Текст книги "Миссия доктора Гундлаха"

Автор книги: Вольфганг Шрайер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

Глава 5

Гундлаха оперировали в полевом госпитале повстанцев. Здесь ощущался недостаток медикаментов, инструментария, но к ранам подобного характера успели привыкнуть и диагноз поставили сразу: глубокое повреждение плевры. Кусок жести проник в ткань на шесть-семь сантиметров, как ножом взрезал кровеносные сосуды, отчего возникло внутреннее кровотечение. Крови он потерял литра полтора. Но природная выносливость сослужила Гундлаху добрую службу: после операции он пролежал в постели всего десять дней.

Гундлаху впервые разрешили встать, он спросил себя, что его ждет? Страха он не испытывал, но не задавать себе таких вопросов не мог. Конечно, медицинская помощь оказана, но он – пленник. Прогуливаться ему позволили только вокруг покрытой дерном землянки под присмотром часового.

Его опекал доктор Диас. Однажды они прошлись к кратеру вулкана. Гундлах время от времени останавливался, чтобы перевести дыхание – под левой лопаткой кололо, тугая повязка сдавливала грудь,

– Что вы намерены делать мной? – спросил он.

Врач пожал плечами. Решать будут другие, у врача свои заботы. Они поговорили о медицине в условиях гражданской войны. Этот вопрос волновал доктора Диаса больше:

– В нашем лагере мы готовим санитаров, «бригадистов здоровья», как они называются. Младший медицинский персонал – проблема с самого начала борьбы. В больницах наши раненые подвергались постоянной опасности. Скольких из них прямо с больничных коек тащили в полицию! А когда мы ушли в горы, появилась другая проблема: как оказывать помощь больным крестьянам?

– А при чем тут крестьяне?

– В освобожденных зонах мы отвечаем за всех. Кто пошел бы за нами, если бы наше движение никому ничего не принесло? В больших районах есть госпитали и опорные санитарные пункты, которыми руководят бригадисты. В каждой деревне свой «комитет здоровья»...

На обратном пути им повстречалась группа повстанцев, молодых парней и девушек, вооруженных самым различным оружием, от французского спортивного карабина «22-комбо» и старого винчестера Томсона до современного АР-10. У одного парня болтался на бедре в кобуре парабеллум – такой же, как у Гертеля, и Гундлах впервые так остро почувствовал, что Гертеля больше нет. Будто наяву услышал его голос: «Послушай, Ганс! А мы с тобой ничего, подходящая пара!»

Санчо Пансу догнала месть Пинеро, а он, Дон Кихот—Гундлах, пока жив, мучается оттого, что в этой трагедии есть и частица его вины, угрызения совести теперь вскипают в нем, как пузыри на болоте. А еще гнев и жажда мщения. Кажется, он тогда в парке не солгал, ответив на вопрос Глэдис Ортеги – «да»... Отомстить этим негодяям, и, видит бог, он наконец-то смог бы заснуть спокойно.

Глава 6

Позднее доктор Диас принес Гундлаху газеты за последнюю неделю октября. В Сан-Сальвадоре выходило семь газет, четыре в столице, две в Сан-Мигеле и одна «Диарио де оссиденте», в Санта Ане, втором по величине городе страны и ее «кофейном сердце». Санта Ана находился в западном районе, занятом повстанцами, и газеты пришли, наверное, оттуда.

Среди прочих сообщений в «Диарио латино» Гундлах нашел информацию «о кровавом столкновении у озера Ицалько». «Эль мундо» поместила комментарий РИАГ и интервью доктора Сейтца о том, что он, будучи шефом бюро, пытался удержать Гундлаха и Гертеля, настаивая на их пребывании в отеле, и что поездка «либо носила частный характер, либо предпринята по поручению третьих лиц».

Два дня спустя Гундлах получил от Дорпмюллера письмо на английском языке. Почерк четкий, разборчивый. Как у многих инженеров старой школы, оно написано было чертежным шрифтом – может быть, в свое время Дорпмюллер начинал чертежником. Желая подчеркнуть подлинность письма, Дорпмюллер упоминал их встречу на той африканской плотине. Он писал: «Можете себе вообразить, как меня потрясла смерть Петера Гертеля и сколь высоко я ценю вашу самоотверженность... Мне только что сообщили, что послезавтра меня освободят. Если это произойдет, мне, я полагаю, удастся убедить дирекцию соответствующим образом позаботиться о вас. Интервью доктора Сейтца основывается на полном непонимании происходящего и значения иметь не может. Дорогой Ганс Гундлах, не чувствуйте себя одиноким и, главное, поправляйтесь! Желаю вам этого от всего сердца. Преданный вам Георг Дорпмюллер».

На обратной стороне листка приписка: «На собственном опыте я убедился, что повстанцы ведут себя благородно. Мне на них жаловаться не приходится... По моему мнению, через несколько лет здесь все будет в их руках – вся страна, как в Никарагуа. И они имеют на это полное право, точно так же, как там, в Никарагуа».

Известие об освобождении Дорпмюллера занимало мысли Гундлаха весь день и полночи. Он не очень понимал логику, которая руководила действиями повстанцев. Значит, они все-таки оставляют его у себя взамен Дорпмюллера. Но ведь РИАГ явно бросил Гундлаха на произвол судьбы! Повстанцы не могут этого не понимать. Что же ими движет?

Гундлах еще долго лежал без сна, снова вспомнив о Гертеле. Наверное, Гертель предвидел, чем может кончиться дело, но твердо встал на сторону Гундлаха. А он его погубил. Эта мысль была нестерпимой, и смириться с ней возможно лишь, постоянно себя одергивая и повторяя: «Во всем виноват Пинеро!» Он часто говорил себе эти слова, и все же они не успокаивали: Пинеро бандит, чего от него ждать, а он недооценил американца. Во второй раз, кстати сказать.

Гундлах признавался себе: втайне он рассчитывает на третий раунд. Что с ним будет, когда рана заживет? Что предпримут партизаны?

Его слегка лихорадило. Чтобы уменьшить боль, он лег на правый бок, как во время операции. И, прежде чем пришел сон, успел подумать, что неправильно ставит вопрос,– не в том дело, что предпримут партизаны? Важно, что ты сам намерен предпринять. Но этого он как раз и не знал.

Глава 7

Гундлах выздоравливал. Все чаще он невольно спрашивал себя: «Кто они, эти партизаны?» В группе, дислоцировавшейся в лесах повыше озера Ицалько, бойцов вряд ли наберется на полную роту. Почему же военные, знавшие, где она располагается, не нападают на нее?

Если верить «Радио насьональ», радиостанциям режима, то в борьбе «доблестной сальвадорской армии против подлых изменников, задумавших отдать страну на растерзание коммунистам», шестнадцати тысячам солдат противостояли три-четыре тысячи партизан. Гундлах знал, что в такой войне четырех и даже пятикратного превосходства в силах для победы недостаточно. У американской армии во Вьетнаме было десятикратное превосходство, но этого оказалось мало. Наступать на несколько освобожденных районов сразу армия не могла, тем более что необходимо было держать под контролем коммуникации, мосты, подъездные пути к городам. Правда, армии помогали полицейские части и правые экстремисты, но и партизанам было на кого опереться в городах и деревнях.

Среди партизан Гундлах видел самых разных людей. На одной из политических дискуссий, которые раз в неделю проводились в части, к его удивлению, выступил священник. Говорил он просто и доходчиво, и Гундлах хорошо понимал его испанский язык. Священник объяснял, что насильственный переворот – единственная возможность для народа добиться освобождения... Он был одним из учеников покойного архиепископа и представлял те силы в католической церкви, которые искали обновление в народе, не страшась никаких преследований.

– Что вас удивляет,– сказал доктор Диас.– Люди доведены до крайности, они хотят бороться, а не терпеть!

Доктор Диас, помолчав, с горечью заговорил о том, какое тяжелое время переживает страна. Мрачная картина открылась Гундлаху. Последний, свергнутый в прошлом году диктатор Ромеро, правил, опираясь на финансовых тузов, полицию и силы безопасности, как это было здесь принято с начала тридцатых годов. При Ромеро уровень безработицы достиг в Сальвадоре тридцати двух процентов, а в деревнях, в межсезонье,– шестидесяти. Народ голодал, положение крестьян стало просто ужасающим.

Полвека военных диктатур привели нацию к катастрофе. Крупным латифундистам (когда-то их было четырнадцать, а ныне около двухсот, этих «славных семейств») принадлежало больше половины всех обрабатываемых земель, причем лучших, конечно. Мелкие арендаторы и сельскохозяйственные рабочие влачили жалкое существование, только что с голода не умирали. Отчаявшись, крестьяне не раз поднимали восстания, которые безжалостно подавлялись.

Такая перенаселенная страна, где оплата труда ничтожна, а порядки драконовские, как магнитом притягивала промышленников из-за рубежа. Концерны США, Японии, Франции и ФРГ получали здесь прибыль более восьмидесяти центов на доллар вложений в год. Установленная законом минимальная оплата составляла два с половиной доллара в день; чтобы прокормить семью, нужно не меньше четырех...

– Пока что наша борьба носит в первую очередь военный характер,– закончил свой рассказ Диас.– Но одними военными действиями полной победы не добиться...

В пятницу, седьмого ноября, через три дня после выборов в США, пришли газеты с результатами голосования, известными уже по сообщениям радио. Корреспонденты на все лады комментировали приход к власти «команды Рейгана». Лишь где-то на последней полосе «Диарио де ой» упомянула, что на днях у гасиенды «Ла мармона» в департаменте Усуланан освобожден Дорпмюллер. Имени Гундлаха не называлось; комментария РИАГ не последовало.

– Непохоже, всетаки, что за меня собираются заплатить хоть какие-то деньги,– сказал Гундлах доктору Диасу.

Тот ответил не сразу.

– Не думайте пока об этом. Наберитесь терпения, осмотритесь... Представляю себе: оказавшись у нас, вы как бы попали на обратную сторону Луны.

– Спасибо. Я попробую.

– Вы выражаетесь как дипломат,– доктор подергал свою жиденькую бородку.– Очень хорошо, качество весьма ценное.

Через несколько дней в каком-то очередном разговоре доктор неожиданно спросил:

– К чему стремитесь вы, сеньор Гундлах? Чего требуете от жизни?

– Если вы ждете философского ответа, вынужден вас огорчить...

– Вы старше меня на десять лет, а разобраться в себе еще не успели. Это вы хотите сказать?

– Боюсь, что да, доктор. Грустная картина, верно?

– Грустная,– согласился Диас,– но, учитывая обстоятельства вашей биографии, причину можно назвать уважительной...

Глава 8

Гундлах не солгал. Ему действительно необходимо было разобраться в себе. Несколько разговоров с доктором Диасом совсем выбили Гундлаха из колеи. Все чаще задумывался он над прожитой жизнью. Чем жил он? К чему стремился? До сих пор к вещам обыденным: деньги, успех, карьера. Собственно, это были идеалы его круга: бесчисленных коллег и менеджеров, мечтающих любой ценой пробиться в «совет богов» – правление концерна. Но никому из них не доводилось попасть на обратную сторону Луны и увидеть то, что увидел Гундлах. Потребовалось ранение, удар чудовищной силы, чтобы он начал испытывать сочувствие к стремлениям других людей, жаждавших хлеба, мира, справедливости. В той своей первой жизни, лет двадцать назад, Гундлах имел шанс понять их, но он предпочел отказаться от такой возможности.

20 ноября Гундлаха после обеда пригласили в командирскую землянку. К своему удивлению, он увидел там Глэдис Ортегу, на встречу с которой потерял почти всякую надежду, хотя часто о ней вспоминал. Она поздоровалась с ним за руку. Их оставили наедине.

– Я рада, что вы живы,– сказала она просто и прямо.– Несмотря на все предосторожности, кто-то узнал о нашей встрече... Это враг подлый и неумолимый!

– Вы имеете в виду агентство?

– И тех, кто стоит над ним... Слава богу, эта история закончилась для вас благополучно.

– Она для меня еще не закончилась...

– Ах, ну да! Вы чувствуете себя оскорбленным. Кроме того, комфорт в нашем лагере оставляет желать лучшего...

– Речь совсем не о комфорте. Как бы вы чувствовали себя на моем месте? Вполне естественно, что меня волнует моя судьба!

– Мы ничего лично против вас не имеем.

– То же самое мне говорил Пинеро.

– Как вы можете сравнивать?! – Она сидела, подперев подбородок ладонями и опустив глаза, словно вести разговор ей было трудно.– Пинеро – жалкий прихвостень тех людей, которые владеют у нас всем. Мы боремся за справедливое дело. Мы воюем с теми, кто методично и безжалостно уничтожает наш народ. Ведь то, что они делают с нами, есть самый настоящий геноцид! Мы вынуждены бороться, нам навязали эту войну. А нас называют террористами, «длинной рукой Москвы»... Какая чушь!

Она так наморщила свое лицо с крупным ртом и высоким открытым лбом, что оно стало едва ли не отталкивающим.

– Я вас понимаю,– сказал Гундлах,– но поймите и меня. Легче бороться с винтовкой в руках, чем вот так сидеть и ждать своей участи.

Глэдис Ортега покачала головой.

– Нет, сеньор Гундлах. Этого нам от вас не нужно. Наши зарубежные друзья не раз высказывали желание сражаться на нашей стороне... Недавно с такой просьбой пришли два североамериканца, и мы с уважением отнеслись к их желанию, но мы им отказали. Это борьба наша, и по вполне очевидным причинам мы хотим вести ее сами. Рук, готовых взяться за оружие, много... Не хватает как раз оружия. И об этом я собираюсь с вами говорить.

– Чего же вы от меня хотите?

Сеньора Ортега помолчала несколько секунд, приоткрыв рот и обнажив влажные крупные зубы.

– Меня посылают за океан, в Западную Европу. Моя задача: добиться там понимания целей нашей борьбы и нашего нынешнего положения. Смена руководства в Штатах только обострит ситуацию. Мы должны предпринять встречные шаги. Многие из наших поедут в разные страны. У нас сложилось мнение, что вы могли бы сопровождать меня.

Гундлах опешил. Это было слишком неожиданно. Он с ней в такой поездке? Помимо деловой стороны, предложение заманчивое. Несмотря на свою подчеркнутую деловитость, женщина эта – чистой воды искушение.

– Сопровождать? – выдавил он из себя.– В качестве переводчика? Или специалиста по рекламе?

– В качестве человека, много здесь пережившего, не стесняющегося говорить правду и, как нам кажется, сочувствующего нашему делу. Что вы на меня уставились? Вы недовольны?

Гундлах порылся в карманах.

– Куда же я поеду с таким паспортом?

Его слова развеселили сеньору Ортегу. Она не улыбалась, но Гундлаха поразило, как быстро меняется у нее настроение.

Он положил перед ней французский паспорт, выданный на имя Жака Рокемона, родившегося 11 декабря 1944 года в Страсбурге. Как ни странно, этот документ уцелел в сумятице последних недель. Паспорт имел солидный вид, на соответствующих страницах – визы некоторых не вызывающих подозрения стран. Есть даже пометка, сделанная в Сан-Хосе, Коста-Рике. Но сальвадорской визы не было.

– Видите? Мы не сможем воспользоваться местным аэропортом.

– Это в наши планы вообще не входит. И мое лицо хорошо известно, и вас те, кому нужно, знают. Нам предстоит путешествие. Доктор Диас считает, что для него вы достаточно здоровы.

Она в общих чертах рассказала, как и куда они доберутся – по крайней мере, на первом этапе. Завтра же они отправятся в северную провинцию Галатенанго, а оттуда, через весь Гондурас, к Карибскому побережью. Пойдут нелегально, с помощью надежных друзей. Из бухты Аматик переправятся в Белиз, далее – с настоящей визой – в Мехико-Сити, главный сборный пункт сальвадорской эмиграции.

Сеньора Ортега сидела перед ним спокойная, красивая и неприступная, как некогда в гостиничном ресторане. Гундлах испытал ощущение подъема – наконец что-то сдвинулось с места. Идея вернуться в Европу все больше нравилась ему.

– И что конкретно мы будем делать? – спросил он, хотя она как будто уже объяснила это.

– Разъяснять! Пусть узнают правду о нас, а не только ту жвачку, что на европейский рынок поставляет хунта.

– Хорошо, что с такой миссией посылают именно вас...

Она пристально посмотрела на него.

– Поручение весьма ответственное, сложное. У правительств мы немногого добьемся, если нас вообще примут. Зато нас может поддержать левая и либеральная печать, а значит, значительная часть населения, молодежь...

Он с трудом вникал в суть ее слов. Он смотрел, как шевелятся ее губы, и чувствовал, что жизнь возвращается к нему. Время ожидания и бездействия миновало.

Глава 9

На местном автобусе – старая колымага, которую все почему-то называли «Ла баронеса»,– среди мешков с кокосовыми орехами и фасолью, домашнего скарба, корзин с козами и курами, они долго тряслись мимо плантаций сахарного тростника, потом миновали в предгорье городишко Ла Рена, состоящий в основном из военных казарм и торговых заведений, и сделали конечную остановку в приграничной деревне. Зашли в свежевыбеленное здание местного ресторанчика, напоминавшее скорее салун, Глэдис Ортега была готова к любому повороту событий: он, Гундлах, французский турист, изучающий местные обычаи, а она его переводчица. По ее мнению, версия убедительная. В ресторанчике подавали кукурузные лепешки и «уэвос а ла ранчера», яичницу с чилийским перцем слоем в палец толщиной – блюдо, от которого, как здесь говорили, сгорал желудок. Они поели.

Через границу перебрались на мулах, ведомые молчаливым и мрачным с виду проводником, а к полудню следующего дня оказались в Грасиас, что в переводе означает просто «спасибо», городке с небольшим взлетным полем. Узнав, что в Гондурасе около пятидесяти аэродромов и воздушные линии протянулись почти в любой уголок страны, Гундлах вздохнул с облегчением. Особенно его порадовало, что при оформлении билета никаких документов не спрашивали. Глэдис Ортега без всяких сложностей купила за девяносто лемпиаров, или сорок пять американских долларов, два билета в Пуэрто-Кортес.

Самолет устаревшей конструкции, тарахтя мотором, пробивался сквозь тучи. Над Пуэрто-Кортесом висела сплошная пелена дождя, его струи накрывали все Карибское море. Вышли из самолета – дождь льет и льет, город, кажется, утонул в дожде, город, оказавшийся скоплением крытых жестью деревянных домишек. Улицы превратились в русла мутных рек, несущих с собой черт знает какие отбросы. Невероятная духота, одежда так и липнет к телу. Тем не менее в этом городке наверняка нашлась бы гостиница с кондиционером, но мадам Ортега велела таксисту ехать через полотно узкоколейки в дрянной пансион «Париж», стоявший у самого моря. А там сняла всего одну комнату, будто понятия не имела о том, в какое положение такая погода ставит мужчину и женщину, оставшихся наедине.

Уставясь на единственную в номере латунную кровать, Гундлах слушал, как барабанит по гофрированной жести дождь. Двусмысленность ситуации его раздражала, и он негромко заметил Глэдис, что вполне одобряет ее бережливость, но у него хватит денег на то, чтобы подыскать жилище попристойнее.

– Но мы не будем здесь ночевать,– рассеянно ответила Глэдис Ортега.– Это просто место встречи, понимаете?

– С кем мы встречаемся?

– Ну, с тем, кто доставит нас в Пунта Горда.– Она расчесывала перед зеркалом мокрые волосы.– Это по ту сторону границы, в Белизе. А там мы будем передвигаться совершенно свободно.

– Мы?.. Рад, что вы до такой степени доверяете мне. А если я сбегу?

Она продолжала заниматься своей прической. Ответила не обернувшись:

– Не велика потеря. Да и не сбежите вы никуда!..

Странно, однако Гундлах остался удовлетворен ее словами.

Обед состоял из коричневой фасоли, сладкой картошки и творога, который пришлось запивать несколькими чашками кофе, иначе не проглотишь. Пока мадам Ортега разговаривала со связным, коренастым негром, у которого во рту недоставало двух резцов, Гундлах перелистывал телефонный справочник департамента. Не позвонить ли Зисси в Кёльн? Там сейчас двенадцать ночи, может быть, попытаться успокоить ее? Он с удовольствием так и сделал бы, но его пугала перспектива услышать ее испуганный голос, нервные вопросы. Конец его сомнениям положила Глэдис: звонить отсюда небезопасно.

Когда они вышли из пансиона, ливень закончился, тучи побежали на запад. Над самой бухтой за старым фортом вспыхнуло солнце, оно окрасило море и вернуло пальмам их лакированную зелень, а погрустневшим было домишкам – дружелюбную желтую или розовую окраску. Негр отнес их багаж к лодке, стоявшей недалеко от полотна узкоколейки, за перемычкой из оглаженных морскими приливами камней, обыкновенной лодке с подвесным мотором. Вычерпав воду со дна, он помог им устроиться и дернул за веревку мотора.

– Ну, набирайтесь терпения, сеньор Гундлах,– сказала Глэдис Ортега.– Отсюда морем пять часов ходу, какие– нибудь семьдесят миль.