Текст книги "Здравствуй, Таити!"

Автор книги: Войцех Дворчик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

Наконец представление окончено, начинаются всеобщие пляски. Для молодого поколения это только начало веселья, потому что молодость, как и повсюду на земле, обожает петь и танцевать. На площади гаснут электрические фонарики. Вместе с остальными я спешу в дансинг.

Всего несколько часов назад это помещение служило складом и уборной для артистов. На циновках в углу лежали грудные дети молодых матерей, участниц представления. Сейчас зал преобразился, жужжит, как пчелиный рой. Огромное помещение украшено разноцветными бумажными гирляндами, листьями и цветами. Вдоль стен ряд скамеек. Несколько девушек со сложенными на коленях руками уже поджидают партнеров.

Веселятся и молодые и старые. Иногда танцуют только девушки. Но дамы постарше тоже, несмотря на полноту, легко кружатся в танце. Инструментальный ансамбль вовсю наигрывает румбы, фокстроты, самбы и модные европейские ганцы. Танцуют от души.

– Приветствую, приветствую. Как понравился концертик? – останавливает нас тавана, пробираясь сквозь толпу.

– Прекрасный!

– А отчего вы не танцуете?

Бормочем что-то невнятное. Староста извиняется, подходит к двум молодым вахинам, стоящим у стены, и что-то шепчет им на ухо. Девушки подбегают к нам, набрасывают на шею тяжелые венки из цветов тиаре. Слегка запыхавшись (ох уж эти обязанности!), тавана сообщает, что это дар жителей Теваитоа.

Мы уже знакомы со стоящими у стены девушками. Они спокойно смотрят на нас, поблескивая глазами, терпеливо ждут.

Пускаемся в пляс. В сельском танцзале царит радостное, непринужденное настроение, без тени хулиганства. Единственно, что здесь плохо, – отсутствие вентиляции. Зал недостаточно проветривается, и, несмотря на чистоплотность местных жителей, явно ощущается запах пота и кокосового масла. На рубашке Пола виднеется большое мокрое пятно. Ничего удивительного, мой компаньон куда усерднее меня. Ему приглянулась Репета, так что он, не жалея сил, уже третий раз приглашает ее на танец. Если бы он знал, чем это кончится… На горизонте внезапно появляется плечистый мужчина, возможно, брат или муж вахины, и, раздраженный ухаживаниями американца, дает девице шлепка по заду. Элементарная вежливость заставляет нас отнестись с уважением к этому предостережению. Девушек Теваитоа зорко стерегут, деликатно, но надежно.

В буфете мы берем молодые кокосы с отрубленным верхом (напитки в бутылках кончились), полные освежающего сока. Одним духом выпиваю «скорлупу» до дна.

– Видишь вон ту вахину? – показывает Пол.

– Ну…

– Тебе не кажется, что она какая-то чудная?

– Да это не вахина, это маху!

Неподалеку от нас, у буфета, в окружении мужчин стоит худощавое существо в пареу и в лифчике, называемом здесь по-французски corsage (корсаж). Его голову украшает веночек из цветов, оно жеманится, громко болтает, изображает женщину. Его кокетство выглядит отталкивающе.

Перед нами самый настоящий маху. Маху – детище здешних островов. На Подветренных островах человек – хозяин своей судьбы, делает то, что хочет. Если мальчик или мужчина заявит, что хочет быть девочкой или женщиной, никто не удивится этому и никто не будет ему в этом мешать. Маху вовсе не стыдятся своего положения в обществе, хотя европейцы подтрунивают над ними. Местные жители считают, что это обычный случай «отвращения духа от тела», аналогичный четырехлистному клеверу или левосторонней спирали раковины. Маху выполняют по дому женские обязанности – стирают, шьют, гладят, нянчат грудных детей. Их охотно берут в служанки, кухарки, няньки. У королевы Марэу был при дворе свой маху, а когда он умер, она взяла нового, его звали Эми, и был он родом с острова Маупити. Маху, которого мы видели в деревне, – еще одно доказательство того, что Теваитоа живет ногами в Европе, а головой и сердцем в Полинезии.

Марааму атакует!

Маупити – самый удаленный остров Французской Полинезии, и уже по одной этой причине его стоит посетить. Поскольку здесь нет аэродрома, лишь немногие могут вкусить от его интимной красоты.

Маупити соединяет с внешним миром только одно судно, заходящее сюда с Раиатеа два раза в неделю. Прибытие и отплытие судна – самое крупное событие на Маупити. В это время жителей острова охватывает необычайное возбуждение. Звуки пароходного гудка поднимают на ноги даже самых отъявленных лентяев.

Маленькая пристань на Маупити с одним бетонным причалом представляет собой для островитян нечто вроде пассажирского вокзала. Когда прибывает «Мануиа II, все сбегаются сюда как на базарную площадь. Судно для жителей Маупити – это нечто большее, чем транспортное средство. Оно своего рода пить, связующая их с далеким материком, которого они никогда не видели.

В настоящий момент у пристани стоит корыто с мотором, которое здесь почему-то называют шхуной. Люди вплотную притиснулись к корпусу «Мануиа II», чествуя прибытие судна. Жители Маупити не слишком отличаются от своих собратьев, живущих на других островах. Так же пестро одеты, так же босы. Возможно, им свойственна большая сдержанность в поведении; похоже, что они очень мягки по характеру, улыбчивы, никогда не повышают голоса. Мужчины серьезны и молчаливы.

В двух десятках шагов от судна стоит группа девушек и женщин. Они провожают своих мужчин, которые покидают остров, отправляясь на заработки на Новую Каледонию. Полинезийки обернуты в пестрые ткани, их черные волосы украшают цветы тиаре. Они не растут нигде, кроме этих мест. Если пересадить цветок, он тот4 час погибнет, не в силах перенести тоску по родным островам…

На том же судне отплывает молодая беременная полинезийка, которая возвращается на Тахаа, чтобы, по полинезийской традиции, родить ребенка в своей семье. Провожающие ее друзья, по обычаю Южных морей, принесли на дорогу дары – корзину с плодами, циновку для сна, ожерелье из мелких раковин. Все ждут, когда кончится погрузка, чтобы наконец занять место на палубе. На «Мануиа II», небольшой однопалубной посудине, нет пассажирских кают.

Наконец мешки с дынями и копрой уложены в трюм. Наступил момент отплытия. Капитан заканчивает последние формальные переговоры с местным представителем власти. «Без моей подписи не отойдет ни одно судно», – заявил мне тавана, который на маленьком Маупити выполняет функции полицейского, судьи, почтальона, гражданского чиновника, а также бюро информации Меня лично особенно интересует именно его последняя должность.

Швартовы отданы, трап поднят, за кормой заработал винт. Все шире полоса воды между берегом и «Мануиа II». Судно направляется к узкому проходу в рифах, воротам Маупити. Пять часов вечера – лучшее время для использования отлива. На здешней акватории время суточных приливов и отливов удивительно точно. Высшая точка прилива приходится на полдень и полночь. а отлива – на шесть часов утра и вечера.

Небольшая «шхуна», набитая людьми и грузом, выходит в открытое море. При мысли, что мне придется совершить на ней еще один рейс, по коже пробегают мурашки. Надо видеть это корыто: борта так изъедены ржавчиной, а общий вид настолько ненадежен, что кажется, оно вот-вот развалится, а уж в случае шторма – наверняка. То, что я пережил на «Мануиа II» в прошлую ночь, не поддается описанию. Однако я все же попытаюсь рассказать об этом неудачном плавании.

Вскоре после того, как мы вышли с острова Утуроа, погода переменилась, начался шторм. Волна ударила в нос так внезапно и с такой небывалой силой, что, казалось, только чудом судно могло уцелеть. По палубе перекатывались тонны воды. Прежде всего волнами сорвало бортовой брезент, предохранявший людей от порывистых шквалов, затем смыло с кормы будку, служившую уборной. Вода на палубе достигала до половины икры, всюду плавали резиновые сандалии, разодранные циновки, плоды, какое-то грязное тряпье, в котором пассажиры с трудом узнавали части своей одежды.

Перепуганные, заливаемые волнами, мы искали спасения на крышке люка. Но укрыться было негде! Пассажиры сидели или лежали на циновках, съежившись и тесно прижавшись друг к другу. Некоторые, скользя по мокрой поверхности люка, сваливались в воду, заливавшую палубу потоками. Помню, я одной рукой судорожно ухватился за мачту, а другой держал маленького мальчика, который втиснулся между мной и матерью-полинезийкой.

Море буквально взбесилось. Яростные волны швыряли кораблик. Наше плоскодонное корыто то вспрыгивало на |Их гребни, то падало в глубокие провалы. Волны выросли до таких размеров и качка стала столь нестерпимой, что многие не выдержали. Разговоры утихли. Одна островитянка, измученная качкой, вытянула вперед руку, как бы взывая о помощи или желая задобрить морских духов. Только один рябоватый полинезиец менее драматично, чем остальные, переживал трепку на гигантских водных качелях. Он даже смеялся и шутил… Я же все время трясся за свои камеры и пленку, сложенные в дорожном мешке, который зловеще раскачивался надо мной, привязанный к навесу.

Битых десять часов продолжалась борьба «Мануиа II» с океаном. Наша судьба в большой степени зависела от исправности судовых машин, ну и, конечно, от мастерства капитана. Повернись наша лохань бортом к волне – пиши пропало. Огромные волны опрокинули бы нас и погубили.

Перспектива рисовалась в самых мрачных тонах. На «Мануиа II» не было ни шлюпки, ни радио, чтобы в случае надобности подать сигнал «SOS». Большинство судов, курсирующих в этих водах, не имеет никаких спасательных средств. Владельцу это кажется лишним расходом. Мои друзья в Папеэте были правы, когда предостерегали меня от плавания на таких посудинах! Много подобных «шхун» окончило свое существование на дне океана, их пассажиры разнообразили собой меню акул и других рыб.

Операция прохода через рифы у берегов Маупити была поистине верхом мастерства. «Мануиа II» должна была форсировать препятствие при ветре марааму, а о том, что это значило, красноречиво говорили сорок восемь остовов судов, разбившихся на рифах Маупити. Переправа через Пассе Оноиу считается наиболее опасной для тех, кто плавает по здешним морям. Суда, заходящие на Маупити, много раз примериваются, прежде чем войти в узкий, окруженный острыми рифами проход. Что ж, каждому свое. Садишься играть – можешь вытянуть плохую карту.

По дороге, идущей от причала вглубь острова, я рассказываю таване Маупити о плавании на «Мануиа II».

– Только эта безмозглая дубина Пьерро Туеиава может выйти в море на такой лохани в такую погоду! – восклицает полинезиец. – Но он хороший капитан, родом с острова Рапа, а все лучшие моряки архипелага – оттуда.

Мы идем медленно, наслаждаясь предвечерней тишиной и покоем. Для меня самые лучшие минуты – идти потихоньку по незнакомым полинезийским деревушкам, особенно перед заходом солнца. В это время дня воздух душист и легок, и ничто не нарушает тропической тиши, кроме страстного стрекотания цикад. Ни машин, ни шума. Жадно «пью» прелесть острова.

Вдоль береговой полосы идет всего одна дорога, от которой через каждые несколько десятков метров, как паучьи лапки, разбегаются тропинки. Если по боковой тропинке попадешь на чей-нибудь участок, начнешь безудержно чихать – так щекочет в носу цветочная пыльца, а в глазах рябит от пестрого обилия цветов. Из глубины садов доносится пение девушек. Ползая на коленях, они пропалывают грядки с овощами. Песня во время работы придает в тропиках силу.

Деревня Маупити отличается картинной красотой. Кое-где встречаются усыпанные ярко-пурпурными цветами деревья, которые здесь называют пламенем леса. В красивой пальмовой роще живописно разбросаны дома. Позади – крутая базальтовая гора. Кольцо коралловых рифов надежно охраняет Маупити от туристов. Они не наводнят остров по крайней мере до тех пор, пока на коралловом барьере не будет построена взлетная полоса.

Минуем изящный дом таваны, где я спал, как смертельно усталое дитя. Резиденция таваны – доказательство того, что на Маупити уже началась атака европейской застройки. Цивилизация подорвала веру полинезийцев в счастье под крышей из листьев пандануса. Они теперь предпочитают дома из прочных материалов, но при этом, даже в самых шикарных коттеджах, не проводят ни водопровода, ни канализации.

В красочных, живописных постройках, со стенами, выбеленными известью из коралла, живет около семидесяти человек. Население острова тает; десять лет назад здесь было на полторы сотни жителей больше. Из этого числа шестьдесят процентов составляют женщины. Маупити – маленький остров, всего двадцать пять квадратных километров! Пригодной для обработки земли немного, нет ни ручья, ни источника с пресной водой, жители собирают дождевую воду.

Деревушка, как опал, сверкает пятнами красок в самых неожиданных местах. Вот молодой человек, сидя на крыльце фаре, нашивает украшения на танцевальную юбочку своей девушки – связки красных семян, пестрые раковинки каури и пучки ярко раскрашенных волокон.

В другом месте длинноногие подростки камнями метко сбивают с деревьев плоды хлебного дерева. Среди пальм виднеется деревянная конструкция для сушки копры метров двадцать высотой. Еще ближе – узкая полоска плантации маниоки. За ней местность резко возвышается, переходя в почти отвесную стену.

Мужчины, преимущественно пожилые, сидят у домов, лениво беседуют, ждут ужина, дымят длинными сигаретами из черного табака, завернутого в листья пандануса. Маупитианцы живут без телевизоров, газет, консервов и часов. В их языке очень забавно смешиваются формы прошедшего, будущего и настоящего времени глагола, так как они существуют только и исключительно «сейчас».

Перед нами молельный дом мормонов. До слуха долетают монотонные звуки чтения псалмов. Кто-то отбивает ритм.

Заглядываю в окно. В помещении сидит группа местных жителей – по одну сторону мужчины, по другую – женщины. На столике керосиновая лампа – молитвы будут долгими. Сегодня суббота, праздник мормонов. Утром они разгуливали по деревне в нарядных одеждах, демонстрируя, что их «воскресенье» не для всех. В заключение они пропоют «Боже, спаси королеву» и разойдутся по домам.

Христианская доктрина лишь поверхностно была привита в сознание полинезийцев. Некоторое исключение составляют мормоны, которые снискали ревностных последователей. Они воспитали своих адептов в таких высоких этических нормах, что на членов секты большой спрос как на честных и достойных доверия работников.

– Фаи то и то! (Привет, будь здоров!) – раскланиваются с таваной встречные жители. Некоторые поднимают кверху палец и произносят: – Мануиа (Доброго здоровья).

Тавану знает каждый взрослый и каждый ребенок. Представитель власти останавливается, перекидывается несколькими словами, советует, обещает помощь. Я вслушиваюсь в звуки полинезийской речи, о которой Марк Твен писал, что в ней шепот пальм, убаюканных свежим ветром, зов гитары, музыка океана и вся сказочная красота природы…

Со следующей сигаретой беседа оживляется, переходит на историческую почву, к периоду второй мировой войны.

Высокая гора справа похожа на сфинкса без головы, с. лапами, погруженными в лагуну. Ее опоясывает очень старая дорога, построенная, как здесь утверждают, во времена самого бога Оро. Рядом с некоторыми домами – могилы, как бы символизирующие единство жизни и смерти, которые, в сущности, не важны сами по себе, но своим чередованием составляют вечность.

– Почему эти люди похоронены здесь?

– Они спят вечным сном у порога родного дома, рядом со своими близкими.

Полуторакилометровый путь по деревне отнимает совсем немного времени. Последняя задержка поблизости от развалин мегалитического святилища, среди зарослей на берегу лагуны.

– Это марае, – сообщает мне просвещенный житель Маупити. – Оно небольшое, не такое, как в Опоа, но посмотри – в хорошем состоянии. Это заслуга профессора Синото из Музея Бишопа в Гонолулу. Несколько лет назад он посетил наш остров и откопал эти руины.

«Все-таки историческое место», – мелькнула мысль, когда я осматривал большие обломки скал, огораживающих территорию прежнего святилища.

– Здесь, с южной стороны, была «голова» святилища, а там «ноги», – продолжает тавана. – На каменных ступенях приносили человеческие жертвы. У них вырезали сердце базальтовым ножом. Кто осмеливался ступить на каменную лестницу, омоченную кровью жертв, того предавали смерти.

Теперь на Подветренные острова приезжают археологи со всего мира. Они ищут следы, оставленные древними жителями, чтобы доказать теорию о миграциях народов из Юго-Восточной Азии. Археологи доказали, что на островах нет следов культуры более ранней, чем полинезийская. С помощью радиоактивного анализа определили дату появления первого человека на Подветренных и Маркизских островах – II или III век нашей эры. Раньше полагали, что острова были заселены на несколько столетий позже.

На Маупити тоже производились раскопки. На крошечном моту (коралловом островке) Паео были найдены каменные топорики, рыболовные крючки, украшения из зубов кашалотов и другие предметы. Все они были переправлены в музей Папеэте. Находки на Маупити доказывают, что первые полинезийские поселенцы появились здесь значительно раньше начала XI века. Вероятно, это произошло прежде, чем была заселена Новая Зеландия.

В наше время от той эпохи сохранился один-единственный след – марае. Я встречал в Полинезии святилища, расположенные на самом берегу, такие, как Тапутапуатеа и Таинуу на Раиатеа, в глубине острова, как на Бора-Бора или Таити. Реконструированное на Таити святилище Арахураху напоминает древнеегипетскую или древнемексиканскую семиступенчатую пирамиду.

Самое крупное средоточие мегалитических святилищ находится на острове Хуахине. Там, в деревне Маэва, – одно марае рядом с другим (вернее, их развалины). Все они частично затоплены водами озера. В прежние времена семья каждого из восьми вождей Хуахине имела собственное родовое марае, которое также служило кладбищем для знати. Тело вождя подвергалось мумификации и лишь потом могло почить в марае. Тела менее значительных персон сразу помещали в марае. Палящие лучи тропического солнца быстро делали свое дело.

Маэва – нетипичная деревня. Ее жители до сих пор сохраняют старые традиции. В большом доме встреч и сейчас совершают церемонию избрания таваны. Голову его украшают красными перьями, на грудь надевают широкие нагрудники из дерева, инкрустированные перламутром. Деревня Маэва находится в глубине острова Хуахине, а ее жители занимаются рыболовством.

Древняя культура, которая процветала здесь до прихода европейцев, погибла. Она мертва как и те, кто лежат в марае.

В полинезийской семье

Я увидел девушку, когда подходил к последним домикам деревни. Упругое тело, стройная фигура, обернутая светло-коричневым пареу, в волосах цвета воронова крыла белый цветок тиаре. На руке молодой полинезийки сидела прирученная чайка.

Девушка и чайка. Какая прелесть! Я видел ручных попугаев, собак динго, кенгуру, но чайки? Такого еще не бывало!

Прошло еще несколько секунд, прежде чем я заметил, что у нее необыкновенно большие глаза (даже для полинезийки), длинные узкие кисти рук. Ничего не скажешь – она просто настоящая красавица.

– Bon jour, – здороваюсь по-французски с девушкой, стоящей на ступеньках крыльца.

– Bon jour, – мягко отзывается она.

– Можно узнать, куда ведет эта тропинка? – показываю я рукой.

Девушка отвечает, что тропинка никуда не ведет. Так мы стоим минуту в молчании, но женское любопытство берет верх.

– Вы фотографируете?

– Ну конечно! Можно сфотографировать эту птицу? Как она называется по-таитянски?

– Эвао, – отвечает девушка, поглаживая испуганную чайку.

Я поспешно приступаю к делу. Надо торопиться, так как солнце быстро спускается к зеркалу воды, и морские птицы уже потянулись на ночлег к берегам острова. Темнота в тропиках наступает внезапно, будто кто-то выключает свет на театральной сцене.

Подхожу поближе, чтобы сделать портрет девушки, но она говорит «аита» и исчезает. Однако минуту спустя вновь появляется с венком из искусственных цветов на голове.

– Так хорошо? – смело спрашивает она.

– Отлично!

Рани, молодая веселая девушка, говорит по-французски. Еще раз исчезает в доме и приносит фотоаппарат. Я делаю большие глаза. Да и выражение лица, должно быть, у меня глуповатое, потому что девушка разражается смехом. В глазах Рани я вижу чертиков, как у проказливого подростка.

Беру в руки квадратную коробочку, громко называемую фотоаппаратом. Производство японское, такие аппараты у нас покупают детям. Во время путешествий я привык к тому, что японцы вездесущи, и на островах Полинезии – тоже.

Никто в семье не умеет обращаться с фотоаппаратом. Его получила в подарок от капитана «Мануиа II» ее старшая сестра. Показываю девушке, как надо пользоваться аппаратом. В ответ слышу звучное «маурууру» (спасибо).

Я хочу сделать снимок этим аппаратом, но оказывается, в нем нет пленки, она осталась дома. Пока Рани бегает за ней, знакомлюсь с ее старшей сестрой – Пене, потом с братишкой Харевеа и с мадам Раерой Троппе – матерью Рани. Отец болен и лежит в постели.

Совершенно неожиданно для себя становлюсь гостем этой семьи, причем на несколько дней. А все началось с пустяка. Я увидел у них швейную машинку и спросил, нельзя ли зашить разорванный рукав рубашки. Просьбу с готовностью выполнили. И к тому же решительно отказались принять деньги. Затем мадам Раера обезоружила меня вопросом, не хочу ли я поужинать. Естественно, как человек воспитанный, я ответил: «аита, пана роа», что значит «нет, мой живот полон», но они не отступались. Супруги Троппе строго придерживаются указаний таитянского законодателя XVIII века Тетунае: «Не смотри равнодушно на путешественника, который проходит мимо твоей двери. Пригласи его в дом…» Когда же они с мужем решили, что я должен у них поселиться, я был покорен окончательно.

Тавана удивился тому, что я ухожу от него и собираюсь поселиться в самом бедном доме. Однако, когда он заметил позади меня девушку, понимающе улыбнулся. Смущенная Рани в своем венке была похожа на лесную богиню. Сначала она стеснялась идти со мной по деревне. Что скажут люди? Но благосклонность матери разрешила ее сомнения.

Возвращаемся. Рани шагает рядом. Воздух рассекают морские птицы, которые гнездятся в гротах на вершине горы. «Свободен тот, кто может унести на спине все свое имущество», – вспомнил я арабскую пословицу, сгибаясь под тяжестью своих вещей. Вечер вытолкнул над горизонтом луну, гора окунается в серебристое мерцание. Когда-то здесь называли луну Хиной. Хина-богиня наслаждений, лю6еи, а также плодородия, мать первого мужчины, известная на всех островах Полинезии.

Стоит ясный теплый вечер. Небольшой домик над лагуной окутывает торжественный покой. Сильный юго-восточный ветер марааму совсем прекратился. В окно заглядывает круглый блин луны, отовсюду слышен мощный хор цикад. Назойливая мошка, бабочки и тучи других насекомых кружатся вокруг керосиновой лампы, поставленной на столе. Вне светового круга виднеется европейское ложе, шкаф, швейная машинка.

Идет мужской разговор. Его тема – рыболовство, копра, плавания по морям, личные переживания. Отец Рани, Таро, прекрасно сложенный мужчина, полулежит в постели. На его обнаженном торсе, поросшем редкими волосами, поблескивает амулет. Он спокойно говорит о своей судьбе, но не может сдержать волнения, когда замечает проявления моей глубокой симпатии к нему.

У Таро больное сердце. Полгода он не встает с постели, без помощи не может повернуться на бок. Однако свою болезнь Таро переносит со стоическим спокойствием, а страдания принимает как неизбежное. Ведь нельзя остановить ни силы ветра пахапити, ни зова птицы тоареиа, которая возвещает предел жизни.

Еще недавно я думал, что в Полинезии нет ни рака, ни инфарктов, а умирают лишь естественной смертью – от старости. На Маупити нет врачей и аптек. Да и где наскрести денег на лекарство и тем более на лечение в больнице? Я обещал Таро помощь – по возвращении в Папеэте выслать ему лекарства. Но надолго ли их хватит?

– Сейчас ты наш фетии, который прибыл из фенуаута (чужих стран), – замечает мне на это полинезиец.

В тот же вечер он рассказывает о себе. Когда-то он был моряком, плавал на острова. Прекрасное было время! Больной с теплотой говорит о жизни на Маупити. Он приехал сюда с Фиджи, страны своей молодости. С Раерой обвенчался, когда ей было восемнадцать лет, а ему двадцать пять. До этого построил дом на берегу лагуны. Целыми днями носил он куски коралла и жег из него белоснежную известь. Из недалекой горы выламывал камни для фундамента. Потом на свет появились девочки.

– На чем это я остановился?.. Э-э-э, – мужчина выразительно махнул рукой и взглянул в окно. Его бледно-голубые глаза смотрели куда-то далеко, за рифы. Наверное, мысленно вернулся он к дням своей молодости, так как умолк надолго.

Я смотрел на него в растерянности. Несчастный, но мужественный человек! Наши вечерние беседы были очень нужны ему. Таро скучал. Читает ли он газеты? Они редко сюда доходят. Слушает ли радио? Да, это его единственное развлечение. Таро нетипичный островитянин, в его жилах течет четверть немецкой крови, поэтому он умеет вспоминать и жить воспоминаниями. «Вчера – это сон», – говорят истинные полинезийцы.

Глава здешних семей – мужчина – метуа тане, но в доме Рани это не так. Вся тяжесть содержания семьи ложится на плечи энергичной Раеры. Она первая встает и последняя ложится спать. Внешне она напоминает испанку. Раера утверждает, что в ней есть частица испанской и французской крови. Теперь на островах почти нет чистокровных полинезийцев.

Чем живет семья Троппе? Они, разумеется, не богачи, но и не производят впечатления голодающих. Щедрая природа не жалеет даров, чтобы прокормить такие семьи. На крошечных моту, входящих в состав Маупити, они выращивают дыни. Женщины стараются подработать шитьем. Помогает и старшая дочь, которая работает в отеле «Ноа-Ноа» на острове Бора-Бора. Известно, времена становятся все труднее, но они обходятся самым необходимым.

Несмотря на присутствие инородной крови, полинезийские черты у членов семьи Троппе выражены в большей степени, чем у других знакомых мне островитян. Они обладают подлинным благородством и прирожденной искренностью, держатся с абсолютной свободой и естественностью, а в их приветливости к гостю нет ни капли фальши. Полинезийцы вообще очень прямолинейны, не то, что жители Дальнего Востока, у которых улыбка часто маскирует чувство, далекое от дружбы и расположения. Когда настанет час моего отъезда, Раера по-матерински прижмет меня к своей необъятной груди и крепко расцелует. А ее муж несколько минут будет искать нужные слова, которые наилучшим образом выразили бы то, что он чувствует. Наконец он произнесет: «Большого, большого счастья вам».

Я очень привязался к этим людям. Однако представление о семье Троппе сложилось не сразу, а постепенно, из множества случайных черточек и событий. Семья большая, но сердце ее еще больше. Не имея сына, Таро и Раера усыновили ребенка их друзей. Харевеа очень любит своих приемных родителей, и они обожают его. Малыш даже не вспоминает прежних родителей, которые живут на острове Пааа.

Усыновление детей очень распространено на островах Южных морей и имеет долгую историю. Договор об усыновлении иногда заключают еще до рождения ребенка, и появления его на свет ждут с нетерпением. Бывает, что друзья и знакомые меняются детьми. Мне рассказывали об одной матери, которая отдала своего ребенка другой женщине, чтобы облегчить ей горе утраты собственного ребенка, погибшего в зубах акулы. Усыновленный малыш считает своими родителями обе пары и при желании может жить то у одних, то у других. Французские гражданские чиновники часто испытывают трудности при установлении родственных связей полинезийцев, зато полинезийцы отлично в них разбираются.

Кстати говоря, кандидатом в приемные родственники может быть и европеец. Помнится, капитан Кук обменялся с правительницей одного из островов именами в знак дружбы, что на всех архипелагах Полинезии считается высшим доказательством родства. Такой же чести удостоились Жербо, Стивенсон и мой земляк профессор Годлевски. Приемный родственник получает соответствующее имя и становится членом семьи.

Я размышляю об этом прекрасном обычае, который обеспечивает бездетным родителям заботу об их старости и в какой-то мере представляет собой вид страхования жизни. Для Таро совершенно неважно, что сын зачат не им, а другим. Важно одно – это ребенок его и рожден для него, чтобы заботиться о нем, чтобы было кому поплакать на его могиле.

На следующее утро, пробудившись от крепкого сна, протираю глаза и с трудом вспоминаю, что нахожусь на Маупити. Ночь я провел по-царски, спал в комнате хозяина, а хозяйка перешла в другое помещение.

Рани стоит у входа в «мужскую комнату», держа в руках выстиранное пареу и кусок пальмового мыла. Она приветствует меня улыбкой и поднятием бровей, характерным для островитян. Только полинезийцы этой едва заметной мимикой умеют показать особое расположение и дружбу.

– Уже пора, – весело напоминает мне девушка, вручая принесенные вещи.

Я с восхищением любуюсь ею: глаза то внезапно вспыхивают искрящейся радостью, то застилаются облачком задумчивости. Мягкая улыбка, зубы, белые, как мякоть кокоса, темно-ореховые глаза – от всего веет прелестью. Красота Рани – лучшее доказательство того, что полинезийцы ведут свой род от божественной пары, Оту и Хины, прародителей, которых создали боги, чтобы от них пошло племя красивых людей.

Утренний и вечерний туалет я совершаю позади дома, обернувшись в пареу. Моюсь, как и все, в тазу или в каменном корыте для вымачивания маниоки, Время, когда на островах купались под водопадами, давно прошло, а здесь, на Маупити, воду надо особенно экономить. Несмотря на это, все мы моемся два раза в день. Полинезийцы да еще японцы, вероятно, самые чистоплотные люди в мире.

Завтракаем на свежем воздухе. Едим молча. Никто никого не угощает, так как здесь нет ни хозяев ни гостей. Каждый берет что хочет.

Завтрак взят прямо из моря, вернее, из полинезийского «холодильника» хупе. В семье Троппе нет масляного холодильника, как у таваны или китайца. Каждое утро, часа в четыре, Пепе вместе с соседом отправляются на рыбную ловлю. Тем временем хозяйка готовит утренний кофе (зерна собирают в лесу, а затем мелют на ручной мельнице); открывает кокос и выливает в кофе его содержимое.

Сегодня воскресенье. Никто не подметает двор (правда, двор в Полинезии – понятие условное), никто не ловит рыбу. Все островитяне чтут воскресенье, этому их научили миссионеры. Женщины переодеваются в выстиранные, отглаженные платья и отправляются на богослужение в протестантскую церковь. Мы с Таро остаемся дома.