Текст книги "Матрица или триады Белого Лотоса"

Автор книги: Всеволод Каринберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 26 страниц)

Я три безлунных ночи в сопках на дальнем солонце просидел на дереве, боясь пошевелиться, с ружьем наперевес и китайским фонариком в другой руке, слушая гуканье уссурийского филина и ночной треск кустов вокруг, ждал "пантача". Самец первой пропустил к куску каменной соли, вбитой в старый пень, самку и годовалого сайка. Что ж, олени половозрелы уже в три года, а "саек" – это тоже качественного мяса.

9 ИЮНЯ.

Беда не приходит одна.

На пасеке появились неизвестно как просочившиеся Шмаровоз и Золоторев, я был в доме, когда они вошли. Они приехали забрать с пасеки "ненужное" оборудование, за домом лежали металлические фермы, оставшиеся от Бурковского, "кремлевский мечтатель" собирался что-то строить. Я сказал, что ничего им не отдам, и попросил удалиться с пасеки, не мешать работать. Золоторев с наглой уголовной интонацией сказал: "Пойдем выйдем". Вышли за веранду, Золоторев было, начав разговор с того, что "с тобой будет, как с Бурковским", и "найдут тебя в лесу под корчами", вытащил нож и кинулся на меня. Я поймал его за руку, отвел удар, пропустив мимо, и сделав шаг ему за спину, аккуратно взял за талию, развернувшись на пяточке на полный оборот, придав нашей композиции достаточное ускорение, как учили в технике вольной борьбы, пустил его лицом в стену веранды. Раздался грохот, Золоторев ударился смачно в деревянные брусья, разбив в кровь лицо. С веранды выскочил испуганный Шмаровоз, ветврач, он же по совместительству парторг пчелосовхоза. "Я ничего не видел, я ничего не слышал!", – завопил он на весь лес. Я, перешагнув через лежащего наркомана, высвободив из его руки нож, засунул лезвие между камнями фундамента веранды, и ногой сломал его. "Пошли вон!", – сказал обоим.

Говорят, месяц Золоторев не появлялся в гаражах совхоза, у него страшно опухло лицо и губы, а глаза заплыли двумя сиреневыми блинами, как у "Вия".

22 ИЮНЯ.

Когда они носились по улице деревни на мопеде, обгоняя пыльный шлейф, он – выглядел гордым, она – в коротенькой юбочке, обняв его за талию, с пышным развевающимся жабо длинных волос, весело визжала позади. Подружка Степы из Тихоокеанского, и при том еще, дочка морского офицера высокого ранга. Есть маленькие девочки с ровненькими белыми зубками, готовые вцепиться ими вам в руку, если вы понравились им – одна такая холеная и беззаботная и досталась златокудрому Степе.

Степа ее нашел в бараках летнего трудового лагеря школьников, направленных на прополку свеклы на полях совхоза Центральный. Степа отвадил от нее приезжих пацанов на ночных танцах в лагере. Мопед свой он разбил совершенно о придорожный столб, да еще умудрился сломать ногу до бедра. Не выдержав амбулаторного лежания, он удрал с подругой на пасеку.

С ногой, закованной в гипс, подставив лестницу, он лезет на чердак омшаника, а она, как хвостик, за ним, заминая синее трико, безобразящее хорошенькую попку. Они, провозившись полночи под открытым чердаком на сеновале, в темноте спустились и пришли в дом, комары не давали жизни. Лето – это не весна или осень в тайге!

Никогда не думал, что девочка, с распущенными волосами окажется так неуместна в грубых декорациях таежной пасеки. Она, словно сошедшая с изысканных японских средневековых гравюр, изображающих юных девиц с "сямисэнами" в руках среди цветущих деревьев сакуры в тонких интерьерах обратной перспективы, – на пасеке, где нет воды, еды, а лес наполнен комарами и клубами злющей мошки.

"У них – любовь", – определил сразу Дуглас, пришедший из лагеря "бичей", засуетился, и тут же взял шефство над детьми. Степа приковылял на гипсовой ноге, закованной от пяточки до бедра, мужественно опираясь всю дорогу на верную подругу, – "мужику" не к лицу безобразный костыль. Из деревни они пришли с маленьким рюкзачком, в котором лежал обычный набор таежника: кусок сала, две головки лука, и буханка хлеба, – и они хотели остаться жить на пасеке все лето!

Здесь, и взрослая Марина была бы неуместна, как пышный павлин на замусоренном деревенском дворе, или телевизионные юмористы-дурашки в гарнизонной казарме.

Но появление юных любовников разрешило мои трудности, нужно было в город, а мыть за них посуду, ходить за водой и валежником, готовить на плите пищу, стирать измятые простыни – не хотелось. "Только не спите в моей постели", – напутствовал их.

Когда вернулся из Владивостока через четыре дня, детей на пасеке не было.

6 ИЮЛЯ.

Зацвела липа. У меня 143 пчелосемьи, из них – 63 двухкорпусных, пчелоотводки майские должны были быть оприходованы до 1 июля, и я должен был получить за них деньги, но Шрамковым это не было сделано.

10 ИЮЛЯ.

Приехал ветврач Шмаровоз с какими то мрачными мужиками на машине совхоза Центральное. Он держится за их спинами, и сказал, что у администрации недоверие ко мне и мой мед будут качать "своими" людьми. Я, якобы не справлюсь с 8 парнями из деревни, все лето проторчавшими на моей пасеке! Водитель, прошедший вместе с ними до навеса, достал папиросу из кармана и, закурив, отвернулся, словно все происходящее его не волнует. Это бывший пчеловод Серега, 3 года назад работавший на этой пасеке, отсидевший за "убийство по неосторожности" бывшего бригадира пчелосовхоза, два выстрела из дробовика в грудь! Он привез Шапошникова и трех малолетних пацанов, что жили на личной пасеки Баранова, один из них длинный двенадцатилетний сын Шапошникова. Шапошников прошелся по пасеке, и они, не обращая на меня внимания, составили акт, что нужно качать мед.

Я отказался качать напрыск, сказав им, что 11 июля должны прибыть мои люди на откачку меда, официально оформленные мной, еще по совету Дугласа, на что Шмаровоз, после ухода Шапошникова на свою пасеку заявил, – что я уволен, и он с мужиками будет качать сам. Шмаровоз увез Шапошникова на его пасеку, а пацанов оставил со мной.

Через 2 часа Шмаровоз опять приехал и объявил, что будет откачивать сам, т.к. я уволен "по собственному желанию" по моему заявлению от 9 июля и отстраняюсь от работы на пасеке. Я закрыл омшаник с инструментами на ключ, и пошел следом за ушедшей машиной ветврача.

Проходя мимо шофера, я услышал его тихие слова: "Закрой пасеку на ключ", и ответил – "Уже закрыл".

А на дороге к моей пасеки встретился "ждущий" событий и.о. Шрамков с Барановым и Ковалевым. Машины стояли рядом, и Шрамков заявил, что меня уже нет, и он везет Баранова для передачи ему моей пасеки, на что я ему ответил, что пусть только попробует сорвать замки. Ушел в Центральное за "своими" пацанами. Баржик, Степа, и Есаул обещали прийти, но не пришли.

11 ИЮЛЯ.

С утра шел затяжной дождь, приехали Шмаровоз, Баранов и Ковалев. Они привезли с собой бабу, председателя сельсовета Центрального с мужем, и при свидетелях потребовали, чтобы я передал пасеку Баранову, на что я ответил, что без приказа об увольнении, я этого не сделаю.

Я сидел в доме перед окном, с видом на пасеку. За пеленой дождя в беседке они ждали Шрамкова, работать они мне не мешали, в дом не лезли.

Злость, как змея обвившая душу, давила на грудь. Рядом со столом стояло ружье, а я выковыривал из гильз пыжи, ссыпал в миску дробь, добавлял пороху, и забивал в патроны жакан. Я тоже ждал Шрамкова, но тот не приехал.

12 ИЮЛЯ.

Воскресенье. Приехал Шрамков, бухгалтер Клупко, Баранов, Ковалев. Шрамков при мне написал приказ о моем увольнении по 33 статье, на это я сказал, что нет согласия профкома. Шрамков снова не рискнул срывать замки, написал акт, запрещающий мне качать мед, пересчитал всё на пасеке, и они уехали.

В Центральном я зашел в местный сельсовет, мне нужен был телефон для межрайонного разговора. В коридоре встретил женщину, председателя сельсовета Центрального, что приезжала на пасеку. Она, виновато улыбаясь, сказала, что не знала, для чего ее привозили на мою пасеку, и предоставила телефон и номер прокурора района.

13 ИЮЛЯ.

Понедельник. День был ясный, с утра солнце блестит на росе. Появился от шлагбаума сынок Шапошникова, подошел к крыльцу. "Отец просил отдать ему его ружье". Я вынес дробовик. "А где он сам?". "У себя на пасеке", – соврал, не моргнув глазом пацан. "Сейчас проверим", – и я дважды выстрелил с крыльца. Дальние кусты на краю пасеки зашевелились, и показалась прихрамывающая фигура Шапошникова. Я с крыльца бросил на землю ружье и ушел в дом, закрыв за собой дверь.

Через час на пасеке появилась совхозная "шобла".

Шрамков привез Пастухова, члена комитета профсоюза Копыцина, кассира Москвину, и опять Шмаровоза, Баранова, Ковалева, с приказом N37 об увольнении меня по 33 статье, 3п., как не справившегося со своими обязанностями.

Пасеку Шрамков передал Баранову А.Д., бывшему уволенному по несоответствию директору пчелосовхоза, и механику совхоза Ковалеву, по требованию администрации, так удобнее – их "частные" пасеки оказались случайно в 2 км от совхозной...".

За свой двухгодичный сезон, за труд я не получаю ничего, отводки мои были оприходованы на принявшего пасеку Баранова, мед 2,1 тонны откачали без меня. По долине вышло: с бывшей пасеки Грязнова Баранов откачал всего 6 емкостей, Шапошников со своей – 14 емкостей, а с моей было откачано 30 емкостей.

С весны сделали "своих" пчел бухгалтер Клупко, чья личные "пчелы" в Широком стоят с 40 ульями Шрамкова, а в Смаличах рядом с пасекой Грязнова сделал свою пасеку лысый парторг Шмаровоз. "Я тебя голым в Африку пущу", – сказал мне уверенный в себе Шрамков.

14 ИЮЛЯ.

Они хотят навесить на меня 12 кг вощины, якобы числившейся за Бурковским. По документации и акту числилось 28 кг, 1700 рамок после осенней ревизии числилось, столько же рамок количеством, а с Бурковского в ноябре были списаны 12 кг вощины. На 12 кг вощины сделали 174 новых рамок(?) и приписали к осенней ревизии, и у меня по бумагам получилось 174 новых рамки, что числились за Бурковским на эту сумму.

Дурни, зря они допускают меня к документации! Я не такой "Ваня", как они думают.

15 ИЮЛЯ.

Уже неделю от меня скрывается спецкор "Правды" Брательников, его офис в редакции "Приморского Комсомольца". Но старушка на вахте, у которой я просидел полчаса, вытирая пот со лба, выслушала мой монолог, и дала адрес корреспондента.

Поднявшись по линии фуникулера, я из центра сразу попал в респектабельный район Владивостока, где в пятиэтажном доме сталинской постройки нашел квартиру Брательникова. На этаже с высокой лестничной клеткой открыла массивную дверь юная дочь Брательникова, с мечтательными грустными глазами, трудно жить без матери, исчезнувшей из ее детства навсегда где-то в Хабаровском крае. "Папы нет, на работе". "Передай ему мои материалы", – сунул ей в руки запечатанный конверт, который в Центральном дала мне добросердная почтальонша.

И Брательников не поможет. Мне же, важно, чтобы это не было "по ту сторону Луны".

17 ИЮЛЯ.

Пасеку "они" вывезли сразу после откачки всего меда. "Мои" пацаны помогали "им". Говорят, накачали 30 бидонов.

Пацаны не могут утихомириться на полу, курят и фантазируют по поводу "доморощенной" мафии района, им все интересно, но как новая игра!

Мазур в районе поселился недавно, построив дом в Новороссии на берегу реки рядом с районной амбулаторией, как раз напротив отворота на хутор, где живет замкнуто Бушмелев.

Дубина, главный браконьер района, у него нашли менты карабин, его сдала жена после смерти внучки, умершей от лейкоза. А старого бригадира убил Дубина, "стрелок мафии" из этого карабина, а не Серега.

И мне пришла в голову хорошая идея, я вслух проанализировал их болтовню, и сказал: "Смаль ушел с показательной пасеки, потому, что понимал, – лучше самому уйти, чем быть убитым. А следующим будет Грязнов, для того ему и отдали эту пасеку". Пацаны притихли, я вскоре уснул, а они еще долго шепотом обсуждали поразившую их мысль.

Через неделю мое безнадежное дело с судом по поводу незаконного увольнения сдвинулось с мертвой точки и приобрело головокружительный размах. Шрамков привез на пасеку в Смаличи новые ульи, но оприходовав на Грязнова, забрал их. Грязнов не стал спорить с и.о. директором и отправился к "своим" ментам, те отобрали права у Шрамкова, и надавили на шофера машины, Зайцева, – тот показал, куда завез ульи.

Грязнов поехал с краевыми оперативниками ОБХСС на дачу к начальнику районного Потребсоюза, а там уже стоят новые ульи, и жужжат новые пчелки. Начальник указал на Шрамкова, и теперь тот под следствием, а мое дело решили быстрее закончить.

20 июля.

В городе зашел к Олейнику, он живет в новом доме в шикарной квартире на пол-этажа, рядом с Колхозной площадью.

Олейник говорит, что в Находке стоит судно под погрузку, не подчиняющееся властям порта. Азиаты вывозят на нем дорогой таежный товар, здесь и дикоросы и папоротник, вяленые органы и шкуры редких зверей, экзотические морепродукты – все, что традиционно для восточной медицины и кулинарии. Если азиаты не могут обойтись без "сушеной лягушачьей лапки", они готовы платить любые деньги за поддержание культурной традиции, и это большой бизнес.

Левый мед они принимают за 10 долларов. Вокруг этого судна повязаны большие люди и организации Владивостока.

Если китайцев и корейцев выселяли несколько раз из края, то их промыслы уничтожить невозможно, где есть такой постоянный спрос на международном рынке, там он будет удовлетворяться чисто-криминальным способом, черпать тайгу будут всегда, пока она есть, и будет устраняться все, что мешает этому бизнесу, а люди – они только расходный материал.

21 ИЮЛЯ.

Этот начальник, обнажив крупные желтые зубы в заинтересованной улыбке, сказал в своем кабинете, что разберется с Барановым, которому он запретил еще два года назад работать в пчелосовхозе. Подсев на стул рядом со мной, и дохнув в лицо несвежим запахом изо рта, он приказал секретарше приготовить два стакана чая, он уезжает в Шкотово.

Длинный путь от Колхозной площади Владивостока до конторы пчелосовхоза "Южный" в Шкотове проделали молча.

Рокленко привез меня на своей машине до самого порога, и, оставив в узком и темном коридоре "ждать", зашел сразу в кабинет директора, где сидел и.о. Шрамков. Громоподобный голос "отца Саваофа" обрушился на уши слышащих. Вызвали перетрусившего Пастухова, бухгалтера Клупко, прошлепавшего сломанными ногами мимо меня, и "набравшего в рот воды" парторга Шмаровоза.

А я смотрю на стенд "Ударников пчелосовхоза", где напротив пасеки N13 стоит фамилия Баранова, и самое большое количество меда по совхозу – 2100кг.

Выйдя через полчаса из кабинета, Рокленко, со злобой, словно на ничего незначащую пчелу, посмотрел на меня, махая перед лицом Шрамкова докладной Пастухова. Шрамков вышел вслед начальнику правильным шагом и с несгибаемою до конца фигурою, словно проглотивший прямую жердь. А Рокленко проходя мимо меня, подтвердил громко, что "этого – надо гнать отсюда по 33 статье". Я засмеялся в спину "борову", и ушел из конторы.

До 21 июля докладной за подписью Пастухова не было, и только с 21 июля Пастухов, профорг подтвердил Рокленко, что я был пьян 9 мая, – и эта нестыковка сыграла главную роль в "советском" правосудии!

24 ИЮЛЯ.

Паша под следствием за воровство, уличен Грязновым. Паша платит 1000 рублей за свои права, отобранные милицией. Он – вор, продолжает исполнять обязанности директора.

В стареньком двухэтажном здании Районного суда в Большом Камне, приехавшие на суд бухгалтер Клупко и Паша здороваются за руку с бородатым прокурором, озабоченным своей незаменимостью, он же гособвинитель. Они в упор не замечают меня, такого большого, сидящего на скамейке у стены тесного коридорчика суда со старушками по бытовым делам. Где-то, за их спинами маячат фигуры свидетелей Шмаровоза и Золоторева с белесыми глазами.

25 ИЮЛЯ.

Почему-то нет ненависти к Шрамкову. Потому, что нет надо мной теперь его власти, а остались от его образа только пустые слова, и напыщенное выражение лица – "гусака".

Ветер в лицо...

Часть N5

Тайна «волшебных» зеркал или Матрица

В Санкт-Петербурге на кафедре востоковедения АН хранятся полевые отчеты Пржевальского о посещении им Уссурийского края и список переданных им материалов для Русского музея, в их числе и коллекция китайских бронзовых зеркал.

На китайских картинах, изображающих небожителей, путешествующих по облакам и вершинам мифических гор, часто видишь в руках их "волшебные" зеркала.

"Волшебные зеркала" уже существовали в V веке, но книга "История древних зеркал", в которой описывался способ их изготовления, в VIII веке была утрачена.

Выпуклая отражающая сторона отлита из светлой бронзы, отполированной до блеска и покрытой ртутной амальгамой. При разном освещении, если держать зеркало в руке, оно ничем не отличается от обычного. Однако под яркими солнечными лучами через его отражающую поверхность можно "смотреть насквозь" и видеть узоры и иероглифы на оборотной стороне. Каким-то таинственным образом массивная бронза становится прозрачной. Шень Гуа в книге "Раздумья об озере снов" в 1086 году писал: "Есть "зеркала, пропускающие свет", на задней стороне которых нанесено около двадцати старинных иероглифов, не поддающихся расшифровки, они "проступают" на лицевой стороне и отражаются на стене дома, где их можно отчетливо видеть. Все они схожи между собой, все очень древние, и все пропускают свет".

Зеркала привлекли внимание ученых в Европе еще в 1832 году. Цепь случайных событий в жизни английского ученого из научно-исследовательского института в Кембридже Джозефа Нидема, автора книги "Наука и цивилизация в Китае", биохимика, познакомила его с китайской студенткой Лу из Нанкина, отец которой передал ей свои удивительно глубокие познания по истории китайской науки. В 1942 году Нидема направили в качестве советника по науке в посольство Великобритании в Чунцине, древней столице Южного Китая, где он изучал китайский язык и собрал огромное количество бесценных древних китайских научных трудов.

В период между мировыми войнами назрел кризис в науке и научном мышлении, что привело к созданию квантовой физики, а потом и квантовой теории поля. Немцы изучали пространственно-энергетические поля, ведущие себя странно вблизи так называемых "волшебных" зеркал. Но сведений об этих исследованиях не сохранилось.

Уильям Л. Брег в 1932 году в ходе экспериментов посчитал, что узоры становятся видимыми благодаря эффекту, производимому увеличением изображения, что стало первым шагом к изучению мельчайшей структуры металлических поверхностей, а в дальнейшем созданию электронного микроскопа, способного работать на субатомном уровне. Дальнейшие исследования были засекречены.

Японцы рвались в Китай в те районы, где велись интенсивные раскопки древних столиц в Лояне и Маньджурии. А в период оккупации Уссурийского края японцы, кроме вывоза леса и полезных ископаемых, искали в тайге следы исчезнувшего племени Бохайцев, ушедших из Золотой долины, Сучана, через Сихотэ-Алинь на бухту Ольга, где, погрузившись на плоты с женщинами, детьми и лошадьми, отплыли в Японское море. В записках военного топографа и этнографа Арсеньева, это событие трактуется, как легенда о войне князя города Нингуты Чин-Ятай-цзы с царем Сучана Куань-Юном.

Только после русско-японской войны в 1905 году в экспедициях от Никольск-Уссурийска, долины Цимухэ и Сучана, верховьев рек Даубихэ и Улахэ, на Сихотэ-Алинь и на китайский городок Ши-мин, он же порт Ольга, на бухты Тадуши, Тетюхе и Пластун, Арсеньев интенсивно раскапывал многочисленные городища. Его поразила масштабность ушедшей цивилизации, правильные города, дороги в тайге на плато Дадяньшань.

Знакомство с ботаником академиком Комаровым, обнаружившим поразительную систему в распределении редких растений в Уссурийском крае, границы Тибето-Маньджурской флоры совпадали с границами ушедшей цивилизации, разнообразие форм родственных растений указывала на долгую культурную их селекцию. В преданиях удэгейцев, которых Арсеньев причислил к "американоидам" доайнского происхождения, рассказывалось даже о горе, вокруг которой жили священные тигры, и о воронах, ручных и разумных. Создавалось впечатление, что это была биолого-культурное государство с высоконаучной цивилизацией.

Пржевальский, офицер Генерального штаба, путешествуя по вновь присоединенным землям Южно-Уссурийского края до китайского городка Ши-мина в бухте Ольга, где искал артефакты, что мелькает в его отчетах. Там ему впервые показали таинственные свойства "волшебных" зеркал. Но в дальнейшем, он направил свое внимание в противоположном от побережья направлении, туда, куда ушли, как ему казалось, основные культурные ценности после разгрома монголами Великой Золотой Империи Чжурдженей, т.е. на Тибет.

Последняя его экспедиция 1886 года от Кяхты на истоки Желтой реки, исследования северной окраины Тибета, и возвращение через Лоб-Нор и Хотан, очень интересовали Наследника Цесаревича, Пржевальский получил даже поздравительную его телеграмму в Караколе, а по возвращении в Петербург был принят Государем Императором и произведен в генерал-майоры.

Весной он уехал в свое Смоленское имение "Слободу" на Духовщине. В начале 1887 года в музее Академии наук прошла выставка его коллекций, которую посетили Государь Император и Государыня Императрица с Августейшими сыновьями. Его Величество долго беседовал с Николаем Михайловичем, он был озабочен, но остался выставкою очень доволен. Пржевальский уехал в свое имение, где разработал план нового пятого путешествия, который представил в Петербурге совету Императ. Русс. Географ. Общества. По мере подготовки он не чувствовал прежнего увлечения предстоящим походом, и, собираясь в путь 5 августа, "прощаясь с родными, он плакал, что никогда с ним не было". Долго не мог отделаться от грустного, вовсе ему не свойственного, расположения духа. Мрачное настроение Пржевальского рассеялось 10 августа 1888 года в Петергофе у Государя Императора. "Прием был такой милостивый, о каком я не воображал. Меня провожали и напутствовали как родного", – писал он. А 14 октября на краю Тибета он внезапно умирает от случайной болезни. Город Каракол, Семиреченской области указом Государя Императора был переименован в Пржевальск.

Наследник Цесаревич отправился во главе военной миссии в Японию на кораблях эскадры, где встречался с Микадо. В порту Хиросимы его чуть не зарубил самурайским мечом безумец, выскочивший из толпы.

В 1910 году Арсеньев, уже после экспедиции 1906года и раскопок на реке Тадуши и на Арзамасовке около залива Святой Ольги, где он нашел старинные укрепления времен бохайцев, а весь найденный археологический материал отправил в Русский музей, была устроена выставка коллекций, а путешественник был лично представлен Государю Императору НиколаюII. Экспедиция, помимо всего, привезла около 50 образцов горных пород.

"Арсеньеву было приказано убрать с выставки все черепа, кости и все предметы, связанные с культом погребения, так как НиколайII терпеть не мог всяких упоминаний о смерти. Арсеньева предупреждали, что царь большой знаток и любитель археологии...Арсеньев ждал от царя ряда специальных вопросов, однако все вопросы были пусты и банальны, вроде вопросов о времени и о будущем. Только в 1916 году после статьи "Шаманство у сибирских инородцев и их анимистические воззрения на природу", он, вдруг, неожиданно понял, что от него хотел царь. Царю было нужно знать его представление о "судьбе".

В 1918 году в начале осени состоялась его экспедиция на Камчатку. "Настроение его почти всегда было тревожное, подавленное. По-видимому, опасения за разваливающуюся родину, за судьбы близких не покидали его во время экспедиции". 14 сентября спутники его убили трех "рыбачивших" медведей на реке Быстрой. Охота на медведей произвела на Арсеньева большое впечатление. Дневник этого дня он закончил словами: "Воспоминания эти останутся на всю жизнь". "В то время Арсеньев не скрывал своего возмущения по поводу любителей легкой наживы, прибывшим сюда из внутренних областей страны, занимающихся торгашеством и перекупкой, а также возмущается той категорией русских переселенцев, которые в ожидании пособий не желают трудиться и ведут образ жизни, характеризуемый путешественником тремя словами: "Лень, невежество и пьянство".

На обратном пути плавание было спокойное, "если не считать смерч, водоворот и аварию ночью в Сангарском проливе". А 24 ноября он пережил личную трагедию, что стало для него потрясение на всю жизнь. Под Конотопом на хуторе Дубовщина, усадьбе Арсеньевых на Украине, были зверски убиты оба его родителя, брат и две его сестры, одна из которых, Ольга, была психически неполноценной после перенесенного в детстве менингита. Рукописи работы " Путешествие на Камчатку", подготовленные к опубликованию, так и не найдены.

В 1923 году во время очередной экспедиции на Камчатку, застигнутый штормом, Арсеньев останавливался в Хакодате и г. Отару, где осмотрел писаные камни "весьма древнего доайнского происхождения", после чего "прошли пролив Лаперуза в Охотское море при легком ветре, дующем с юга и по траверсу Курил направились на север". Позднее у него пропали часть его архивов и рукописи, так и неопубликованной работы, "Страна Удэхэ", а также личные вещи, вывезенные им из экспедиций, в том числе и бронзовое китайское зеркало.

Еще с третьего курса Факультета естественных наук нужно было найти научного руководителя по выбранной специализации, и мне пришлось уйти в Институт физиологии и сосудистой хирургии Академгородка. Моя специализация была связана с воздействием психотропных и гормональным веществ на сознание человека. На летнюю практику я попал в экспедицию Новосибирского медицинского института, который исследовал на генетическую особенность удэгейцев Приморья, экспедиция прошла от Анучино в верховьях Уссури, через Сихотэ-Алинь на Аввакумовку до бухты Ольга, далее Тадуши с выходом на Ли-Фудзин и Нотто, верховья Имана, до поселка удэгейцев Лаулю.

Поразительна способность человека грезить наяву, когда он, не замечая окружающего, строит фантастический мир, где направляет события по своему усмотрению, заставляет говорить знакомых ему людей со свойственными им интонациями и словами, но только то, что сам желает. Другое дело – забытье, когда истощеннее тело погружается в сладкую, снимающую с него груз жизни, а с сознания – повязку реальности, пропасть. Вот чуть проваливаешься, и снова открыл глаза. Ночная прохлада прошлась по телу, потрескивают дрова в печке, кругом напряженная глухая тишина, посапывает наша малочисленная экспедиция, затерявшаяся в дебрях "Уссурийской тайги". И снова проваливаешься. Уютно, отчужденно от мира начинают жить грезы, наливаясь почти осязаемой формой, живет как бы душа, и видят её глаза, чувствует запахи и звуки, чувствует даже забытую душевную атмосферу, эмоции начинают говорить, как наяву, от малейших движений души. Разум молчит, говорит сердце. Долгий путь оно проделало и вот перебирает прошлое, как будто сердце – это высший разум, не торопясь, всматривается в себя, помнит все, хранит и запах вечерних таежных дорог, с осевшей пылью, и черноту ночи в чужом городе, и ледяной серебристый туман над таежным ключом, текущим по разноцветной гальке, и гулкие своды леса, и переживает, как боль, всю сумму ощущений реального мира, полную в своей полноте, про нее не скажешь, что можно выразить словами или увидеть зрением.

Что хотел – всегда исполняется, а то, как хотел – никогда. Есть ландшафты и события, содержащие в себе тайну. Они открываются неожиданно, будто мы не сами к ним идем, а они движутся навстречу. События поворотные порой незначительны, иногда даже проходят мимо как простые впечатления. А когда мы переживаем потрясающие нас страсти, они не есть то, что изменяет нашу жизнь, это скорее выстрел, его грохот, а на спусковую скобу нажимают незаметно. События твои, это обязанность окружающего по отношению к тебе. И только через твою жизнь окружающий мир обретает для тебя законченность.

Чувство природы для городского человека – это не первозданное чувство, а скорее растерянность тела, когда тот вырывается из мира, в котором все знает, где за любым предметом и движением идут повседневные мысли, чувства и желания. И единственная не расплывающаяся мысль – это укрыться, убежать от реальности, – преобладает.

Почему познание сопряжено с большим страданием. Может дело в том, что надо оторваться от своего "я" и посмотреть на него со стороны. Никакой волей не заставишь себя сделать это, только когда "я" и твоя "воля" станут единым. А страдание легко снимает пелену "я". И тогда перед тобой проясняется причина, и причина складывается в знание. И вот твое "я" освобождено и теперь видит себя. Но возникает парадокс Достоевского, – "чрезмерность страдания приводит к безумию".

В Хабаровске я подолгу работал в Краевой библиотеке, читая все, и отчеты переселенческих и научных экспедиций, и работы по истории края. Интересовали меня закрытые тогда для общего каталога книги по новой немецкой философии и записки расследования о бегстве в Японию государственного преступника Бакунина, будущего отца анархизма, через российский порт-пункт Ольга, китайские тайные общества "Белого лотоса", так называемые "триады", в Уссурийском крае, а также даоские и буддийские трактаты.

Я засиживался допоздна в генеральном каталоге и высоких подвалах хранилища, куда надо спускаться по винтовой лестнице, сделанной из рельсов еще во времена строительства Великой Транссибирской магистрали. А над городом начался массовый лет поденки, она была везде: пелена над Амуром, на стенах из красного кирпича Краеведческого музея, выходящих на набережную домов. Деревья в плотном слое копошащихся насекомых, свет фонарей пробивается сквозь роящиеся хлопья. Что заставило их вдруг всех вместе это сделать. Общие природные факторы, некая общая программа. Так и человек рождается по заранее предрасположенному коду. Это пытался математически описать Любищев. Чижевский писал о переселении народов, об исторических катаклизмах, следующих за вспышками на солнце, что влияет на массовое сознание, на повседневные события.

На зимних каникулах, не желая ехать в Хабаровск, мне вдруг захотелось увидеть Питер, где я провел детские годы на Таврической и Литейном. И вот за 25 рублей по студенческому билету я приземлился в Пулково. Потом за 5 копеек добрался до центра на метро, отложил 5 копеек на обратную дорогу до аэропорта и вышел в темноту ночи. В кармане оставалось 50 копеек, чтобы прожить в городе три дня. По тротуарам таял грязный снег, шло потепление, моросил дождь. Над улицами протянулась сеть проводов, перечеркивая темнеющее небо во всех направлениях. Трамвай увез меня на Васильевский остров через Неву, район пустынный и мрачный. На 6 линии я сошел вслед девушки с большими сумками, помог ей донести их до студенческого общежития, в благодарность за что, она провела меня мимо вахтерши. В международном общежитии Ленинградского Университета я и провел ночи, а днем шатался по городу, наведывался в университетскую библиотеку, посещал музеи, где и увидел впервые китайские магические зеркала из бронзы. Питался я в столовке за Исаакиевским собором, где собирались малоимущие и бродяги, большая миска горохового супа там, вместе с бесплатным хлебом, стоила 8 копеек.