Текст книги "Переодетые в чужие тела"
Автор книги: Всеслав Соло
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)
Для меня стало не секрет, что опыт остается и помнится лишь тогда, когда он подкреплен не выброшенной энергией чувств во вне себя и любое действо, которое не подкреплено не проявленной энергией чувств, способно повториться опять в большей или меньшей степени, а значит проявить повторение, даже повторения ошибок!
Я же для себя начал усваивать иной порядок вещей.
Да, так же как и у окружающих меня людей мой разум продолжали формировать чувства, но я не делал этого открыто, я стал учиться пере-плавлять свои чувства в разум скрытый, как его я условно именовал про себя, и мои чувства все больше превращались из угнетателей и поработителей в своеобразных доставщиков, прислугу, приносителей разума не проявленного, разума скрытого, о котором я умел стойко молчать.
Позже пришло время, когда я сам оживлял те или иные чувства, вызывал их с помощью скры-того разума, если находил пробел опыта, логики в последнем.
Чувства, подчиняясь разуму, лишь только в пределах его, найденного мною пробела, проявляли себя и доставляли радость нового, осознанного осознания, и там, где отсутствовал опыт, где когда-то зависал замеченный мною пробел, туман в разуме – становилось ясно и все понятно и это место моего разума уже не требовало более прояснения, оно не тревожило, не досаждало, не повторялось.
Я становился обладателем пространства, которым обладал пробел в моем скрытом разуме, пространства, в котором помещался пробел и я заполнял его прибывшим опытом, и пробел пе-реставал существовать навсегда.
Вероятность повтора одной и той же ошибки более не угрожала мне.
Я теперь не ожидал своих ошибок, а я намеренно совершал их сам и потому-то они более не повторялись.
Состояла ли трудность в выявлении пробелов?
Нет!
Это было совершенно легко.
Дело в том, что мой скрытый разум походил на своеобразный остров, который разрастался среди бесконечного, окружающего этот остров, единого пробела, и я, как бы отсушивал, присваивал, отвоевывал с помощью моих воинов-чувств пространство, которым владел пробел, и остров моего скрытого разума увеличивался в размерах.
Как определял я, какое очередное пространство отвоевать у пробела, а какое нет?
Эта механика была тоже не сложной. Ведь я только всасывал чувства те, которые считал не-обходимыми – остальные просто не возникали.
Пробел для меня значил ни что иное как сплошное сражение чувств. Лишь те чувства, к которым я как-то выражал свои отношения и всасывались в меня, и только они становились моим скрытым разумом.
По каким критериям я измерял свои отношения или не отношения к чувствам?
И это оказывалось просто: если то, что встре-чалось, как-то приближалось ко мне, напраши-валось, не имело ничего общего с моими намерениями – я отворачивался от этого и обяза-тельно забывал, не реагировал; но, если встреча-лось то, что было мне необходимо в развитии тела и души моих, и оно гармонировало с моими намерениями, не восхищало, не страшило, не мучило мечтами об обладаниях – я брал это, принимал этот поток воинов-чувств и обратно уже не выпускал, не выказывал, не выдавал пе-ребежчиков и пробел отступал, а остров моего скрытого разума становился больше.
Итак, когда я обрел основу своей жизни, ме-ханизм ее формирования, только тогда я и стал задумываться над ее целью существования...
Вот так-то, уважаемый Василий Федорович Аршиинкин-Мертвяк, ты и написал свое заве-щание всем последующим страницам этого днев-ника, объявил, так сказать, Введение на рассмот-рение и изложение некоторых мест в логических просторах своего собственного скрытого разума".
Прочитав своеобразное Предисловие к днев-нику, Юля бережно закрыла эту рукописную книжку и отнесла ее в свою спальню и спрятала у себя под подушкой. Потом еще, до прихода Ми-ши, она несколько раз возвращалась к дневнику и перечитывала это же место. Ей очень хотелось понять этот ключ, чтобы открыть отцовский дневник правильно, а не взломать.
Тайные разговоры
1.
– Добрый день, дорогая. Я очень соскучился по тебе. Как там наши дела, как чувствует себя временно подопечный сегодня?
– Очень мило с твоей стороны, мой волчонок, предоставить мне заниматься шмотками этого старого дурака, а молодой-то каков! Просто дикий зверь. Фу, какая гадость все это!
– Ну, дорогая моя, надо потерпеть, не так ж долго.
– Сколько? Так можно рехнуться!
– Сроки – секрет, моя козочка, ты же знаешь об этом. Ну, иди же, поцелуй своего волчонка!
– Да ты же раздавишь меня! О-о! Такие объ-ятия... Не-ет, тебе противопоказано быть молодым, волчонок.
– А тебе, козочка?
– Вот еще! Я видела эти шмотки.
– Ну, и как они тебе – к лицу?
– Поклонников у меня будет хоть отбавляй, волчонок.
– Раздену догола любого из них! Имей это ввиду.
– Ты жесток, дорогой мой.
– Я просто деловой человек.
2.
– Очнулась, любезная? – оскалился он, изо-бражая улыбку.
– Что со мной произошло, ничего не понимаю? – озадачивалась она, поднимаясь на ноги.
– Ты немного заснула, любезная, приустала наверно.
– Какая-то усталость во всем теле, вы что-то со мною делали?
– Какая ты догадливая, а ты как думала!?
– Я же и так выполняю, что вы говорите.
– Все, как надо делать ты будешь в любом случае, любезная.
– Что будет с первым объектом? – спросила она.
– Ты становишься любопытной, любезная,– насмешливо ответил он.
– Я отрабатываю свою участь и надеюсь на положительный результат, -сказала она.
– Правильно делаешь, что отрабатываешь, а надежда... иногда штука обманчивая.
– Что вы хотите этим сказать?
– Ничего. У первого в шмотках зашита ампула, в назначенное время она ликвидирует объект.
– Это жестоко с вашей стороны.
– Мы все не ангелы. Ты лучше спросила бы: что будет со вторым объектом?
– Но, по-моему, со вторым объектом уже и так все ясно. Все, что должно было быть с ним уже произошло, – боязливо удивилась она.
– Ошибаешься, любезная. Второму объекту придется уступить место.
– Для кого? Ничего не понимаю.
– Для меня.
– Для вас?
– А что? Разве я буду плохо смотреться?
– Это безумие! Вы совершенно бесчеловечен!
– Пусть так. Но есть и третий объект.
– Третий? И кто же... это?
– Она... В свое время, она тоже уступит свое место для той мадам, которая теперь досматривает, отслеживает последние деньки первого объекта.
– Но вам-то до нее какое дело!
– Ты гадко не догадливая идиотка! Она – моя жена, – злобно и торопливо проговорил он.
– Почему вы открыли мне все свои карты?
– Я никогда и никому их не открываю, любезная.
– Но мне же сказали.
– Тебе?! Ха-ах! Да говорить тебе, все равно что говорить вслух с самим собою или стенке. Ты – пустое место, ноль, понимаешь это?
– Но-о...
– Пошла вон! Я устал... Подожди. Имей ввиду, что первый объект, весьма задолго до то-го как с ним это произойдет... тоже, когда пришел в себя, не знал, что с ним произошло.
– Вы хотите сказать...
– Ты правильно меня поняла, любезная. В твои шмотки тоже зашита ампула.
– Как же это я сразу не догадалась, отчего ты так разговорился, сволочь!
– Пошла прочь, и знай, что твоя ампула, в отличии от ампулы первого объекта, управляема мною лично, дистанционно. В любой момент, я остановлю тебя.
– Удобно.
– А ты как думала, стерва... извиняюсь, лю-безная. Ну, все! Иди прочь...
– Я, конечно, пойду, но ты, подлец, все равно ответишь, я верю в это.
– Как интересно, пришла с надеждой, а уходит с верой. Надежда -пассивность. Вера – это уже действие. Хорошо. Я учту это, любезная.
3.
– Как она? – спросил он.
– Ей очень трудно, – ответил другой.
– Ничего. Сегодня же вы должны проявить активность. Во всяком случае, начало неплохое. Похвально.
– Мне трудно. Раньше казалось будет легко, а сейчас... Никак не могу свыкнуться с мыслью, что она-то ничего не видит, а мне все кажется...
– Бросьте вы, – сказал он, – ведь все останется так как есть -изменить невозможно.
– Это еще больше меня тяготит, – грустно вздохнул другой.
– Хандра, и не более того, голубчик мой. Вы получили такие молодежные шмотки.
– Дорого они для меня обходятся.
– А как вы хотели? За возможность надо платить.
– Мне кажется, в этом как раз нет проблем.
– Пока нет.
– Разве я еще вам остался должен?
– Как знать.
– Вы говорите загадками.
– Вы же сами сказали – дорого. Значит пожалели.
– Да нет же. Вы меня неправильно поняли. Разве дело в бумажках.
– А в чем же тогда?
– Дорого обходится для души.
– Какой пустяк, голубчик мой. Это ностальгия по старым шмоткам, -сказал он.
– Наверно, вы правы, – подтвердил другой.
Возможность
Юля, только что, раньше обычного, приняла душ. Привычно, она проделывала это ближе ко сну, а сегодня душ получился практически предвечерним.
Вскоре возвратился и Миша, какой-то груст-новатый и внутренне, как показалось девушке, туманно озабоченный чем-то неопределенным.
Некоторое время молодого человека заметно дискомфортило и он разговаривал короткими фразами, в основном отвечал на вопросы и редко что-то спрашивал сам. Словом, весьма отли-чался он от себя же вчерашнего и утреннего. Но, потом, постепенно, даже немного повеселел, оживился во взгляде и непринужденно, мягко разговорился, будто вспомнил себя прежнего.
Оба они, и девушка и молодой человек, если так можно выразиться, высокопарно восседали теперь в креслах в ярко освещенной гостиной, разговаривали и попивали чай, как, почему-то, обоюдно решили, без сахара, горьковатый на вкус.
Тут-то Юля и задала свои вопросы Мише, намеченные ею еще с утра.
– Скажите, Миша, – проговорила она в то-не размышления вслух.
– Да, – тут же отозвался молодой человек и, поставив свою чашечку чая на журнальный столик, приготовился слушать.
– С кем сегодня вы разговаривали по телефону утром? – спросила почти повествователь-но она.
– Но вы же в курсе, Юленька, – удивленно воскликнул он, – я говорил с Верой.
– Нет, – определилась девушка.
– Как нет? – теперь насторожился молодой человек.
– Да нет, не то – нет, которое, как вы подумали, ставит под сомнение, что вы и в самом деле утром разговаривали по телефону с Верой, тому я свидетель, но не об этом я спросила.
– Позвольте, но мне кажется, я более ни с кем не разговаривал, – как бы припоминая что-то, неуверенно сказал Миша.
– Еще до моего утреннего появления в гостиной, после того, как вы покинули папин кабинет? – отчетливо, в интонации, которая обязательно требует ответа, сказала девушка.
– Ах, да! Совсем вылетело из головы, – оживился Миша, – я и в самом деле говорил по телефону со своим тренером. Я практически каждый день с ним созваниваюсь и настолько привык к этому, что мог упустить из виду, не обратить внимания, потому и не вспомнил сразу. А потом, я вам скажу, Юленька, мои чувства настолько переполнены случившимся, что остальное сегодня – трудновато фиксируется в памяти.
– Наверное, это так, но папин кабинет? – напомнила девушка.
– Вы становитесь подозрительной, Юля. Но вас можно понять. Подобные жизненные неожиданности кого только не выбивали из колеи.
– Вы хотите сказать, что вы не были там се-годня утром? – не успокаивалась девушка.
– Где? В кабинете вашего отца?! – обиженно сконфузился молодой человек, но тут же будто нашелся и принял вид человека, сожалеющего о том, что его не правильно понимают.
– Так вы не были там? – заострила вопрос Юля.
– Конечно же нет!
– Интересно... – сказала девушка и немного помолчав, добавила: – но все-таки там кто-то же был, тогда кто?
– Вы у меня об этом спрашиваете? – уточнил Миша.
– Нет. Если вы говорите, что вас там не было сегодня утром, то спрашивать, грустно вздохнула девушка, то спрашивать мне остается только у себя.
Несколько минут они продолжали пить чай и, словно помалкивая каждый о своем, исподволь переглядывались, но каждый старался ус-кользнуть глазами, скоро отвести их в сторону от другого, если тот, другой, застигал врасплох, невзначай замечал, что на него смотрят.
– Что вы на меня так посматриваете, Юленька? – первым не выдержал молодой человек.
– А вы тоже на меня посматриваете, Миша! – парировала девушка.
Оба, как-то с натяжкой постарались улыбнуться друг другу.
Юля в этот вечер, хотя и выглядела заметно усталой, но сидящая в кресле в пушисто-белом халате, с заманчиво, она не замечала, обнаженными ногами -одна пола халата, соскользнувшая на пол, привлекла бы внимание в сущности любого мужчину.
– Вы не возражаете, если мы перейдем с ва-ми в папин кабинет? -вежливо, но, как-то чересчур по-деловому, обратилась хозяйка квартиры к гостю.
– Отчего же, пройдемте. Я не против, – с мягким напряжением ответил тот.
И они незамедлительно поднялись из кресел и прошли в кабинет Аршиинкина-Мертвяка.
Здесь девушка услужливо предложила молодому человеку присесть на кожаный диван Василия Федоровича, а сама стала лицом перед гостем, спиной к отцовскому столу, на который оперлась руками. Из-под глубокой и широкополой шляпы массивной настольной лампы падал не яркий, по-домашнему теплый свет. Лица девушки и молодого человека казались загадочными и приятными.
– Не могу верить, – сказала Юля. – Папа, бедный папа.
– Напротив, – возразил молодой человек, – ваш отец, очень даже богатый человек, если у него такая замечательная дочь!
– Льстите, – заметила Юля.
– Что вы, Юленька, нисколько – так и есть!
– Какая же я замечательная – даже не сходила к нему сегодня в больницу! – возразила, опечалившись, девушка.
– Но это же было исключено, вы хотели. Что поделать? Пока нельзя, -постарался утешить Юлю Миша.
– Странно как-то, – тихо сказала девушка.
– Что вы имеете ввиду, Юля? – заинтересованно и заботливо спросил Миша.
– Странно, что мы здесь, а папы – нет. Я никогда не задумывалась о таком. Я и не замечала своего счастья..., счастья, что мы жили вместе. А теперь... Я одна.
– Что вы, Юленька! Разве я не с вами?
– Спасибо вам..., Миша. Только, то тепло, когда отец..., никто не заменит.
– Я не хочу, чтобы вы себя так расстраивали, Юля.
– Да ну, все... – переведя дыхание, сказала девушка, достала из кармана халата носовой платок и утерла глаза, – я уже перестала... Скажите, Миша, напуская на себя веселую подвижность, заговорила она, – а вы тогда на меня сильно обиделись, в тот вечер, когда мы с вами виделись в последний раз?
– Ничего страшного, Юленька, всякое бывает.
– Да. Вы правы, Миша. И все-таки, мне показалось, что вы обиделись.
– Совсем нет.
– Правда?
– Ну, разве что чуть-чуть, – сказал молодой человек и, приподнявши правую руку к своему лицу, показал рост тогдашней своей обиды от пола, как если бы она могла стоять сейчас невидимо в кабинете между ними, но окинувши взглядом величину показанной им обиды, молодой человек стал медленно опускать руку, иронично принижая рост обиды до самого пола, приговаривая при этом: – Нет, еще поменьше – вот так! Во-от так! Пожалуй, и это многовато. Нет, еще меньше. Теперь в самый раз! – его рука ладонью легла на пол возле края тени, наискось падающей от стола.
Юля, не так как раньше, пыталась, сегодня и вчера, а действительно -улыбнулась. Но тут же снова тяжело перевела дыхание. Но все же, она почувствовала, ей стало сейчас немного легче.
– Вы интересный человек, Миша, – и в самом деле повеселевши, проговорила девушка.
– Вы знаете, Юленька, – плавно и завораживающе заговорил Миша, – я сейчас выпил бы с удовольствием бокал хорошего вина, уж больно устала душа за последние два дня.
– Так в чем же дело, вино наверняка есть, и я с вами выпью, -улыбнулась Юля.
– У вас есть вино и вы до сих пор помал-киваете об этом? – театрально выражая легкое разочарование, смешанное с радостью, предвкушением удовольствия сказал молодой человек.
– Я не могу сказать какое именно.., но в ба-ре у папы – всегда есть какое-нибудь вкуснень-кое. – Юля повернулась к столу, раскрыла вмонтированную над ним в стене дверцу бара и извлекла оттуда початую бутылку красного ви-на. – По-моему, французское! – воскликнула она. Там же, в баре оказались и бокалы. Юля достала и их. Тут же она отвинтила пробку изящно граненой бутылки и налила немного вина себе в свой бокал, потом протянула другой бокал и бутылку гостю и сопроводила это действо словами: – Налейте себе сколько хотите.
Молодой человек, не раздумывая, налил себе полный бокал вина и передал бутылку хозяйке квартиры.
– Взяли бокалы в руки, – предложил он. – За что мы будем пить? -нарочито игриво, будто пытаясь развеселить, спросил он у девушки.
– Пусть папа скорее окажется дома, здесь, у себя, – произнесла Юля в тоне настойчивого желания себя подбодрить, словно сказала сама себе: "Не печалься, Юля!"
– Бесспорно, – подытожил своим полным, убедительным согласием выдвинутый тост девушкой, Миша.
Мелодично звякнули два бокала, звякнули так, будто кто-то едва прикоснулся к давно забытому, игрушечному, с полубеззубыми клавишами, старому детскому пианино.
– Вы действительно очень интересный человек. – Вскоре, когда бокалы были отставлены в сторону на столе, сказала Юля.
– Не знаю. Очень может быть, Юленька. По крайней мере хотелось бы им быть, – хитровато щурясь, произвел комплимент молодой человек. – "Ты удивительна, дочка!" – воскликнул он про себя. – "Собственно говоря, -продолжал он свои размышления, – что останавливает ме-ня?..
Да, она моя дочь, дочь Аршиинкина-Мертвяка, но я же уже, практически, – не он!..
Как она хороша!.. Я невероятно возбужден, и я едва понимаю ее, но, почему-то, держусь до сих пор за эту тоненькую, придуманную кем-то нить этикета... Нет...
Я все-таки ее отец!.. Проклятье!..
Она так похожа... похожа на нее..., безумная копия моей жены!.. Это просто сатанинское со-стояние...
Я всетак же еще страшно хочу, я ее столько лет хочу, я ее сейчас хочу!" – Юля, – с какой-то внутренней настойчивостью, внезапно даже для себя, так, будто укололся об иголку, окликнул молодой человек в этот момент тоже о чем-то задумавшуюся девушку.
– Да, – тихо отозвалась она.
"Ну, ты же видишь, она сама ждет, чтобы ты начал действовать" -проговорил он про себя.
– Что, Миша? – не понимая возникшей паузы, спросила Юля.
– Иди сюда, ко мне, – решительно потребовал он.
Девушка подошла как ни в чем не бывало к молодому человеку и остановилась возле него. Он сидел на диване, она стояла рядом и их колени были очень близки друг к другу, едва не соприкасались.
– Присядь сюда, пожалуйста, – попросил он и одной рукой указал на свои колени, а другой мягко и нежно обхватил Юлю за талию.
– К вам на колени? – удивленно уточнила она.
– Да. Садись, Юленька, – подтвердил Миша.
И девушка взволнованно присела молодому человеку на колени. И он почувствовал приятную тяжесть ее плоти. Юля обвила его шею своими руками.
– Миша, – опечаленно покачав головою по сторонам, проговорила она.
Он едва поцеловал ее в губы. Они не ответили. Потом он дотронулся до них своими губами – еще и еще раз, и снова надолго замерли они, Миша и Юля, в поцелуе.
Миша расстегнул несколько пуговиц на халате у Юли и хотел, наклонился к ее груди губами...
– Не надо.... здесь не надо, Миша, сказала Юля, ее дыхание перехватывало и от этого, время от времени, она делала глубокий дрожащий вздох, – пойдемте ко мне в комнату. Я прошу вас.
– Хорошо, Юленька, хорошо, – согласился молодой человек.
Они перешли в Юлину спальню.
Здесь девушка, ничего не говоря, стала раздеваться. Раздевшись догола, она, заметно стеснительно, прилегла на кровать.
Миша уже тоже разделся и присел возле нее.
Медленно он поглаживал ее ноги, живот, наклонился и целовал груди, шею, уловил своими губами ее встрепенувшиеся губы. Потом близко стал рассматривать ее глаза.
"Все именно так, как я и представлял столько лет подряд, – думал про себя он, – Боже мой, какое неумолимое сходство!"
– Я еще не женщина, Миша, – ласково, но настороженно проговорила Юля, и молодой человек вышел из некоторого оцепенения.
– Я знаю, – сказал он.
– Откуда? – удивилась девушка.
– Разве это не видно? – улыбнулся он.
Они заласкались нежно телами. И вот, источающее негу и сладость, желание молодого человека, внезапным рывком, – обнажило Юлину боль.
– А-а-айсс... – вздрогнула всем телом де-вушка в дрожащем вздохе и напряглась. – Мне больно, – горячо и жалобно, будто попросилась отпустить ее, прошептала она молодому человеку на ухо.
– Потерпи, малышка, я потихонечку, – настойчиво и взволнованно тоже приятно прошептал в самое ухо девушке молодой человек.
– О...ий так... больно...сс... Па!-Па-а! – вскричала она.
– Потерпи, моя умница. Ну,.. что ты, ма-ленькая моя. Потерпи, я же потихонечку, – победно нашептывали горячие Мишины губы.
Другой человек
На следующий день, приятно уставшая, с растрепанной прической, но неуловимо, неумолимо посвежевшая Юля, снова заветно и сосре-доточено уединилась.
Теперь уже реально любимый человек –Миша, такой неуклюжий с утра: как и вчера, ушел по делам.
Постепенно, улучившая момент, наболев-шая печаль вкрадчиво снова прикоснулась к ней. Внимательно решила она продолжить чтение отцовского дневника.
Девушка достала его из-под подушки, но по пути этого действия она посмотрелась намерен-но в стоящее на тумбочке возле кровати округлое, в металлической резной оправе, зеркало; несмотря на несобранный вид свой, ей улыбнулось, понравилось ее, сейчас отра-зившееся в чистом серебре зеркала, лицо.
"Сегодня, будто что-то остановилось во мне из того, – подумала девушка, – что всегда заставляло идти, а точнее бежать, искать и тревожиться, и потому спотыкаться и падать, ошибаться и жить наугад, я словно видела раньше все очень близко и мутно, а теперь, мне кажется, что мне придется научиться заново открывать, узнавать старые детали, в обнажившейся, еще не освоенной, будто чужой панораме прожитой жизни моей.
Даже... папина беда, нет, она не прошла, она есть, и я все так же могу чувствовать ее, но и она, тоже какая-то остановленная сегодня, и я имею возможность ее рассматривать".
Медленно Юля отвернулась от зеркала, она еще совершенно никогда не видела свое лицо в нем освещенное первыми, незримыми, живи-тельными лучиками женственности. В этом, каждое осознаваемое ею мгновение, ощутимо при-сутствующем прикосновении материнского состояния, когда человек впервые открывает в се-бе, пускай еще наощупь, но способность не судить, а сострадать, она и приступила к дальнейшему чтению дневника, и разлистнула его.
Вначале она усвоила и поняла страницы, повествующие о тогдашнем еще мальчике, папе, где проявились его первая любовь к Лоле и многие другие перепутья взросления; первая, неудачная семья – это время было описано в мрачных красках и как-то вскользь, не подробно.
Далее, многое узнавала девушка о человеке, о котором, как она, (разъяснялось в ее сознании теперь), не имела должного и необходимого представления как дочь.
Все казалось Юле важным в дневнике, но, когда она дошла в своем пристальном чтении до мест, в которых появилась ее, такая далекая и дорогая мама и особенно, когда девушка дочиталась до папиных исповедей, где все ярче и отчетливее говорилось о ней, о дочери Юле, она зачитала прерывисто, время от времени останавливаясь, обдумывая, и что-то перечитывала повторно.
Заинтересованно заострялось ее возбужден-ное внимание, чтобы независимо, безавторитет-но осмыслить рукописные откровения отца, и требовало это внимание, порою, даже неодно-кратного перечтения мест особо располагаемых к размышлению:
* * *
"Моя вторая, но первая, которую любил я, будущая супруга, Катерина Иосифовна, Катенька, как я стану ее называть потом, работала в научной библиотеке. Как-то я зашел в эту библиотеку совсем накануне защиты моего очередного научного труда.
Мы увидели друг друга и тут же разговорились часа на два. Как раз рабочий день в библиотеке закончился, я, как истинный джентльмен, сразу же решился пригласить мою, ставшую на редкость молниеносно близкую и необходимую мне, знакомую в гости к себе домой – и она, тогда так женственно отказалась, но не отказала – сама пригласила меня в гости к себе. И я пошел.
И с тех пор мы больше с ней не расставались до самой ее безвременной кончины".
* * *
"Я отправлял Катеньку в роддом. Она старалась, пробовала лукаво улыбаться, передыхая и набираясь сил для нового сражения с болью, которая стремительно бросалась на нее, словно то-же передохнувши – жестоко впивалась, хватала Катеньку за живот, сотрясала ее, будто дознавалась -"Будешь еще улыбаться?!"
Катеньку уже отвозили в палату, когда она сказала мне:"Я обязательно рожу свою заместительницу!"
– Но может родиться мальчик, – сердечно и мило попытался возразить я.
– Нет, – неотступно сказала она. – Родится обязательно девочка... Юленька... – загадочно куда-то смотря, назвала Катенька имя нашей, через три дня действительно появившейся на свет дочери. – Никогда не давай ее в обиду, – будто прощалась она, – пусть Юленька будет всегда с тобой!
– Ты ошибаешься, – поправил Катеньку я, – с нами, Юленька всегда будет с нами.
– Да, конечно... с нами, – почему-то печально подтвердила мои слова Катя.
Больше я Катеньку живой не видел...
Она рожала невероятно тяжело, как рассказывал мне врач, принимавший роды, и... через два с небольшим дня умерла, скончалась от сер-дечной недостаточности."
* * *
"Юленька подрастает. Она – невероятная копия Катеньки! Да нет, она, без сомнений, маленькая Катя!.. Особое удовольствие для меня составляет купание моей дочери, после которого наступают, когда я укладываю Малышку в постель, искушительные мгновения соблазна, – я поглаживаю ее, изящно сложенное, нагое и доверчивое тело, и я, с огромным трудом сдерживаю свои руки, когда они едва прикасаются к откровенно обнаженным местам.
Насыщяюсь энергией. Мои мускулы налиты сокрушительной силой. Тогда ухожу к себе и подолгу, шепотом разговариваю с фотографией Кати...
Недавно, я нарочно показал одну из многочисленных фотографий своей покойной супруги одному своему знакомому.
На этой фотографии Катенька изображена в детстве – семи лет, знакомый хорошо помнит мою дочь Юлю в лицо, (он художник, как-то рисовал ее портрет).
"Как озорно выглядит здесь Юля!" – констатировал знакомый, и когда я признался, что это не Юля, а Катя..., он так и не поверил мне.
Я никогда и никому не отдам Юленьку! Она будет всегда со мной, как завещала Катя...
Признаться, я частенько ловлю себя на мысли, что я начинаю любить свою дочь как жену, мою маленькую супругу, с одной только разницей, что я не трогаю ее...
Собственно говоря, она и ведет себя очень похоже. Пытается стирать... Убирается дома... Скоро научится готовить..."
* * *
"Я страшно, мучительно ревную свою дочь к мужчинам!.. Не хочу и думать про то, что она, когда-нибудь, когда-то, не за горами уже, ускользнет от меня... Нет!... Кажется, я не в силах буду этого пережить, я просто не знаю, как смогу такое пережить... Второй раз потерять ее, мою Катю?!
Я всячески мешаю и буду продолжать жестоко мешать любому молодому человеку обращать свое внимание на мою дочь, выказывать каким-либо способом свои чувства к ней."
* * *
"Ах, если бы я смог стать молодым и другим человеком! Тогда бы я женился на Юленьке... Но..., зловещие законы общества, которые мы впитываем в себя чуть ли не с молоком матери, которые потом именуются, и становятся частью нас как совесть и мораль, правила этики – именно они никогда не позволят мне этого сделать!
А значит, я сам никогда не позволю себе этого сделать, потому что и я целиком соткан из этих законов и я не могу управлять собою как захочу -общество правит мною!
Ах, если бы я и в самом деле смог стать молодым".
После откровения этих строк Юля остановила свое чтение, она оторвала свой взгляд от тайной рукописи отца и долго смотрела прямо перед собой, но плохо что видела.
Девушка снова опустила свой взгляд на разлистнутый, лежащий на ее коленях дневник, чтобы еще раз прочесть последним прочитанное место.
Мутно. Слезы. Они капали тяжелыми каплями на построчно исчерниленные страницы отцовской рукописи и расплющивались на них крупными кляксами и расплывались, мутились чернильные слова, словно их прикрывали бракованными увеличительными стеклами.
"Боже мой, папа, – прошептала Юля и на некоторое время замолчала, ее лицо менялось и стало выглядеть так, будто девушка держит у себя во рту целую пригоршню соли и отчаянно теряется: "что делать дальше, теперь?"
С трудом проговаривая слова, она зашептала: – Я...т..такая... дочь. Такая плох..хая..., – словно позвала она, – папа!..., отврати..т..ти-тельная дочь. Да... Что я знала..., поним..м..мала о тебе?.. – будто причитала она.
Ворбий и Маприй
Президент интегральной фирмы "Обратная сторона" сидел у себя в кабинете за рабочим столом в низеньком кожаном кресле неподвижно.
Только что, в его кабинете, по срочному при-глашению появился его компаньон – Ворбий. Георгио Фатович, односторонне торопливо поприветствовав на ходу коллегу, остановился на мгновение у президентского стола и медленно осмотрелся по сторонам. Алекс что-то читал и молчал, тогда Ворбий, не дожидаясь, когда заговорит хозяин кабинета, сам тут же присел напротив Маприя на роскошный деревянный стул, ла-кированный смоляного цвета лаком, мягкий, в замысловатых завитушках резьбы.
– Ну, что же, – наконец-то проговорил Ма-прий и – ожил, будто разманекенился и стал перекладывать в сторону и укладывать стопкой на столе, снова продолжая молчать, разложен-ные перед собою бумаги, к которым только что было захватывающи приковано его внимание.
– Алекс, – непринужденно, в дружеском тоне, заговорил Ворбий. – Я знаю, что ты не приглашаешь и не вызываешь просто так, поэтому могу сказать только одно – слушаю тебя внимательно. Все что могу – сделаю.
– Слишком сентиментально, Ворбий! – са-модовольно воскликнул Маприй, посмотревши прямо в глаза умиленно улыбнувшемуся коллеге. – Да, -заговорил он, откинувшись на спинку кресла и уютно расслабляясь, – я... не из тех идиотов, которые каждый день где-то роняют свое время, не замечая этого и спохватываются искать его только тогда, когда не обнаруживают его под рукой, так сказать, или в кармане, и потом долго ищут это потерянное время, растеривая при этом на поиски очередное свое время, случается ищут годами и частенько так и не на-ходят.
– Алекс! – хвалебно воскликнул в свою очередь Ворбий, – ты пишешь трактат о времени?
– Нет. Я просто не трачу время попусту, – коротко и четко отрезал дальнейшую возможность задавать вопросы Маприй.
– Я тоже стараюсь так делать, – согласился Ворбий.
– Итак, – в тоне высокого своего положения сказал Маприй, совершенно не обращая внимания на последнюю фразу собеседника, будто она и не прозвучала, – Георгио, у тебя все в порядке?
– Что ты имеешь ввиду, Алекс?
– Естественно, дела фирмы! – возмутился Маприй оттого, что его не сразу поняли как дол-жно.
– Нет, не все, – обидчиво ответил Ворбий.
– Что именно? – продолжил Маприй.
– Не в порядке? – переспросил Георгио Фа-тович, но тут же осекся, потому что мгновенно понял: его вопрос снова вызовет негодование Алекса, и Ворбий поправился, делая вид, что этот вопрос он как бы задал для самого себя вслух, рассуждая и подыскивая доступный и правильный ответ. – Да. Есть одна, крупная, мелочами я тебя не стану беспокоить, Алекс, ты же знаешь, я с ними и сам справлюсь – как всегда..., есть одна, крупная, и-и.. я сказал бы даже – нарастающая неприятность, проблема, и довольно существенная для нашей фирмы, которую,... боюсь... мне одному решить будет... труднова-то.
