Текст книги "Переодетые в чужие тела"

Автор книги: Всеслав Соло

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

– Еще попрошу вас подождать одну минуточку, – обратилась она к Юле. – Сейчас начнется свидание, – объявила она и снова, так же неожиданно, как и появилась, скрылась в коридоре, прикрыв за собою дверь.

Юля опять осталась одна в комнате.

"Она как-то странно выглядит" – подумала Юля в адрес удалившейся Веры. – "Скорей бы уже пришел папа. Может, мне удастся забрать его сегодня домой! Во всяком случае, я попытаюсь это сделать".

И тут, совершенно неожиданно, так, что да-же напугало Юлю, массивная штора, прикрывавшая одну из стен, стала медленно, под жуж-жание, видимо электромотора, отодвигаться в сторону двери и перед Юлей, вскоре, открылось удивительное зрелище, которое заставило ее испытать в первые мгновения боль и бессилие, и пораженная увиденным, Юля оцепенела всем телом и, будто обронила на пол радость ожидания встречи с отцом.

– Папа? – только и смогла она вымолвить вопросительно.

Но отец ее слышать не мог, и она не могла слышать его.

Когда отодвинулась штора, то она открыла возможность видеть, как оказалось, соседнюю комнату, видеть и только, потому что обе комнаты были разделены между собой двойным и толстым стеклом.

Аршиинкин-Мертвяк сидел в противопо-ложной, соседней комнате в кресле: волосы его были выбриты налысо, на нем была одета сми-рительная рубашка и туго завязаны ее длинные рукава.

В дверях его комнаты стоял, скрестивши ру-ки на животе, в надменно-жестоких чертах лица санитар в таком же белом халате, что и у Веры и с накрахмаленной шапочкой на голове.

Пациент в смирительной рубашке тоже увидел Юлю, и тут же заерзал в кресле, пытаясь освободиться от наложенных на него больничных пут. Он что-то кричал, говорил, но не было слышно, что именно.

Потом, на некоторое время, он успокоился и стал жалобно смотреть на Юлю. Его глаза теперь стали настораживать дочь. Они совершенно не выражали папу.

– Папа, – тихо позвала Юля отца, выходя из оцепенения.

Она, медленно поднялась со стула, машинально взяла этот стул за спинку и перенесла его ближе к, поражающему ее, окну свиданий.

Юля снова присела на стул, но теперь возле самого окна и оперлась ладонями на стекло и прильнула к нему лбом.

– Папа, – позвала она еще раз.

– Ты что же, ничего не знаешь, или так же как и они притворяешься, сволочь! – прозвучало, но, лишь только увидела и поняла Юля, что сейчас: неистово о чем-то вскричал ее отец там, в комнате за стеклом, но она не могла слышать о чем. – Ненавижу! – продолжал громко выкрикивать Миша в соседней комнате, опять заерзавши в кресле. – Вы – сделали меня этой развалиной, стариком! Твой, негодяй, папа! Это он! Зачем ты пришла сюда, сволочь?! Посочувствовать!?

Юля вздрогнула, когда до ее плеча кто-то дотронулся. Тут же, она обернулась назад: возле нее стояла Вера.

– Придется пока так, милочка, – ехидно сказала Вера. – Видите какой он буйный.

– Вы не имеете права так..., – запнувшись от ярости, – обращаться с моим отцом! – громко и требовательно сказала Юля.

– А как же по-вашему? Пусть он себе все крушит? Да он же и вас прибьет – только допусти!

– Это... бесчеловечно, – разбито произнес-ла Юля.

– Извините, но у нас инструкции. Все как полагается. Ничего лишнего мы не делаем.

– Я прошу вас, пожалуйста, пусть уйдет этот санитар, он мне мешает видеться с папой и вы... уйдите, Вера.

– Ну, это можно, – снисходительно согласилась Вера. – Может еще что? – спросила она.

– Да, – сказала Юля.

– И что же?

– Отвяжите папу хотя бы от кресла, пусть он, если захочет, будет способен подойти к окну.

– И это можно устроить, – все так же снисходительно определилась Вера. – Для вас это ничем не грозит – стекло бронированное, -предупредительно добавила она и поспешила удалиться из комнаты, оставивши Юлю одну.

Вскоре Юля увидела, как санитара вызвали из комнаты, потом, через несколько мгновений, он снова вернулся, отвязал отца от кресла и снова вышел из комнаты.

Папа, так же как и она, Юля, оставался теперь один в комнате напротив.

Тогда Юля стала делать пригласительные жесты руками, подзывая, предлагая папе подняться из кресла и поближе подойти к окну свиданий.

Некоторое время, отец, как казалось Юле, не обращал внимания, возможно не понимал ее или же просто не желал подходить близко, и тогда Юля, стала беззвучно для отца плакать – по ее щекам потекли слезы.

Наконец, отец медленно поднялся из кресла, постоял возле него, словно удерживая равновесие тела, было едва заметно, как он покачнулся несколько раз.

И все же он подошел, приблизился почти вплотную к стеклу, на которое, со своей стороны, снова прилегла ладонями и лбом Юля.

– Папочка мой, папа, – нашептывала она и целовала стекло.

– Ты что же... – проговорил в замешательстве Миша со своей стороны окна, – действительно ничего не знаешь?

– Я люблю тебя, папа, – продолжала шептать она.

И тут Юля стала медленно писать пальцем на стекле невидимые, но если присмотреться, то можно было разобрать, буквы, она старалась как можно отчетливее выводить каждую из них.

Итак, она написала: п..а..п..а..я..т..е..б..я..л-..ю..б..л..ю. И Миша одобрительно покивал ей в ответ головой, подавая таким образом знак, что он понял написанное.

Тогда Юля жестами предложила отцу про-делать то же самое, что и она на стекле – ответить. И папа снова покивал одобрительно головой в знак согласия.

– Он меня понимает! – не удержавшись, во-скликнула Юля. Но тут же осеклась и осмотрелась по сторонам, потому что ее могли услышать и помешать.

В свою очередь, Миша стал выводить на стекле носом тоже буквы. Их труднее было узнавать, но Юля, чтобы понять отца, максимально напрягала свои глаза, отслеживая невидимые линии: я..н..е..т..в..о..й..о..т..е..ц..я..м..и..ш..а – прочитала она.

– Ты, – молча, произнесла только губами и как можно отчетливее Юля, – Миша? Да? – подкивнула она головой.

– Да, – тоже подкивнул головой Миша. – Я Миша, – тоже произнес он губами.

– Пора заканчивать, милочка! – вздрогнула Юля от внезапно возникшего голоса в тишине комнаты, обратившегося к ней – это была Вера: она стояла у самого входа.

Юля увидела, как в комнату отца вошел са-нитар и тут же штора стала закрываться и Юля медленно пошла впереди движущейся шторы, чтобы еще хоть несколько мгновений можно было бы видеть папу: санитар грубо выталкивал его из комнаты в дверь, а он сопротивлялся оглядываясь, в сторону Юли.

Штора закрылась полностью.

– Ваши люди жестоки! – яростно прикрикнула Юля в сторону Веры, продолжавшей стоять у входа в комнату.

– Я передам им вашу просьбу, чтобы они были повежливее с вашим отцом, – язвительно сказала та.

– Уж будьте добры, но я все равно найду, к кому обратиться, чтобы у вас тут навели порядок, – словно огрызнулась Юля, быстрым шагом выходя из комнаты и проходя мимо Веры.

Юля не пошла, а побежала по коридору.

– Вас проводить!? – крикнула ей вдогонку Вера, но Юля ничего не ответила: выскочила на лестничную площадку и бегло стала спускаться по ступенькам вниз.

Когда она преодолела уже несколько лест-ничных проемов, то услышала окрик сверху:

– Не заблудитесь, милочка!

Юля выскочила во двор клиники. Миша, ожидавший ее, сразу же подошел к ней.

– Что случилось, Юленька? – озабоченно спросил он, на ходу пристроившись крупным и быстрым шагом рядом с Юлей, которая уже ос-танавливала свой полубег. – Почему ты бежала? – задал он вопрос, когда они уже вышли из ворот клиники и оказались в переулке.

Здесь Юля позволила себе ненадолго оста-новиться и молча отдышаться. Потом она снова, но уже не быстро пошла по переулку. Молодой человек последовал за ней.

– Почему ты бежала? – попробовал еще раз задать он вопрос.

– Не знаю, – ответила Юля и на мгновение, опять, приостановившись, пристально заглянула в Мишины глаза, отчего молодому человеку стало немного неловко, не по себе.

– Что-то не так? – вкрадчиво поинтересовался он.

– Все в порядке, – ответила Юля. – Папа... действительно болен.

Планерка смертников

Несколько дней спустя после вторжительного посещения клиники Юлей и Мишей, Юсман позвонила Василию Федоровичу (Мише) и предложила в срочном порядке встретиться вечером в помещении кафедры психологии, как выразилась она: "Наиболее безопасное место".

В назначенное время эта скоропалительная встреча состоялась. Коротко поприветствовав друг друга, они заперлись в помещении кафедры изнутри и заговорили вполголоса.

– Ты, Василий Федорович..., извини, привычка! Конечно же, Миша, -поправилась Юсман.

– Не стоит извиняться. Зови меня как удобно тебе, от этого суть не изменится, – на этот раз определился профессор, грустно почему-то, сам даже не понимая зачем, рассматривающий свои руки.

– Удобнее, все-таки, по-старому, – сказала Юсман. – Можно?

– Как знаешь, Виктория. Не стану возражать.

– Хорошо. Так вот, ты, Василий Федорович, положительно счастливчик, иначе не подумаешь и не скажешь о тебе, – сказала Юсман.

– О чем это ты?

– О том, что ты теперь присутствуешь здесь и разговариваешь со мной, а не где-то, неведомо где.

– Не понимаю тебя.

– Так-таки и не понимаешь? – немного игриво поинтересовалась Юсман.

– Не надо. В таком тоне..., я прошу... не надо.

– Извини, Василий Федорович. Еще одна старая привычка наших отношений, – печально согласилась Юсман. – Иногда, сама того не замечаю, как перехожу на обычный уклад, забывая о своем сегодняшнем положении.

– Ты права. Но что ты хотела сказать, Вик-тория, обо мне, как о счастливчике?

– Если бы ты видел, как рвал и метал Ворбий, когда он узнал, что намеченное сорвалось! Я как раз находилась у него в кабинете, потому что должна была по плану отвечать за транспортировку ваших тел.

– Наших тел? – пугливо насторожился Василий Федорович.

– Да, ваших, профессор, твоего и Юлиного.

– Ничего не понимаю.

– Сейчас поймешь. Что интересно, что я да-же не успела бы помешать этой затее, как продумал все, гад! Я узнала об этом буквально, когда вы уже находились с Юлей в клинике и ожидали появления Веры. Она как раз позвонила Вор-бию, чтобы сообщить об этом, о начале опера-ции, и тут же, после звонка своей жены, Ворбий изложил мне: для чего меня вызвал, мои обязанности и место в этом деле.

– Ты меня пугаешь, Виктория. Что за срочная операция, дело о котором ты говоришь?

– Хорошо, что ты не пошел вместе с Юлей на встречу с..., ну, сам понимаешь какую встречу. Ворбием было запланировано вас обоих тогда же ликвидировать, покончить разом со всеми троими: у тебя и Юли – отобрать тела, а Мишу..., просто умертвить, и похоронили бы про-фессора тогда со всеми полагающимися почестями, а на похоронах бы присутствовала Юля, точнее, Вера в Юлином теле и Миша, точнее, Вор-бий в твоем теперешнем теле. Вот такая получается картина, Василий Федорович.

Честно говоря, я очень переживала и молила Бога, чтобы вы каким-то образом ускользнули. И вам удалось нарушить их план! Вы сделали это!..

Одну Юлю они не посмели бы тронуть, потому что ты бы оставался на свободе и тебе тогда нечего было бы терять. Они повременили, но кто знает, надолго ли?

Если они бы разделались с вами, то автоматически, тут же наступила бы и моя очередь, как свидетеля, так что и меня можно назвать через тебя, Василий Федорович, счастливчиком.

– Спасибо за информацию, Виктория. Но, сама понимаешь, узнать, что ты остался жив уже зная об этом... Ты меня пригласила сегодня только для того, чтобы сообщить об этом?

– Нет, Василий Федорович, наш разговор, можешь считать, только лишь начинается. Пора, профессор. Теперь уже, и в самом деле, пора -действовать!

– Я тоже так думаю, но как? Что мы сможем предпринять?

– И это говорит крепкий, – Юсман, оценивающе окинула с ног до головы профессора восторженным взглядом, – молодой человек, да еще с таким не ординарным, талантливым умом!

– Ты права, это так, но что мне с ними – подраться!? – немного обиженно сказал профессор.

– Зачем же так, Василий Федорович. Ин-формация – это власть, в нашем случае, реальная возможность все сделать как нам это нужно.

– Знать – этого мало, Виктория. Необходимо применить знание. Но если ты будешь весь вечер говорить вокруг да около, то..., сама понимаешь.

– Понимаю. Поэтому и говорю теперь по существу.

– Да уж..., прошу тебя, Виктория.

– Ты, профессор, и твоя дочь и Миша и Я: теоретически и практически -смертники.

– Зачем ты говоришь такие гадости, Виктория?! – возмутился профессор.

– Разве я не права?

– Ну..., наверно, права... Только не надо так – в лоб.

– Хорошо. Скажу иначе. Все мы люди об-реченные и у нас нет выбора другого, нежели защищаться самим, так?

– Так, – заметно нервничая, согласился профессор.

– Я сказала, что наступила пора действо-вать, потому что теперь я имею полное основание на такое заявление. Я знаю все, во всяком случае, то, что необходимо нам для спасения, об Интегральной Фирме, ее возможностях и о ее руководителях.

Первое, что нам необходимо, это хотя бы на время, вывести из строя их главный генератор.

– Что это такое? – спросил профессор.

– Не перебивай, Василий Федорович, долго объяснять. Будем делать дело, по ходу и необходимости поймете, а сейчас это не так важно. Так вот, вывести из строя Генератор – это во-первых, тогда я получаю возможность беспрепятственно освободиться от капсулы смерти в моем теле, с технологией я уже знакома, а затем мы уничтожаем наши документы, хранящиеся в архиве фирмы, а с этими документами уничто-жатся и наши коды доступа к нам – мы получаем свободу!

Конечно же, придется куда-нибудь бежать, поменять имена и фамилии, но это лучше, чем не жить, согласись, Василий Федорович.

– Да, конечно, – подтвердил свое одобрение профессор, внимательно слушающий Юсман. – А что будет с... Мишей, – исподволь поинтересовался он.

– Его они, естественно, уберут. Не поможете же вы ему бежать, не освободите же вы его.

Честно говоря, пойми меня правильно, я не хочу тебя обидеть, Василий Федорович, но я на месте бы Миши, если бы вдруг смогла освободиться, то первым бы долгом – придушила тебя.

– Зачем же так гадко, – брезгливо сказал профессор.

– Правильно, Василий Федорович, поэтому я и не упомянула в моем плане Мишу. Его судьба уже, так или иначе, предрешена. Ни одной из сторон невыгодно его существование.

– Хватит о нем, Виктория. Я принимаю ваш план. Мы сумеем справиться вдвоем?

– Нет.

– Но позволь! Никого другого для участия в этом деле мы пригласить не можем.

– Но все-таки это понадобится сделать.

– И кого же ты предлагаешь?

– Не беспокойся, не Юлю, – сказала Юсман и профессор насторожился еще пуще прежнего.

– А кого же тогда? – поинтересовался он.

– Твоего друга, Василий Федорович, бывшего.

– Ты хочешь ввести в курс дела совершенно постороннего человека? Ты с ума сошла, Виктория! Это исключено, – резко не согласился про-фессор.

– Не кричи, – попросила Юсман и на неко-торое время прислушалась к вечерней тишине близлежащего пространства университетских аудиторий.

– Извини, – шепотом заговорил профессор. – Но я не согласен на участие в нашем деле пос-торонних лиц.

– Успокойся, Василий Федорович, этот человек, он даже не будет знать ничего. Его задача будет проста: побыть один вечер с Юлей.

– Как это побыть?

– Ты имеешь ввиду под каким предлогом? Это я уже продумала. Все нормально. Сейчас он придет, я буду говорить и ты услышишь. Он, че-ловек, по крайней мере в отношении тебя, как друга, порядочный, и ты это знаешь не хуже ме-ня. Лучшей кандидатуры у меня, извини, Василий Федорович, на сегодняшний день – нет.

– Короче, кто это? – спросил профессор.

– Порядков.

– Порядков? – переспросил профессор.

– Именно он, Петр Алексеевич, профессор психологии, твой лучший товарищ, бывший. Да ты не переживай, Василий Федорович, я все об-ставлю в лучшем виде.

– Он уже в курсе?

– Еще нет, но сейчас он будет, – Юсман взглянула на часы, – еще целых полчаса ждать моего звонка и может подняться сюда, к нам на кафедру в любой момент по-моему приглашению. Ты согласен?

– Да, – согласился Аршиинкин-Мертвяк. – У меня, действительно, нет выбора.

Юсман позвонила Порядкову и теперь с минуты на минуту ожидался его приход.

– Я хотел у тебя спросить, Виктория, пока не появился Петр Алексеевич.

– О чем?

– У тебя такое бывало или бывает?

– Что именно?

– Когда нервничаешь и делаешь резкое движение, а... оно... происходит и не происходит.

– Не понимаю, Василий Федорович.

– Скажем, поднял я руку, точно понимаю, что сделал это движение, а на самом деле рука остается на месте.

– Боже мой, – покачала головой по сторонам отчаянно выражая соболезнование, Юсман. – Они тебя даже не закрепили как следует. Что ж ты молчал?! – возмутилась она.

– Мы же решали дело, – вздохнул тяжело профессор.

– Но это же тоже дело! Или ты думаешь всю оставшуюся жизнь прожить на цыпочках в этом теле. Тебя необходимо срочно закрепить. Ну, ладно, это мы решим тоже.

Хотя, с виду, в своих интонациях, Юсман и вела себя, в какой-то степени, бравадно, но Василий Федорович простительно понимал Викто-рию, потому что находилась она в эйфории, в сильно возбужденном состоянии, не соответствующим реальному положению дел, в эйфории, вызванной страхом, неподдельной угрозой смерти. Таким образом, она, как бы защищалась и поддерживала себя.

Вскоре на кафедру пришел Порядков.

Выбор – Смерть

На следующий день, вечером, Юля находилась дома одна в приподнятом состоянии духа.

Еще с утра, перед тем как уйти по делам, Миша предупредил ее о том, что сегодня в гости должен подъехать профессор психологии Петр Алексеевич Порядков, Юля немного помнила его по отцу.

"Петр Алексеевич" – сказал Миша, – "Я, очень возможно, задержусь, пусть он – обязательно дождется меня. Это очень важно. Мы с Порядковым будем решать проблему пребывания твоего папы в клинике. Может удастся. Только ни о чем не спрашивай его заранее, он все равно не откроется. Я хочу, чтобы мы это решали вместе."

Юля тщательно убралась в квартире, привела в порядок свои волосы и лицо, оделась в соответствии – для приема гостя: удобное, не стесняющее движения тела, домашнее платье черного цвета, кружевное – уютно смотрелось на ней.

Вскоре, как и предупреждал Миша, подъехал Петр Алексеевич. И они вдвоем, Юля и Петр Алексеевич пили чай с пирожными, сидя в гостиной в креслах и разговаривали.

– Мне кажется, что с вашим отцом все бу-дет в порядке, – сказал профессор, размешивая ложечкой сахар в очередной чашке чая.

– Вы так думаете? – уточнила Юля.

– Я просто уверен в этом. Обязательно будет порядок.

– Ну, если сам Порядков говорит, что ожидается порядок, тогда – нет сомнений, – попыталась пошутить Юля, хотя ей это было трудно и шутка прозвучала в неловкой, неуклюжей интонации голоса.

– Да, да! – воскликнул профессор, поддерживая конфузию девушки. -Мое любимое слово – порядок!

Юля продолжала, не всегда и во всем склад-но, беседовать с Порядковым, ожидая возвращения Миши, а в это же время Юсман и Миша (Василий Федорович) подъехали на автомобиле, принадлежавшем Виктории Леонидовне к зданию Интегральной Фирмы "Обратная Сторона" и припарковались от него далее по переулку метрах в пятидесяти.

– Ну, что ж... Ты готов? – спросила Юсман. Василий Федорович не ответил, он думал о чем-то, всматриваясь в ночную глубину переулка. – Что молчишь, профессор? Думаешь, что мне на душе легко?

– Я не об этом сейчас подумал, – заговорил Василий Федорович.

– А о чем? – ласково погладив его по волосам, спросила Юсман.

– Юля беременна, – коротко сказал профессор.

– От... тебя? – вкрадчиво уточнила Юсман.

– От меня, – подтвердил он.

– Ты уверен?

– Ты что, с ума сошла, Виктория, от кого же еще! – заволновался профессор, – Юленька. Она... ты должна это знать!

– Ты меня неправильно понял, Василий Федорович, я хотела сказать: ты действительно уверен, что Юля и в самом деле беременна?

– Да. Мы вместе, с неделю назад, ходили к врачу, – успокаиваясь подтвердил профессор.

– Да-а, – протяжно сказала Юсман.

– Что значит "да"? – возмутился профессор, – осуждаешь?!

– Да перестань ты, Василий Федорович, в самом-то деле, взрываться. Я сказала "да" просто так. Каждой женщине внутренне, по природе, хочется иметь ребенка, но не каждая может... его иметь.

– Прости. Я наверно тебя обидел, – извинился профессор.

Уличные фонари задумчиво освещали ярким желтым светом переулок.

– Ничего... – сказала Юсман и помолчавши немного, неожиданно, для мечтательно расслабившегося в это время профессора, активизировалась, -надо делать дело! – подвижно и решительно заявила она. – Идем, Василий Федорович.

– Скажи, Виктория, ты довольна своим по-ложением? – не обращая внимания на активизацию Юсман, холодно проговорил Аршиинкин-Мертвяк. Оставаясь теперь сидеть неподвижным и даже еще спокойнее в голосе, он будто придержал своим вопросом подвижность Виктории.

– Ты... имеешь ввиду... – призадумалась она, – мое женское положение?

– Да.

– Я всегда к этому стремилась. Мое приобретение – это всегда была и есть я сама.

– Счастливая ты.

– А разве ты не имеешь, то, что хотел?

– Кажется, уже не имею.

– Не понимаю тебя. Сожалеешь?

– Сейчас... Да. Но не о том, что получил возможность, а о том, что не могу возвратить ее.

– Удивительно. Стремился и стал. Зачем же терять?

– Да. Я стремился. Да. Приобрел. Ну, почему же такая клейкость человеческой судьбы!? Нет, я не хочу и не принимаю такое!

– Мне тебя жаль. Ты как ребенок: поигрался, познал и хочешь отдать. Но это настоящие игры, Василий Федорович, с болью и кровью, среди людей не принято иначе.

– Знаю. И это меня мучает. Как много и бы-стро мы могли бы узнать и познать и покаяться и идти дальше, если бы...

– Можно было бы играться и отдавать? – уточнила Юсман.

– Да. Играться! Именно так! С детским во-сторгом отдаваться соблазну желания и отходить от него, отпускать для другого.

Я чувствую, я понимаю, что не может больше так продолжаться на Земле: человека поглощает желание или множество таковых, и он – не успевает, не может освоить из них, хотя бы те, которые видит и хочет иметь...

Почему, почему, ему, человеку, постоянно приходится исподволь коситься на желаемое, страдать о близости с ним, но иметь его, в лучшем случае, частично, не полностью, по крошкам, а в худшем... не иметь никогда, а еще хуже того – получить желаемое и не мочь возвратить его по-другому, нежели как ценою собственной жизни.

Я не хочу так.

Я протестую против такого. Так слишком долго идти и невозможно собрать воедино весь опыт.

Ну, почему же лишь смерть избавляет ото всего!? Да. Я поигрался, но я осознал это.

– И ты хочешь играться в другое, – будто продолжила, подсказала мысль профессору Юсман.

– Не понимаю, что в этом плохого? – озадачился Василий Федорович.

– Я могу лишь только напомнить сказанное: с кровью и болью они, эти игры, понимаешь?

– Значит..., все-таки смерть все решает?

– Смерть лишь возможность, решаем только мы, Василий Федорович. Мы выбираем смерть, а не она нас.

– Плохой мир, несправедливый и медленный, он должен меняться, я в это верю.

– Может и прав ты, Василий Федорович, но я, видимо, не совсем, не до конца..., не так понимаю тебя, как ты бы хотел этого. Прости, – сказала Юсман.

Некоторое время они сидели молча в машине.

– Все, – решительно сказала Юсман, встряхнув головой, будто прогоняя одолевающий сон, – Пора. Надо идти, Василий Федорович. Надо!

– Постой, – остановил ее профессор, тоже оживляясь. – А как ты думаешь справиться с Ворбием?

– Вот, – сказала Юсман и достала из внутреннего кармана куртки небольшой пистолет, – на этот случай имеется.

– Газовый? – уточнил профессор.

– Настоящий, Василий Федорович, самый что ни на есть.

– Огнестрельный?

– Конечно.

– Дай его мне, Виктория, – попросил про-фессор.

– Зачем? – удивилась Юсман.

– Я мужчина и в моих руках оружие будет прочнее работать. И потом, тебе все равно же необходимо выполнять какие-то манипуляции, известные тебе: генератор, капсула, архив. Давай мне пистолет. Я буду в качестве останавливающей силы, а ты в качестве производящей действия.

– Слушай, почему я тебе его должна отдать?

– Ну, перестань же, Виктория! Ты что, думаешь: и на мушке держать и дело делать?

– Ну, хорошо. Убедил, – согласилась Юсман и отдала пистолет профессору. – Ты хоть стрелять умеешь? – поинтересовалась она.

– Обижаешь, Виктория. У меня разряд.

– Ладно, верю... Пошли.

Юсман и Василий Федорович вышли из ав-томобиля и направились к зданию Интегральной Фирмы.

Они остановились у входной двери в здание фирмы и Виктория привычно нажала сигнальную кнопку, вмонтированную возле двери в стену.

– Привела? – раздался металлический голос, возникший за знакомой профессору селекторной решеткой.

– Да, он со мной, – ответила Юсман и профессор насторожился, подумав про себя: "Что значит "привела?".

Щелкнул металлический запор в двери.

– Проходите, – снова прозвучал голос.

Юсман предложила профессору пройти первым.

– Проходите, Василий Федорович, – сказала она холодно и равнодушно.

Вскоре, оба они оказались в кабинете Вор-бия.

В это время, Юля, разговаривая с профессором Порядковым, почувствовала, как ее сердце неожиданно сжалось и от этого родилось у нее в душе какое-то необъяснимое беспокойство, предчувствие.

– Что-то... – сказала она заметно волнитель-но, – долго так нет Миши.

– Насколько я знаю этого молодого человека, он обязателен и если сказал что-то, пообещал..., то – несколько секунд поразмышлял Петр Алексеевич, – ему... можно верить, – договорил он.

– А что вы будете решать с Мишей, когда он вернется? – не удержавшись, поинтересовалась Юля.

– Я же уже говорил вам, Юлия... У Миши имеются какие-то соображения на этот счет, а меня он пригласил как интеллект, мозг, так сказать, и, естественно, как близкого друга Василия Федоровича, вашего отца. Больше я ничего добавить по этому поводу не могу.

– Не можете или не хотите? – отчаянно не унималась Юля.

– Ну, Юлия, извините, но вы как ребенок.

– И вы меня извините, Петр Алексеевич, – словно опомнилась Юлия. – Я очень устала.

– Усталость – характерная черта любого поколения. Все устают, начиная от малого и кончая старым человеком. А вы не обращали внимания, Юлия, на то, что дети устают все же меньше чем взрослые?

– Замечала, – как-то особенно нежно и за-думчиво, заметил профессор, сказала девушка.

– А не задавались вопросом, почему это так? – снова спросил Порядков.

– Я не думала, – ответила Юля.

– А вы подумайте, – предложил профессор.

– Возможно, оттого они устают меньше, что... Честное слово, не знаю, Петр Алексеевич. Отчего?

– Все очень просто, – определился Порядков. – Есть только три возможности жить в мире.

Первая: видеть натуру, все как впервые, без какого-либо опыта на то, но это – бессозна-тельное бытие.

Вторая возможность, здесь посложнее: видеть натуру, все что есть, но не как впервые, потому что уже есть опыт и он подсказывает – как надо видеть, а значит, всякий раз, когда имеется возможность видеть очередную натуру, она уже не воспринимается как есть, как впервые, потому что воспринимается в свете уже существующего опыта, и таким образом, человек перестает видеть, можно сказать даже, если хотите, как бы перестает видеть новое, а видит лишь, собствен-но, блуждает в первичном опыте и только.

И в редкие моменты жизни, количество и ка-чество которых разнится у всех, ему, человеку, удается воспринять что-то новое, когда, вдруг какую-то из натур он воспримет без опыта, но, к сожалению, и тогда, после того, как ему удается такое – опыт набрасывается – осознавать вновь прибывшую натуру и опять же, искажает ее; другими словами, вторая возможность предполагает в общем – ложное видение натуры.

И наконец, третья возможность жить в этом мире: это когда натура воспринимается постоянно вне опыта, но при этом присутствует и сознание.

– Интересно, как это можно? – спросила, внимательно слушающая Юля.

– Это так просто! Давайте примем логическую модель, чтобы обозначить возможность правильно понимать. Я предлагаю такую модель: натура, она, как не крути и есть потому натура, что она всегда находится во вне опыта че-ловека, тогда, отсюда вытекает, что опыт находится относительно натуры всегда – внутри че-ловека. Ну, а если это так, тогда можно коротко охарактеризовать первую возможность жить в этом мире, охарактеризовать, как бессознатель-ное видение натуры при полном отсутствии опыта, а вторую возможность, как видение человеком, его восприятие натуры, через опыт, точнее, как опыт видящий, получается – ложную натуру, или человек, видящий сам себя, отсюда третья возможность жития в этом мире прозвучит следующим образом: восприятие, видение натуры как опыта во вне, при полном отсутствии опыта внутри, через осознанный и полный перенос внутреннего опыта во вне, последний и ста-новится натурой. Вот так-то, Юлия!

– Но, все-таки, почему же дети устают меньше? – озадачилась Юля, как бы задавая вопрос одновременно и себе и профессору.

– Согласитесь, что это логично: если течет река сама по себе, то нельзя сказать в прямом смысле, разве что в переносном, о том, что река устала.

– Нельзя, – согласилась Юля.

– Но если человек начнет работать с этой рекой, скажем: подгонять ее течение или наоборот – притормаживать, то человек устанет. И чем больше он будет что-либо делать за реку, тем больше он будет уставать. Догадываетесь? – лукаво прищурившись, спросил профессор.

– Теперь... Кажется, да. Если я правильно поняла вас, то, в начале, дети, не имея опыта или мало позволяя ему проявлять себя, восприни-мают течение реки и мало вмешиваются в него, мало что делают за реку, а значит и меньше устают, чем тогда, когда, они же, подрастая и становясь взрослыми, начинают жить опытом – делать все больше за реку, вместо нее, и чем не больше они это делают, тем больше и быстрей устают.

– Абсолютно верно, Юлия. Только, предлагаю, слово "река" замените на фразу – "энергия в движении" и, все сразу станет на свои, окончательно и достаточно понятные места.

– Можно сказать еще короче, Петр Алек-сеевич.

– Скажите, буду очень рад!

– Не двигайтесь вместо энергии! – немного повеселев, объявила Юля.

– Ну, вот, – обиженно сказал Порядков. – Куда там угнаться мне за вами, старому, длинно и не выразительно говорящему: "Не двигайтесь вместо энергии"! Великолепно и коротко, – похвалил профессор. Но мы с вами, Юлия, столько наговорили, чтобы всего лишь убедить себя в том, что действительно – лучше жить человеку как птички и не заботиться о дне завтрашнем.

– Ох, Петр Алексеевич... – вздохнула тяжело Юлия.

– Что? Никак устали? – нарочито съехидничал профессор.

– Да. И теперь понимаю, что сама виновата в этом, – призналась Юля.

– А давайте-ка, во что-нибудь поиграем. А? Как вы смотрите на это? -приободрившись, предложил Порядков.

– Давайте, Петр Алексеевич, а во что?

– Ну, я не знаю... Ну..., хотя бы в лото, что ль?

Юля сходила в папин кабинет и принесла оттуда лото и они стали играть в него, развернув-ши поудобнее кресла к журнальному столику...