355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Всеволод Каринберг » Матрица или триады Белого Лотоса » Текст книги (страница 26)
Матрица или триады Белого Лотоса
  • Текст добавлен: 9 октября 2016, 16:08

Текст книги "Матрица или триады Белого Лотоса"


Автор книги: Всеволод Каринберг


Жанр:

   

Триллеры


сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 26 страниц)

Событие приобретает материальную форму, становится вектором направления мироздания. Не объяснимо, Матрица умеет считать числа, но не имеет законченной формулы события, – оно задает только цель. Матрица содержит свершившееся и несвершившееся, как внутреннее напряжение Прошлого-Будущего, в котором нет направления времени! И если прошлое в матрице осознает будущее, то и будущее, в свою очередь, задает цели для прошлого, – Матрица реальна, и мы все принадлежим ей. Если Матрицы не существовало бы, то и ничего не могло бы свершиться, ничего материально, не было бы ни времени, ни сознания, – НеБылобыНичего.

Асфальт социума кончился, а дальше...идет гравийка, и в темноте по ней шагаешь, спотыкаясь, – чудесами и кровью отмечен этот путь.

Сверху по широким ступеням отеля «Шератон» к пальмам спускалась девочка лет двенадцати, одетая в легкую кофточку без воротничка, укороченные рукава с длинными свисающими кружевными манжетами открывали локти. Тонкая талия без ремешка, и укороченные до голеней просторные светлые штаны-бананы, а на ладышках браслеты в виде жемчужных нитей. Она сказала мне о чем-то по-испански:

– Tiene un hermano?

– Я не понимаю по-испански, – ответил я по-русски.

– Have you got any brother? У тебя есть брат? – спросила она по-английски.

Я смотрел на юное создание, остановившееся на ступеньке, черные волосы туго заплетены в две тяжелые косички, спускающиеся к вискам, челка над бровями и голубые глаза, в этом что-то было необычное, не могла она быть американкой.

– Нет у меня брата?

– Это правда? – Недоверчиво она смотрит большими глазами, подойдя вплотную.

Нас отделяет только одна ступенька, головка ее на уровне моего плеча, на открытой чуть смуглой шее серебряный медальон на черном шнурке в виде прыгающего дельфина с большой черной жемчужиной.

– А как тебя звать?

– Артур.

– Артуро..? – С неподдельным интересом она повторила.

– Можно и так.

– А меня Реин? А у тебя нет брата?

– Нет. И в России нет.

– А ты давно здесь, в отеле? – Она пододвинулась ближе, взяла меня за руку, не хочет, чтобы я ушел.

– Скоро будет неделя.

Да, явно я вчера вошел не в тот лифт отеля.

Она была слишком юной, чтобы бояться мужчин, или лебезить перед ними. Социальный статус "теткам" дают солидные мужчины, а девочки низводят взрослых мужчин до своего невинного возраста. Я не люблю детей, с их возрастными мутациями, смутным эго, разве когда они останавливаются на время в своем развитии с пяти до шести лет, – они милы и любопытны, или как такие – с двенадцати до тринадцати, – еще не ушли в рост и тело еще не пухнет, словно тесто в квашне, и гормоны еще не разогнали осмысленность во взгляде. От открытого бассейна за пальмовой лужайкой послышался голос:

– Ка-ансуэла!

– Это меня, – сказала Реин, уходя, и добавила, оглянувшись. – Еще увидимся.

В ее поведении с незнакомцем не было ничего неестественного, разве стал бы я разговаривать с ненормальной. С какой неподдельной чувствительностью она разговаривала со мной, словно знала давно, что я уже прожил жизнь, и что видел девочку ее возраста, и знала, что я ничем не могу навредить ее жизни – это проницательность близнецов-антиподов. Снисходительно относится она как к мужчинам, так и к женщинам, позволяя себе отвлечься, словно читая выдуманную историю виртуальной писательницы, – самой же ей незачем пока обманывать себя и других, обливаясь слезами над выдумкой чужою.

Живая-живая девочка! Она мудра, как легко подчинила меня себе. Реальная девочка смотрит на мир, без самолюбования и ущербной рефлексии. В этом – ее правда.

Когда я встретил Рейн Кансуэлу Форест, окружающее как-то отодвинулось само по себе на задний план восприятия, я уже не думал о прожитых на Островах днях, и сколько их осталось до отъезда.

На утро в дверь постучали, я получил от девочки приглашение с символикой Гавайского Королевского Отеля на морскую прогулку на катер, принесла ее суровая дама в глухом платье, испанка, как она узнала, где я живу?

Катер оказался большой морской яхтой, с обтекаемым корпусом и закрытым обтекаемым мостиком, возвышавшейся на внешнем рейде среди мачт прогулочных судов. Пройдя шлагбаум, на причалы, на обширную стоянку машин с разбитым асфальтом, я показал карточку крепкому парню с длинными светлыми волосами, вальяжно сидевшему под деревянным шезлонгом, тот как-то сразу подтянулся, поднявшись с сиденья, посмотрев на меня, указал на последнюю линию причалов, где возвышалось судно.

На корме яхты уже собрались немногочисленные гости, выделяющиеся яркой одеждой. У трапа в пестрой гавайской рубашке с голубыми крупными цветами и короткими рукавами, высокий, атлетически сложенный полинезиец, несколько пухловатый и с глазами, словно перевернутыми вниз, молча, открытой толстой ладонью указал на трап. Гуляя ночью по Вайкики, в конце осевого проспекта я его встречал в береговом клубе "Star beach boys", правда тогда на нем была черная футболка с короткими рукавами и синие, с белыми цветами по лампасами, длинные трусы-бермуды, – он известный серфингист, говорят, королевского рода.

На борту две высокие девушки-гавайки с длинными, слегка вьющимися каштановыми волосами приветливо встретили меня, погрузив на шею душистую цветочную гирлянду, и одна из них провела меня к гостям на корму, где представила хозяину яхты.

Я сразу понял, что это отец Рейн, по его стройной и крепко сбитой фигуре, и надменному лицу, как показалось, моего возраста аристократу, из тех, кто был "кабальеро", потомком главарей хунты, владельцем тысяч акров земли в независимой, до присоединения к Штатам, Калифорнии. Он небольшого роста и явно испанского типа. Длинные черные волосы, тщательно причесанные и туго затянутые на затылке в хвост, оттеняли слегка смуглое тонкое лицо – он пожал мне руку сухой крепкой ладонью и ...оставил одного.

На корме находился высокий седой, тщательно сделанный американец с аккуратно постриженными по верхней губе сивыми усами, с полным ртом идеальных белых зубов. На пальце у него сидит большой перстень с крупным бриллиантом. Двое молодых людей в легкомысленных одеждах, также тщательно коротко постриженных и причесанных, что еще больше придавало им вид нарочито отдыхающих, явно увивались вокруг него. Мне показалось, что лицо пожилого мне знакомо по телевизионным новостям CNN. Рядом с ним молодящаяся дама с идеальной по американским стандартам фигуркой. Ее-то я точно где-то видел, позднее понял, – это была Джейн Фонда, актриса из фильма "Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?". Все заняты были респектабельным мужчиной, все крутилось в свете его внимания.

Я отошел к борту со стороны моря, утренний бриз подтверждал мне, что все происходит в действительности, и день после вчерашнего вечернего дождя должен быть удачным. Быстро поднявшееся солнце било прямо в дугу пляжа Вайкики, застроенного высокими белыми отелями, открытыми в сторону Океана, создавая что-то романтическое, розово-белое. Среди пальм по бетонным дорожкам бегали маленькие немногочисленные в ранний час фигурки спортсменов, а на пустынной полосе пляжа работали машины типа пылесосов, взрыхляя, перетрясывая и очищая утрамбованный многочисленными отдыхающими песок, после них оставалась тщательно подметенная и уложенная полоса, а перед ними в прибойной полосе двигались, синхронно взмахивая металлоискателями, как косами на белом поле, кладоискатели-любители. В конце залива возвышалась скошенная трапеция Алмазной горы.

Появилась на палубе Кансуэла с распущенными вороными по плечам однотонного светлого топика, волнистыми на концах волосами, скользящими по уже наметившейся груди, что придавало ей детское очарование, подошла, взяла меня за руку, локтем оперлась на леера, из-под челки смотрит на меня снизу, глаза довольные и спокойные. Заработали мощные двигатели, палуба словно покрылась мелкой сдержанной дрожью, и яхта легко отчалила в сторону океанской волны, отворачивая от берега и быстро набирая скорость.

Ушли мы по траверсу за мыс Леахи, оконечности Алмазной горы, названной так в силу ошибки, и потому бывшей – табу, там попали в сильное канальное течение между О-Аху и островом Молокайи, волна под бортом из изумрудной, тропической, стала сурово-лазурной, алеутской, бездонной.

Яхта сбросила ход. На палубу выкатили крепкие матросы по числу гостей, все получили в руки тяжелые морские спиннинги и кожаные широкие ремни с креплениями для них, удочки ушли за борт, и каждый остался один, наедине с молчаливыми помощниками за спиной. Я возился долго, приказав лохматому аборигену-матросу сменить насадку, где болтался мертвый кальмар. Что мы ловим, я не знал, но по опыту рыбалки в Японском море лосося-серебрянки "на дорожку", долго выбирал механическую блесну. Подцепил на стальной крученый поводок длинную и узкую, тяжелую, слегка изогнутую противно по концам, с одной стороны золотистую, с другой, зеркально-белую полосу железа с жуткими по величине крюками.

Монотонно убегала за кормой дорожка с шестью кручеными тросиками лески, тянущейся от бортов.

Свечей в небо вдали ударил голубой тихоокеанский марлин, таинственный океанский странник, редкая теперь рыба даже для Гавайского архипелага. Спасибо американцу Хемингуэю, и его мужеству, – я не посмел выбросить за борт на виду у всех невыносимо тяжелый, рвущийся из рук спиннинг, даже грубо обхвативший меня сзади туземец, мгновенно вспотевший, тяжело дышал над моим ухом, – о, вы, "римские патриции" и их "верные рабы". "Моя" девочка в восторге кричала где-то за спиной.

И тут она спросила: расскажи – да расскажи, о жизни в России. А я почему-то начал рассказывать про девочку из санатория. Как крупные капли показались, как она моргала тяжелыми черными ресницами, и слезы скатывались непроизвольно из ее глаз на белеющие в сумраке вестибюля щеки. Я ходил вокруг нее, вглядываясь в ее огорченное мокрое лицо, смотрел на губы мокрые приоткрытые обижено, она никого не замечала, слезы капали со щек на глухое темное платье, на узкие белые большие атласные крылья воротничка и на стол приемной – пришла телеграмма о ее возвращении на Камчатку. Карина вдруг заметила меня, мечущегося вокруг нее, головка опустилась, туго завязанные косички упали перед лицом на грудь, глаза под челкой смотрели с такой мольбой, словно она просила о чем-то меня, – она заплакала навзрыд, отвернулась и убежала вверх по парадной лестнице. Я стоял, не понимая, что моя первая любовь в последний раз прикоснулась живой душей к моей девственной душе. Через несколько дней и меня увезли из санатория. Она снилась мне потом еще лет пять, я влюблялся в других девочек, но мне нравилось в них только то, что связывало их в поведении с той, ушедшей навсегда, и чем больше я понимал предназначение свое и их, тем острее боль той, первой любви, входила в меня.

И теперь, дождь медленный и тяжелый вызывает во мне воспоминания о старинном парке, спускающемся под пологом массивных деревьев к морю, и как мы убежали утром через дорогу на ту, солнечную сторону, где Ботанический сад, пролезли сквозь металлические прутья ограды, и где, взявшись за руки, мы бродили по посыпанным песком дорожкам, среди цветущих клумб счастливые.

Реин молча слушала мою речь на плохом английском, приспособленном больше к переводу специальных научных текстов, чем словам нежности и любви, тем более, она улавливала печаль и боль повествования, и что оно непостижимым образом связано как-то с ней самой. Неожиданно она порывисто обхватила мою шею руками и поцеловала в губы, да так страстно, что у меня в груди зашлось и потемнело в глазах. Когда я очнулся, она убегала по светлым плитам вверх, и ее миниатюрные ножки с жемчужными браслетами на тонких лодыжках выстукивали по лестнице музыку полинезийских барабанов, обтянутых акульей кожей.

Лужайка, затененная листьями высоких пальм, поднимающихся к балконам отеля, сверкала свежей травой, недавно политой водой, а под широким бетонным карнизом, в золотой клетке, символ "Шератона", большой красочный моногамный ара, беззубый вечный старичок, расправлял яркие зеленые крылья и что-то трескуче говорил вслед убежавшей девочке. Я подошел к клетке и посмотрел в умный глаз птицы, не торопясь, поднялся в сверкающий высокий холл, и в лифте к себе наверх.

Проспал ночь без сновидений, проснулся легко и сразу, словно и не ложился, потянулся в постели сладко, сразу начав новый день. Сегодня самолет вернет меня назад в Штаты, а там из Сиэтла в Москву, на противоположную сторону Земли. Я не верю в единственную и внезапную любовь.

После экспедиции на Сихотэ-Алинь, копаясь в генеральном каталоге, закрытом для публики, Хабаровской научно-технической библиотеки в поисках сведений из биографии Арсеньева, я нашел фамилию Карины, ее прадед был военным генерал-губернатором Уссурийского края, боевой офицер, переведенный с Кавказа, где женился на лезгинке. А на сколько я знал, ее отец – ведущий специалист Промстройбанка в старинном Елизово на Камчатке.

Кто решил, что мир – это "бесконечная череда соединяющихся между собой островков пространства...?" Может, мир един в своих проявлениях и в пространстве и во времени? Не разматывается, как нить Парки, а проявляется как кристалл, растущий по всем граням сразу. А прошлое, – где оно? Во времени, в свершившимся...? Но ведь и будущее разворачивается не в пространстве..., а в будущем проекте мира....

Вместо послесловия - Моралитет

Литература перестала отражать реальность, а значит и действительность человека, действительность от слова – действие. Надо уйти от описаний физиологических отправлений человека, от иррационального сумеречного эго, вернуться в те рамки, в которых каждый человек понимает другого и себя, т.е. к этике.

Западная цивилизация пришла к мысли о конце гуманистической концепции, человек ничего уже не может изменить, он потерял свою судьбу, – уже не человек обладает душой, но вещи, призванные служить человеку.

Если капитализм сводит человека к прагматическому проекту, а в идеологии, – к буржуазному романтизму в лице адептов постмодернизма, игнорируя глубину культурного и исторического сопротивления человека бесчеловечному миру, то и получит самые чудовищные акты насилия, типа 11 сентября в Нью-Йорке. Концепция единого "американского" мира во времена глобального оружия приведет к тотальной войне всех против всех.

Современный постмодернизм в культуре возник как провозвестник окончательной "победы над ханжеской моралью буржуазного общества", снятие в агрессивной форме ограничений "либидо", безусловное подчинение внутренних порывов "духа", а на самом деле подсознательного этой "свободе". Но свободы в Социуме не существует, поэтому этот порыв абсурден! Так же, как слепо "либидо" человека, не имеющее ограничений морали. Слепое стремление к наслаждению ведет только к увеличению противоречий между материальной и идеальной составляющей в человеке, т.е. к увеличению страданий в реальном психическом мире, из которого нет выхода, разве только в смерти.

Цель жизни – смерть? Потому, что жизнь – конечна? А дух человека – слаб? А может, надо видеть перед собой этическую цель, которая и есть сущность человека. Ведь каждый знает, что для него зло и что добро. А выбрать, жить или не жить, – это уже выбор вашего собственного духа. Если нет волевой ценностной ориентации на дух, то какой смысл жить?

Мир нам дан в образах и ощущениях, а мы рвемся за грань существования, из бытия в небытие – зачем? За каким рожном, за Идеалом? Прочь от реального существования? Свою немощь в этом мире скрываем погоней за Истиной? За математической правильностью устройства общества, за оседланием своей Судьбы. Принимаем за существование символы, фантомы изменяющегося непрерывно мира. Мы хотим жить не так, как существуем. Нам кажется, что для этого нужно пройти долгий путь страдания. Зачем? Ведь мы существуем, осуществляемся уже. А для чего – это уже не "мы" и вопрос не к "нам", и незачем выходить за рамки бытия, – небытие от нас не зависит. Радуйтесь, что пришли в мир, чтобы осуществиться, не создавая из него Ад.

В этом подлунном мире переделать окружающее невозможно, можно только перетрясти, отцентрифугировать по фракциям, понять, что нужно тебе самому в мире, и что бы ты хотел видеть вокруг себя. Война внутри Социума не прекращалась никогда – больно интересы разные. Почему настоящее отвратительно, не потому ли что общество богатых создает ад для окружающих людей? Они хотят только примирения со своими детьми. Управляющие классы не заботит понятие "добра". Это они человеческую этику превратили в религию, сколько крови еще прольет эта фальшивая идеология.

Господа нуждаются в национальности, ради чего будут рабы убивать и погибать за их интересы. Разве в величайших империях, Римской, Советской, Американской существовал "наций", были только римляне и варвары, советские и антисоветчики, американцы с вариациями: "афро", "итало", "латино" и т.д. и третий мир. За "Родину" видишь в СССР на каждом шагу на братских могилах, "for Patria" – вариациями по всей Европе, как будут выглядеть памятники в Ингушетии и Осетии, или в Сербии и Хорватии. Нет бы, написать – "за землю", "за хорошую жизнь", "за нефть", "за новых рабов" и т.д.

А в современном мире у плутократии, с ее идеями глобализации, совсем нет национального лица, кроме как у "мидла", среднего класса господ, удобно управляемого за "три корочки хлеба" и безопасное стойло в государственном хлеву. Их Бог – бог денег.

В двадцатом веке Америка показала Японии, что в войне, как в окончательном решении национальных приоритетов, нет лицемерия и ханжества, что присутствуют в мирной жизни, традиционная воинская доблесть, кодексы чести испарились в пространстве ядерных взрывов. Человечество полетело в Ничто.

А в двадцать первом, государственный терроризм перерос в маргинальный терроризм, который использует смерть людей для глобального ужаса, не различающего нации и религии.

Добро и зло существуют только в причинно-следственном мире человека. Выходя за рамки социума, очеловеченной вселенной, которая всегда ложна, – человек несравним по своей жизни с вечностью, – мы уходим от этих понятий. Подчиненность психическим комплексам в Социуме возникает, когда воля человека вливается в круг чуждых индивидууму интересов. Человек Социума, в силу социальных причин, не желает иметь собственной воли, ему так удобнее и безопаснее существовать.

Человек – социальное животное, останется животным, пока внутренне не станет свободным. Поэтому самостоятельные личности всегда противостояли Социуму, с его ложью и иерархией, ограничивающей своей властью свободу быть независимыми, творчески свободными. Противостояние и порывание всяких связей с организованным обществом, благотворно влияет только на сильные волевые личности. Свободный человек поднимается до высот духовной жизни, т.е. до полноценной жизни. Заметьте, не насилие над другими, а спокойный и ясный критический взгляд над стаей людей. Не безудержное потакание своему "либидо". Все, кто пропагандируют иерархию людей, – не являются духовными личностями, а действуют в своекорыстных интересах, их истинной целью является попытка занять на этой лестнице выгодное, лидирующее положение. Отсюда и ор по поводу блага авторитарности. У свободного человека нет авторитетов, он ушел из-под власти авторитарного мышления, он живет в согласии с миром и с самим собой. Поэтому нет и мнений, он не навязывает другим свое представление о правильности выбора в жизни. В этом и есть этика свободного человека.

Если нет целостного этического мировоззрения, то нет и действительности мира, ни в жизни, ни в произведениях, – каждый несет свое будущее в себе.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю