Текст книги "Миссия доктора Гундлаха"

Автор книги: Вольфганг Шрайер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

Глава 10

Это были не самые легкие часы в жизни Гундлаха. Едва исчезла из виду береговая линия, его начала мучить качка, желудок болезненно сжимался, вызывая тошноту и слабость во всем теле. Лодка шла без света вдоль откатывающейся на восток полосы мертвой зыби, шла как бы под ее прикрытием. Иногда, качаясь подолгу на гребне волны, они сбивались с курса. Это ничего, успокаивала Глэдис Гундлаха, шкипер у них такой, что найдет нужное место с закрытыми глазами. Для сеньоры Ортеги существовал лишь один враг, силы природы вроде ветра, тумана, ливня или волн особенно ее не волновали.

Шкипер действительно попался опытный. По пенящимся волнам лодка вышла прямо к деревянным мосткам, увидеть которые издали было просто невозможно, поскольку они выступали в море метров на двадцать, находясь в тени неизвестного пока, скорее всего лесистого побережья. Шкипер быстро привязал лодку, помог им выбраться и подал багаж. Они пожелали ему счастливого возвращения.

На пирсе их никто не встретил, вокруг было пусто и безлюдно, в таможенном бараке свет погашен, лавки закрыты, ни такси, ни полицейских. Глэдис Ортега с сумкой через плечо энергично прошагала по улицам Пунта Горда и безошибочно отыскала домик, где нашлись вода, кукурузные лепешки и даже несколько консервных банок и гамаки с москитными сетками. Гундлах голода не испытывал, только желание лечь, вытянуть ноги и закрыть глаза. Ему еще долго казалось, будто гамак раскачивается в такт мертвой зыби, а в ушах стучал и стучал мотор; он несколько раз вскакивал среди ночи, пока усталость не взяла над ним верх.

Наутро маленький самолет компании «Майя-эрвей» за небольшую плату доставил их в бывшую столицу Белиз-сити. Чиновнику, удивленному отсутствием визы, объяснили, что на побережье они высадились с яхты, а в Пунта Горда оформить документы было некому. Понять английский, на котором говорил чиновник, оказалось делом непростым, но все же Гундлаху и Глэдис поставили в паспорте печати, позволявшее недельное пребывание в стране. Гундлах понял, почему имело смысл сделать этот крюк. Их тут принимали за отдыхающих, проводящих свой отпуск на островах или на Гловер-рифе, втором по величине коралловом рифе в мире, как явствовало из рекламного плаката.

Номера в отеле обошлись в двенадцать белизских, или шесть американских, долларов. По цене и комфорт. Здание, как и большинство остальных, стояло на сваях – иногда на город накатывали океанские волны. Гундлах принял душ, стукнув несколько раз кулаком по водопроводной трубе, отчего в ней что-то застонало, а потом полились жиденькие струйки воды. Стекол в окнах нет, они забиты наискосок дощечками. Зато по комнате свободно гуляет морской бриз и приятно освежает кожу.

В ресторане на веранде Гундлах нашел тенистое место, купил бутылку «Олд Парр-виски» и попросил принести побольше льда. Усевшись в тени со своим стаканчиком, он огляделся – жизнь здесь была пестрой. Вскоре к нему за столик села Глэдис Ортега, сразу неодобрительно отодвинув в сторону бутылку.

– Я не роскошествую,– сказал он – Виски здесь дешевое Выпейте со мной, окажите любезность.– Он сделал официанту знак принести второй стаканчик.

Глэдис покачала головой.

– По-моему, вас мучает безделье, оттого вы и решили выпить... И зря! Вы уже много помогли мне: благодаря вам мы легко прошли пограничный контроль.

– Спасибо на добром слове. Я действительно не люблю сидеть без дела. Надеюсь, в Европе мне придется работать больше.

Ее темные глаза смотрели на него из-под густых черных ресниц спокойно и решительно, слегка вьющиеся густые волосы обрамляли высокий чисты лоб.

– В Европе вы будете задавать тон,– сказала она.

– Вот как? О каком же тоне идет речь? Имейте в виду, кричать с трибун что-то вроде «Свобода или смерть» там бессмысленно. Пафос у нас нынче не в моде.

– Свобода или смерть – это альтернатива. Вам предстоит оперировать преимущественно цифрами! Нас, например, с минувшей осени стало втрое больше: от восьми до десяти тысяч бойцов. Гораздо больше, чем в свое время на Кубе или недавно в Никарагуа. Это убедительно?

Она заговорила быстро, глаза у нее зажглись. Сама того не заметив, выпила стаканчик виски, поставленный перед ней.

Она говорила о том, что у революционных войн свои законы, приводила примеры из истории, вспомнила Боливара и заключила:

– А главное, о чем мы должны сказать,– это о воле народа, который не хочет больше жить по-старому, который исполнен решимости покончить с ненавистными убийцами!

Этот взрыв эмоций ошеломил Гундлаха. Он никогда не придавал большого значения словам, но по себе чувствовал сейчас, что если слова исполнены большого смысла и горечи, они действуют. И еще он понял, что Глэдис Ортега – человек цельный, готовый всем пожертвовать ради того, в чем убежден.

– Вы бываете прямолинейны,– сказал он,– но трудно не уважать вас. Я преклоняюсь перед вами за то, что вы сохраняете такую веру в свое дело, Глэдис... Вы позволите мне так вас называть?

– Пожалуйста, если хотите.

– Меня зовут Ганс.

– Хорошо, будем друзьями.

Она чокнулась с его стаканчиком и с сомнением посмотрела на Гундлаха: куда их эта дружба заведет?

Глава 11

За какие-то полтора часа самолет перенес их из сонного Белиза в огромный двенадцати-миллионный город. Рев лайнеров в аэропорту имени Бенито Хуареса, толпы пассажиров в здании аэровокзала, гудящая автострада – все это оглушило Гундлаха. Глаза слезились, он был почему-то подавлен, его вдруг охватило беспокойство.

Мехико был им хорошо знаком. Особенно Глэдис Ортеге, учившейся здесь в университете; Гундлаху пришлось в свое время вести здесь переговоры с местными властями о строительстве цементного завода.

В аэровокзале их встретил Альфредо, представитель эмигрантского комитета, заказавший номера в одном из бесчисленных отелей и доставивший гостей туда на собственной машине. Гундлах сидел на заднем сиденье; с ним вежливо поздоровались, но и только. Зеленовато-голубое здание отеля «Лос аркос» возвышалось над аркадой в одной из боковых улиц. Когда они вышли из автомобиля. Глэдис тихо сказала Гундлаху:

– Здешние власти настроены благожелательно к народам континента, которые сражаются за свободу, но сам Мехико кишит нашими врагами. Они есть и в представительствах хунты, и в американском посольстве, и мало ли еще где. Пожалуйста, соблюдайте осторожность, будьте готовы к неожиданностям..,

Неожиданности не заставили серя ждать. В ванной комнате своего номера Глэдис обнаружила какой-то журнал, издававшийся на английском. А так как по-английски она понимала плохо, решила показать его Гундлаху – тем более там что-то подчеркнуто.

Журнал был американский: «Риск интермейшнл». Описывались в нем опасности, подстерегающие людей. Гундлах читал, а она ждала, что он скажет. Ему сразу бросился в глаза анонс ««Агентства Уорда, Уэбстера и Уиллоби, Мехико-сити, Инсургентов 809, отделения по Латинской Америке». Бюро предлагало свои услуги тем «кто нуждается в охране, испытывая непосредственное опасение за свою жизнь». Агентство обещало «защитить таких граждан с помощью надежных детективов». Причем не только самих «граждан», но и их близких и даже домашних животных и драгоценности – их тоже можно охранять круглые сутки. Далее: агентство приводило примеры своих успешных действий на двойном континенте. Действия эти всегда определяются одной целью – спасти жизнь человеку, вернуть его цивилизованному обществу. Эти слова были подчеркнуты. Возможно, только по той причине, что стояли последними в тексте.

У Гундлаха пересохло в горле, пришлось сглотнуть слюну, прежде чем он заговорил. Нет, это не случайное совпадение. Это объявление войны. Агентство давало понять, что Гундлаху от него не ускользнуть.

– Это скорее всего предназначалось мне. Но по ошибке журнал положили в вашем номере.

– Откуда они могли узнать?..

Он увидел ее потемневшие от злости глаза и приложил палец к губам. Все повторялось. Им угрожают, за ними следят, подслушивают. Не надо здесь ни о чем говорить. Глэдис поняла. Они вышли в холл, спросили дежурную по этажу и горничную, кто оставил журнал в ванной? Но обе уверяли, что видят журнал впервые в жизни.

Внизу их ждал Альфредо.

– Необходимо выяснить, что все это значит,– сказал он.– А пока вам лучше переехать в другой отель.

– Поможет ли это? – усомнилась Глэдис.

– Нашли здесь, найдут и там,– сказал Гундлах.

– Мы выясним, откуда стало известно место вашего пребывания,– еще раз сказал Альфредо, пристально разглядывая Гундлаха.– А пока займемся делом. Вечером, я думаю, вы сумеете выступить в доме профсоюзов на авениде Хуареса как свидетели преступлений в Сальвадоре. Намечено как раз заседание «Постоянного трибунала народов», который ведет счет преступлениям властей.

По дороге Альфредо – молодой адвокат, энергичный и неуступчивый, прекрасно владеющий французским,– задал Гундлаху несколько вопросов, показавшихся тому неприятными. Неподалеку от Дворца изящных искусств к ним присоединился Даниэль, высокий, мрачного вида эмигрант. Они называли друг друга только по именам. Настоящие это имена или клички, как знать.

Разговор между ними в машине велся по-испански, но очень быстро. Гундлах не сразу сообразил, что они говорят о нем и, кажется, подозревают его: «внедрен» – это он услышал явственно и решил вмешаться.

– Ваши предположения смехотворны,– сказал он.– Если бы меня столь хитроумно захотели внедрить к вам – не забывайте, при этом погиб человек! – разве стали бы меня ставить под удар?

– Мы не знаем, что зашифровано в тексте журнала,– возразил Даниэль,– это агентство – всего лишь форма прикрытия, месье. И нас интересует: кто ее информатор?

– Разумеется, проще всего предположить, что информатор я...

– Мы постараемся это выяснить. Если это вы, месье, что ж... Вам ничего не грозит. Но тогда мы вправе требовать от вас, чтобы вы шли своей дорогой!

Что помешало Гундлаху остановить машину и уйти? Его гордость или обжигающий взгляд Глэдис? Уйдет он – это будет равносильно признанию его вины. И все же, не будь Глэдис, он, видит бог, махнул бы на все рукой!

– Ладно! Хватит молоть чепуху,– резко сказала Глэдис.– Пора подыскивать новое жилье, вот и займитесь этим.

Гундлах понял, за кем здесь последнее слово.

Они пообедали в ресторанчике напротив церкви Тела Господня, переоборудованной в музей Народного искусства.

– Не обижайтесь на них,– попросила она Гундлаха.– Они столько пережили всякого...

Глэдис вдруг заговорила о другом – взялась объяснять, как четыре архитектора исказили за долгое время строительства Дворца изящных искусств первоначальный замысел. Этому зданию всего пятьдесят лет, и в нем хранятся выдающиеся произведения мексиканских скульпторов и художников, здесь же огромных размеров концертный зал и Национальный театр с двадцатитонным стеклянным занавесом. Само здание дворца настолько тяжелое и громоздкое, что ушло на четыре метра в глубь мягкого грунта... Гундлах понял, что она просто хочет отвлечь его мысли от неприятной стычки.

Вечером они перебрались в пансион «Ла ронда». На улице Глэдис зазнобило – пора покупать пальто, тем более что вот-вот они окажутся в Европе... Что ее действительно беспокоит: прохладный воздух, подброшенный журнал или предстоящее выступление? В доме профсоюзов, перед тем как войти в небольшой зал, где заседал «Постоянный трибунал», она надела очки с затененными стеклами, закрывавшие пол-лица. На невысоком подиуме сидели две женщины и трое мужчин, олицетворявшие суд, и секретарь, который вел протокол. Включили магнитофон.

К свидетельскому пульту пригласили индейца, крестьянина из горной Гватемалы. Он с трудом подыскивал слова и часто повторялся, рассказывая о гибели своей деревни. По-испански он говорил просто, слов знал немного, и Гундлах отлично все понимал. В деревню, где жил этот индеец, явилась военная полиция, чтобы арестовать «Комитет по восстановлению». Они без разбора стреляли по сторонам, хватали что под руку попадется, убивали скотину, поджигали дома. Они сказали, что убьют всех жителей деревни. Крестьяне успели убежать и спрятаться: сначала в ущельях, а теперь – в лесах. Питаются одной травой, а там ведь есть и грудные дети... Чем их кормить? У матерей нет молока...

– Военные пробыли у нас неделю. Они убили человек шестьдесят,– говорил он, не повышая голоса,– даже в церкви все перевернули, искали оружие. Нашли где-то старинное ружье, совсем с ума посходили... Перекрыли все дороги. Ни «скорую помощь», ни санитаров, ни даже пожарной команды из Сан-Маркоса к нам не пропустили. Мертвых они закопали. Когда трупы начали смердить, они заявили, что людей убили партизаны. Но это ложь.

Выступило еще несколько свидетелей, дополнивших рассказ о резне, их перебивали журналисты: требовались цифры, даты, транскрипции на разных языках названий деревень и провинций. Искренность выступавших никаких сомнений не вызывала, и именно это потрясало. Иногда в зале наступала страшная тишина. Глэдис, сидевшая рядом с Гундлахом, вся сжалась, словно раздавленная услышанным.

«Какая бездна падения! – думал Гундлах.– Это ведь все равно что в кошмарные времена средневековья, инквизиции, Тридцатилетней войны в Германии, и причиной тому всегда были и есть люди, конвульсивно цепляющиеся за свои привилегии и власть».

Он заставил себя собраться, сконцентрироваться. Председательствующий трибунала, швейцарский юрист, как объяснил Альфредо, перешел к вопросу о Сальвадоре. В основном выступали свидетельницы: профсоюзные активистки, учительницы, жены арестованных и пропавших без вести. Они говорили о себе, представляясь залу, называли свои имена. Лишь террор режима заставил этих людей прийти к радикальным взглядам, привел их в подпольные группы, отряды борцов.

Поднялся сидевший справа перед ними журналист – судя по акценту, американец – и задал вопрос. Возможно, свое имя и орган печати он называл еще до прихода. В отличие от других репортеров руками он не размахивал, но зато набычился и делал головой движения вперед, словно желая пробить стену.

– Что вы скажете по поводу убийства брата диктатора?

Женщина, стоявшая на сцене, ответила не сразу. Она назвалась врачом, говорила умно и убедительно, но к этому вопросу была, по-видимому, не готова.

– Иногда случается,– ответила она,– когда партизаны стреляют в особо изощренных убийц и палачей. Таким был брат диктатора, например...

– Это все, что вы можете сказать?

– Однажды партизаны сожгли весь урожай кофе одного из латифундистов.

– Спасибо, что вы упомянули об этом...– Журналист сел и пригладил свои рыжеватые волосы. Неясно, был ли он человеком предубежденным или просто имел привычку задавать свои вопросы в резкой форме. Но Глэдис Ортега не выдержала, вскочила с места.

– Спросите ее лучше о кровавой бане, устроенной перед собором,– воскликнула она взволнованно.

Репортер повернулся к ней, склонив голову набок. Вид у него при этом был удивленный.

– Поезжайте в Сальвадор, сеньор, пойдите в кварталы, где живет беднота! – Ее голос, низкий и звучный, стал резким.– Ранним утром, к моменту отмены комендантского часа, вы, не исключено, наткнетесь на туловище разрубленного пополам юноши, а ноги его будут лежать на другом перекрестке... Разрубить человека пополам ударом мачете – это для жандармерии акт героизма. Я видела собственными глазами голову профсоюзной активистки, привязанную за волосы к забору соседнего дома. А тело ее лежало в сточной канаве. Убийцы и не пытались скрыть, кто они...

В зале немая тишина. Альфредо попытался было усадить Глэдис, но она отбросила его руку:

– Оппозиция в Сальвадоре – это сопротивление всех слоев населения, кроме помещиков-латифундистов, «избранных семей Сальвадора». Оно ими самими вызвано и против них направлено!

Эмоциональный взрыв исчерпал, кажется, все силы Глэдис, и она двинулась к выходу. Альфредо пытался вернуть ее в зал, говоря что-то о выдержке и дисциплине, но она ответила, тяжело дыша:

– С меня хватит! Не требуйте сейчас большего, простите, но я не могу...

По дороге домой Гундлах взял ее руку в свою и почувствовал, как она дрожит. Нет, в этом городе она куда менее уверена в себе, чем была по дороге сюда.

Глава 12

Ночью зазвонил телефон. Сперва Гундлах подумал, что ему почудилось. Но чуть погодя телефон зазвонил снова.

– Это Пинеро. Ну, как идут ваши дела?

Удар пришелся впору. У Гундлаха упало сердце, он воспринимал все как-то нереально, и тем не менее разговор состоялся, пусть и не осознанный им до конца. Пинеро или кто-то другой, назвавшийся его именем, сказал без особой обиды, скорее даже по-приятельски, что глаз с него не спускают, потому что с него кое-что причитается, а Гундлах, в свою очередь, сказал, что и их счета пока не оплачены.

В предрассветных сумерках, окончательно проснувшись, Гундлах опять подумал, что все это ему просто-напросто приснилось. Но Глэдис сказала, что ей тоже звонили, пожелали успехов в Европе, намекнув, что ее будут с нетерпением ждать в Мадриде. Мадрид был действительно первым этапом на их пути... Ее не покидала мысль о возможной ловушке, в которую они не то уже попали, не то вот-вот попадут. В бюро «Мексикана де авиасьон» на углу бульваров Бальдераса и Хуареса они встретились с Даниэлем, настоятельно советовавшим выбрать кружной путь – через Гавану.

Даниэль, левый социалист, член политико-дипломатической комиссии Сопротивления, предложил им свои услуги: ему будет удобнее, чем им, перезаказать билеты и получить визы в кубинском посольстве. А они тем временем прошлись по магазинам. Глэдис нравились вещи солидные, за последней модой она не гналась, предпочитая одеваться со вкусом, но не броско. Она купила себе туфли, костюм цвета морской волны и плащ реглан с подстежкой и погончиками.

Прогуливаясь с Глэдис по Пасео де ла Реформа, широкой магистрали с деревьями в четыре ряда вдоль тротуаров, бесконечным потоком машин и множеством памятников, Гундлах понемногу пришел в себя. Ему вообще нравилось ходить по магазинам с красивыми женщинами и наблюдать, как они выбирают покупки. Когда же она заговорила о Гаване, он предпочел скрыть, что особого энтузиазма не испытывает. Для него Куба оставалась страной, близкой к Восточному блоку. Мало ли что может с ним произойти, тем более что он путешествует под чужим именем!

На следующий день Даниэль пригласил их к себе, в свою маленькую квартиру в доме, расположенном совсем рядом с ареной, где проводились корриды. Ехать пришлось на метро, которое построили двенадцать с небольшим лет назад, к открытию Олимпийских игр: три линии подземки – современной и вовсе не такой шумной, как на Западе. Каждая станция метро напоминала музей: там были выставлены экспонаты времен царства ацтеков, строители наткнулись на них, прокладывая эти три линии. Судя по карте города, они проехали как раз под тем кварталом, где размещалась контора фирмы Уорда, Уэбстера и Уиллоби. Больше никаких сигналов не последовало, и Гундлах окончательно счел ночные звонки плодом собственной фантазии, игрой расстроенных нервов. Журнал случайно забыл кто-то из гостей, а уборщицы могли этого не заметить.

За кофе они обсуждали положение в Сальвадоре – временное прекращение военных действий, затишье перед бурей. Американский посол Роберт Уайт сказал: «Продолжать и сейчас спорить о реформах – это все равно что в ночь гибели «Титаника» препираться о том, как расставить шезлонги на верхней палубе!» Он побуждал хунту действовать хитро, и она для начала вывела из правительства бывшего ставленника Уайта полковника Махано. Еще до Нового года предполагалось посадить в президентское кресло Наполеона Дуарте.

Кто он такой? Это объяснила Глэдис: пятидесятипятилетний инженер, один из организаторов христианско-демократической партии. В 1972 году Дуарте даже одержал победу на президентских выборах. Изгнанный почти сразу из страны военными, через семь лет все же вернулся и стал служить тем, кто некогда вышвырнул его. Незадолго до своей гибели архиепископ Ромеро назвал сторонников Дуарте «предателями»...

Гундлах узнал, что создан главный штаб Сопротивления – его гражданское руководство и военная организация, называемая ФМЛН, Фронт национального освобождения имени Фарабундо Марти. Возглавил штаб миллионер Энрике Альварес Кордова, белая ворона среди двухсот богатых семейств. В первом «гражданском» кабинете, сформированном хунтой, Альварес получил портфель министра сельского хозяйства, но вскоре вышел из правительства, потому что аграрная реформа превратилась просто в вооруженный поход против крестьян. Примерно в это же время хунту, состоявшую из пяти человек, покинул социал-демократ профессор Унго. Он тоже перешел в лагерь оппозиции, стал членом ее политического руководства. «Развитие нашей страны не может более идти по прежнему пути»,– говорил он, объясняя свой шаг.

– А по какому пути оно пойдет? – спросил Гундлах.

Альфредо уклонился от прямого ответа, и Гундлах понял, что тут ему все еще не доверяют. Даниэль тоже почти не разговаривал с ним. Вечер оставил у Гундлаха тягостное впечатление.

На другой день, сидя в полупустом самолете компании «Кубана де авиасьон», Глэдис снова попросила его не сердиться и стала рассказывать о том, как победила революция в Никарагуа.

– Я понимаю, полной аналогии быть не может. Мы отдаем себе отчет в том, что борьба будет долгой, но мы победим все равно,– заключила она.

Самолет приземлялся; они заполнили карточки туристов, которыми снабдил их Даниэль. Вот и аэропорт имени Хосе Марти. Выйдя на воздух, они прошли в помещение таможенного досмотра, где их встретили двое: сотрудник Института дружбы народов и седовласый сальвадорец, который по-отечески обнял Глэдис и пожал руку Гундлаху.

По дороге в гостиницу представитель института ни на секунду не закрывал рта, стараясь рассказать обо всем, мимо чего они проезжали. Когда они свернули у сахарного завода, Гундлах ощутил резкую боль под лопаткой. Он коротко, осторожно вдохнул несколько раз – боль прошла, но он опасался, что это не просто случайный сигнал на месте недавней раны. Величественно, как в кино, проплывала мимо Гавана. Сначала пестрота домиков и строений городских окраин с их тропически пышной растительностью; широченная лестница перед зданием университета; небоскреб в стиле «арт-деко» – «декоративного искусства», как выразилась Глэдис. Она все живо впитывала в себя, а он прислушивался к себе, опасаясь нового приступа боли.

Гостиница «Ривьера». Семнадцатиэтажное здание с просторными длинными холлами и ресторанами в бельэтаже, построенные в конце пятидесятых годов. По словам провожатых, одна из лучших гостиниц Гаваны. Гундлах чувствовал себя разбитым, усталым, и отдохнуть в удобном номере – как раз то, чего ему не хватало. Он принял ванну, постоял потом еще под освежающим душем, прилег на широкий удобный диван, С тех пор как он покинул Сан-Сальвадор, он уже забыл, что такое отдых. Через некоторое время зазвонил телефон. Обернув вокруг бедер широкое махровое полотенце, подошел, снял трубку. Голос Глэдис показался ему сдавленным, чужим.

– Ганс, простите, что беспокою вас, но произошли ужасные события: в Сан-Сальвадоре похищен Энрике Альварес и пять других руководителей Фронта. Они были на совещании в здании юридической консультации архиепископа... Кто? Я не знаю! Бандиты! Или военные! Это все равно! Нам сообщил об этом Гильермо Унго, ему удалось в последний момент скрыться...– В трубке щелкнуло, Глэдис бросила ее, не договорив...

Гундлах снова стал под душ, потом вытерся досуха. Тяжелый удар, двух мнений быть не может! Он пошел к Глэдис, но в номере ее не оказалось. Либо она звонила из другого места и забыла об этом сказать, либо оказалась не в силах подождать хотя бы две минуты. На столе он обнаружил смятую телеграмму-«молнию» из Мехико. Всего несколько слов. «Настоятельно советуем продолжить путешествие самостоятельно. Привет. Даниэль».