его внезапная ненависть и зависть къ артисту осложнились новымъ еще ощущеніемъ. Это ощущеніе было: ревность къ дѣвушкѣ, которую онъ не любилъ, отъ которой хотѣлъ отказаться. Она, по его мнѣнію, дѣлала именно то, что давало ему въ руки необходимое противъ нея оружіе, а онъ негодовалъ на нее, злился и ревновалъ. Впрочемъ, это была, конечно, не настоящая ревность, а исключительно одно самолюбіе, которое и всегда-то составляетъ чуть ли не девять десятыхъ самой даже законной ревности.
