Текст книги "Здравствуй, Таити!"

Автор книги: Войцех Дворчик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

Завожу беседу на религиозные темы, так как случай для этого самый подходящий.

– Таро, почему здешние пасторы так печальны?

Полинезиец молча улыбается.

– Ты знаешь каких-нибудь старых богов? – не отстаю я от хозяина.

– Друг мой, ты слышал о Тане? Это был бог света, поселивший первых людей в прекрасной роще у источника живой воды ваиора, а потом запретивший есть плоды хлебного дерева, которое называлось «древом жизни Тане».

«Неужели это аналогия легенде о наших прародителях Адаме и Еве?» – думаю я. Вслед за этим узнаю, что полинезийцам был известен обряд крещения и нарекания детей именами задолго до прибытия европейцев. А также обряд венчания. Ничто не ново под солнцем. Неверно, что на островах не знали религиозной церемонии, узаконивающей брачные отношения. Без разрешения вождя ни одна девушка не имела права выйти замуж.

Обряд бракосочетания совершался в соответствии с древним ритуалом, у входа в марае и в присутствии жреца. По принятии брачного предложения родители оглашали новость, сажая у своего дома священное растение ти. Родители жениха и невесты укалывали друг друга зубом акулы, что символизировало вступление обеих семей в родство. Нареченная («подножие скалы») становилась на колени перед будущим мужем, склоняя голову до самых его колен, как бы отдавая себя во власть мужчины. Затем начинался пир, речи, танцы, одним словом, свадьба. В паши дни все это заменено упрощенным обрядом бракосочетания в миссионерской церкви.

За обедом мы снова все встречаемся в маленьком домике на берегу лагуны.

– Есть будем? – спрашивает Рани.

– Конечно, – отвечаю.

Я не делаю на Маупити ничего, только ем. Проблема еды занимает меня здесь больше, чем где-либо. Через неделю такого режима чувствую, что начинаю превращаться в островитянина. Рыба, рыба, дары моря.

Я уже пробовал крабов, тунца, черепаху, осьминога, моллюсков теплых морей. Дочерей хозяйки можно сравнить с конвейером, постоянно выбрасывающим на стол одно блюдо за другим.

На Маупити, как и на других островах, едят главным образом те маа таити – таитянские блюда. Рыба, самая распространенная пища островитян, подается трижды в день в различных вариантах. Иногда, например, нельзя отказаться от нарезанной кусочками рыбы «с душком», которую едят сырой, после того как несколько часов вымочат в морской воде, или от желеобразных внутренностей морского ежа, иглы которого идут на изготовление ожерелий. Уфф… я глотаю эту гадость, надеясь, что хозяева не обидятся при виде гримасы на моем лице.

Больше всего мне правится сыгрой тунец.

– Как это готовят? – спрашиваю Раеру.

– Очень просто. Филе режут небольшими кубиками, укладывают на блюдо с нарезанным луком, солят, заливают соком из нескольких лимонов и оставляют так на час или на два, по усмотрению. Потом жидкость отцеживают, а рыбу заливают кокосовым молоком.

Что же еще предложит нам повар? У полинезийцев ни одно блюдо не ценится так, как свинина, тушенная на раскаленных камнях под слоем банановых листьев, а из рыбных блюд – ихи, маленькая рыбка-хирург. В полинезийском меню предусмотрена и рыба, приготовленная по-японски. Очищенная и освобожденная от костей рыба режется тонкими кусками длиной пять сантиметров и посыпается зеленью. Готовится соус из сои и перца. Каждый кусочек окунается в соус – и в рот!

Многие блюда из рыбы заливают сначала лимонным соком (тогда она теряет запах), а затем кокосовым молоком. Так же часто готовят и овощи. К счастью, на Маупити – изобилие и того и другого!

Дегустация полинезийских блюд прошла для меня благополучно. Для возбуждения аппетита, который обычно в жарком климате ослабевает, я ем чеснок, и все что можно приправляю перцем. (В человеческом организме, несмотря на его огромную способность приспосабливаться к необычным условиям, в тропиках интенсивность основного обмена понижается на десять процентов.)

Меня все время гложет мысль, что в доме у лагуны поселился дармоед. Положение усугубляется тем, что мои полинезийские друзья и слышать не хотят о деньгах за комнату. Наконец я сображаю, каким образом можно помочь семье Троппе разнообразить меню: даю девочкам деньги, и они во весь дух мчатся к китайцу, тинито, как называют на архипелаге «сынов неба». Мясные консервы, рис и другие продукты делают более обильным наш стол, особенно завтраки и ужины. Да и женщинам теперь меньше работы на кухне, а Рани может посвятить больше времени «белому фетии».

Рани с острова Маупити

Две недели, что я провел под одной крышей с семьей Троппе, полны впечатлений, но особенно сильны те из них, которые так или иначе связаны с Рани. Когда прошла ее робость, она в любую минуту была готова сопровождать меня повсюду. Стоит мне выйти из дому, она тут как тут:

– Ты куда? Я сейчас буду готова! – и присоединяется ко мне.

Трудно вообразить себе лучшего товарища, чем она. Мы вместе обследуем остров, вместе ищем раковины на мелководье. Привычная к морю, девушка ныряет, как тюлень. Иногда она похожа на чайку, для которой океан – родной дом. Ходить и плавать Рани научилась в одно и то же время.

Это что! Ее предки были более ловкими: женщины ныряли с грудными детьми на руках, а мужчины могли проплыть от Маупити до Бора-Бора (двадцать три мили), держась за высушенные кокосовые орехи как за спасательный круг.

Мне нравятся эти совместные прогулки, во время которых Рани кажется счастливой. Она бегает босиком по деревне, босиком взбирается на вершину горы, босиком танцует на поляне. Обожает стоять под дождем, от радости шлепает себя по округлым бедрам. Она очень молода и привлекательна… У нее пушистые ресницы. Когда она была маленькой девочкой, Мать подстригала их, чтобы они выросли длинными и густыми. Но красивее всего ее волосы, такие черные, что даже отливают синевой. Я с неподдельным восторгом любуюсь ею, когда она утром расчесывает свои блестящие волосы и заплетает косу. В семье Троппе волосы у всех роскошные. На островах вообще не встречаются лысые. Когда корабельный врач Уоллиса снял с головы парик, таитяне пришли в замешательство.

У Рани есть две страсти: ее ручная чайка и танцы. Она лучшая плясунья в деревне. Первые же звуки музыки из транзисторного приемника захватывают ее, и она вся как бы превращается в танец – вечный любовный танец Южных морей. Танцует Рани босиком, в ярком пареу, с искрометной безудержностью. Движения ее тренированных бедер дики и стремительны, в то время как торс почти неподвижен. Рани прикрывает глаза, опушенные длинными ресницами, и забывает обо всем, даже обо мне.

Неторопливо проходят дни. Некоторое разнообразие вносят прогулки по острову. Маупити невелик, поэтому нас манят поросшие пальмами близлежащие моту. Плоский, как блин, островок жарится под лучами палящего солнца. Он целиком занят под бахчу, сплошь усеянную крупными дынями, которые отвозят на пирогах к берегам гористого Маупити. Вот тут-то я, что называется, дорвался до этих огромных «огурцов», зеленых снаружи и красных внутри.

– Хочешь посмотреть, как ловят рыбу на камешки? – спрашивает меня однажды Рани.

– Конечно.

– Тогда собирайся.

Пепе с соседом уже вышла на пироге в лагуну. Сегодня деревне нужны все сети и лодки. Накануне вторую половину дня я провел на берегу, помогая готовить снасти для рыбной ловли. Рани была со мной и бралась за самую тяжелую работу, а когда я пытался ей помочь, решительно возражала: «Я, девушка, должна быть сильнее юношей, меня ждут тяжелые обязанности».

– Иа орана! – произношу я обычные слова приветствия. Усевшиеся на порогах своих хижин женщины не первой молодости дружелюбно смотрят на нас. Люди привыкли к попаа, смирились и с тем, что девушка повсюду сопровождает иностранца.

Мы идем мимо каменных домов. Деревянные рамы окон высоко подняты, их закрывают только при сильном ветре или проливном дожде. Меня покоряет спокойствие, неторопливое течение жизни на Маупити, еще не отравленное дыханием цивилизации. Философия бытия сводится здесь к почти гедоническому принципу: «мало работать – много отдыхать» или «лучше быть ленивым, чем мертвым». Местные жители, ревностные почитатели аита пеапеа, часов не наблюдают.

Всего один раз я оказался свидетелем ссоры в Маупити. Ссора произошла из-за мужчины. Законная жена хотела избавиться от соперницы, причем ею руководила не столько ревность, сколько задетое самолюбие.

В перепалке обе женщины то и дело употребляли слово «меа». Значение слова «меа» – предмет в самом широком смысле. Это слово постоянно употребляется в разговоре, когда собеседникам лень припомнить имя или название предмета, о котором идет речь. В доме Троппе я часто слышу: «Принеси мне этот меа». Подразумеваются ножницы, нитки и дюжина других предметов.

Мужчины в деревне занимаются домашней работой и не стыдятся этого. Младшее поколение представителей сильного пола, сидя верхом на специальном стульчике, извлекает из скорлупы мякоть кокосового ореха. Мякоть кладут в половинки скорлупы кокоса и затем подвергают ее дальнейшей обработке. Эту мякоть и сок кокоса добавляют ко многим полинезийским блюдам.

Перед лавкой китайца стоит группа женщин. Они пришли за щепоткой соли или оливковым маслом к обеду и скрашивают ожидание своей очереди непринужденной беседой.

Среди садовой зелени мелькнул силуэт юноши с одной из местных красоток. Рани заметила их и осторожно отодвинулась от меня: полинезийцы не любят показывать свои чувства.

Еще одна сценка. На самой середине дороги расположились любители игры в петонг со своими металлическими шарами, сверкающими на солнце. Игра в петонг, завезенная из Марселя, – нечто среднее между игрой в шары и кеглями. Каждый мальчик держит в руке шар и старается бросить его как можно ближе к цели, которой служит у них лимон.

Мы усаживаемся на берегу лагуны. Неподалеку от пристани плещется в воде ватага ребятишек, вереща что есть мочи. Сопровождающий нас Харевеа бросается в воду, немного отплывает от берега и присоединяется к детям. Один мальчик изображает черепаху, остальные стараются окружить его и схватить. «Черепаха» ныряет, высовывается из воды метрах в двадцати от преследователей, и все начинается сначала.

Лагуна Маупити известна обилием черепах. Дети имеют возможность наблюдать, как старшие охотятся на этого «крупного зверя». Мясо черепахи вкусно, и, пожалуй, это почти единственный вид мясной пищи островитян.

Охотятся на черепах с лодок. Черепаху хватают в тот момент, когда она высовывает из воды голову, чтобы вдохнуть воздуха. Охотники пользуются копьями патиа или, предпочтительнее, арбалетами с нейлоновой тетивой. Достаточно подкрасться к черепахе, хорошенько прицелиться – и вот уже добыча бьется на металлическом стержне. Обычно в ловле принимает участие несколько мужчин, так как черепахи очень тяжелые. Животное разделывают на куски килограммов по семь весом и затем укладывают в плетеные корзиночки. Не только мясо, но и яйца черепах превосходны.

Время вынужденного ожидания коллективной ловли рыбы мы коротаем за приятной беседой. Перед нами почти круглая лагуна шириной три-четыре километра. В распадинах – кокосовые пальмы, в воде – отражение Рани. Когда она сидит на берегу, погруженная в себя (игра в черепаху ее не интересует), то выглядит на всё свои восемнадцать лет. Впечатление такое, что она что-то серьезно и глубоко обдумывает.

– О чем это ты размышляешь?

– Так, ни о чем…

Мой вопрос, чувствует ли она себя счастливой, явно ее обескуражил. Поднимает на меня удивленные глаза, трогает рукой косу, не понимает, о чем я. А ведь Рани очень смышленая и всем интересуется. Я уже знаю: стоит ей преодолеть робость, у нее найдется, что порассказать. Я часто беседую с ней о любви. Тема старая, но вечно животрепещущая в любой точке мира. Правду говоря, я все время пристаю к ней с расспросами, потому что мне хочется как можно больше разузнать у моей приятельницы.

Тем для обсуждения хватает, старшая сестра Рани поставляет их нам неограниченно. Пепе невероятно любвеобильна, ее поведение – неразрешимая загадка для меня.

Я знаю, что у нее есть парень, капитан «Мануиа II», – красивый, молодой, веселый, однако Пепе постоянно возвращается домой поздно ночью или под утро, тенью проскальзывая по веранде. Я слышу только шлепанье ее босых ног… Когда она проходит мимо моей двери, я чувствую сильный аромат цветов, смешанный с запахом пальмового мыла.

Полинезийский рай – страна сильно развитой чувственности. Острова поставили своеобразный мировой рекорд – здесь «всего» тридцать процентов детей рождается от внебрачных связей. Сексуальная жизнь абсолютно свободна, инициатором и союза и разрыва может быть любая сторона. Молодому человеку достаточно в знак любви положить за ухо девушке красный цветок. Оберегать добродетель дочерей – напрасный труд! Мадам Троппе понимает это и на интрижки дочек смотрит сквозь пальцы.

В Полинезии сексуальная жизнь начинается рано. Тайны ее познаются с малых лет. Матери посвящают дочерей, дети спят вместе с родителями и все видят. Старшие ничего не запрещают им и ничего от них не скрывают.

Младшее поколение занимается любовью вне дома – незаметно, «в кустиках». Подумать только, что еще совсем недавно таитянским девушкам было совсем незнакомо чувство стыда, и они искренне потешались, когда моряки Уоллиса пытались увести их в укромное местечко. Ах, как все изменилось!

Стараюсь заучить выражения, относящиеся к ars amandi (сфере любви). Быстро овладеваю группой слов в значении «ароа» – «любить». С этим лингвистическим оружием я наверняка преуспел бы во флирте не хуже любого островитянина. И вообще чувствую себя здесь так по-свойски, так хорошо, что рушатся все мои планы скорого возвращения в Европу. Вы удивлены? Но попробуйте представить себе: лунная ночь, пальмы, пьянящий аромат цветов…

Однако давно пора описать, как происходила рыбная ловля «на камешки» (правильнее было бы назвать ее ловлей на гирлянды). Маупити – единственный остров, где этим старым способом пользуются не ради удовольствия туристов. Здесь в образе жизни островитян еще сохранились кое-какие традиции, например, они сообща ловят рыбу, строят жилье, школы, дороги.

Внимание! Распорядитель ловли дает знак: прикладывает к губам раковину тритона и трубит. Из жилищ высыпают люди, берут длинную сеть, замаскированную гирляндой из пальмовых листьев, чтобы рыба не заметила стоящих за сетью ловцов, и медленно входят в воду. Островитяне вбивают в дно длинные жерди, которые служат для закрепления волокуши в воде.

Со стороны прохода в рифах возникает шеренга пирог, минуя два островка, приближается к людям, растянувшим в лагуне сеть. Начинается настоящая облава. Рыбаки в лодках бросают в воду камни, бьют по воде палками, гонят рыбу в сеть. Наконец шевелящаяся масса вытянута на берег. Мелкую рыбу забивают палками, раздробляя рыбине голову, или загрызают зубами. Добычу швыряют в лодку. Преобладает мелочь. Есть несколько штук рыб-попугаев, каранги, заблудившийся тунец и даже небольшая молодая акула. Ловля длилась два с половиной часа.

С триумфом возвращаемся в маленький домик у подножия крутой горы. В руках много цветных трофеев: рыба, нанизанная на нейлоновую леску. Еды хватит на субботу и воскресенье!

Задержка на Маупити позволяет мне запяться своими делами – привести в порядок записи, немного отдохнуть. Я чувствую некоторую усталость от тропиков, непрерывной перемены мест, из-за отсутствия полуденной сиесты, так тщательно соблюдаемой местными жителями и пренебрегаемой мною. Я уже долго, очень долго путешествую… И тем не менее здесь я набираюсь новых сил, как Антей. Мои знакомые из Папеэте ошибались, утверждая, что на Маупити уже через неделю начну умирать от скуки, что меня охватит меланхолия, задушит хандра, клаустрофобия, как случается во время длинного рейса на корабле. Те, кто ставили на фиу, проиграли. В этом немалая заслуга Рани. Вы улыбаетесь? Поверьте, тяжелее всего одиночество. Не отсутствие денег, не тропический климат, но именно одиночество давало себя знать во время путешествий. А еще тропики отличаются тем, что в какой-то момент начинаешь чувствовать холод в душе и внутреннюю пустоту. Возникает своего рода сопротивление, неприятие сверхмерного богатства природы. Тогда чувствуешь необходимость в какой-то опоре, поддержке, в ком-то, кто тебе по душе и кому ты по душе.

Из этого смутного настроения, которое внезапно охватило душу, меня вывела неожиданная гроза. Я с удовольствием слушал, как частые капли глухо барабанят по крыше, вдыхал живительный запах водяной пыли, носящейся в воздухе, и делал свои записи, пока еще сохранилось чистое, неискаженное восприятие и ви́дение жизни Южных морей. Когда Европа поглотит меня, спешка и масса новых впечатлений сотрут свежесть прежних.

А их набралось довольно много. Материала хватило бы на несколько публикаций. Меня вовсе не пугает мысль, что о Таити издано более двух тысяч книг! Большинство из них посвящено истории островов и их жителей.

И вот приближается день, который станет последним – последним днем моего пребывания на острове. Завтра приходит «Мануиа II», завтра мне предстоит расстаться с Маупити, местом, которое я покидаю с большим сожалением, хотя его не назовешь раем. Mayпити – это не только лагуна, горы, пальмы и улыбчивые вахины. Маупити – это также особый стиль и образ жизни. Я чувствую себя неспособным объяснить, в чем состоит специфика этого острова – может быть, в искренности его жителей, бескорыстной доброжелательности и ясности духа, ничем не стесненной непосредственности и, наконец, их мудрости. Все, что вызывает беспокойство, мутит душу, дает неприятный осадок, бросает тень, – все это, может быть, и годится, но лишь для европейцев, а не для них. Для маупитианцев – это табу. Табу – чрезмерно работать, трудиться в субботу и воскресенье. Зато лгать и приукрашивать для большего веселья – не табу. Жители острова умело и ловко прокладывают тропу жизни и осмотрительно ступают по ней.

Достойно сожаления, что пути в тропические страны идут через города, в которых царит дух белых людей. В Папеэте я был почти сражен болезнью, название которой «цивилизация». Ревностно собирал сведения о бюджете страны, сравнивал экспорт и импорт, прислушивался к вечным жалобам французов на «ленивых туземцев». На Маупити, этом тихом, забытом всеми острове, даже пороки жителей обретают совсем иные, более теплые тона, а мнения европейцев о них блекнут, и вот уже ты начинаешь понимать этих золотисто-коричневых сторонников аита пеапеа живым человеческим сердцем, а не холодным рассудком.

Если и есть где-нибудь на свете полная гармония природы, красоты и непосредственности, древних обычаев, благоговейной серьезности и детского веселья, то это здесь, на Маупити. Но я могу только поклясться, что это так, ибо не в состоянии объяснить, в чем состоит феномен острова.

Прежде чем покинуть Маупити, мне захотелось в последний раз взглянуть на него, и потому я предложил Рани взобраться вместе на гору.

Идем по деревне. Около одного фаре, в саду, пируют несколько десятков островитян. Стол уставлен обильными яствами и напитками. Кто-то бренчит на гитаре, доносится громкий говор.

– Что за праздник? – спрашиваю Рани.

– Свадьба…

Мы наблюдаем знаменитую тамаараа – одно из тех пиршеств, на которое приглашают всю деревню. Все сидят за одним столом, украшенным свежими цветами гибискуса.

Нас заметили. Посыпались приглашения к столу, и вот мы – тоже гости. Немного не ко времени это торжество, но никак нельзя отказать настойчивому гостеприимству молодых. Правду говоря, молодые не так уж и молоды. Обоим за тридцать. За столом мы видим плоды увлечений их юности: мальчика и девочку школьного возраста. Здесь, в Полинезии, многие пары живут на основе взаимной договоренности. Миссионеры отлично это знают и охотнее всего венчают многодетные пары, союз которых обещает стать прочным.

Выпиваю глоток вина, пробую угощение. Жареный молоденький поросенок, жареные куры, рыба, маниока, плоды хлебного дерева, бананы и другие фрукты – вот меню великолепного пира. Мысль об экономии настолько чужда островитянам, что понятие «скупость» обозначается у них ругательным словом. Большую часть блюд приготовил сам хозяин дома. Мясо поджарил на раскаленных камнях в земляной печи. Полинезийская печь, те улу, сохранилась без изменений с древних времен.

– Откуда вы приехали к нам? – спрашивает меня копна черных волос.

– Из Польши, – даю я краткий ответ.

Соседка бормочет что-то невнятное. Раз уж ты не из Папеэте, то либо из Парижа, либо с Марса, а потому не достоин ни малейшего внимания.

– Маурууру, – благодарю я и первым поднимаюсь из-за стола, надо поторапливаться. Рани тоже вскакивает.

Мы направляемся к горе, наши животы переполнены. Вслед нам раздается звонкий, переливчатый смех. Взбираемся по узкой тропинке, едва различимой в темном туннеле зелени. Преобладают стройные пальмы, но есть и разные виды акации, и даже кое-где бамбук устремляет в небо золотистые стрелы своих стволов, символов неистребимой жизненной силы растительного мира. Изредка попадаются бананы – раскидистые широколистные растения. Наступает пора цветения, и то тут, то там виднеется большой лиловый цветок, венчающий гигантский букет из листвы этого нежного создания природы. Смешанный аромат множества растений заглушается запахом земли. От коричневой почвы исходит тепло, повсюду в порхающем полете кружатся громадные черные бабочки с фиолетовыми пятнами на крыльях. Крутая гора и искрящийся океан – фон для ежеминутно меняющихся картин. Довольно кусочка пальмового листа и блистающей под лучами солнца воды, довольно тучки над серой скалой, чтобы насытить взор в этом многоцветном сверкающем калейдоскопе чудес природы.

Рани хорошо знает дорогу. Ее походка – гармоническое движение зверя, полного силы и красоты. Девушка идет в гору быстрым шагом и еще улыбается при этом. Ее ореховые глаза время от времени доверчиво обращаются ко мне. Она уверенно шествует по траве: на Маупити нет ядовитых змей. Рани кажется мне символом земли, по которой она сейчас ступает. С малых лет прислушивается она к шуму моря и пению птиц. Она – частичка природы Маупити.

Короткий отдых, и мы идем дальше. Тропинка становится скалистой, крутой и более узкой. Усталый и вспотевший, я добираюсь до вершины и с облегчением вдыхаю свежий воздух. Рани прячет лицо в ладонях, чтобы скрыть улыбку, играющую на ее губах. Как все сильные люди, она просто не представляет себе, насколько ограничены возможности нетренированного в восхождении человека.

Когда смотришь вниз с более чем двухсотметровой высоты, голова начинает идти кругом. Маупити, самый маленький из гористых Подветренных островов, неправдоподобно зеленый. Это не только цвет зарослей папоротника, кустов, деревьев, крыш домов, но и моря. Впечатление такое, что природа поставила в этом уголке мира ярко-зеленый фильтр.

Внизу, в глубокой фиолетовой тени, приютилась деревня. На противоположной стороне – склон, залитый светом заходящего солнца. Ниже зелено-голубое озеро лагуны, отделенное от темной лазури самого большого в мире океана белой полосой пены. Отсюда при спокойном море грозные рифы кажутся живописной грядой скал. Сквозь идеально чистую воду виднеется коралловое дно. Лагуны – это подводные сады Южных морей. Но только не лагуна Маупити, которая являет собой настоящее кладбище коралловых колоний, залитое голубовато-зеленым светом.

– Смотри, собирается дождь, – показывает Рани на восток, откуда вместе с пассатом надвигаются тяжелые тучи.

Действительно, над Бора-Бора разразилась гроза. Остров лежит не более чем в двадцати трех милях от Маупити и хорошо виден отсюда. Вместе с Раиатеа, Хуахине, Маупити и еще несколькими островами он составляет основу архипелага Подветренные острова.

Бора-Бора представляется мне необычайно красивым местом (конкурентом Таити и Муреа). Правда, со времен второй мировой войны на нем расположилась американская авиабаза, зато его жители до сих пор старательно вырезают из дерева фигурки Тики, и там сохранилась могила знаменитого Жербо с надписью: «Первому галлу, который совершил одиночное плавание вокруг света». Так же как у Гогена, у Жербо любовь к Полинезии была активной. Он защищал островитян от чиновников колонии, над которыми открыто смеялся.

– Завтра уедешь? – слышу шепот Рани.

Оглядываюсь. Девушка стоит, обернутая в свое коричневое пареу, по-женски завязанное на груди. Мгновение спустя соскальзывает на камень и садится рядом со мной, принимаясь сосредоточенно рассматривать мой фотоаппарат. Однако я вижу, что ей не по себе.

– Может быть, мне удастся сюда вернуться…

У меня сжимается горло, когда я произношу эти слова. С тяжелым сердцем расстаюсь с Маупити, он опутал меня своими чарами. Это и впрямь прелестнейший уголок мира.

– Останься с нами, – просит Рани.

– Спасибо тебе за сердечные слова, но мне необходимо завершить свое путешествие.

Помолчав, добавляю:

– Я вернусь и заберу тебя с собой в Папеэте.

Позавчера Рани поинтересовалась, не соскучился ли я по бурной жизни в Европе, настойчиво расспрашивала и о «городе огней» – Папеэте. Рани любопытна, как чайка, – страдает тем же пороком, что и большая часть европейских женщин. Наконец она решилась задать вопрос, который ее очень волновал: не могу ли я взять ее на Таити?

– Мы могли бы ехать хоть сейчас, – заявила она.

Наверное, ей передалось мое увлечение бескрайними пространствами.

Через полгода я буду уже в Европе и – как знать? Нет, не стоит себя обманывать: редко кому выпадает великое счастье вернуться в Океанию. Можно лишь утешаться мыслью, что грусть Рани пройдет, как мимолетная полинезийская гроза, и она вновь станет улыбчивой, веселой вахиной.

Бросаю последний взгляд на искрящуюся в лучах солнца лагуну. Далеко внизу, под ногами, на голубоватой глади лагуны виднеется чудесный букет из пяти островков. Два моту стоят на страже у прохода в рифах, оберегая неприступность Маупити. Кольцо рифов, плотно окружающих весь этот прелестный остров, исключает возможность захода крупных морских судов, не говоря уже о гигантских пассажирских лайнерах. С того времени, как остров посетил мореплаватель Жербо, прошли многие годы. На берега Маупити высаживался также поляк Эрвин Вебер, который был дружен с этим французом, морским бродягой. Оба они принадлежали к тем немногим, что приплыли на Маупити на яхте. «Я бросаю вызов природе и презираю сытую жизнь», – писал семье из Парижа двадцатипятилетний Вебер.

Меня охватило глубокое чувство гордости и волнения, когда я вспомнил, что Эрвин Вебер, первый поляк у берегов Таити, был родом из Кракова.