Текст книги "Алеш и его друзья"

Автор книги: Войтех Стеклач

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

Войтех Стеклач
Алеш и его друзья

1. ВРАГ НОМЕР ОДИН

Мы родом из Голешовице. Этот район в Праге протянулся от парка Стромовка и парка культуры до самого Бубенского вокзала. Со стороны Затор, где находится крупнопанельный завод, и острова Штванице, на котором расположен старый зимний стадион, наш район омывает Влтава.

В Голешовицах стоят наши дома и живут наши семьи. Только у Алеша вместо семьи одна бабушка.

В этом районе находится и школа, про которую мы в сочинениях пишем, что, не будь ее, у нас не было б счастливой жизни.

Но Ченде, Миреку, Алешу и особенно мне известно, что, не будь школы, не было бы и неприятностей, в которых мы, может, иной раз и виноваты, но ведь не мы же их создаем. Другое дело, когда будем взрослыми, а до той поры нам не остается ничего иного, как страдать, сплошь да рядом несправедливо. К счастью, мы четверо не каждый сам по себе, мы коллектив, а в коллективе страдать приятнее. Мы можем поддержать друг друга и сравнить силу родительских подзатыльников, потому что у наших родителей, за исключением Алешевой бабушки, нет педагогического образования.

У бабушки педагогического образования, правда, тоже нет, но она никогда не отвешивает Алешу подзатыльники, она считает, что должна быть с ним ласкова, – он ведь сирота.

И мы к Алешу хорошо относимся, но когда он начинает задираться, тоже его лупим. А в остальном мы добрые друзья и очень справедливые, хотя у нас и есть различные недостатки. Алеш, например, толстый, Ченда, хоть он и самый маленький из нас, задавака, а Мирек всеми правдами и неправдами норовит нами командовать.

У меня недостатков нет, я просто невезучий. Я люблю поговорить, а это в школе наказывается, и, к сожалению, вовсе не так, как в спорте. Там все по-честному: провинился, заговорил во время матча, получай желтую карточку: получил три таких карточки, минуту не допускаешься до игры. Минуту! А мне, утверждает учительница, последствия моей болтливости придется испытывать всю жизнь. Думаю, она ошибается: любой синяк в конце концов проходит, даже если его поставил мой вспыльчивый и физически ужасно сильный отец.

Мать с отцом образуют в нашей семье секцию взрослых, а я представляю всех их детей: ни братьев, ни сестер у меня нет. Мне часто приходит на ум, что именно поэтому я заслуживаю со стороны взрослой части семьи большего внимания, но стоит произнести это вслух, как мне тут же попадает.

«Хватит умничать, – делает замечание мама, – не то схлопочешь».

«Да, – присоединяется папа, – еще слово, и ты у меня дождешься воспитательной лекции».

У нас дома все разговаривают очень вежливо, и я тоже должен так говорить. У нас не скажут ни «врежу», ни «плюха», поскольку это не литературные слова, – у нас принципиально говорится: «воспитательная лекция».

Только не подумайте, что я жалуюсь, нет, я знаю, такова жизнь. Когда я стану взрослым, моему сыну точно так же повезет. Я специально назову его именем моего отца, Бедржихом, и, чтоб мне лопнуть, – хоть это тоже не литературное выражение, – я ему покажу, что такое строгость и справедливость, я буду точно таким, какой воображает себя Мирослава Драбкова, наш классный руководитель, конечно без всяких на то оснований. И если я дам подзатыльник, то не стану называть его воспитательной лекцией, мужчины должны все говорить по правде, как мы с ребятами, а не прикрываться всякими словами, потому что мне-то уж известно, что подзатыльник и воспитательная лекция – одно и то же.

И все же наша семья счастливая, как я обычно пишу в сочинениях, хотя у нас есть одна большая тайна. Наверное, какая-то тайна существует в каждой семье, но в нашей тайна большая, потому что на самом-то деле семья несчастлива. А могла бы быть счастливой, особенно мои родители, только это не получается из-за разногласий между ними и из-за меня.

Как раз вчера отец решил, что больше уж никогда не станет раздражаться, но ему это не удалось: у него свой разум, у мамы своя логика. Логика – это тоже разум, только мамин, а отец не в силах выносить подобную логику.

«За что мне такие мучения? За что?» – кричал отец.

«И за что мне такое наказание?» – терзалась мама.

Да, согласно логике и разуму, родители могли быть очень счастливы. Мама ходила бы в шубках, а папа ездил на рыбалку. Или: мама пошла бы в гости к дорогим родственникам, а папа на футбол. Мама замечательно отдохнула бы, попивая кофеек с кузиной Юлией и тетей Герминой, а папа всей душой отдался бы спорту на «Богемке»[1]1
  Стадион спортивного общества «Богемия». (Здесь и далее примечания переводчика.)


[Закрыть]. Или бы отец пошел в гости к своему дорогому родственнику, а мама – на концерт. И тогда они оба расцвели бы и набрались новых сил – мама благодаря художественным впечатлениям, а папа благодаря дяде Хробаку. Дядя у нас изобретатель и вообще поразительный человек, хотя мама и утверждает, что за некоторые из своих изобретений он заслуживает электрический стул или, по крайней мере, пожизненное заключение.

«Слышишь, Боржик, какая у тебя мама мстительная? – окликал меня отец. – Жажда мести в ней говорит, да, жажда мести!»

«Вздор! – возражала мама. – Во мне говорит чувство справедливости, ты только вспомни, как все было».

«Жажда мести! – стоял на своем отец. – Разумеется, я помню, ты имеешь в виду эти паршивые наволочки!»

«Паршивые наволочки! – задохнулась мама. – Знаешь, сколько они стоили?!»

«А нужны они нам? Нужны? – наседал отец. – И так некуда девать, шкаф ими битком набит».

Я коротенько поясню, почему они ссорились. В основном из-за дяди Хробака. Я его люблю, может, даже больше папы, хотя, конечно, по-другому, чем, скажем, пекелецкую бабушку. Так вот, тут все дело в наволочках.

Дядя у нас изобретатель будь здоров. Однажды папа ему пожаловался, что мама каждую сэкономленную крону пускает на пододеяльники и наволочки. Дядя, как ни странно, поддержал не папу, а маму, которая утверждала, что делает это потому лишь, что потом такую добротную ткань не достанешь, она думает о семье и о будущем, чтобы мы спали на чистом и не заштопанном.

Папа сказал, что, судя по количеству наволочек и их износу, придется жить, как черепаха, лет до ста пятидесяти, на что он лично не рассчитывает.

Я заметил, что черепахи могут дожить и до более солидного возраста. Тут отец врезал мне по затылку, без малейших на то оснований, поскольку я высказал научную истину.

Я замолчал и тихо страдал за правду. Знаю, не я тут первый, не я последний, так же страдал за научную истину и Галилео Галилей, да и Джордано Бруно за нее поплатился жизнью, он был сожжен на костре.

«Он не понимает, – улыбалась Хробаку мама, имея в виду папу, – что важно запастись пододеяльниками и наволочками, пока в продаже есть высококачественный материал, ведь скоро натуральных тканей не станет».

«Хоть бы уж скорее, – заметил отец, – а то шкаф треснет».

«А моль?» – озабоченно спросил дядя, и мамочка испугалась.

«У нас чисто и никакой моли, просто время от времени приходится наволочки простирывать: от пыли в складках образуются серые полоски».

«От пыли! – засмеялся отец. – Вот она, твоя женская логика. Это не пыль, а зола, знаешь, сколько ее здесь выпадает?»

Мама молчала, скорее всего, она этого не знала, а я молчал из гордости, хотя знал, что этой самой золы у нас в Голешовицах выпадает много: рядом с нашим домом на фонаре висит особая банка, и каждую неделю приходят специалисты проверить, сколько ее там нападало, а все из-за электростанции и прочих загрязнителей воздуха.

«А моль?» – настаивал дядя.

«Ну, хорошо, – уступила мама отцу и добавила: – Нас донимают только эти осадки да смог, а моли нет, в остальном у нас чисто».

«Моль не знает, что у вас чисто, – разумно возразил дядя, – моль о таких вещах понятия не имеет. Будьте внимательны к моли, дорогая невестка, будьте внимательны! Не успеешь оглянуться, как ее уже полон шкаф – и привет наволочкам!»

«Такого не должно случиться!»

«Не случится, – ласково сказал дядя. – Одно из моих маленьких изобретений для домашнего хозяйства – „Антимолин“. Этот порошок избавит вас от всех забот. Завтра же принесу».

Дядя сдержал слово, на другой день принес порошок, и мама, так гордившаяся своими наволочками, имела неосторожность посыпать им в шкафу. Хробак ее заверил, что действие «Антимолина» настолько универсально, что даже в складках сложенных наволочек исчезнут полосы от пыли.

Не знаю, заблуждался ли дядя или привирал, только ему следовало предупредить маму, что изобретение еще не проверено как следует и последствия его применения не изучены. Мамочка посыпала в шкафу, радуясь, что не будет моли, а наволочки и пододеяльники останутся белоснежными без всякой стирки.

Спустя сутки после использования изобретения Хробака раздался мамин возглас, за которым последовал обморок.

Пока папа приводил ее в чувство с помощью одеколона, я собственными глазами убедился в универсальности дядиного «Антимолина». Из шкафа исчезли не только моль и серые полосы, не осталось следа и от самих наволочек с пододеяльниками. Еще до того, как мама пришла в себя, папа сказал, что посоветует Хробаку рекламировать свое новое изобретение под лозунгом: «„Антимолин“ – идеальное средство чистки для любого шкафа!» Но когда мама очнулась, папины шутки кончились.

Поэтому, когда отец вчера решил больше не раздражаться, я понимал, что это пустая затея – ведь у него свой разум, а у мамы своя логика, это приводит к разногласиям, ну, а тут еще я.

Я, который сказал, что хотел бы пойти на улицу.

«А зачем?» – спросила мама.

«Затем, что свежий воздух полезен. Я только пробегусь немножко и к ужину вернусь».

Отец лег на диван и слабым голосом попросил стакан воды – разногласия его всегда выматывают, а еще он сказал, что жизнь тяжела.

«У меня тоже жизнь тяжела, – пожала плечами мама. – Ты собираешься по улице носиться один?»

«Нет, может, случайно встречу ребят», – пояснил я.

«Случайно! – сказала мама. – Знаю я эти случайности. Ты совершенно точно встретил бы ребят, а меня совершенно точно вызвали бы послезавтра в школу».

«Лучше тебе остаться дома и несколько дней отдохнуть от этой беготни», – разумно заметил отец.

«Движение, между прочим, полезно, – проворчал я. – Может, мне тоже лечь на диван, как ты?»

«Можно и на диване двигаться, – возразил отец и заложил руки за голову – Вот так, кстати, думается лучше всего. Спорю, что подобным образом множество гениальных людей совершило многие гениальные открытия! Не могу себе представить, чтобы кого-нибудь осенила гениальная идея во время бега трусцой».

«Я ничего гениального открывать не собираюсь, – возразил я. – Просто мне хочется пробежаться по свежему воздуху».

«Вздор, Боржик, – ласково произнес отец, – вот станешь постарше, тогда поймешь. В Праге давно уж свежего воздуха нет».

«Я знаю, одна зола».

«И смог», – добавила мама.

«Ну хорошо, – сказал я с горечью, – только это несправедливо. Вы не хотите пускать меня на улицу, хотя за последнее время я ничего ужасного не натворил».

«Ну, это еще как сказать», – неуверенно возразил отец, и я обиженно отправился в свою комнату.

С минуту в квартире стояла тишина, и, воспользовавшись этим, я прижал к стене стакан для подслушивания.

«Но он действительно ничего не натворил за последнее время», – заметила мама.

«Пойдет на улицу и сразу натворит», – упрямо заявил отец.

«Я думаю…»

О чем думает мама, я не стал слушать. Она заговорила на повышенных тонах, и было бессмысленно ждать, что папа смягчится и отпустит меня на улицу. На это можно рассчитывать только часа через два, а встреча с ребятами назначена на четыре, сейчас уже без четверти, так что лучше растянуться на ковре и взять книжку.

Это была приключенческая книжка, я приключения больше всего люблю. В ней рассказывалось о четырнадцатилетнем мальчике, как он ушел из дому, нанялся юнгой, а корабль их захватили пираты, и мальчику надо было выбирать: или геройски умереть, или стать членом шайки пиратов. У меня дух захватило, так что же он решит. Я, правда, сразу догадался, что мальчик станет пиратом, иначе книжка кончится на шестой странице, и какие уж тогда приключения.

Книжка меня очень увлекла, и я читал до самого ужина. За ужином родители были со мной очень ласковы, как обычно, когда они помирятся, даже позволили вечером смотреть телевизор, хотя я и не настаивал.

Иной раз иду я по улице и представляю себя героем какого-нибудь приключения, а ребята думают, что я сбрендил, раз бормочу себе под нос. Они и не догадываются, что я не просто бормочу, а разговариваю, скажем, с главарем пиратов или с Зигмундом[2]2
  Зигмунд Люксембургский (1368-1437) – чешский король с 1436 года, сын императора Карла IV.


[Закрыть], рыжей лисицей. Это прекрасные минуты, лучше снов, воображай все, что тебе угодно, а на сны так не повлияешь, мне иногда снятся просто кошмары. Вчерашний сон, к счастью, таким не был, и, когда мама его прервала – пора, мол, вставать, я за завтраком все вспоминал, что же мне снилось, и наконец вспомнил: мне снилась собака, очень приятный сон.

Некоторые люди, вроде моей пекелецкой бабушки, верят в вещие сны. Но бабушка женщина старая, а старые люди, как говорят учителя, находятся во власти предрассудков, хотя некоторые предрассудки и верны, но это уже называется народной мудростью.

Про собаку в этой связи я ничего не слышал, припомнил только поговорку: кто хочет побить собаку, палку всегда найдет, а это мне никак не подходило.

Мы с ребятами давно мечтаем завести собаку, я и подумал: «Раз она мне приснилась, значит, сегодня в школе произойдет что-то необычное».

И честное слово, произошло. В нашем классе появилась новенькая! Впрочем, об этом и говорить бы не стоило, подумаешь, девчонка, только такой девчонки мы еще не видели.

Мы на девчонок не больно-то обращаем внимание и без них прекрасно обходимся, в большинстве своем они все-таки противные. Бывает, разозлится учительница, стукнет указкой по столу и посмотрит так строго – кто, мол, разбил окно. И тут же, спорим, какая-нибудь девчонка поднимет руку и наябедничает, что виноваты или Алеш, или Ченда, или Мирек, или я. А мы даже не можем им отомстить как следует – девчонки сразу реветь начинают. Когда мы наподдадим Богоушеку, а это наш злейший враг и величайший подлиза на свете, он тоже иногда ревет, но недолго, все-таки парень. А с девчонками лучше не связываться.

Мирослава Драбкова сообщила нам о новенькой в конце первого урока, сказала, что директор приведет ее на перемене. Перед звонком она нам еще раз напомнила, что мы должны вести себя с новенькой вежливо и воспитанно, пусть не думает, что попала в плохой класс.

– Девчонка, – буркнул Алеш.

– Подумаешь, – добавил Ченда.

На переменке нам не разрешили выйти из класса, надо было ждать директора.

Директор вошел, все встали, как будто и перемены не было, и тут Ченда, Алеш, Мирек и я рассмеялись: такой девочки, как новенькая, мы сроду не видели – она точно сошла со страниц хрестоматии: косы, бант, вежливые поклоны в сторону Мирославы и директора, того и гляди, начнет декламировать стишки. Смехота!

Директор нахмурился и выразил надежду, что новой ученице здесь понравится, а классная назвала новенькую Руженкой и погладила по голове.

Директор вздохнул, сказал, что уходит, и предупредил, чтоб никаких жалоб к нему не поступало. При этом он строго посмотрел на Ченду. Ченда смеялся громче всех, и Мирослава Драбкова нахмурилась. Новенькая благовоспитанно поклонилась директору, и классная посадила ее за парту перед Алешем и Миреком.

– Из-за нее переменки лишились, – прошептал мне Ченда, потому что как раз в этот момент раздался звонок на урок и учительница стала раздавать бумагу для рисования.

– Надеюсь, ты любишь рисовать, – улыбнулась Мирослава новенькой. – Сегодня мы будем писать акварелью вазу с цветами, которая стоит на столе.

Рисование меня не больно-то интересует, мы только и рисуем эллипсы, кружки, букеты… Я один раз тайком нарисовал Алеша, как он уплетает целую связку сарделек, и учительница сразу оставила меня на час после уроков.

– Посмотри, какие у нее косы, – шепнул я Ченде, а Ченда состроил гримасу и подтолкнул Мирека:

– Мирек, глянь-ка…

Я хоть и не слышал, что Ченда шепчет Миреку, но мог догадаться. У нас на партах стояли баночки с водой для мытья кисточек.

Мирек осторожно схватил девчонку за косу и окунул ее кончик в воду.

Мы смеялись тихонько, чтобы Мирослава не услышала, а новенькая преспокойно обернулась, и не успел Мирек закрыть рот, как она размахнулась и влепила ему подзатыльник.

Мирек шумно грохнулся со стула.

– Что там происходит?

Учительница нахмурилась и укоризненно посмотрела на Мирека. Новенькая сидела как ни в чем не бывало, а покрасневший Мирек медленно поднимался с пола.

– Я упал со стула…

– Вот видишь, – укорила его классная, – сколько раз вам говорить, что нельзя качаться на стульях!

Мирек был в бешенстве от нанесенного ему оскорбления и толкнул приятеля:

– Алеш, развяжи ей бант!

Алеш, правда, с минуту раздумывал, он, видать, струхнул из-за Мирекова подзатыльника, но потом быстро дернул Руженку за ленту. Новенькая спокойно завязала бант и с улыбкой обернулась к Алешу.

В руке она держала кисточку с черной краской. Раз-раз! – и нарисовала Алешу усы.

Алеш зафыркал, по лицу его потекла черная краска. Тут Мирослава подняла голову и нахмурилась.

– Сколько раз вам говорить! Когда рисуете, будьте внимательны, чтобы не измазаться. Алеш, зачем тебе понадобилась черная краска, ведь в букете, который мы рисуем, сплошь яркие краски!

Алеш молча вытирал лицо, а новенькая снова сидела как ни в чем не бывало.

– Что эта гусыня о себе воображает? – рассвирепел Мирек. – Что ей удастся над нами шутить?

– Вы оба несколько неуклюжи, братцы, – сказал Ченда. – Я вам покажу, как надо действовать.

Мирек с Алешем замолчали, а Ченда поднял руку.

– Что тебе? – приветливо отозвалась учительница.

– Можно мне вымыть кисточку под краном? – спросил Ченда. – У меня в баночке уже нет воды.

– Можно, – благосклонно разрешила Мирослава, – но в следующий раз наливай не меньше полбаночки, чтобы на уроке не мешать товарищам.

Ченда с демонической усмешкой обмакнул кисточку в синюю краску и не спеша поплелся к умывальнику.

Еще секунда и на рисунке новенькой оказалась бы большая синяя клякса. Вдруг эта бестия повернулась и подставила Ченде подножку.

– А-а-а-а! – завопил Ченда и упал, ударившись носом.

Кисточка вылетела у него из рук и оставила на паркете большое синее пятно.

– Что ты вытворяешь? – нахмурилась учительница. – Ты не только нарушаешь урок, но даже ходить как следует не умеешь. Вон сколько пятен насажал на паркет!

Мы, Мирек, Алеш и я, переглянулись, а новенькая опять сидела как ни в чем не бывало. Словно Ченда не лежал на полу и не держался за нос.

– Возьми тряпку, – строго сказала классная, – и вытри как следует пол. Твой сосед тебе поможет.

Сосед Ченды – это я. Поэтому пришлось встать и идти ему помогать. Мы взяли тряпки и принялись вытирать пол возле Руженкиной парты.

– Хорошенько, – подгоняла нас учительница, – паркет должен блестеть, как зеркало.

А Руженка, которая перед уроком так благовоспитанно кланялась, пинала нас ногой и тихо смеялась.

– Работать, работать, рабы! Это вам за то, что приставали ко мне.

После рисования мы все четверо были ужасно разозлены, потому что ничего подобного с нами еще не случалось.

– По-моему, братцы, Богоушек по сравнению с Руженкой просто тряпка, – одобрительно произнес Мирек.

А Алеш поднял над головой свой пухлый кулак:

– Руженка – наш враг номер один!

2. ТАЙНА

Мирослава Драбкова сказала, что сегодня мы будем рисовать не в классе и что на переменке нам следует построиться в коридоре, потому что пойдем в Стромовку писать с натуры. Мы закричали «ура», но учительница сделала нам замечание и сказала, что она может и передумать. Тогда мы сразу стали примерными, и Мирослава обрадовалась:

– Сумки оставьте в классе, возьмите только альбомы и цветные мелки.

Мы построились, а Драбкова ушла в учительскую. Рядом с Богоушеком оказалась новенькая. Обычно с Богоушеком никто идти в паре не хочет, но новенькая этого не знала. Мы с Чендой стали позади нее, потому что Мирек сказал, что мы должны не спускать глаз со своих врагов и при удобном случае неожиданно атаковать их.

– Да, – сказал вдруг Алеш, – а если это увидит Драбица, нам всем влепит четверку по поведению.

Мирек усмехнулся и заявил, что искусство военной хитрости в том-то и заключается, чтоб учительница ничего не заметила, и что Алеш тупица.

– Что ты сказал? – обозлился Алеш.

– Вымой уши, чтобы лучше слышать, – отрезал Мирек.

Алеш размахнулся, но Мирек уклонился, и Алеш врезал по носу Ченде, который стоял позади Мирека.

– Будем драться? – воинственно произнес Ченда и встал в боксерскую стойку, желая нанести Алешу ответный удар.

– Ну вас к черту, не деритесь, – обратился я к Миреку, но Мирек меня толкнул, а Алеш дал Ченде подножку.

– Осторожно, классная! – закричала Руженка, и мы прекратили драку, мигом построившись в пары.

– Вижу, вы тут вели себя примерно, – сказала Мирослава, – вот пожалуйста, можете ведь, когда хотите.

Учительница еще раз пересчитала нас, и мы направились в Стромовку писать с натуры.

Идти рядом с Богоушеком тоска зеленая. Он не теряет ни минуты и все талдычит то, что услышал на уроке. Думаю, он и ночью во сне это делает. Я шел с Чендой позади Богоушека и Руженки, и Богоушек все время гонял Руженку по таблице умножения.

– Отвяжись, посмотри лучше вокруг, – смеялась Руженка.

Богоушек сказал, что ему незачем смотреть вокруг, потому что по естествознанию у него пятерка, а арифметика ему дается гораздо труднее.

– Тогда что это за дерево? – рассердилась Руженка и показала на каштан.

Богоушек с пренебрежительным видом ответил:

– Липа.

– Ха-ха, – засмеялась Руженка, – каштан, а не липа, эх ты, умник.

Богоушек сделал вид, будто протирает очки, а потом сердито пробурчал, что в книжке про деревья, которая у него дома, каштан выглядит вовсе не так.

Ченда подтолкнул меня, и мы с ним принялись смеяться над Богоушеком: хоть Руженка нам и враг, потому что подшутила над нами, но Богоушека она высмеяла, а кроме того, предупредила о приходе Мирославы, когда мы дрались.

Учительница привела нас к небольшому озерцу с лебедями и сказала, что мы будем рисовать мелками озеро и лебедей. И добавила, что нам не следует копаться – через час мы должны вернуться в школу и сдать рисунки.

Все расселись по скамейкам вокруг озерца, а мы с Чендой устроились рядом с Богоушеком и Руженкой.

Руженка рисовала потрясающе. Она сразу начала рисовать озерцо, и деревья, и будку лебедей, плавающую по озеру среди кувшинок, – зеленый домик с красной крышей. Мы с Чендой тоже начали рисовать. Но не так красиво. Один Богоушек не рисовал: высунув кончик языка и многозначительно прищурившись, он демонстрировал глубочайшую сосредоточенность. Потом Богоушек снял свитер и уселся на него.

– Это чтоб перспектива была лучше, – важно объяснил он Руженке.

Со мной и Чендой Богоушек вообще не разговаривал: мы ведь не получаем сплошные пятерки, как он.

Мне было интересно, что Богоушек нарисует. Вообще-то он рисует довольно паршиво, а пятерка по рисованию у него только потому, что он все рисунки переделывает дома.

Но Богоушек продолжал сосредоточиваться. Потом встал, важно заявив Руженке, что ему необходимо найти нужный ракурс, и пошел к берегу озерца. Руженка усмехнулась и спокойно продолжала рисовать.

– Вперед! – шепнул я Ченде.

– Военная хитрость, – шепнул в ответ Ченда, схватил Богоушекову коробочку с мелками и спрятал под свитер.

Богоушек вернулся, многозначительно кивая головой, и сел.

– Как бы Руженка не выдала, – тихо усомнился Ченда.

Богоушек взял в руки альбом и стал искать мелки.

– Где они? – строго спросил он Руженку.

– Меня твои мелки не интересуют, – отрезала Руженка и спокойно продолжала рисовать.

Богоушек сердито посмотрел на нас с Чендой.

– Куда вы дели мои мелки?

– Мы? – невинно отозвался Ченда. – Ты что, спятил, Богоушек, откуда нам знать, где твои мелки.

– Я скажу учительнице, – зашипел Богоушек.

Мирослава обходила скамейки и смотрела, что мы нарисовали. Подошла и к нам. Сначала подправила Ченде лебедя, заметив, что у него получился не лебедь, а очумелый бык на озере. Про моего лебедя она сказала, что он скорее похож на ушастый ящик, чем на благородную водоплавающую птицу.

Руженке учительница ничего не исправила и похвалила ее. Потом остановилась над пустым альбомом Богоушека.

– А ты почему не рисуешь?

– Не могу, – пожаловался Богоушек, – они спрятали мои мелки.

Мирослава подозрительно посмотрела на нас:

– Это верно, Руженка?

– Может, Богоушек сидит на мелках? – невинным тоном произнесла Руженка.

Богоушек оскорбленно встал, и учительница приподняла свитер.

– Вот они, и никто их у тебя не прятал, ты сам на них уселся!

Мирослава Драбкова выглядела очень рассерженной. Мелки оказались сломанными, потому как Богоушек на них ерзал, а свитер был перемазан.

– Так, Богоушек, – сказала учительница, – в следующий раз не сваливай ни на кого вину, а рисуй. Что относится ко всем, то относится и к тебе. Если сегодня не успеешь закончить рисунок, я тебе не позволю взять его домой, и получишь единицу!

Мирослава еще погрозила Богоушеку и ушла.

Богоушек расплакался и начал быстро рисовать. Я шепнул Ченде, что Руженка правильная девчонка.

На другой день рисунок Богоушека висел в стенгазете. Учительница назвала его просто ужасающим: никакое это не озерцо с лебедем, а чемодан в океане. Под рисунком стояла большая красная единица.

После школы мы пригласили Руженку на мороженое, а Алеш сказал:

– Интересно, до чего можно ошибиться. Девчонка ведь, а, гляди-ка, с характером.

А Мирек предложил называть Руженку Маугли, раз она отныне одной с нами крови, и сказал, что в нашей крови должно гореть желание придумать справедливое возмездие Богоушеку.

– С чего это Маугли? – возразил Ченда. – Мне как раз ее имя нравится.

И покраснел. Он, наверное, думал, что мы начнем смеяться. Но никто не смеялся, а Алеш пошел заказать еще одну порцию мороженого.

А потом Руженка сказала, что ей пора домой, я предложил ее проводить, потому что мы в Голешовицах у себя дома, а она тут новенькая.

И опять никто из ребят не смеялся, думаю, они порядком мне завидовали.

Сначала мы шли молча, потом Руженка сказала:

– Ты какой-то неразговорчивый. Всегда так молчишь?.. А теперь почему ты смеешься, Боржик?

Я объяснил, что смеюсь потому, что все мои сложности возникают как раз из-за того, что я далеко не молчаливый, но это долго объяснять, никакой дороги не хватит.

Руженка заметила, что это неважно: она вовсе не торопится домой, а я спросил, где она живет.

– Это тайна.

– Пха, – усмехнулся я, – по тайнам я специалист. Спорим, что угадаю.

– А спорим, нет!

– На что?

– Все равно, – сказала Руженка, – можем спорить на что угодно, все равно не угадаешь.

Я запнулся, поскольку мы с ребятами всегда спорим на подзатыльник, а я был уверен, что выиграю. Девчонок я принципиально не трогаю. Впрочем, свою кузину Юлию я охотно бы побил, потому что она гораздо старше меня, а с возрастом различие между мужчиной и женщиной стирается. Только рядом с кузиной Юлией всегда находится тетя Гермина, а она устроила бы такой базар, как говорит папа, какой она однажды устроила, когда я вместо «тетя Гермина» назвал ее «Гермелина», – по названию сорта специального, с плесенью, сыра.

Что тут началось! Сначала тетя заявила, что из меня растет висельник, и мама уже готова была на меня замахнуться, но, к счастью, тетя добавила, что это ее не удивляет, потому что виной всему дурное воспитание.

«Ну позволь», – оскорбилась мама.

«Мы бы попросили», – вспылил отец.

Но тетю уже было не остановить. Она ответила, что пусть отец прибережет свои просьбы для суда, который будет меня судить, и, если этот суд окажется беспристрастным, меня отправят в исправительную колонию, а по достижении совершеннолетия из исправительной колонии выпихнут прямо в каталажку, то бишь в тюрьму.

После чего обе разъяренные фурии, как отец называет тетю и кузину, удалились.

«Удивляюсь, как ты их вообще приглашаешь в дом».

Мама тут же перешла к обороне – она, мол, никого не приглашала, и отец разозлился:

«Может, ты станешь утверждать, что этих фурий пригласил я?»

«Этого я не утверждаю, но они пришли в гости без предупреждения. Просто так забежали. Что мне, выгонять их?!»

Отец пробурчал, что это не такая уж плохая идея, а потом сказал, что ему необходимо прогуляться в лечебных целях, потому как у него подскочило давление.

Я вспомнил об этом, когда Руженка предложила спорить на что угодно и когда я осознал, что неудобно давать девочке подзатыльник, тем более что я был абсолютно уверен в своем выигрыше. Голешовице район старый, тут не особенно-то строят. А если строят, то в промежутках между старыми домами, и как раз один такой дом построили на Шимачковой улице. На прошлой неделе туда без конца ездили машины для перевозки мебели, так что мне было ясно: Руженка живет на Шимачковой – свой родной район мы с ребятами как-никак знаем, от нас ничто не ускользнет.

– На что спорим? – нетерпеливо спросила Руженка.

– На конфеты, – пришла мне в голову спасительная мысль.

Не то чтобы я увлекался конфетами, это, как известно, бич для зубов, и в школе нам не раз об этом говорили, но я могу после пари широким жестом предложить их Алешу, благо тот этого бича не боится, утверждая, что только трусы боятся поесть.

– На конфеты? – презрительно поморщилась Руженка. – Лучше спорим на что-нибудь более подходящее.

– Ну на что?

– Скажем, на подзатыльник.

Я несколько удивился, но тут же принял пари. Видать, хорошие девчонки так же хороши, как и ребята: правы были те вошедшие в историю женщины, которых называли «синий чулок», – они не зря боролись за равноправие с мужчиной, пока наконец его не завоевали, хотя всего лишь на бумаге, как говорит мама, когда папа лежит на диване и читает газеты.

– Значит, так. Где я живу?

– В новом доме на Шимачковой, – выпалил я пренебрежительно, уверенный, что Руженка тотчас распустит нюни, все-таки она всего лишь женщина.

Я твердо решил дать ей подзатыльник средней тяжести, а не обычный, какой дал бы Ченде, Алешу или Миреку.

– Получай! – обрадовалась Руженка, и не успел я слова сказать, как она очутилась справа от меня. Это был не подзатыльник, а изрядная оплеуха далеко не средней силы.

– За что? – только и спросил я.

– Не угадал, – усмехнулась Руженка, – а пари есть пари. Очень больно?

– Да нет, – ответил я гордо, – а где же ты живешь?

– Тайна! Расскажи мне лучше что-нибудь о вашем классе. Мы можем погулять, допустим, вокруг квартала, я не собираюсь сразу же эту тайну… – запнулась Руженка.

– Растрепать, – подсказал я вежливо, чтобы ей не пришлось употреблять это нелитературное слово, которое у нас с ребятами, правда, в ходу, но девочкам так выражаться нехорошо, они ведь утонченнее нас, это уж от природы.