Текст книги "Переодетые в чужие тела"

Автор книги: Всеслав Соло

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

– Ошибаешься.

– Почему?

– Мы тоже встречались.

– И что?

– Результат – против тебя.

– Заметно?

– Открыто.

– Вот, сука!

– Эмоции!

– Извини.

– Ладно. Слушай меня.

– Слушаю.

– Приказываю пока ждать.

– А скоро?

– Думаю, да. Оповещу.

– Сигнал?

– Лимоны любишь?

– Обожаю!

– Сигнал: дважды вкус лимона.

– Понятно.

– Повтори.

– "Дважды вкус лимона".

– Правильно. Жди.

– Буду начеку.

– Надеюсь. Вокруг спокойно?

– Сейчас уже начнет!

– Тогда все. Конец приема.

Последний обрывок судьбы

Юля продолжала читать отцовский дневник. Многое уже сегодня знала девушка о папе. Ее настроение выровнялось и к изучению этих, рукописных откровений, она сейчас относилась все больше как ученик, впивающийся глазами и сознанием, забывающий обо всем на свете вокруг, в дорогой и любимый для него учебник, в котором изложен жизненно необходимый для него предмет.

А то, что у Юлии возникало раньше, когда она получила случайную возможность приступить к чтению первых страниц дневника: рыдающие истерики чувств наплывами, истаскивающие до бессилия тело и душу, часто приводящие к тупиковому оцепенению разум – этого теперь уже не было.

Дневник, с каждой страницей утрачивал, как замечала Юля, последовательность, местами записи встречались все чаще, даже где-то наспех изложенными, косноязычили.

* * *

"Порою, и это все чаще, мне кажется, что Юленька догадывается о моих внутренних переживаниях. Но я говорю себе – нет! Этого не может, не должно случиться, потому как, тогда... неведомо что произойдет. Если такое случится, не дай-то Бог, то, я не знаю, во что все это, мое внутреннее выльется и какие примет формы наружи, в реальности – я не знаю, трудно даже предположить.

Лучше не думать об этом. Прочь скользкие мысли! Я все правильно делаю.

* * *

Я переспал с Юсман. Она узнала от меня о некоторых моих внутренних переживаниях и мучениях по поводу моей дочери.

Юсман – сумасшедшая, хотя и кандидат психологических наук! Она мне дала какой-то идиотский номер телефона, какой-то, не менее идиотской, сумасшедшей фирмы. Проституцкий бред! Фантастический абсурд!..

Но я все-таки попробую туда позвонить, поскольку терять мне нечего.

* * *

Я посетил эту фирму. Ну, и что?! Не исключено, что Юсман в ту ночь просто наврала или бредила.

Представитель фирмы все отрицает, но..., ка-жется..., не исключена зацепка, может что-то и прояснится.

* * *

Миша. Интересный молодой человек. Ка-жется, это лучшая кандидатура, да что-там, скорее бывает лучше, но она единственная – у меня совершенно нет выбора, а в особенности, как я уже начинаю догадываться, мало времени. Надо спешить и все обставить как подобается.

А если..., а вдруг, ничего не получится и я потеряю Юленьку?!

Нет. Все будет хорошо, говорю я себе и буду говорить только так и не иначе.

Главная моя задача теперь заключена в том, чтобы они понравились друг-другу. И в самом деле о существовании такой проблемы я еще не думал всерьез, а надо было бы!

* * *

Откуда у меня дома появился этот журнал со статьей об этой фирме?! Словно кто-то нарочно подбросил его. Кто? И зачем?

Слава Богу, мне думается, что я выкрутился и Юленька ничего не успела понять или заподозрить.

Кажется, Мише Юленька в пору, по крайней мере симпатизирует – это пол-дела.

Юленька не против этого молодого человека.

Господи, только бы мне все это выдержать!

* * *

Сегодня решающий день. Сейчас я обязательно дозвонюсь Мише и мы встретимся. Там все готово, там – ждут, я не должен их подвести, и Миша не должен подвести меня.

Юленька Мише нравится – этого достаточно, остальное неважно, потому что самое главное, что я люблю Юленьку, а значит и Миша скоро будет любить мою дочь, сегодня же так случится, произойдет!

И все-таки немного, но жаль этого молодого человека мне. Впрочем, нельзя расслабляться. Передумать – это конец!

Юленьке Миша подходит, о Господи! Трудно такое осознавать и вытерпеть. А вдруг как она в него влюблена?

Боже мой! Что я думаю?! Будто забываюсь на время, что именно так и надо, чтобы она была влюблена в этого молодого человека.

Это мне мешает, старая привычка моего одинокого, скрытого влечения к дочери.

Сегодня все меняется, все по-другому. Надо победить себя изнутри.

Зачем я пытаюсь представить себе то, как я играю короля в костюме нищего – для этого необходимо иметь божественно-гениальный та-лант, которого у меня нет. Ведь сыграть короля в костюме короля может и последний дурак! Так, что же я боюсь тогда? Я не дурак и одевши кос-тюм короля, без особого труда буду производить должное, соответствующее впечатление.Все будет в порядке. Все будет так как надо.

Юля и я, Миша – будем всегда вместе. Это прекрасное время приближается.

Однако, пора звонить.

Все."

Юля сидела на кожаном диване в кабинете отца в коротеньком домашнем халате. По прочтении этих срок, она опустила дневник отца себе на обнаженные колени и пристально задумалась.

Девушку мучила ускользающая от нее загадка: что стоит за этими, последними строками дневника?

Странная метафора, в которой сказано отцом о, наверняка, что-то другое выражающих, одеждах нищего и короля, – обеспокоила сердце дочери, и сейчас, эта метафора, исподволь обнажала мутное, еще не разглядеть, (но что-то, вот оно, есть), необъяснимое предчувствие того, что, несомненно, рядом лежащее, даже обязательно знакомое, но еще не уличенное в чем-то, в каких-то действиях, совершенных или совершаемых поступках.

"А может и так, на это тоже похоже: папа и в самом деле в последних своих записях все больше выражается как человек, который не в себе. Господи!" – думалось Юле.

И все-таки, изложенное на бумаге, не похоже на переломанно-перемешанные мысли человека, теряющего, или потерявшего контроль собственного разума над собой – ... не похоже..." – по-дытожила, рассуждая про себя Юля, -"Тогда... Все должно, обязательно должно объясниться!.. Но как?..

Нет! Так больше продолжаться не может! Мне срочно необходимо увидеться с папой. Да что это такое, наконец!

Какое они имеют право не допускать к нему меня?!" – разгоряченно возмутилась девушка, произнеся последнюю фразу вслух, – "Сегодня же я потребую свидания с ним и оно состоится! Или я разгромлю их лечебницу! -агрессивно вскочивши с дивана, громко выкрикнула Юля в сторону, по направлению воображаемого присутствия недоброжелателей, удерживающих ее отца, и пригрозила им кулаком, – "Я разгром-лю вашу лечебницу! Вы слышите?!" – прокричала она.

В отчаянии, девушка стала обозленно, истерично избивать кулаками лежащую на диване пуховую подушку.

Вскоре она почувствовала усталость во всем теле. Тогда медленно она прилегла на диван и обессиленно закрыла глаза.

Не через долго Юля уснула.

Внеплановое решение

– Новоявленный, глубокий вечер, – тихо проговорила Юля, всматриваясь в настороженные тени, которые словно подползали под каждое фруктовое дерево дворика дачи. – Интересно, – задумчиво сказала она.

– Что? – послышался негромко вопрос молодого человека. Миша устало лежал поодаль от окна на растормошенной кровати.

– Тени своим рождением обязаны сегодня-шнему безоблачному небу и полнолунию, Луне, но они будто прячутся, в самом деле, прячутся от своего родителя. Интересно, не правда ли?

– Да, Юленька. Так всегда. Мы стараемся уйти от того, кому или чему принадлежим собою. И это справедливо – размножение. Вечный процесс. Суть любого движения и существования.

– А почему так? Почему не объединение? – предложила уточнить, продолжая неподвижно стоять у окна, Юля.

– Тем и един Господь, что все размножается.

– Миша, – позвала Юля.

– Да, – отозвался молодой человек.

– Если бы я сейчас могла обернуться назад и увидеть папу. Ты... совсем сказал как он. Не обижайся. Может, тебе покажется это глупым или ненормальным, пусть даже так, но я, сейчас бы хотела оказаться с ним, здесь, с моим отцом как с тобой. И я отдалась бы ему всей душой бы и... телом... Извини... Миша... Порыв... Видимо, я слишком потрясена случившимся, -жалобно сказала Юля и тут же отвернулась от окна и присмотрелась к молодому человеку.

– Иди ко мне, Юленька, маленькая моя, – позвал ее Миша.

Юля подошла к молодому человеку в это время привставшему на кровати на локтях, халат соскользнул с ее плеч и обнажилось гибкое женское тело – Юля села так близко к Мише, что их лица, дыхания оказались друг против друга.

– Обними меня, папа, поцелуй. – мягко по-просила она.

– Не казни меня, Юленька, – заговорил молодой человек, исцеловывая ее лицо, губы, глаза, – Любимая, нежная, – заботливо нашептывал он.

– Я твоя, ты хотел, я твоя, – будто бредила Юля... – Достаточно! -неожиданно вскричала она и вскочила с кровати, вырвавшись из Мишиных объятий. – Завтра же я иду к отцу! – решительно сказала Юля и уселась в кресло-качалку в дальнем углу комнаты, и теперь молодой человек мог видеть только ее раскачивающийся, белеющий наготой и окутанный полумраком, силуэт.

– Ты... действительно любишь меня? – через паузу, вкрадчиво спросил, будто позвал Юлю Миша.

– Я должна видеть папу, – холодно и спокойно сказала в ответ она.

– Ты не ответила на вопрос, Юленька.

– Я люблю своего отца... в тебе.

– Как это? – отчетливо насторожился молодой человек.

– Ты меня..., я не смогу объяснить..., не поймешь правильно, как я того бы хотела, Миша.

– Хорошо, – успокаиваясь в голосе, сказал молодой человек и присел на кровати. – Пусть оно так, – подытожил он свое невмешательство. – И что ты намерена предпринять?

– Я хочу видеть отца и все! – воскликнула не громко Юля. – Завтра же я еду к нему. Ты должен мне сказать, где находится это заведение или же..., я сама разыщу его, чего бы мне это не стоило.

Между ними, будто проснулась, ничего не соображая толком – не зная, чью принять сторону и чей выражать интерес, озадаченная теперь пауза.

Юля ждала определенного ответа, от кото-рого, как сейчас понимал Миша, определялись их дальнейшие отношения. Юля это понимала тоже.

– Что ж... – заговорил молодой человек, чувствуя, как продолжает незримо присутствовать, словно прислушиваться, проснувшаяся пауза к интонациям его зазвучавшего голоса. – Если ты не станешь возражать, Юленька..., я сопровожу тебя завтра к твоему отцу.

– Да. Я хочу этого, – тут же согласилась она.

– Но я не могу поручиться за то, что нас пустят к нему, – словно предлагая отказаться от подобной затеи, с интонацией надежды на это, сказал Миша.

– Пусть... они только попробуют не пустить. – Злым шепотом проговорила Юля, не обращая внимания на чувственный намек молодого человека. – Я взорву это заведение, уничтожу.

И снова пауза, которая теперь, словно заметалась между молодыми людьми, от одного к другому: одного пытаясь успокаивать – другого подталкивая, убеждая говорить, а не молчать.

"Столько вымученных ожиданием лет, чтобы, в конечном итоге, прийти к тому, что любимая, наконец-таки, – станет понимать меня, согласна принять меня, но... прежнего, которого теперь нет и не может быть". – Думалось Василию Федоровичу. – "Зловещая несправедливость!.. И ничего ведь, действительно, не исправишь теперь, ничего... Она опять будет рядом, к этому стремился, будет любить...но, не меня, и все же, меня! И от этого... еще больнее. Еще бессердечнее уклад и милость судьбы, уходя от которой, можно угодить не дальше, чем еще в большую боль и страдание...

Смирение. Вот чего не хватило, не хватает и сейчас. Будь она трижды проклята, жажда, отнимающая глаза, но надежда..., только она не изменна, если остался еще, хотя бы клочок разума в тупике моего положения! Ведь остался... Я все понимаю, а значит... буду бороться, но теперь уже не так, как я это делал раньше. У меня... выбора нет.

Надо идти и начинать все заново. Я уступил свое место и занял чужое. Я дважды нарушил свое благополучие, нарушил судьбу, попытался исправить ее ошибку в своих правилах. А у судьбы другая орфография! И мои правила поставили лишнюю запятую..."

Миша нервно вскочил с кровати и подошел к окну. Он смотрел на облуненный светом двор, на Луну, которой нечего было скрывать в своем полнолунии. И он, впервые в своей жизни понимал, что он, и в самом деле -Мертвяк, Аршиинкин-Мертвяк. Он понимал, что он уже действительно, и в самом деле, мертв и что он сам закончил, оборвал свою жизнь там, в Интеграль-ной фирме, и навсегда.

Он сейчас понимал, что уже принял бесповоротное решение о дальнейшем своем существовании.

– Она взошла хрустально-молодою, – сказал Миша, не поворачиваясь к Юле, всматриваясь в лунное небо.

– Кто? – не громко спросила Юля.

– Она..., взошла хрустально-молодою..., совсем, едва заметною, Луна, – сказал молодой человек и глубоко, волнительно вздохнул. -

Висела долго хрупкой запятою.

Моей судьбы наверно в том вина...

Копил годами солнечную усталь

Я для раздумий, и пришли они...

Я понял, что воспитывая чувства,

Позволил мыслям одичать в тени...

Я до сих пор оглядываю дали,

Надеюсь, что зайду за горизонт!

Восходы все еще не отпылали,

Еще не оступался я с высот...

Отзапятаюсь. В жизни так ведется, -

Всегда над нами остается высь!

И в полный круг моя Луна сомкнется,

И так отпишет белой точкой жизнь...

– Чьи это строки? – спросила Юля.

– Я считаю, что строки принадлежат на тот момент, когда они звучат, всегда тому, кто их читает, а вообще-то... – это строки вашего отца, Юленька. Ты их наверняка не знала, совершенно случайно они оказались у меня.

– Ты говоришь так, что можно подумать, папа подарил тебе целую тетрадку своих стихов, Миша. – будто укорила Юля.

– Нет. Не тетрадку, – загадочно проговорил Миша, продолжая смотреть на Луну.

– Точка, – сказала Юля.

– Да. И она отписала его жизнь.

– Немедленно извинись, Миша, ты сказал какую-то гадость. Мой отец жив, и он еще будет жить, слышишь! – потребовала Юля.

– Юленька! – будто опомнился молодой человек и отвернувшись от окна, прошагал к белеющему силуэту в кресле. – Я просто оговорился, – жалобно сказал он, припавши к Юлиным коленям и исцеловывая нежные ее руки. – Я совсем не то имел ввиду. Я хотел сказать: отписала одну из частей его жизни, но будут еще и другие. Прости меня, Юленька. Я проговорил это в каком-то чертовом забытьи, прости.

– Мы действительно завтра идем? – спросила Юля, не наклоняясь к Мишиным ласкам, будто отшатнувшаяся от них – так она сидела в кресле, недоверчиво откинувшись на его спинку.

– Да. Я же сказал – Да! Сейчас же..., я позвоню Вере домой, прямо сейчас! Я буду настой-чив. Она не откажет.

– Звони, – потребовал Юля.

Несколько секунд Миша продолжал сидеть оцепенело.

– Звони же! – настойчиво прикрикнула Юля.

– Конечно, – оживился молодой человек и тут же ловко встал во весь рост на ноги и решительно прошел к журнальному столику у кровати, на котором стоял телефон, сел на кровать, снял трубку с аппарата.

Не через долго, зазвучал его голос...

– Алло, – сказал он.

– Да, – ответили ему.

– Это вас беспокоит Миша. Будьте добры, пригласите к телефону Веру.

– Кто ее просит?

– Это я, Миша.

– Зачем вы звоните сюда? Этот номер для экстремального случая.

– Можете считать, что это именно так, Георгио Фатович. Позовите Веру.

– Вы что... не один? Ваша дочь рядом?

– Да.

– Весьма не осторожно, Василий Федорович, весьма. Вера!.. Возьми трубку...

– Да. Я слушаю вас, Василий Федорович. Вы, наверно, беспокоитесь о здоровье этого молодого человека. Пока он себя чувствует не плохо, смирился, молчит...

– Перестаньте! Я не хочу об этом слышать.

– Тогда, зачем же вы звоните?

– Как хотите, Вера..., но завтра Юля должна увидеть своего отца.

– Что?! Свидание? Вы с ума сошли, Василий Федорович. Это исключено.

– Давайте без осложнений, Вера. Юля увидит отца, и это обязательно. Увидит завтра.

– Вы что, пугаете?

– Я предупреждаю об обязательном.

– Извините, но... как по-вашему я это устрою?! Прикажете показывать вашей дочери старого молодого человека, а говорить будете за него вы, или мы ему заткнем рот?

– Как вам угодно.

– Нет. Вы определенно не в себе, Василий Федорович.

– Это вы угадали.

– Перестаньте острить! Я понимаю, что вы не можете справиться со своей дочерью, и все заботы на этот счет пытаетесь свалить на меня. Мы так не договаривались. Скажите Юле – нет. Или давайте, если вы так слабы, пригласите ее к телефону: я ей все, что понадобится, объясню.

– Слушайте меня внимательно: завтра я и Юля будем у вас в клинике ровно в одиннадцать часов. И я не хотел бы никаких осложнений, Ве-ра. До завтра. Все.

Но Юля слышала только Мишин голос:

"Алло... Это вас беспокоит Миша. Будьте добры, пригласите к телефону Веру... Это я, Ми-ша... Можете считать, что это именно так, Георгио Фатович. Позовите Веру... Да... Перестаньте, я не хочу об этом слышать!.. Как хотите, Вера..., но завтра Юля должна увидеть своего отца... Давайте без осложнений, Вера. Юля увидит отца, и это обязательно. Увидит завтра... Я предупреждаю об обязательном... Как вам угодно... Это вы угадали... Слушайте меня внимательно: завтра я и Юля будем у вас в клинике ровно в одиннадцать часов. И я не хотел бы никаких осложнений, Вера. До завтра. Все..."

Миша брезгливо бросил трубку на аппарат. У него было такое чувство, что трубка может сейчас сама подлететь к его уху и он услышит какую-нибудь гадость, против которой не в силах будет протестовать.

Молодой человек поторопился встать с кровати и отойти к окну, чтобы успокоиться и не выказать, через возникшее волнение, для пристально следящей за ним Юли какую-нибудь нежелательную догадку.

Неожиданно Василий Федорович почувст-вовал, что у него ничего не получилось, когда он попытался вытереть пот со лба! Его правая рука оставалась лежать на подоконнике неподвижно, а он совершенно точно понимал, что поднял ее к лицу! "Что такое?!" – удивился и испугался он про себя. -"Я могу поклясться, что моя рука сейчас поднята, но я вижу точно – она осталась на подоконнике... Что это со мной? И голова немного закружилась. Стоп. Надо успокоиться, взять себя в руки... Вот так. Руку на место. Спокойно. Поднимаю ее: пошла... Слава Богу. Нельзя волноваться. Но почему же?!" – возмутился он. – "Неудачная пересадка? Или... Так было надо?.. Юсман права: меня поместили временно... Во всяком случае, я теперь знаю, что волноваться нельзя – тело начинает отставать от моих движений. Надо взять себя в руки и ни в коем случае впредь не поддаваться более испугам или неожиданным переживаниям".

– Все в порядке? – через некоторое время поинтересовалась Юля.

– Да. Все в порядке, Юленька. Завтра мы отправляемся в клинику.

– Но..., мне показалось, Вера не согласна?

– Это я беру на себя.

Юля встала из кресла и подойдя к молодому человеку, прижалась к его спине:

– Спасибо, Миша, – сказала она и шепотом спросила, – Луна же, правда, не отписала папину жизнь?

– Нет, Юленька.

Срочное ускорение дела

После того, как Вера переговорила по теле-фону с Аршиинкиным-Мертвяком, пересаженным в тело Миши, когда, так поспешно и вызывающе, Василий Федорович оставил Веру на телефонной линии, односторонне положивши трубку на аппарат, Георгио Фатович, все подслушавший через наушники, быстро зашагал туда-сюда по своему домашнему кабинету, в котором провел около часа в одиночестве.

– Слушай меня внимательно, Карвелла! – распорядительно заговорил он, когда решил и объявился в проеме двери в комнате своей жены. – Сама судьба нам готовит завтра сюрприз! – торжественно и обдуманно объявил он.

– Но, Фантик, – (так обычно называла Ворбия дома его жена), обратилась к мужу Карвелла, пытаясь оправдаться, – я совершенно не знаю, что мне делать? – в это время она сидела на диване и читала книгу, но теперь Карвелла захлопнула ее и стала машинально, она побаивалась своего мужа, ощупывать, поглаживать руками переплет книги, перекладывать книгу из руки в руку.

...

– Завтра они придут оба, – Карвелла замерла, – придут сами и ничего лучшего нельзя себе вообразить. Сами придут, понимаешь?!

– Ну, и что? – разочарованно разведя руками в стороны, растерянно сказала жена и книга упала на пол. – Я лучше убью или спрячу этого старикашку, нежели они увидят его! – обиженно сказала она.

– Зачем же так, – покачал неодобрительно головой Ворбий.

– А как же? Ну, я не знаю. Скажи мне, Фантик, что делать?

– Старикашку покажешь, – твердо приказал Ворбий. – Обязательно покажешь.

– Постой, но... – хотела возразить Карвелла.

– Позже. Позже расскажу как именно, – остановил ее Георгио Фатович.

– Понятно, – согласилась она и приготовилась внимательно слушать мужа.

– Завтра... – сказал, злорадно улыбаясь, Ворбий и выдержал небольшую паузу, – ты сделаешь им уколы.

– Я стану молодой! – воскликнула Карвелла.

– Тише, Кара, – будто пригрозил Ворбий своей жене. – Не спугни такую удачу.

Кара – так звал свою жену Карвеллу Вор-бий – обычно когда злился на нее.

– Молчу и слушаю, – тут же определилась Карвелла.

Георгио Фатович, до сего момента, продол-жавший оставаться в дверном проеме, скоро прошел в комнату к жене и, присевши рядом с ней на диван, заговорил шепотом.

В тупике отчаяния

Миша сидел в своей палате, в клинике, на жесткой кушетке. Его всего -чувственно противоречило как изнутри так и снаружи: молодой человек ощущал себя, будто перепачканным, измазанным с ног до головы чужой, приторно-вонючей блевотиной и от этого душу его выворачивало наизнанку, вплоть до ощущения физической тошноты.

Он сидел на кушетке в состоянии большем, чем обманутый человек.

Первые дни его действительно рвало, в особенности после еды, но постепенно, ему стало удаваться сдерживать рвотные позывы и в конце концов, он силою воли заставил себя, научил – принимать пищу, не извергая ее обратно в тарелку.

Миша сидел на жесткой кушетке и его отрывистые мысли и чувства, сейчас походили скорее на пунктирные отрывистые линии, которые, словно пытались отстреливать мутные, маячащие вдалеке и хохочущие над ним, ускользающие мишени.

"Они!.. Кто они?!.." – отстреливал мишени Миша, – "За что же так?!!" – раскачивался он из стороны в сторону, раскачивался не своим корпусом, сидя на кушетке и крепко обхвативши не свою голову не своими руками, – "Я презираю их, не-на-ви-жу!..

Профессор... Бесстыжий, подлый отец своей дочери!.. Как он мог? Меня... Уничтожить так больно... За что?...

Это старое тело!.. Меня бросили в помойную... яму... Я искалечу его!.. Проклятый Аршиинкин-Мертвяк!.. Я... Смогу ли я убить сам се-бя?..

О-он... Теперь я...

Так вот же он!.. Негодяй!

Я тебя сейчас проучу!.. Я буду бить тебя больно, сильно... пока не убью!

Получай! А-а!!

Еще! А-а!!" – остервенело вскочивши с кушетки на ноги, стал избивать себя Миша.

Он бросал тело Аршиинкина-Мертвяка на стены и оно ударялось и падало навзничь на пол. Но снова поднималось и снова ударялось...

В палату вбежали два здоровенных медбрата в белых халатах и они ловко одели на пожилого мужчину, избивающего себя, смирительную рубашку.

– Я его бью! – кричал мужчина, запелено-ванный в смирительную рубашку и опрокинутый на кушетку, изворачиваясь, будто перевер-нутая с лапок на спину гусеница, пытаясь осво-бодиться. – Я ненавижу его!

Пришла Вера со шприцем в руках. Она сделала пациенту какой-то укол и он стал успокаиваться и уже, тихо теперь и безнадежно-спокойно проговорил:

– Жаль только, что больно не ему, а мне...

– и пациент уснул.

– Поспи, – сказала уснувшему, когда медбратья уже вышли из палаты, надменно улыбнувшись Вера, – скоро я тебя освобожу,– как-то ласково и заботливо добавила она.

Клиника

Юля и Миша свернули в переулок. Они шли молча и не очень быстро, но в их неторопливости отчетливо понималась, виделась решительность и правота.

Таким шагом обычно приближаются к дому человека-должника, к дому, где тебе обязаны и должны, но надо быть начеку, настороже, потому что могут и обмануть или чем-то разжалобить, отвлечь и выклянчить совершенно нежелательную отсрочку отдачи долга.

– Это здесь, – сказал, притормаживая шаг, молодой человек.

Оба они остановились.

– В этом доме? – уточнила Юля.

– Да, – подтвердил Миша. – Вход со двора.

Они прошли через едва приоткрытые высокие металлические в подтеках ржавчины ворота, над которыми сверху, и вообще, далее по переулку, вдоль всего кирпичного забора, Юля мельком обратила на это внимание, протянулась многорядно колючая проволока.

Со двора кирпичный, четырехэтажный дом, в котором располагалась клиника, выглядел довольно старым зданием: по, хотя и крепким на вид, стенам змеино расползались трещины, множество выщерблин в фундаменте. Неприятно бросались в глаза прочные сети решеток на всех окнах.

Юля и Миша прошли во внутрь здания и ме-таллическая дверь, будто протяжно огрызаясь на своих петлях, тут же потянулась толстенной пружиной, вмонтированной в стену и закрылась за ними.

Тяжелым и душным воспринималось освещение в маленьком фойе: трансформаторно гудели несколько пыльно-желтеющих люминесцентных ламп, нервируя и ущемляя сосредоточенность и заставляя большую часть внимания посетителя обращать на себя, словно отвлекая, по чьему-то намерению, от чего-то другого, что не должны замечать.

Сразу у двери на выступающей барельефом из стены колонне, висел телефонный аппарат местного значения. Его трубка была вся залацкана, замусолена так, что создавалось впечатление, будто ее снимало с аппарата множество людей, перекладывая перед этим сально истекающий жиром пирожок из одной руки в другую.

Миша, гадливо поморщившись, двумя паль-цами снял трубку с аппарата, мизинцем, словно отковыривая болячки, набрал несколько цифр на телефонной рулетке и не прислонил трубку к лицу, а придержал ее навесу возле уха.

– Алло! – громко сказал он в трубку и покосился в сторону стоящей рядом с ним и пе-реминающейся с ноги на ногу Юли, она тоже взглянула на Мишу, – этот гул... – досадно проговорил он и недовольно, едва покачав головой, снова прокричал в трубку: – Алло! Вы меня слышите?!... Мне нужно Веру... Мы пришли... Здесь, внизу... Ждем, – окончил он короткий разговор и брезгливо положил трубку на аппарат.

– Все в порядке? – спросила у него Юля.

– Да. Вера скоро спустится за нами, – ответил он, – только знаешь, Юленька...

– Что?

– Я туда не пойду, наверх. Я подожду тебя на улице.

– Но почему же? – немного насторожилась она.

– Так будет лучше, – сказал Миша.

– Хорошо. Как знаешь, – согласилась Юля, но посмотрела в глаза молодого человека просительно, словно выискивая в них необходимую поддержку.

– Так... действительно будет лучше, Юленька, – еще раз повторил, чувствуя себя неловко, Миша.

– Да. Конечно. Ты прав. Это же мой отец, – печально проговорила она и отвернулась от молодого человека и стала выжидательно смотреть в сторону еще одной двери, расположенной в фойе, но ведущей, как понималось, в глубины палат и лабораторий клиники, откуда и должна была скоро выйти Вера.

Не через долго, в фойе появилась Вера: на ней был одет белый халат и такая же белая, жестко накрахмаленная, шапочка, на согнутой в локте левой руке у нее висело еще два, изрядно помятых, больничных халата.

Вера подошла к ожидающим ее Юле и Мише и суетливо, громко заговорила в укорительном тоне.

– Что это вы переполох устраиваете, господа?! А?! – сказала она. -Сознайтесь, молодые люди, что вы совершенно не выдержаны, торопитесь жить! Возьмите, оденьте халаты, – она протянула Мише оба халата.

Молодой человек принял из ее рук только один халат и помог Юле одеть его.

– Вот, еще один, одевайте Миша, – будто приказывала Вера, протягивая оставшийся в ее руках больничный халат молодому человеку.

Юля и Миша переглянулись: у Юли про-мелькнула надежда, что Миша все-таки пойдет с ней.

– Я подожду Юлю на улице, – решительно сказал Миша Вере не отрывая своего взгляда от Юли.

– Как же так? – озадачилась Вера, – я и два халата принесла и... -еще что-то хотела сказать она, но передумала и смолчала. У нее был теперь недовольный вид.

– Идемте, – перехватывая инициативу и обиженно отворачиваясь от Миши, сказала Вере Юля.

Когда Юля уже скрылась в проеме той самой двери, через которую объявилась в фойе Вера, отставшая от Юли, Вера, на мгновение приостановившись у той же двери, озлобленно и, как показалось Мише, испуганно посмотрела в его сторону.

"Мерзавцы!" – думал про себя Василий Федорович, – "Какие все-таки Мерзавцы! Столько отхватили от меня денег, а в результате..." – тяжело вздохнул он, – "А в результате готовятся умертвить меня и мою дочь, Юленьку... Но я могу постоять за себя!" – и молодой человек смачно сплюнул на пол. И тут он снова почувствовал неладное в своих ощущениях: он точно понимал, что плюнул на пол, но оказалось, что слюна лишь изо рта выступила сочно на его губах и испачкала подбородок так, как это могло бы случиться, если попытаться плюнуть против сильного ветра. Мишины губы не подчинились Аршиинкину-Мертвяку.

"Я снова разволновался". – заметил для се-бя Василий Федорович. -"Необходимо быть еще бдительнее и осторожнее. Это тело способно выходить из-под моего контроля". И он вытер носовым платком влажный подбородок и вышел во двор клиники.

Юля поднималась по чисто вымытым сту-пенькам лестничными пролетами. Такое явилось весьма контрастным! Заброшенное фойе, там, внизу и чистота здесь – это удивило.

Еще там, на втором этаже, Юлю обогнала Вера.

– Нам на четвертый, – чем-то обеспокоенная, сказала она.

Когда они поднялись на четвертый этаж, то оказались на лестничной площадке, вымощенной коричневой плиткой, тогда, немного, ничего друг другу не говоря, отдышавшись, вошли они в протяженный по обе стороны коридор, завернули направо и прошли по этому коридору в самый его конец.

Здесь Вера достала у себя из накладного бокового кармана халата ключ и открыла дверь, в которую упирался коридор.

– Проходите, – сказала Вера и приказом добавила: – садитесь на стул и ждите.

– Папа придет сюда? – поинтересовалась взволнованно Юля.

– Вашего отца скоро приведут. Ждите здесь, в этой комнате, -требовательно прозвучал Верин голос, и Вера ушла по направлению в про-тивоположную сторону коридора.

Несколько секунд Юля стояла у двери, ис-подволь наблюдая за удаляющейся по коридору Верой. Наконец, она решительно потянула дверь за ручку на себя и та очень легко открылась.

Юля вошла в предложенную комнату и не спеша прикрыла дверь за собой.

Комната была не большой, без окон, практически без мебели, освещена по-домашнему люстрой: лакированный паркет пола, выбеленный потолок, только один-единственный стул, одна стена была полностью закрыта тяжелой шторой серого цвета из плотного материала, остальные стены обклеены мелкого травяного рисунка обоями.

"Но почему же один стул?" – удивляясь, подумала Юля, приседая на него, – "Сейчас придет уже папа". – сказала она вслух сама для себя, – "Какая бедность или не предусмотрительность! На чем же мы будем сидеть?"

Минут через десять, дверь в комнату приоткрылась и в проеме показалась Вера, но она не стала входить в комнату. Выглядела Вера довольно растрепанно и как-то, внутренне настороже.