Текст книги "Маленький человек на большом пути"
Автор книги: Вольдемар Бранк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)
ПОГОНЩИКИ СКОТА
Кончилась ярмарка, торговцы и покупатели стали разъезжаться. Сотни лошадиных копыт и колес подняли тучи пыли на улицах. Хмельные возницы кричали, размахивали кнутами, погоняли лошадей, не желая уступать дорогу, и устраивали настоящие соревнования. Палаточные будки, ларьки быстро разобрали, непроданные товары упаковали в ящики.
Неяркое осеннее солнце скользило по небу, скупо освещая косыми лучами замусоренную базарную площадь. Здесь уже хозяйничали жены работников из поместья, собирая в кучи отбросы и бумагу.
Нанятые Скуей люди свели купленный скот в загон. Там сразу поднялась суматоха. Быки ревели и бодались. Огромный симменталец с такой силой придавил к изрытой земле голову другого быка, что у того с треском обломился рог. Драчун, предвкушая победу, пришел в неистовство и попробовал боднуть своего более слабого противника в бок. Тогда в середину стада кинулись двое мужчин, набросили веревочную петлю на рога взбешенного великана и накрепко привязали его к толстому столбу…
У нас с Августом за плечами уже были дорожные сумки. Пока еще наш черед не настал, мы стояли в стороне и восхищенно наблюдали, как смелые и ловкие работники запросто, без всякой опаски, хозяйничают в стаде, укрощая строптивых животных. Самым беспокойным они пригибали головы, опутывали рога и связывали их с ногами.
Скоро, скоро начнется первая моя дальняя дорога! Во мне боролись разноречивые чувства. Когда смотрел на огромных свирепых животных, становилось не по себе. Но стоило только взглянуть на друга, на его скуластое, полное решимости лицо, упрямо сдвинутые брови, хоть и не высокую, но крепко сбитую фигуру, как сразу же исчезали неуверенность и колебания. Чего это я? Ведь не одному же идти – рядом Август. А он не какой-нибудь новичок – бывалый погонщик.
И все-таки выдержу ли? Должен! Что я, маменькин сынок? Не я ли исходил все леса, все до последней окрестные рощицы? Не я ли тут все овраги излазил, через все трясины прошел по едва приметным тропкам?.. Нет, выдержу, обязательно выдержу! Нельзя не выдержать – засмеют мальчишки, если, струсив, вернусь домой.
Чтобы приободриться, стал думать о том, что ожидает меня в конце пути. Вот останутся за плечами каких-нибудь сто пять верст, и я своими собственными глазами увижу большой город. Интересно, как же он выглядит, этот знаменитый Псков? Столько о нем разговоров среди наших мальчишек!
Подошел Скуя, в руке у него был кнут.
– На, парень, держи! Твой рабочий инструмент. Я принял кнут, крепко сжал губы, чтобы выглядеть решительным и смелым. Скупщик коротко хохотнул, хлопнул по плечу;
– Не бойся, все будет хорошо!
Откуда он взял, что я боюсь?
Пощелкивая кнутом, я побежал к воротам загона – оттуда уже выводили скот. Быки, освобожденные от пут, вспрыгивали друг на друга, бодались. Я размахнулся, протянул одного из забияк. Помогло!
Первые полтора десятка верст мы шли не одни – еще с двумя взрослыми погонщиками. Неспокойное стадо норовило разбежаться в разные стороны.
Первое испытание пришло неожиданно: бегущий бык наступил мне на ногу. Хорошо еще, что на песке, а не на мостовой. Я старался не обращать внимания на боль, бегал, бегал без устали, направляя скот по дороге.
Поднялась такая пыль, что невозможно было разглядеть, где Август, где другие погонщики. Коровы мычали, быки ревели земля гудела под ногами бегущих животных. Несколько верст стадо так мчалось вперед – только поспевай.
Представляю, какой у меня был вид! Пот, смешиваясь с пылью, лил по грязному лицу. То и дело сплевывая черную слюну, я бегал вдоль дороги, перепрыгивал через канавы заворачивал оторвавшихся от стада животных. Уже закрадывалось малодушное сомнение – ох, наверное, не выдержу! Но я брал себя в руки и, отчаянно размахивая кнутом, продолжал делать свое дело. На третьей версте, когда мы гнали стадо по берегу озера, все наше четвероногое войско сбежалось к воде и жадно пило, утоляя жажду. Я тоже сделал несколько глотков, вымыл руки потное лицо.
Дальше пошло легче. Пыли стало меньше, я мог следить за работой Августа. Он делал то же, что и я, не давал скотине разбредаться и отставать. Но Август меньше суетился, меньше бегал, а порядка на его стороне было почему-то больше.
На первых порах работу сильно облегчали местечковые мальчишки, которые помогали нам. Просто так, без всякой корысти, в надежде, что потом мы им многое порасскажем.
Когда же стадо успокоилось и взрослые погонщики решили, что дальше уже можно пускать нас одних, друзья пожелали нам счастливого пути и тоже повернули обратно.
И вот уже двадцать верст позади. Животные шли медленно и спокойно, свесив головы. Настроение у меня быстро улучшалось, перестала мучить боль в ноге. Приобрел я и кое-какой опыт. Главное, не бегать без толку. Есть же кнут, и пусть его длинный хвост побегает вместо меня.
Теперь мы с Августом могли идти позади стада и разговаривать.
– Сколько сделаем сегодня? – спросил я.
– Сколько сможем – мы и они тоже. А вообще хорошо бы дойти до Лавров – это местечко такое. Пусть хоть в темноте.
– Далеко до него?
– Да верст тридцать пять.
Ого! Тридцать пять верст! И это, наверное, если считать по прямой. А сколько еще побегаешь вдоль стада!..
На окрестные поля и леса спускались сумерки, когда мы перешли вброд небольшую речку, отделявшую латышские земли от русских.
Чаще стали попадаться повозки с крестьянами. Несмотря на не холодную еще пору, на многих были накинуты овчинные шубы, из-под них виднелись холщовые рубахи, штаны, на ногах плетеные лапти. Слышалась незнакомая, малопонятная речь. Странное чувство охватило меня – чувство потерянности, даже страха. Ведь я все дальше и дальше уходил от тех мест, где родился, где провел свои мальчишечьи годы и от которых прежде отдалялся самое большее на десяток-полтора верст.
Яркая круглая луна выкатилась из-за деревьев и осветила большак, как огромная, подвешенная к небу лампа. Наше стадо, утомленное долгим переходом, медленно тащилось вперед. В лесу отчетливо слышалось тяжелое дыхание и хрип – животные порядком устали. Лунный свет, пробиваясь сквозь листву, сплетал причудливые узоры. Пестрые тени ложились на дорогу, на траву, на спины коров и быков, и казалось, будто они бредут под бесконечно длинным кружевным покрывалом.
Небольшие облака наплывали на луну, как призрачные Корабли; тут были и парусные суда, и пароходы, окутанные клубами дыма. Настоящих кораблей я никогда еще не видел, но хорошо знал их по картинкам в книгах брата.
Шел так, запрокинув голову к небу, до тех пор, Пока со всего размаха не ткнулся грудью в отставшего быка.
– Ха-ха-ха! – рассмеялся Август. – Смотри, собьешь его с копыт!
В другое время я не оставил бы насмешку без ответа. Но теперь от усталости не хотелось даже говорить. Мшистый край канавы у дороги так и манил завалиться на него. Из головы не выходил дом с мягкой постелью. Взбитый сенник с пахучим сеном, подушка, в которой тонет голова. Вот бы…
– Что молчишь, словно воды в рот набрал? – не выдержал Август.
– Так… Клонит ко сну, – признался я.
– Хочешь, посажу тебя на спину вон тому большому быку? Он теперь смирный, как ягненок. Знай держись себе за рога и дремли.
Шутит? Или серьезно?
– Да нет, я просто так, – ответил неопределенно. – Но вообще-то отдохнуть не мешает.
– Погоди, скоро будет поляна, там и остановимся. Пусть скотина пощиплет травку.
Вот и поляна. Скот, изголодавшийся за день, набросился на траву, а мы с Августом уселись на обочине дороги. Где-то за лесом лаяли собаки. Одна из них жалобно завыла – ну прямо как маленький ребенок, побитый за провинность. Под эти унылые звуки я и прикорнул. Сквозь сон слышал гул стада.
Потом гул перешел в далекое-далекое погромыхивание – наверное, я заснул покрепче…
Чувствую – кто-то схватил меня за одежду и трясет, трясет. Но все равно никак не могу проснуться. Сильный толчок привел меня в себя.
– Вставай скорей! – кричал Август, и в голосе его слышалась тревога. – Коровы ложатся, потом их не поднимешь!
Я схватил кнут и бегом на поляну. Вернее, хотел бегом – ноги плохо слушались. Подняли кнутами несколько животных, но одна корова так и оставалась лежать, не обращая внимания на удары, лишь мычала недовольно и махала головой: отстаньте, мол, вот привязались! Тогда мы с Августом вцепились ей в рога и стали тащить. Пыхтели, надрывались. Еле-еле удалось поднять.
Опять погнали стадо, торопя его окриками и пощелкиванием кнутов. До Лавров было уже недалеко.
Незадолго до полуночи мы вошли в местечко и загнали скот на постоялый двор: там был устроен специальный загон.
Разместили животных, проверили, все ли у них в порядке, и только потом полезли на сеновал. Я сразу заснул, даже не успел как следует устроиться в сене.
Едва занялся рассвет, как хозяйский работник забарабанил в дверь сеновала.
– Подъем! – Август уже стоял в проходе, сладко потягиваясь.
А меня покачивало и заносило в стороны. Держась за стенку, кое-как выбрался наружу.
– Ничего, бывает, – успокаивал Август. – Давай пошагай на месте, как солдаты. Раз, два! Левой!.. Левой!
Помогло. Ноги стали сгибаться в коленях, я опять обрел над ними власть.
Во дворах только начинали петь петухи. Наши коровки призывно мычали: видно, звали своих хозяек. Им было явно не по себе: чужой двор, пустые кормушки, хлесткие кнуты.
Осеннее утро, сырое и туманное. Холод проникает сквозь одежду, зубы стучат, так и подмывает снова зарыться в теплое сено. Но нельзя – впереди длинный и трудный рабочий день.
Попросили жену работника подоить наших коров. Жестяное ведро тонко звенело, быстро наполняясь белой пенистой жидкостью. Мы с Августом попили парного молока прямо из ведра, сколько хотелось.
Отвязали скотину и начали готовиться в путь. Опять долго возились с большим быком. Никак не могли пригнуть ему голову, чтобы развязать узел на рогах, – он легко нас стряхивал. Наконец сообразили, что веревку можно разрезать, Животные, пообвыкнув, шагали теперь довольно дружно. Только жажда томила их. Некоторые неожиданно сворачивали и вприпрыжку неслись в сторону, чтобы полакомиться сочной росной травой.
Почти не видно привычных для нашего глаза хуторов. Тянутся поля, нарезанные длинными полосками, деревни. Большинство изб крыто соломой. Оконца завешены рогожей. Во дворах возятся поросята, кудахчут куры. Тут же играют ребятишки в длинных льняных рубашках, носятся наперегонки по грязной деревенской улице. У колодцев на высоких журавлях раскачиваются ведра. То из одного двора, то из другого доносится скрип ручной мельницы, сопровождаемый монотонной грустной песней.
Я смотрел во все глаза и удивлялся странной, непонятной для меня жизни этих мест.
– Видишь там, за полями, белую полосу? – спросил Август. – Это шоссе. Свернем на него с большака – и прямо на Псков. А вот это, – он указал на скопление домов вдалеке, – это Паниковичи.
– Сколько же мы прошли?
– Ровно сорок шесть верст. Но шоссе больше и шире, там погоним быстрее.
– А до Пскова еще далеко?
– Больше половины пути. Сначала будет Изборск, а уж потом и сам Псков.
– И когда мы туда попадем?
– Наверное, завтра утром, – подумав, ответил Август. Свернули на шоссе. Белые камни по обеим сторонам дороги тянулись вдаль, напоминая снежные сугробики, аккуратно наметанные на зеленые обочины. Первый раз под моими ногами такая большая, вся мощенная камнем дорога. Я уже не думал ни про усталость, ни про тупую боль в помятой ноге.
Одно желание: вперед, быстрее вперед!
Навстречу стали попадаться крестьянские обозы. Кто на тарантасах с большими рессорными колесами, кто на простых повозках – скрип-скрип. С повозок неслось блеяние овец, визг свиней, позади тащились привязанные за рога коровы. Рядом с мужчинами сидели женщины в пестрых красных платках и ярких полосатых кофтах. Наверное, ехали на ярмарку.
На узких полосках полей крестьяне серпами жали хлеб, связывали в снопы, составляли в копны.
– А почему серпами? – не переставал удивляться я.
– Видишь, какие у них земли узкие. Косой здесь никак нельзя – скосишь соседскую рожь.
Август, разумеется, шутил. Но я ему поверил. В самом деле, зачем же тогда убирать хлеб серпами? Ведь у нас крестьяне так не делают.
Стадо наше мерно двигалось по обочине, пощипывая по пути траву, которая здесь росла гораздо гуще, чем на песчаном большаке. Шоссе было прямым, с немногими поворотами; встречные повозки мы замечали еще издалека. Они выползали из-за дальних бугров, словно муравьи по узкой, светлой тропинке.
К вечеру мы были недалеко от Изборска, а с наступлением сумерек уже входили в городок. Скотина так устала, что гнать ее дальше без отдыха было нельзя. Снова завели стадо на постоялый двор. На сей раз устроились не на сеновале, а в просторной комнате, вдоль стен которой стояли длинные скамьи. На них уже храпело несколько бородачей. Середину помещения занимал большой стол, над которым с непрерывным гудением вился плотный рой мух. Но какое нам до них дело: подумаешь – мухи! Да если бы это были не мухи, а осы или даже шершни, и то мы не обратили бы на них никакого внимания. Глаза слипались, все тело ныло, требуя покоя. Под голову мягкую подушку – дорожную сумку, под бок теплый сенник – дощатую скамью. Здравствуй, царство сна!..
И опять нас разбудили, едва на востоке посветлел краешек неба. Начинался последний отрезок пути. Скоро, скоро я увижу первый в моей жизни большой город!
Деревенские ребята, выехавшие в ночное, еще сидели у больших костров возле шоссе. Они удивленно поворачивали головы, когда мы прогоняли мимо свое стадо. Лошади, высоко поднимая спутанные ноги, скакали в нашу сторону – видно, им тоже было интересно посмотреть наше раннее шествие.
Шоссе упиралось в краснеющий горизонт. Слоистые облака золотились под лучами невидимого еще солнца.
– Смотри, смотри, Август, прямо как расплавленное золото!
– Здорово!
– Так всю жизнь и смотрел бы. Но только сидя, чтобы ноги не гудели.
– Ничего, придешь в город – всю усталость как рукой снимет.
Шоссе вело через болото. По обеим сторонам высился камыш, аир, желтела осока. В траве скрипели коростели, верещали перепелки, на сухих местах стрекотали кузнечики, словно кто-то непрерывно и быстро крутил там маленькие зубчатые колеса. Чем не музыка!
Когда первые солнечные лучи окончательно разогнали предутреннюю мглу, Август воскликнул:
– Вон купола сверкают!
Я приложил козырьком руку к глазам. Правда, купола.
И Как много!
– Это и есть Псков. Ноги сами зашагали быстрее, теперь уже их гнал вперед ненасытный огонек любопытства.
Чем ближе мы подходили, чем явственнее различались башни и купола, тем сильнее донимало меня любопытство. А это что, красное? А там что блестит? Но я молчал, не спрашивал. Одно дело – обыкновенный мальчишка, другое – погонщик. Надо уметь сдерживать любопытство.
Еще немного – и город уже совсем близко. Самое время: скотина наша, вконец изнуренная длинной дорогой, еле плелась.
ПСКОВ
Войдя в предместье, я едва успевал поворачивать голову. Всему дивился: и высоким каменным домам, и длинным мощеным улицам, и тротуарам. Но особенно – блестящим куполам многочисленных церквей с позолоченными шарами и крестами.
На открытых колокольнях виднелось множество колоколов, больших и малых.
– Завтра воскресенье, – напомнил Август. – Услышишь настоящий колокольный перезвон, не то что у нас в местечке. Разевать рот на разные чудеса времени не было – коровы и быки могли разбрестись по переулкам.
– Смотри в оба! – У Августа был озабоченный вид. – А то живо уведут, ахнуть не успеешь.
Он не зря беспокоился. Стоило недосчитаться какой-нибудь одной разнесчастной коровенки, как весь наш заработок пропадал вместе с ней. Да что там заработок! Попали бы к Скуе в вечную кабалу.
Подошли к мосту; город разделяла на две части широкая река. Мы торопились прогнать скот, чтобы не задерживать движение. Удивлению моему не было конца. Такая широкая дорога через воду! И сколько на ней повозок, сколько людей! По правую руку строили другой мост, еще больше и выше, с длиннющими железными фермами на высоких каменных быках. А под мостом проплывали огромные лодки – как только люди смогли их сделать!
В глазах рябило от виденного, взбудораженный ум отказывался принимать все эти чудеса.
– Не глазей по сторонам! Скот разбредается, не видишь! – сердито закричал Август.
И правда, я здорово отстал со своей частью стада. Защелкал кнутом, исправляя промашку. Уставшие животные, спотыкаясь на неровностях мощенной булыжником улицы, шли медленно, осторожно, выбирая, куда ступить.
Ближе к бойне стадо забеспокоилось. Быки поднимали головы и тревожно нюхали воздух, коровы часто останавливались и жалобно мычали. Я тоже почувствовал неприятный запах. Сердце екнуло и заныло: куда же мы гоним несчастную скотину! А животные поворачивали к нам головы, смотрели вопрошающе и доверчиво – привыкли уже за время пути.
– Хочешь, покажу тебе бойню, все-все, что там внутри? – предложил Август.
Я поспешил отказаться:
– Да нет, лучше пойду на реку.
– Жалеешь скотину? – догадался он.
– Не знаю… Но смотреть не хочу.
– Тогда пойдем на берег вместе. Не то заблудишься, ищи потом по всему городу…
Возле бойни нас уже поджидал Скуя. Шевеля губами, быстро сосчитал свой скот и удовлетворенно кивнул головой. Загнали стадо в один из огороженных отсеков возле самой бойни. Словно чуя недоброе, коровы и быки жались друг к другу, беспокойно косились по сторонам. Сразу же к нашему хозяину сбежались торговцы скотом – их здесь называли прасолами, – и пошел бурный торг.
Мы с Августом присели на длинную скамью у стены бойни. Прасолы зашли в загон осматривать коров и быков, громко споря о их весе и упитанности. Среди скототорговцев выделялся огромного роста мужчина с большой, словно веник, бородой. Наш хозяин, тоже ростом не обиженный, был ему только по плечо. Скрипя лакированными сапогами, великан переходил от одного животного к другому, ощупывал их тщательно и в заключение шлепал ладонью с такой силой, что даже строптивый бык, самый крупный в стаде, пошатнулся. Лицо прасола блестело, он громко хохотал, и мясистые щеки его тряслись. Шагал он вперевалку, словно широкие плечи с огромными руками тянули при ходьбе каждое в свою сторону. Толстый живот перехвачен кушаком, кисти свешиваются до самой земли. Брюки выпущены на голенища, широченная шелковая рубаха, в которую влезли бы и я, и Август, и еще полдюжины мальчишек, тоже навыпуск.
– Этот русский ну прямо как из сказки! – Август не сводил с него восхищенных глаз.
– Страшный…
– Зато щедрый. Прошлый раз он купил весь наш скот и мне – только за то, что пригнал в целости, – подарил целых пятьдесят копеек! Я на них кучу всего накупил. И нож. И крючки для рыбалки. И свисток. Ну, тот самый…
О таком свистке мечтали все наши мальчишки. С гордостью вытаскивал Август его за шнурок из кармана, свистел так, что закладывало уши.
– Становись!
И все спешили в строй…
Мне же звуки свистка были понятнее, чем другим. Например, слышу долгий свист. Он означает: «Дома все в порядке, можешь приходить». И через минуту я у Августа. Два коротких свистка означали: «Жду тебя на улице». Три длинных оповещали, что Август в опасности. В этом случае мы оба с братом сломя голову кидались к нему на помощь. Словом, не свист, а настоящий условный язык!..
Прасолы покинули загон. Хозяин с бородатым великаном направились в нашу сторону. Я было обрадовался – кажется, будет по пятьдесят копеек. Но тут же заметил, что у них не очень веселые лица. И верно, подойдя, Скуя сказал:
– Ребята, цена на скот упала. Сейчас продавать нельзя, переждем несколько дней. Один из вас пусть остается со стадом, второй может отправляться домой. До вечера я сам здесь побуду, так что идите отдыхать. А к заходу солнца чтобы опять сюда, понятно?
И тут же рассчитался с нами, уплатив все, как было условлено. Но ни копейки сверх того.
Позвякивая медяками, мы двинулись к постоялому двору. Не бродить же сонными по городу, надо прежде всего поспать хотя бы несколько часов.
В просторной комнате кровати стояли впритык. За место здесь брали по пять копеек в сутки. Мы разулись, но одежду снимать не стали. Раздеваться, потом опять одеваться – долгая история! Легли – и как в яму провалились.
Снилось мне, будто я гоняюсь за быком. Он прыгает через канаву – я за ним. И вдруг бык спотыкается и падает мне прямо на ноги. Хочу вырваться, но не могу – ногам больно. Тогда я поднимаюсь в воздух и лечу свободно и плавно, как птица. Только вот ноги спутаны.
Внезапно начинаю ощущать невыносимое щекотание в носу… и открываю глаза.
Смеющийся Август сидит на краю кровати и держит в руке соломинку.
– Хватит спать! Пошли в город! Посмотрим лавки, набережную, пароходы…
Но сначала подкрепиться. Налили в глиняные чашки кипяток из белого фаянсового чайника. Пили вприкуску с хрустящим сахаром, грызли сушки, – пока я смотрел сны про всяких быков, Август успел сбегать в булочную и купить целую связку. Ах, эти псковские сушки, запашистые, сладкие, с тмином, чуть подсоленные! Откусишь с хрустом и долго разжевываешь – жаль глотать сразу. Эти сушки не кто-нибудь нам подарил, мы сами их на заработанные деньги купили! От этой мысли они становились вдвойне вкуснее.
Набили полные карманы сушек и отправились в город. Первая остановка – у витрины обувного магазина. Пахнет свежедубленой кожей. А окно – неужели окна могут быть такими огромными! За стеклом в каждом углу по большой растянутой коже. На ней ботинки, постолы, башмаки с деревянными подошвами. Но самое главное – сапоги, целый ряд сапог, подвешенных на длинной веревке. Вот бы мне такие сапоги, как у солдат, с широченными голенищами! Я бы их каждый день смазывал жиром, и тогда шагай хоть по щиколотку в воде.
– Хватит! – Август оттащил меня за рукав от витрины. – Сколько можно стоять на одном месте!
Но далеко не ушли. Снова витрина! И еще больше той: чуть ли не во всю стену. Жестяные банки с нарисованными на них золотыми рыбками сложены пирамидой. Головки сахара стоят рядами, как солдатики: обернуты в синюю бумагу и белые кончики так соблазнительно торчат. Ящики с изюмом, сушеные фиги, яблоки…
– А это что такое? Вон там – круглое, оранжевое?
– Апельсины.
– Для чего они?
– Как – для чего? Есть.
– И ты ел? – не поверил я.
– Ел. Вкусно. Куда вкуснее брюквы.
– И вкуснее яблока?
– Ну, насчет яблока не скажу. Пожалуй, вкуснее, но ненамного. За деньги я бы их покупать не стал. Вот если бы кто подарил – тогда бы, конечно, съел, не отказался.
А мне очень захотелось попробовать, пусть даже за деньги, если не слишком дорого. Такая блестящая кожура! Надкусишь – ив рот, наверное, брызнет сладкий сок.
Рядом с апельсинами виноградные грозди, словно большие капли меда соединились в красивом узоре. Что такое виноград, я уже знал: одну такую Ягодину довелось как-то попробовать. Сын помещичьего садовника однажды тайком забрался в теплицу, где росло много таких гроздей, сорвал одну ягоду, вынес к ограде парка и сунул по дружбе мне в руку. Я весь день таскал ее с собой, любовался, рассматривал и только к вечеру решился съесть.
Пошли дальше, то и дело останавливаясь возле витрин с такими вещами, о которых я мог лишь мечтать. Разнообразные рыболовные крючки – от самых маленьких, с ноготок, до огромных, словно загнутый гвоздь. Поплавки, хорьковые капканы, ружья, пистолеты, ножи, кинжалы, свистки… Все рядом, за стеклом, кажется, протяни руку и бери.
Я смотрел на все эти богатства, прижавшись лбом к стеклу.
Август смеялся:
– Не вы дави!
Вошли в магазин. Я выбрал два ножа – себе и Августу, вместо того, поломанного. Заплатил – и бегом к двери, чтобы не поддаться соблазну: так много всего хочется купить!
У витрин больше не останавливались. И без них хватало чудес. Долго бежали за странной повозкой на рельсах, которую волокли лошади. Запрокинув головы, рассматривали высокие кирпичные дома с резными дверями и красивыми, полукруглыми вверху окнами.
Потом подались на набережную. Уже издалека взгляд накрепко приковался к большим лодкам; Август сказал, что они называются баржами. С них сгружали кирпич, известку, доски. С мешками на плечах или с тачками в руках грузчики бесстрашно и ловко сбегали по узким, прогибающимся сходням. Большинство было одето в белую льняную одежду; правда, от белизны ничего не осталось – все грязное, штопаное-перештопаное, в заплатах. Мы подошли ближе и, прижавшись спинами к штабелям кирпича, долго наблюдали за работой. Руки у тех, кто выгружал кирпич, были такие же большие и красные, как сами кирпичи. А у других все в известковой пыли – волосы, бороды, одежда. Даже лицо белое-пребелое, лишь глаза и зубы блестят. Страшно смотреть!
Пошли дальше по мощеной набережной. У причала стояли пароходы с большими колесами, как у водяных мельниц.
– Какая махина! – Я восхищенно качал головой. – Целый дом на воде!
– Махина? – усмехнулся Август. – Это ж только буксиры, которые тащат баржи. А есть знаешь какие корабли – раз в двадцать их побольше.
И мне сразу захотелось стать моряком. Вот влезаю я на самую высокую мачту такой невообразимой громадины и всматриваюсь в даль. Кругом безбрежное море. А как это – безбрежное? Совсем, что ли, берегов нет? Уж наверное, когда на мачту влезть, берег-то видно.
Буксиры сновали по реке, оставляя за собой вспененные волны, набегавшие на берега. По течению, важно покачиваясь, плыли поленья. Волны гнали их к берегу, а тут ждали мальчишки. Прицелясь, они бросали свинчатки с гвоздями на длинной тонкой бечевке. Броски чаще всего не достигали цели, но уж если гвоздь вонзался в дерево, добыча, считай, в руках. Счастливец вытягивал полено, как рыбу удочкой, хватал его и со всех ног бросался домой.
Мы прошли по берегу до пристани, где сгрудились рыбачьи лодки. Присели на мостки и стали грызть сушки. Крошки падали в воду, вокруг них метались стаи юрких рыбешек. Словно состязаясь в быстроте и ловкости, они маленькими серебряными стрелками сновали вокруг крошек.
Здесь было мелко, сквозь прозрачную воду виднелось захламленное дно. Ржавые консервные банки затянуло илом. По истлевшим обломкам досок медленно ползали черные плоские пиявки.
Подплыло несколько рыбацких лодок. Бородатые рыбаки выгрузили на берег плетеные корзины; в них, сверкая на солнце, билась рыба. Появилась стая белых чаек. Громко крича, птицы описывали крутые дуги в воздухе. Чайки нисколько не боялись людей. Иной раз их крылья чуть не задевали нас по лицу…
Лишь к вечеру мы заявились на скотобойню. Наше стадо отдыхало на грязной, утоптанной земле загона. Заметив нас, коровы стали негромко мычать. Некоторые тяжело поднялись на ноги, подошли к ограде. Узнали!
Скуя ждал нас.
– Ну что, ребята, хорошо погуляли?.. Теперь, Август, оставайся здесь. А ты, – обратился он ко мне, – либо жди несколько дней, пока он освободится, либо отправляйся домой на поезде.
Легко ему сказать – на поезде! А для меня это означало отдать за билет почти все заработанные деньги. Но и шагать одному пешком сто с лишним верст тоже не очень-то улыбалось.
Хозяин ушел, я остался с Августом.
– Что будешь делать?
Я помолчал немного, подумал. Потом ответил, хмурясь:
– Да уж, наверное, придется идти… Что говорить, вдвоем было бы куда лучше.
– Ну, поживи на постоялом дворе. Только вот не знаю сколько. Видел, какой у хозяина озабоченный вид?..
Я просидел с другом до позднего вечера. Потом, боясь, что заблужусь в темноте, отправился искать постоялый двор – ведь за ночлег уплачено. Ночные, плохо освещенные улицы большого города пугали. Я крепко прижимал рукой карман, в котором хранился весь заработок, и боязливо озирался: не крадется ли кто следом? Так и чудилось, что в темном углу или в подворотне притаился грабитель. Вот выскочит сейчас и отнимет у меня трудно доставшиеся копейки.
«Чепуха! – убеждал я себя. – Никому и в голову не придет, что у такого парнишки могут быть деньги!»
Вроде успокаивался. Но стоило только показаться встречному, трезвому или пьяному, как я спешно перебегал на другую сторону улицы.
Побродив по окраине, разыскал свой постоялый двор. На деревянных нарах, на продавленных соломенных мешках уже спало много постояльцев. Тяжелое дыхание и храп наполняли помещение. От сапог, лаптей, от разлаженных на полу, на подоконниках портянок шел неприятный запах.
Разулся, спрятал постолы под голову, улегся. Заснуть было трудно: днем выспался да еще блохи донимали. Вертелся с боку на бок, таращил глаза на закопченную лампу под самым потолком. Фитиль ее горел неровно, одна сторона взялась желтым язычком, другая едва краснела…
Рано утром я поспешил к Августу. Из ближней харчевни притащил чайник с горячим чаем. Мы размачивали сушки и с аппетитом ели. Потом я помог ему накормить скотину.
Как и говорил Август, во всех церквах многоголосо пели колокола – было воскресенье.
Днем пришел скупщик. Стал проверять, хорошо ли накормлены коровы и быки.
– Смотрите, чтобы в корыте всегда была вода! – Скуя не говорил, а бурчал сердито, словно мы были виноваты, что его постигла неудача.
Видно, никак не ладилось у него с продажей скота.
– Знаешь, Август, пожалуй, мне надо уже сегодня подаваться обратно. Иначе растают денежки как дым.
– Ну, смотри сам. Вообще-то ничего страшного. Выйдешь на шоссе – и прямиком до сворота. А то на повозку попросись. Всегда найдется добрый человек.
И тут же Август стал учить меня, что и как нужно сказать по-русски. Ведь латышей здесь не было, а русского языка я почти не знал.
Потом я в последний раз прошелся по городу. Остановился возле церкви. На колокольне под золоченым куполом метался длиннобородый звонарь. Размеренно и глухо били большие колокола: бом, бом, бом… К ним присоединялся дробный перезвон колоколов поменьше, и так рождалась звонкая многоголосая песня. Не просто, видно, добиться складного звучания. Попробовать самому – получилось бы у меня или нет?
Купил себе калач и золотистую копченую сельдь – еще вчера заприметил ее в окне продуктовой лавки. Спустился к реке, сел на мостки и принялся за еду. Но не успел управиться и с половиной селедки, как, откуда ни возьмись, страшенный оборванец. На голове истрепанная кепка без козырька. Из-под нее торчат во все стороны сальные слипшиеся вихры. Лицо в болячках, сизо-красный нос подпирают бесцветные усы. А вот бороды почему-то нет – подбородок гладко выбрит. Оборванец алчно взглянул на меня и что-то сердито прохрипел. Я не понял ни слова, крепко перепугался и неожиданно для самого себя выпалил:
– Что ты сыплешь как горох!
Словно передо мной был не этот страшный бродяга, а такой же, вроде меня, парнишка из нашего местечка!
Тот недоуменно выпятил губу, а потом как цапнет меня за ворот. Я рванулся в сторону, калач и селедка шлепнулись в воду. Бродяга захохотал и отпустил меня. Чуть не плача с досады, я провожал глазами калач. Вот уже появилась чайка и давай описывать вокруг него круги. Особенно жаль было селедку: самое вкусное – спинку – я приберег напоследок, Одно хорошо: оборванец, видно, сообразил, что тут ему поживиться нечем, отстал от меня и побрел дальше.
